ыстро порежут. А куда его деть, ума не  приложу.  Он  же,  как
очнется, наверняка буянить начнет...
   - Ну так я его опять вырублю! - тут же предложил омоновец.
   - Да без проблем. Выруби, - пожал плечами Сеня. -  Только  потом  сам
будешь у Боэмунда подгузники менять, грудью  его  кормить  и  пенсию  по
инвалидности выплачивать.
   Жомов озадаченно потер  затылок.  Видимо,  вращательно-поступательные
движения  ладони  по   черепной   коробке   действительно   благоприятно
воздействовали на кору головного мозга омоновца, поскольку  после  такой
нехитрой операции Ваня быстренько решил,  что  часто  бить  человека  по
голове - это плохо. Надо или сразу убить, или применять  к  задержанному
стукательно-тыкательную  анестезию  не  чаще,  чем  один  раз  в  сутки.
Желательно утром и натощак, чтобы потом  весь  день  пациент  ничего  не
просил и сладко стонал в уголочке.
   - В общем, Сеня, мне все  ясно,  -  после  недолгих,  но  интенсивных
раздумий проговорил омоновец. - Ты у нас умный...
   - Спасибо, - низко поклонился Рабинович.
   - Да подожди ты, дурак! Дай сказать, а то забуду, - возмутился  Жомов
и растерянно посмотрел по сторонам:
   - Ну вот. Забыл...
   - И слава богу, - облегченно вздохнул Сеня и повернулся к Фатиме:
   - Что у нас на ужин?
   - Кому что, - пожала плечами злопамятная Фатима. - Тебе с красавчиком
плов с бараниной, а у святого отца пост начинается. Поэтому  ему  то  же
самое, но мясо отдельно. Отдельно от плова и совместно с Мурзиком.
   - Не понял, это чем меня кормить собираются? - Криминалист  подскочил
вплотную к танцовщице.
   - Рисом, - вместо нее ответил Рабинович. - И, судя по всему, даже  не
вареным. - Он хлопнул застывшего в немом гневе друга по плечу. -  Да  не
бойся ты. Пошутила она. Будет тебе и белка, будет и свисток...
   И все-таки Жомов с дозировкой своего кулачного  наркоза  немножко  не
угадал. Боэмунд упорно не желал  приходить  в  себя  самостоятельно.  До
самого ужина он так и не проявил никаких признаков жизненной активности,
и сердобольному Сене пришлось идти и приводить  рыцаря  в  чувство.  Для
чего Рабинович использовал следующие инструменты: ведро с ледяной водой,
две затрещины, отборный  мат  и,  когда  рыцарь  все  же  открыл  глаза,
милейшую улыбку.
   - Очухался? - заботливо поинтересовался Сеня и, получив  в  ответ  от
Боэмунда утвердительный кивок, махнул рукой в сторону походного стола:
   - Пошли поужинаем.
   - А что со мной было?  -  растерянно  поинтересовался  перстоносец  у
кинолога. - Прямо как лошадь копытом лягнула.
   - Хуже. Но все это в прошлом, - усмехнулся Сеня.  -  Пойдем,  говорю,
пока я добрый, поужинаем, чем бог послал.
   - Лично Бог послал? - удивился рыцарь, все еще не  пришедший  в  себя
после знакомства с Ваниным кулаком.
   Рабинович горестно вздохнул и, не желая больше дискутировать,  рывком
поднял рыцаря с земли. Боэмунд несколько секунд растерянно осматривался,
а затем пошел к столу, подталкиваемый в спину кинологом. Причем двигался
вперед так безвольно, что Сеня уже начал подумывать о том, что Жомову за
излишнее усердие придется  выносить  выговор.  С  занесением  в  грудную
клетку. Однако делать этого не пришлось, поскольку к  крестоносцу  разум
благополучно вернулся.
   - Ах, вот  оно  что?!  Теперь  я  все  вспомнил!  -  завопил  рыцарь,
оглядывая всех членов экспедиции. - Значит, так вы со мной?  Похитили  и
думаете, что подобные бесчинства сойдут вам с рук? Да я не посмотрю, что
вас сам папа Урбан благословил. Я до Всевышнего с жалобой  дойду.  А  уж
ваше  непосредственное  начальство  узнает   о   ментовском   беспределе
непременно. И прокурор тоже!.. И вообще, я объявляю голодовку  и  требую
адвоката!
   - Сеня, он так всю дорогу  орать  будет?  -  возмутился  омоновец,  и
Рабинович  в  ответ  только  плечами  пожал.   -   Тогда,   может,   его
действительно еще раз вырубить?
   - Не посмеете! - завизжал перстоносец.  -  Я  вообще  тогда  откажусь
от... - И запнулся, поскольку увидел Фатиму, выходящую  из-за  телеги  с
огромным блюдом плова в руках. - Так куда вы направляетесь? В Иерусалим?
Прекрасно! Я пойду с вами. А то, что меня из армии выкрали, так это даже
замечательно.  Вы  не   представляете   себе,   как   тяжело   с   этими
необразованными идиотами целыми  днями  общаться.  Один  писарь  у  меня
культурный человек. И тот такие загогулины на бумаге рисует,  что  я  их
прочитать не могу...
   - Потому что не умеешь,  -  вставил  словечко  в  монолог  Рабинович,
ревниво поглядывая то на танцовщицу, то на Боэмунда.
   - Ты только посмотри, что с  людьми  любовь  делает,  -  обращаясь  к
омоновцу, тихо проговорил Попов.
   Сеня  стрельнул  в  его  сторону  гневным   взглядом,   от   которого
криминалист потупился и стал смеяться себе в кулак.  А  Рабинович  снова
посмотрел на рыцаря и обреченно  вздохнул.  Что  же,  хоть  на  любовном
фронте одним конкурентом больше стало, но зато о  том,  что  по  пути  к
Иерусалиму делать с Боэмундом, больше не нужно  беспокоиться.  Теперь-то
рыцарь будет как шелковый!
 
Глава 5 
 
   Почти двое суток мы мчались по  холмистой  равнине,  пытаясь  достать
неуловимых дубликатов. Один раз мы даже наткнулись на их стоянку,  пепел
костра которой был еще теплым. Казалось, вот-вот  мы  их  настигнем,  но
каждый раз происходило невероятное. Наши двойники  умудрялись  исчезнуть
прямо из-под моего весьма чуткого носа. Причем делали это так, что  даже
следы не сразу удавалось отыскивать. Сеня осунулся с  лица  и  постоянно
косо на меня посматривал,  будто  я  в  его  любимую  форменную  фуражку
мозговую кость запрятал. А мне ему и сказать было нечего. Ну что я  могу
сделать, когда эти гады то ли следы идеально заметать умеют, то ли опять
идиотское время со своей дурацкой спиралью чудит?!
   Впрочем, определенные  плюсы  в  нашем  положении  все-таки  имелись.
Теперь, по крайней мере, мы точно знали, что трое мародеров, садистов  и
развратников, выдававших себя  за  моих  ментов,  были  из  параллельной
вселенной. После того как я  пару  раз  понюхал  оставленные  ими  вещи,
ошибиться  было  невозможно.   Может   быть,   человек   бы   и   спутал
Сеню-оригинала с Сеней-2, но мой нос меня никогда не обманывал. И  уж  я
скорее поверю ему, чем своим глазам:  то,  что  не  пахнет  Рабиновичем,
Рабиновичем в принципе быть не может!
   В  общем,  практически  все  были  уверены,   что   наших   двойников
неизвестный вражина вытащил  из  параллельной  вселенной,  и  лишь  один
Андрюша то ли  по  вредности  характера,  то  ли  из-за  природной  лени
твердил, что  мародерствующая  троица  -  это  не  кто  иные,  как  сами
доблестные российские милиционеры, но деформированные коварным временем.
А поскольку самого себя поймать невозможно, то нечего и бегать за  ними.
И лишь когда во дворе дома одного из местных  маленьких  султанчиков  мы
нашли дохлую акулу, пронзенную тремя  копьями  и  плавающую  в  бассейне
кверху брюхом, только тогда Попов заявил:
   - Да это садисты какие-то! Раз уж они могли так с  безобидной  рыбкой
поступить, то меня точно среди них быть не может!
   - Ничего себе безобидная рыбка, - хмыкнул  Ваня,  разглядывая  акульи
зубы. - Слушай, Андрюша, а ты мне такого зверя достать не можешь? Я ее к
теще в ванну запущу, когда она мыться надумает. Вот интересно будет, кто
из них кого загрызет.
   Попов только покрутил пальцем  у  виска,  но  отвечать  на  жомовский
вопрос не стал. Если честно, то я бы  тоже  не  решился.  Сомнения  меня
гложут, успела бы акула из ванны сбежать, или Ванина теща из  нее  балык
быстрее бы сделала?.. А вот в том, что я-то ни за что ближе чем  на  три
метра к Ленкиной  матери  не  подойду,  даже  после  всего,  что  мне  в
скитаниях перенести пришлось, уверенность  была  абсолютная.  Я  еще  не
самоубийца! И уж если Ваня  боится  своей  тещи,  мне  от  нее  и  вовсе
подальше держаться нужно.
   В остальном, кроме ставок на бой "акула - теща", в нашей группе  были
лад и согласие. Боэмунд, правда, первый  день  здорово  чудил,  стремясь
вызвать на поединок всякого, кто на Фатиму посмотреть посмеет, но  Жомов
его быстро успокоил.  Однажды,  когда  рыцарь  раз  в  десятый  за  день
схватился за меч, омоновец не выдержал и  легонечко  стукнул  его  своим
кулачищем по  лбу.  Не  знаю,  слышали  ли  звон  от  этого  контакта  в
Иерусалиме, но у  меня  уши  заложило  и  показалось,  будто  взрыв  ста
килограммов тротила по сравнению с этим грохотом  звучит,  как  камерная
музыка.
   После Ваниного урока Боэмунд присмирел. Не знаю, чего уж там у него в
голове омоновец своим ударом сдвинул, но  рыцарь  совершенно  неожиданно
захотел учиться и начал приставать к Сене, чтобы тот преподал  ему  хотя
бы вводный курс для начальной школы. Однако Рабиновичу было не до  того,
чтобы грамоте кого-то обучать. Поэтому образованием перстоносца  занялся
Абдулла. Целый день он обучал Боэмунда рисовать арабской вязью  какую-то
фразу на песке, и лишь к вечеру выяснилось, что рыцарь целый день  писал
"Аллах акбар"! Как истый христианин,  Боэмунд  обиделся  на  сарацина  и
хотел ему даже морду набить, но Попов не позволил.  Поигрывая  дубинкой,
Андрюша заявил, что если рыцарь еще до  кого-нибудь  докопается,  то  он
сам, лично, займется обучением любознательного Боэмунда.
   - Спасибо, нет. Я уж лучше вовсе безграмотным похожу,  чем  полностью
звезданутым, - отказался рыцарь, и на  этом  вопрос  о  его  обучении  с
повестки дня был снят.
   А, в общем, Боэмунд  оказался  очень  полезен  нашей  экспедиции.  За
несколько лет до начала крестового похода он бывал в Иерусалиме  и  знал
этот город, как свои пять пальцев. Правда, из всех этих знаний в  голове
перстоносца твердо отложились лишь кабаки, девки да  невольничий  рынок,
но при виде резиновой дубинки у своего носа  рыцарь  тут  же  вспоминал,
какие храмы где  находятся,  в  каких  местах  расположены  христианские
святыни и где, по преданию, находится Гроб  Господень.  Сам  он  в  этих
местах не бывал, поскольку, как объяснил Боэмунд, сарацины,  науськанные
сынами Израилевыми, брали такую плату  за  входные  билеты,  что  только
помешанные на религии европейцы могли себе  позволить  выложить  столько
денег,  чтобы  посмотреть  на  иконы   и   прочие   церковные   атрибуты
христианского Иерусалима. После этого рассказа Попов тоненько  захихикал
и собрался сказать что-то язвительное в адрес моего хозяина и  всех  его
соплеменников, но нарвался  на  такой  злобный  взгляд  Рабиновича,  что
предпочел прикусить язык.
   - Правда, один раз я на Голгофу все-таки сходил,  -  в  конце  своего
рассказа почему-то стыдливо признался нам Боэмунд. -  У  меня  там  один
знакомый раб есть, франк по национальности.  Так  вот,  он  в  профсоюзе
уборщиков состоит, а эти проныры  в  любое  закрытое  место  по  десятку
секретных проходов знают. Вот и подрабатывают иногда тем,  что  туристов
по дешевке во всякие святые места пропускают. Как  христианских,  так  и
сарацинских.
   - Отлично, - кивнул мой хозяин. - Когда мы определимся,  куда  именно
нам попасть нужно, вот тогда ты с этим знакомым нам и поможешь.
   Кстати,  я  заметил,  что  Сеня  с  Боэмундом  начали   подозрительно
сближаться. Стали подолгу ехать рядом  на  конях,  всякие  там  торговые
операции  обсуждать  и  о  прочей  коммерческой  ерунде   разговаривать.
Поначалу я думал, что мой хозяин поле деятельности для  своих  махинаций
подыскивает, но  все  оказалось  проще.  Оказывается,  рыцаря  с  ментом
сблизила неразделенная любовь!.. Нет,  Фатима,  конечно,  намного  мягче
стала с моим Сеней разговаривать после того, как он ее от волков спас  и
вообще показал себя настоящим джентльменом.  Да  и  перстоносцу,  упорно
добивавшемуся расположения танцовщицы всеми  известными  ему  способами,
парочка ласковых взглядов тоже перепала, но основное внимание девица все
же уделяла Жомову. По крайней мере, красавчиком  она  больше  никого  не
называла.  Вот  и  тосковали  вместе  кинолог  с   рыцарем,   завистливо
поглядывая в сторону омоновца.
   Впрочем, их совместная тоска продолжалась ровно сутки. На второй день
нашего путешествия я проснулся со странным покалыванием по всей шкуре  -
это так  у  меня  иногда  предчувствие  чего-то  необычного  выражается.
Покалывание было до того нестерпимо настойчивым, что я даже по  сторонам
озираться начал,  ожидая  каких-нибудь  сюрпризов.  Например,  появления
Кобелева прямо в Иерусалиме и его встречи с нами,  от  которой  в  любом
случае ничего хорошего ждать не приходилось. Впрочем, начальника  нашего
отдела в этом месте и в это время быть никак не могло, поэтому я немного
успокоился. Но предчувствие какого-то  необычного  события  у  меня  все
равно осталось.
   Эту  ночь  мы  провели  на  постоялом  дворе  маленького,  но  вполне
опрятного городишки в полудне пути к северу от Иерусалима. Сеня  страшно
не хотел останавливаться здесь, истошно вопя о том, что три  троглодита,
выдававшие себя за нас, уже, может быть, в  город  святынь  въезжают.  Я
тоже этого опасался, но останавливаться на ночлег  все  равно  пришлось.
Во-первых, потому, что ехать на лошадях всю ночь не смог бы никто,  даже
наш железный  омоновец.  Во-вторых,  хороши  бы  мы  были  утром,  после
бессонной ночи, если бы нам пришлось с какими-нибудь врагами схватиться.
Ну а третьей причиной нашей остановки на ночлег была Фатима. Мой бабник,
хозяин то бишь,  увидев  ее  капризную  физиономию,  сразу  заткнулся  и
повернул лошадь к постоялому двору, больше о продолжении  пути  даже  не
заикаясь.
   К моему удивлению, в отличие практически от всех населенных  пунктов,
встреченных нами на пути от Антиохии до Иерусалима, здесь мы провиниться
еще ничем не успели. То есть, наших дубликатов тут еще не было, или  они
этот городишко стороной обошли. Не знаю, какое из этих утверждений ближе
к истине, но здесь нам впервые не  пришлось  отбиваться  от  вооруженных
дрекольем аборигенов и  пытаться  хоть  как-то  обелить  честь  мундира,
испоганенную самозванцами. В  общем,  в  городе  все  было  спокойно.  А
особенно мне понравилось то,  что  ничего  общего  с  опостылевшими  уже
караван-сараями у постоялого двора, на котором мы остановились, не было.
Вполне европейская, пусть и средневековая,  обстановка:  столы,  стулья,
кровати и шкафы в комнатах. Каждому досталось по отдельному номеру, и  я
впервые уснул, не морщась от смеси горынычевско-поповских ароматов.
   Как я проснулся утром, уже вам рассказывал.  Поежился,  посмотрел  по
сторонам и принялся будить Рабиновича. Во-первых, уже  рассвело  и  пора
было отправляться в путь. А во-вторых, своим предчувствиям я верил и  не
хотел, чтобы какие-нибудь неприятности  застали  моего  спящего  хозяина
врасплох. Я пару раз тихо  гавкнул,  и  мой  Сеня,  давно  приученный  к
подобным побудкам, мгновенно проснулся. Рабинович посмотрел  в  окно  и,
одевшись, с непрекращающимися тяжелыми вздохами взял в  руки  поводок...
Вообще-то я его не для этого  будил,  но  раз  уж  хозяин  к  распорядку
приучен,  с  моей  стороны  оказание  ему  сопротивления  будет   крайне
непедагогичным поступком.
   Всю дорогу со второго этажа на улицу Сеня зевал,  не  переставая.  Не
отказался он от этой затеи и когда мы  на  свежем  воздухе  оказались  -
разевал рот так, что если бы поблизости  был  какой-нибудь  завалявшийся
слон, можно было бы исполнить смертельный цирковой номер "голова слона в
пасти хищника". Рабинович,  едва  передвигая  ноги,  повел  меня  вокруг
трактира, и я, оставляя  в  положенных  местах  свои  метки,  в  большей
степени не гулял, а прислушивался к тому, что в городишке творится.
   Оказалось, что довольно много людей вставало очень рано. В это  время
у нас в России  мы  с  Рабиновичем  были  бы  практически  единственными
посетителями прогулочной аллеи, а здесь жизнь  уже  кипела  вовсю.  Одни
аборигены сновали по улице с какими-то мешками, другие гнали перед собой
скот, третьи несли на плечах мотыги, а откуда-то издалека доносился звук
топора. Кто-то что-то рубил с утра пораньше, и я подумал, уж не палач ли
местный это разминается, отрубая головы десятку-другому  заключенных.  Я
уже собрался потащить Рабиновича в сторону городской  тюрьмы,  откуда  и
доносились глухие, слепые и немые звуки ударов,  но  не  успел.  Сначала
удары топора стихли, затем кто-то коротко взвизгнул, и  после  этого  со
стороны тюрьмы вдруг раздался радостный крик. Вопила не одна, а  минимум
десятка три глоток. Это я  вам  как  специалист  говорю.  На  футбольных
матчах уже натренировался различать, сколько человек и в каких  секторах
гадости всякие скандируют.
   Мой Рабинович, услышав вопль, тоже застыл и навострил уши. Пару минут
мы так и стояли, как два идиота, глядя в стену дома перед собой, а затем
Сеня круто развернулся и почти волоком потащил меня обратно на постоялый
двор. Я сопротивлялся, как мог, поскольку никогда не любил,  чтобы  меня
на поводке таскали,  и  Рабинович  это  знал.  Но  мой  хозяин  до  того
переволновался, что обо мне вспомнил только около лестницы,  ведущей  на
второй этаж. Удивленно посмотрев сначала на поводок  в  руке,  потом  на
меня в конце поводка, Рабинович огорченно  покачал  головой  и,  щелкнув
карабином, вновь предоставил мне свободу действий. Правда, ненадолго!
   - Сидеть, - скомандовал мне  Сеня,  указывая  рукой  на  лестницу.  -
Сторожи!
   Кроме как подчиниться приказу, мне ничего другого не  оставалось.  Не
мог же я, в самом деле, бунт поднимать в тот момент, когда у  Рабиновича
нервы совершенно расшатались. Все-таки, кроме меня, его поберечь некому.
Вот  я  и  уселся  покорно  на  нижних   ступенях   лестницы,   намертво
заблокировав и вход, и выход со второго этажа.
   Пока мои менты и прочие члены экспедиции  собирались,  я  внимательно
прислушивался к шуму, доносившемуся с улицы. Собственно говоря,  бунт  в
местной тюрьме, с одной стороны, нас никак не касался. Тут  у  них  свои
власти и  свои  соответственно  органы  внутренних  дел.  Но,  с  другой
стороны, все, происходящее сейчас в Иерусалиме и окрестностях,  имело  к
нам непосредственное отношение.
   Погруженный в свои мысли, я немного утратил бдительность, поэтому  не
заметил, как шум на  городских  улицах  приблизился  вплотную  к  нашему
постоялому двору. Аборигены снаружи визжали  как  резаные,  улюлюкали  и
распевали похабные частушки. Трактирщик, напуганный их воплями, бросился
запирать входную дверь, но  сделать  это  не  успел.  От  мощного  удара
снаружи ее сорвало с петель и закинуло  едва  ли  не  к  противоположной
стене.  Я  оскалился,  приготовившись  к  схватке,  и  коротко  гавкнул,
призывая моих коллег поторопиться.
   А следом за дверью, познавшей радость  полета,  в  трактир  ворвались
штук двадцать аборигенов самого замызганного вида. В основном  это  были
турки, но среди прочих нападавших был  один  негр,  один  еврей,  с  еще
большим, чем у моего Сени, носом, и  парочка  типов  вполне  европейской
наружности. Одеты они были в  какое-то  замызганное  рванье,  небриты  и
воняли ничуть не лучше козлов. Мне этот запах однажды довелось  в  цирке
понюхать, когда мы с Сеней там по вызову были. А поехали в цирк  потому,
что одна акробатка... Впрочем, сейчас мне не до того, чтобы вам  истории
из милицейских будней рассказывать!
   Примерно половина ворвавшихся в  трактир  оборванцев,  вооруженных  к
тому же всяческим холодным оружием начиная от столового  ножа  и  кончая
огромной, зазубренной алебардой, сметя хозяина заведения,  помчалась  на
кухню, а вторая  часть  бандитов  бросилась  прямо  в  мои  объятия.  Я,
конечно, пес опытный и в боях закаленный, но  каждый  дурак  знает,  что
против лома нет приема. У напавших на меня оборванцев ломов, правда,  не
было, но зато была алебарда и прочая гадость. Да к тому же  они  меня  в
десять раз по численности превосходили. Трезво оценив ситуацию, я рыкнул
на аборигенов и, изобразив  попытку  прыжка,  заставил  их  отшатнуться.
О