.  -- Видно,
рыбак  рыбака видит издалека, -- и тут же, прежде чем Ваня успел  обидеться,
сменил  тему. -- Что  делать будем?  Амаликитяне  нам  точно пройти мимо  не
дадут.
     -- А чего тут думать, --  фыркнул  Жомов. -- Скажи им, пусть уматывают,
иначе мы им седалищный нерв с головным мозгом местами поменяем.
     -- Да? -- удивился Сеня. -- И кто этим займется?
     -- А эти у меня на что? -- самодовольно хмыкнул омоновец, кивая головой
в сторону  отдыхавших солдат. -- Это вчера  они от врага драпали,  а сегодня
будут биться, как миленькие!
     -- Ну-ну,  посмотрим, -- кивнул головой Сеня  и ткнул  Жомова кулаком в
бок.  -- Чего стоишь  тогда? Строй  своих  орлов. У нас  до  истечения срока
ультиматума  не  больше  получаса  осталось.  Потом  амаликитяне  на  лагерь
нападут.
     Упрашивать  Жомова  не  потребовалось. Не  дожидаясь  окончания  тирады
Рабиновича,   он  повернулся  и   побежал  к  войскам.  Под  Ваниным  чутким
руководством армия сынов израилевых  построилась у подошвы барханов ровно за
двадцать минут.  Рабинович с  Поповым удивленно посмотрели  на эти маневры и
были  вынуждены  признать,  что Ване кое-чего  удалось добиться.  Оставалось
теперь проверить, как эти войска себя в бою поведут.
     Однако  перед  руководством  переселенцев  тут  же  возникла  серьезная
проблема. Матери, жены, сестры и многочисленное потомство новобранцев ни  за
что не хотели отпускать их  на  войну одних.  Все горели страстным  желанием
оказаться  рядом с любимыми и  помогать  им советами. Или, в крайнем случае,
просто наблюдать, как  их  мужчины проявят себя в бою с  наглым  врагом.  На
меньшее  они  были не  согласны!  Ну  а  для того,  чтобы начальство  от  их
требований   не   отвертелось,   женщины  захватили  войско  переселенцев  в
заложники.
     Для  переговоров с ними  менты отрядили Рабиновича. Дескать, ты у  нас,
Сеня,  спец  по  бабам,  вот  и рули  всем  сам.  Кинологу  пришлось изрядно
постараться, чтобы  успеть  освободить  солдат  к  моменту  истечения  срока
амаликитянского  ультиматума.  Один   Мурзик   знает,  как  дорого  обошлись
Рабиновичу эти  переговоры, но Сеня  своего добился: женщины выпустили армию
из своего плотного кольца и согласились узнавать новости о ходе сражения, не
поднимаясь  на  барханы. Дочери израилевы  должны были  оставаться внизу,  а
патриархи с гребня станут информировать их о перипетиях битвы.
     -- Орать они не станут. Все  равно не услышите, да  и охрипнуть  старцы
могут,  а им еще молиться перед сном,  -- закончил переговоры Рабинович.  --
Просто смотрите, если у Моисея  подняты руки, значит, мы побеждаем.  Если же
руки висят вниз, значит, у бойцов неприятности.
     Женщины,  которых  Сеня сумел  за десять минут заболтать почти насмерть
(тетя Соня им  непременно  бы  гордилась!), безропотно с этим  смирились,  а
довольный Рабинович побежал  обратно к представителям штаба. Там они решили,
что на всякий случай ментам лучше  находиться вместе с гвардейскими частями,
в непосредственной близости от театра  боевых  действий,  чтобы  приободрить
солдат  в случае каких-то плохо  предвиденных обстоятельств. Ну или надавать
бойцам "демократизаторами"  по  головам,  если  они  надумают отступать  без
приказа.
     Когда наконец все приготовления  были закончены, армия сынов израилевых
двинулась навстречу врагу.  К тому времени  срок  выполнения амаликитянского
ультиматума закончился  и их  войска тоже  двинулись с места. А  потом, едва
увидев  друг  друга,  двинулись и те, и другие.  Но на этот раз по  фазе  --
переселенцы,  после  жомовских  боевых  учений  рассчитывавшие  сразиться  с
небольшой  горсткой  противника,  были  поражены   численным  превосходством
амаликитян, а  те,  вообще не ожидавшие  увидеть хоть  какую-нибудь  армию у
сынов  израилевых, считавшихся  тогда  самым  миролюбивым народом,  впали  в
ступор,  узрев  прущий  на  них   строй.  Пару  минут  противники  удивленно
разглядывали друг друга, а потом с истошными воплями  бросились в паническое
отступление. Понятно, что такое  поведение войск начальству не  понравилось.
Причем и менты, и царь амаликитян орали одно и то же:
     -- Куда вы ломитесь, идиоты?! Ваш противник струсил и отступает!..
     После   долгих   уговоров   при  помощи   дубинок,   клыков  Мурзика  и
Горынычевских  огнеметов  доблестным  российским  милиционерам  удалось-таки
остановить  отступавшие  израильские  войска.   Жомов,  используя  Попова  в
качестве мегафона, восстановил боевой порядок в подразделениях и вновь повел
переселенцев в атаку.  Навин, решивший порисоваться перед начальством, лично
возглавил  фалангу.  Моисей, наблюдавший  за  всем  этим  с  вершины  холма,
всплеснул  руками, переживая от того, что  один  из  членов  руководства так
необдуманно  рискует  своей головой. В  ответ  на  его жест  женщины сначала
радостно закричали, а потом и завыли в голос. Так и не замолкали, пока Аарон
не объяснил женам  и матерям, что  ничего еще не произошло, а патриарх махал
руками исключительно для репетиции.
     Царь амаликитян  в своем  войске  таким авторитетом, как  Жомов у сынов
израилевых, видимо, не пользовался и остановить свою отступающую  армию смог
намного  позже. К тому моменту, как ему это удалось, войско переселенцев уже
спустилось вниз с холмов и вольготно расположилось  на равнине.  Пришедшие в
себя амаликитяне ошалели от такой наглости врага и толпой бросились в атаку.
Сыны израилевы, по команде Жомова, встретили их выстрелами из луков.
     Залп,  конечно,  получился  впечатляющий --  из всех выпущенных стрел в
цель  попала  только  одна.   Но  зато  куда!  В   мягкое  место  наследника
амаликитянского  престола. Враги  сразу прекратили наступление и всей толпой
понесли раненого царевича в лазарет. Там все выстроились  в очередь и  стали
приносить  свои  соболезнования пострадавшему и  клятвы  отомстить  коварным
евреям.  Моисей все это время держал руки поднятыми и к тому времени,  когда
амаликитяне третий раз  пошли в атаку, жены переселенцев уже вовсю танцевали
ламбаду.
     Второй залп лучников был  точной копией  первого, с той лишь  разницей,
что в этот раз раненым оказался кто-то рангом ниже царевича. И сколько он ни
бился в истерике, требуя от наступающей армии прекратить заниматься  дурью и
отнести его  в лазарет, так  ничего  и  не добился. Амаликитяне  внимания на
пострадавшего не обратили и вплотную подошли к войску переселенцев.
     -- Ну и что? Драться будем? -- грозно спросили они.
     --  Нет! -- единодушно  ответили  сыны  израилевы (голоса  Навина и ему
подобных в расчет не принимались) и начали беспорядочное отступление. Моисей
руки беспомощно уронил -- вой и стенания тут же раздались за холмами.
     -- Вот уроды, мать их!.. -- рявкнул Жомов. -- Назад!
     Андрюша  передал  этот приказ,  и отступавшее  войско  звуковой  волной
развернуло  в  обратную  сторону.  Переселенцы  невольно  продолжили  бег  и
оказались   нос  к  носу  с   удивленными  таким   способом  ведения   войны
амаликитянами.
     -- Так  я,  блин,  не понял, вы отступаете  или  деретесь?  --  ошалело
поинтересовался командир амаликитянского авангарда.
     -- А куда, блин, деваться? -- поинтересовался Навин и, не давая фаланге
возможность придумать  еще какой-нибудь повод для бегства, врезал вражескому
сотнику кулаком в нос.
     Тот  от  такой наглости поначалу оторопел,  а затем  дал  сдачи. Тут же
вокруг дерущихся образовался круг из амаликитян вперемежку с переселенцами и
все принялись делать  ставки, а  Моисей задолбался махать руками,  показывая
женщинам,  кто  кого  в  данный  момент  лупит.  Менты,  горестно  вздохнув,
бросились  наводить порядок  в  своей  фаланге. А  из-за  того, что все трое
друзей плохо знали подчиненных  в лицо, возникла небольшая путаница -- менты
загнали в  фалангу  и  треть  амаликитянского войска. Пришлось  выгонять  их
обратно, и разъяренный Жомов завопил:
     -- Блин, вы когда-нибудь нормально воевать начнете? -- а затем принялся
дубасить  амаликитян   "демократизатором".  Те,  кто  получил  по  мордасам,
бросились  бежать  к  своему  царю жаловаться на жестокое  обращение. Моисей
вновь  оповестил дам об  очередной  победе,  а избитый-таки  Навином  сотник
спросил у своего спарринг-партнера:
     -- А чего этот старикан руками машет? Колдует, что ли?
     --  Сам ты  дурак,  -- ответил Иисус, они  снова подрались. А когда  их
растащили,  военачальник сынов израилевых  объяснил врагу  то, как  патриарх
ведет трансляцию битвы для мирного населения.
     --  Умно!  --  согласился тот  и  пошел  к  своим  соплеменникам, чтобы
поведать об очередной хитрости, придуманной евреями.
     Амаликитяне  возмутились  тем, что  у  них нет  такого чуда  инженерной
мысли,  и решили отобрать Моисея у  переселенцев. Дескать, пусть транслирует
ход битвы и на их  страну. Фаланга переселенцев стойко встретила новую атаку
врага,  но  подавляемая  численным преимуществом,  стала медленно отступать.
Жомов бросил  в бой  верблюдницу, но сыны израилевы, прекрасно  скакавшие на
палочках,  так и  не смогли  освоиться с управлением "кораблями  пустыни". В
итоге разрозненно помчавшиеся в  битву наездники были  разбиты  и  побежали.
Войско амаликитян стало охватывать фалангу с боков, стремясь  зайти в  тыл и
оттуда прорвать ее плотный строй. Горыныч из своих естественных огнеметов, и
Попов бесподобным голосом фланговый охват пресекли,  но  фаланга  продолжила
пятиться даже  тогда,  когда амаликитяне остановились  поспорить  о том, кто
виноват, что переселенцы до сих пор не разгромлены в пух и прах.
     -- Г-г-г... -- взвыл Моисей и вскинул руки кверху.
     -- Вот  именно, боже, вразуми этих идиотов, --  согласился с ним Аарон,
но наверху, видимо, поняли эти слова по-своему и вразумили не этих, а тех.
     -- Эй, мужики, смотрите, старикан руки поднял! -- завопил  не раз битый
Навином сотник. -- Значит, мы проигрываем. Давайте отступать!
     И  армия амаликитян стала пятиться  назад, ожидая, когда Моисей опустит
руки. Не дождались! Во-первых, Рабинович  услышал эти  слова и приказал двум
бойцам  схватить  патриарха  за руки  и  держать  его в  таком положении.  А
во-вторых,  Жомову  вся эта  кутерьма надоела,  и  он  бросил гвардию в бой.
Бронированные воины,  помятые в недавних учениях, горели желанием отыграться
хоть на ком-нибудь и  резво  бросились отвешивать  тумаки  амаликитянам.  Те
ускорили отступление, недоуменно поглядывая на Моисея. Дескать, пора бы руки
опустить, старичок!  Патриарх  уже и сам был бы этому рад,  но справиться  с
двумя бойцами просто не мог.  Ну,  а  Ваня и вовсе поступил с  амаликитянами
подло,  бросив в атаку  колесницы. Те  тоже асами вождения не были и поехали
вперед прямо  по ногам врага. А тут еще и Мурзик ни  с того ни с сего кусать
воинов за икры начал! Такого издевательства амаликитяне терпеть уже не могли
и  побежали прочь от колесниц. Резво  так  побежали. И  до Земли обетованной
намного раньше сынов израилевых добрались.
     --  Победа!  --  ликующе  завопил Навин, и этот вопль  поддержали  все.
Действительно, победа.
     -- Сеня, надо бы  это  дело обмыть, -- хитро  прищурившись,  проговорил
Жомов. -- Только не говори, что мы давно все  вино на самогонку извели, а ее
еще в прошлый раз допили. Я у тебя бурдючок припрятанный видел.
     -- Твои бы глаза да скотчем заклеить, -- буркнул Рабинович, но вынужден
был уступить. Знал, что Ваня от него сегодня точно не отстанет.
     До  самого  позднего  вечера  в  лагере  переселенцев  царило  всеобщее
веселье.  Сыны  израилевы вместе с дочерьми этого же  типа вовсю праздновали
победу.  К  удивлению  Рабиновича, считавшего себя  самым хитрым, спрятанный
алкоголь  оказался  не   только  у  него,  а   практически  в  каждой  семье
переселенцев. Сеню бы непременно  хватил инфаркт оттого, сколько вина ему не
удалось  экспроприировать  на  нужды  правительства,  если  бы  переселенцы,
отдавая  должное  заслугам  ментов  перед  их  народом,  не  стали вереницей
таскаться в  штабные  шатры  и приносить с  собой вино,  поднимая  тосты  за
"великих чужестранных воителей".  Сеня пил далеко не  с каждым, да и друзьям
напарываться запретил, но  принять в дар  вино  отказываться не собирался. В
итоге,  переселенцы,  сами  того  не  ведая,  передали  Рабиновичу не  менее
половины  припрятанного  ранее  алкоголя.  Эта   акция  самолюбие   кинолога
несколько удовлетворила, и к  тому времени,  когда в лагере все  перепились,
настроение у него было очень хорошим. Чего  нельзя сказать о Попове. Андрюша
был мрачен.
     -- Э-ех, мяса  бы сейчас,  -- горестно вздохнул Попов,  швырнув в стену
шатра шариком манны. -- Что  это за праздник, когда приходится  одной манной
кашей самогонку закусывать?!
     -- А чего ты теряешься? -- наивно поинтересовался Рабинович. -- Иди вон
верблюда сожри.
     -- А что, --  встрепенулся криминалист. --  Знающие люди говорят, что у
них горбы особенно вкусные.
     -- Я тебе дам вкусные! -- вмешался в разговор Ваня. -- Даже не мечтай о
верблюдах. Они все находятся на вооружении в войсках. Попробуй только хоть у
одного кусок  горба  откусить,  я тебя  сразу  под  трибунал  отдам за порчу
казенного имущества!..
     -- Жмот  ты, Жомов, --  обиделся Андрей. -- Уже больше евреем стал, чем
сам Рабинович.
     --  А что,  это идея! -- словно  конь  ретивый,  заржал  Сеня. -- Вань,
давай, в натуре, тебе обрезание сделаем?
     --  Не-а, лучше Попову,  -- фыркнул  омоновец. -- У него все равно бабы
нет, а нам весело будет.
     -- Да, пошли вы... крокодилам зубы  дергать,  -- обиделся криминалист и
вышел из палатки.
     Ночь была удивительно теплой и ясной. Андрюша застыл на пороге и, глядя
в небо, размечтался о еде. И привиделись Попову телячьи отбивные под луковым
соусом,  буженинка  и  тушеные кролики, караси в сметане  и осетрина с белым
вином, а  затем  целый  поросенок, запеченный в  духовке с  яблоками.  Попов
сглотнул  слюну и,  продолжая глядеть  вверх, на  холодные звезды, с  досады
завопил во всю мощь:
     -- Хо-о-чу-у мя-а-а-са!
     Именно в это время,  на свою  беду, высоко в небе над Поповым пролетала
стая  ни  в  чем не  повинных  перепелов.  Для  их  хрупкой  нервной системы
безмерная  тоска  в  голосе  криминалиста  оказалась  нестерпимой  пыткой, и
перепела камнем бросились вниз. Утешить. Ну а тех птиц, которые на мгновение
заколебались, стоит  ли  прыгать на песок  с такой высоты, убедила  ринуться
вниз звуковая волна поповского соло.
     --  Блин, я вообще-то мяса просил, -- возмутился Андрей и снова истошно
заорал в небо.
     А оттуда вниз падали лишь одни перепела...

Глава 5

     Больше всего меня утром удивил не толстый  слой битой дичи,  валявшейся
поверх песка. Эту картину я еще ночью видел, когда выскочил посмотреть, чего
это наш прожорливый криминалист так  громко  разорался. А вот чего  я еще не
видел никогда, так это чтобы у меня из-под  носа люди с вещами исчезали, а я
ничего  об  этом  ни сном  ни духом не  ведал.  Прямо-таки кошмар какой-то и
несмываемое  пятно позора  на  моей репутации. А как мне  Рабиновичу в глаза
посмотреть, когда  он  проснется  и увидит, что его  форменного  кителя нет,
фуражка исчезла, да и носками поблизости нигде не пахнет?!
     Впрочем,  не у него  одного такая беда. Мои менты, хоть и  продержались
трезвыми,   естественно,   дольше  любого  переселенца,  все-таки  под  утро
свалились на  ковры и  заснули  вповалку  в  нашей  с  Рабиновичем  палатке.
Уснуть-то уснули, а вот  что с моими ментами будет,  когда они  проснутся, я
предугадать не  берусь, поскольку без кителей остались все  --  и  Жомов,  и
Попов,  и мой Сеня.  А хозяин еще и более страшную  потерю  понес: вместе  с
вещами исчезла и Рахиль.
     Нет, я  еще могу понять, что кому-то кителя понадобились. Аборигенам на
сувениры, например.  Но кому эта су... девица потребовалась, я совершенно не
представляю. А уж что я совсем не понимаю, так это то,  как Рахиль мимо меня
могли пронести?!. Она же не китель, молчать не будет, если ее кто-нибудь под
мышку  попытается засунуть...  Ой, вот  только этого не  надо! Я  не дурак и
понимаю, что девица  могла из  палатки  своим ходом  уплюхать и  без всякого
принуждения  со  стороны.  Но  в  стенах шатра  дыр  нет,  подкопа также  не
наблюдается. Так что, получается, что она мимо меня  через дверь прошла, а я
и не почувствовал. Обидно!
     Ладно бы  какой-нибудь Жомов со мной  так обошелся  бы. Я бы понял и не
устыдился. Все-таки  Ваня у  нас профессионал. А тут  какая-то  девица  меня
объегорила. А ведь я не пьяный был. Разве что  перепелов  слегка объелся, но
это  не  значит, что  можно из шатра святым духом  испаряться. В общем, меня
обманули, мне  и выпутываться.  Поэтому  я, не теряя времени, отправился  на
поиски Рахили.
     Не  знаю,  как  у  вас  бывает,  но те  женщины,  которые  приходили  к
Рабиновичу,  с вещами  три,  максимум,  четыре операции обычно  проделывали.
Во-первых, снимали их с себя. В нашем  случае такое исключено, потому что на
Рахили милицейские кителя надеты  не были. Во-вторых, Сенины дамочки вещи на
себя потом опять надевали. Такой вариант я,  конечно, не исключаю, но что-то
сильно сомневаюсь,  чтобы Рахиль с  утра пораньше побежала проверять, пойдет
ли  ей  в  качестве подвенечного платья жомовская  форма. В-третьих, подруги
Рабиновича вещи иногда чинили. Причем чаще свои, чем чужие. А Сене разве что
пуговицу  там  какую-нибудь  пришьют  или рукав  со  штаниной вечными  узами
свяжут.  Этот вариант также  в нашем  случае маловероятен, поскольку никаких
прорех, потерянных  пуговиц и разбегающихся в разные стороны швов на Сенином
кителе я не видел.
     Оставался последний  женский способ  обращения с вещами, и лично мне он
казался наиболее приемлемым для сегодняшнего случая. Дело  в том, что иногда
подруги Рабиновича, претендующие на постоянное место в распорядке его жизни,
начинали  заниматься  странными делами.  Они  усыпляли  Сенину  бдительность
ритмичными  покачиваниями кровати, а затем  одевались и шли искать по  всему
дому грязные вещи. Найдя  их, накидывались на ни  в чем не повинные тряпки с
яростью перепуганных кошек и  скармливали  их стиральной машине. После  чего
умиротворенные дамы возвращались в постель, будили  моего хозяина и начинали
напрашиваться на похвалу. Я думаю, что  Рахиль  тоже пошла по этому же пути,
вот  только ей было проще,  поскольку укачивать  Рабиновича не пришлось. Его
самогонка укачала... И все равно, ну не понимаю я,  как эта девица мимо меня
незамеченной проскользнула!
     Если Рахиль действительно пошла стирать кители моих ментов, то найти ее
будет  проще простого.  Дело  в  том,  что  в  радиусе  нескольких  десятков
километров от лагеря переселенцев  источник питьевой воды был только один --
с холма,  на котором располагался  штаб,  вниз  стекало несколько  ручейков,
образуя  в  ложбине  довольно неприятного  вида лужу.  Согласитесь,  что без
масляных  пятен  на  поверхности  и стойкого  запаха  нечистот любой  водоем
кажется подозрительным. Этот был отвратительным еще и потому, что даже мне с
моим плохим зрением удавалось самые мелкие камешки на дне рассмотреть.
     Вот туда я отправился с  первыми лучами солнца и не ошибся. Не  успел я
пройти и десятка метров  в направлении озерца,  как  услышал, что  кто-то на
берегу  завывает  отвратительным  голосом международный  гимн  неразделенной
женской  любви  "За  мои  зеленые  глаза  называют все меня  глазуньей..." Я
удовлетворенно тявкнул и  сбавил скорость. Ошибки  быть не  могло. На берегу
небольшого водоема  копошилась Рахиль, и, судя по яростному плеску воды, она
действительно стирала.
     Ну что же, подруга, теперь моя очередь!.. Я осторожно подкрался  к краю
ложбины и  заглянул вниз. Девица была там  одна  и  копошилась  в воде.  Что
именно  она делала, отсюда увидеть я не мог, поэтому решил  спуститься вниз.
Стараясь не шуметь,  я преодолел  спуск  и  засты