ла носом  и чмокала  губами при каждом
моем  появлении.   Каюсь,  сам  виноват,   что  на  эти  знаки  презрения  и
недовольства  внимания  не  обращал, но  кто  же  мог  предположить, что эта
проклятая скотина так метко  плюется?! Она же так  харкнула, когда я в пятый
раз мимо  пробегал, что мне  показалось, будто на меня ведро клея  с размаху
вылили. Как бежал, так и поехал юзом по  песку, даже глаза  от неожиданности
не сразу продрать смог. Ну, а уж когда сумел гляделки свои разлепить, я этим
скотам задал жару!
     Кусать, конечно же, вонючие верблюжьи ноги я не стал, но рявкнул на них
по первому классу. Может быть, до льва и не дотянул, но этим тварям горбатым
вполне  хватило.  Те,  кто спал,  проснулись в  один  миг  и,  совершенно не
понимая,  что  делают,  помчались  по  головам   остальной  части  стада   в
направлении шатра Нахора. Их соплеменники, затоптанные первой волной, решили
также не оставаться в стороне  от  всеобщего  веселья и,  издавая  гортанные
звуки, помчались за первыми в погоню. А я им еще и скорости прибавил, прыгая
рядом и истошно вопя.
     Когда  первые верблюды докатились до подножия бархана, гребень которого
украшал цветастый  шатер Нахора, в  лагере караванщиков уже царил переполох.
Однако  люди,  видимо, из-за большого срока  общения  со своими кривогорбыми
подопечными совсем отупели и,  не зная, что  делать,  бестолково метались по
лагерю.  Верблюды же, на  радость  немногочисленным  зрителям в  моем  лице,
решили устроить  большой конкурс и в качестве первого барьера  взяли штурмом
шатер, где  мирно почивали менты.  Поняв,  что мой  Сеня сейчас  может  быть
безжалостно  затоптан, я попытался остановить стадо,  подавшееся в бега,  но
меня снова самым наглым образом оплевали. В этот раз на ходу!
     Разозлившись, я было  решил  изменить  свой вкус и  попробовать  на зуб
свежей  верблюжатины, но поганить пасть  их  мерзким мясом  мне не пришлось.
Смятая  первыми  животными   аборигенская  палатка  неожиданно  вернулась  в
исходное положение. Правда, в высоте  она  потеряла десяток сантиметров,  но
зато обзавелась  руками с пудовыми  кулачищами.  Это  Ваня  Жомов, спросонья
решив,   что  какие-то  вероломные  враги  пытаются  сделать  ему  "темную",
распрямился во весь рост и вслепую пошел крушить верблюдов направо и налево.
     Вскоре вся гужевая часть каравана лежала перед ним аккуратной кучкой, а
уйти в пустыню удалось только тем двум верблюдам, что удостоились чести быть
единственными  существами, кто безнаказанно смог наступить на омоновца. Ваня
еще  пару минут буянил, выискивая неведомых врагов. Он  размахивал кулаками,
орал  и  таскал на  себе по  территории  лагеря  шатер Нахора  со  всем  его
содержимым  -- с  подушками,  коврами, вином,  ментами  и  совсем  очумевшим
караван баши.
     Остановился Ваня только тогда, когда,  сделав почетный круг по лагерю и
сокрушив  все, что попалось  под его могучие кулаки, вновь вернулся к складу
верблюдов  и,  уткнувшись  в него  головой,  свалился на песок, окончательно
запутавшись  в пологе  шатра.  Извлечь оттуда омоновца  удалось  только  при
помощи  длинных  ножей, да и то на осуществление  этой операции потребовался
весь остаток ночи и половина утра.
     Правда, Ване эта операция  только пошла на пользу. Пригревшись в  тепле
шатра, собственноручно  превращенного им  в спальный мешок,  Жомов растратил
всю  свою жажду  деятельности и  спокойно  проспал до тех  пор,  пока его не
выволокли на свет божий. Сеня с Поповым и вовсе  не проснулись даже во время
ночного забега  по лагерю. И, судя по тому,  сколько воды  утром выпили оба,
вино  у Нахора  обладало сверхсильным похмельным  эффектом.  То есть,  грубо
говоря, не  вино это было, а  обычная бормотуха. И  счастливое выражение лиц
моих  ментов  во  время  потребления  оного  напитка  объяснялось  отнюдь не
божественным  вкусом  вина, как  это я  думал раньше, а  обычной нестерпимой
жаждой.
     Самого маленького караван-баши  в складках  разрушенного  шатра удалось
разыскать не сразу. Как, впрочем,  и разбудить. Нахор из чувства вежливости,
видимо,  вчера решил не отставать от  гостей  по части выпивки  и, когда его
помощники уползли восвояси, он еще продолжал пить с моими ментами. Ровно  до
того момента,  пока не свалился  мордой в рагу. Утром он осушил бурдюк воды,
опохмелиться наотрез  отказался  и, отдав распоряжение отправляться  в путь,
больше  не произнес  ни  слова, с  немым  удивлением глядя  на моих  друзей,
довольно резво передвигавшихся по округе.
     В путь мы отправились ближе к полудню, и хотя Андрюша ворчал, что время
обеденное,  нужно сначала  перекусить, а потом ехать, на его стенания  никто
внимания  не  обращал.  Моих  ментов  погрузили  на  верблюдов,  а  я  решил
передвигаться на  своих  четырех, поскольку, как  вы сами  понимаете,  после
того, как половину ночи вылизывал шкуру от их вонючих слюней, особой любви к
этому горбатому быдлу не испытывал.
     Кроме  меня,  езде  верхами  воспротивился  только  Андрюша, у которого
давно, со времен английских путешествий,  установилась  стойкая неприязнь  к
лошадям в частности и к парнокопытным вообще. Узнав, что ему предстоит ехать
на  верблюдах,  Андрюша  изо  всех  сил  решил  воспротивиться  этому. Чтобы
доказать  всю невозможность  такого способа  передвижения, он даже  бросился
ноги у верблюдов задирать,  показывать всем копыта и дебатировать  по поводу
антагонистических  отношений между  ним и данным видом травоядных. При  этом
был  настолько  красноречив,  что  трое  караванщиков  расплакались,  а  тот
верблюд, у  которого он  копыта  считал, соседнему животному в морду плюнул.
Видимо, от презрения к тем представителям парнокопытных, которые так долго и
жестоко терроризировали  несчастного  Попова.  Можно  подумать, сам  был  из
другого теста! Сеня, дослушав речь до конца, пожал плечами.
     -- Ладно,  Андрюха, уболтал,  можешь не ехать  на  верблюде, --  кивнул
головой мой хозяин. Попов расцвел. -- Можешь идти пешком!
     Андрюша  понял,  что  при всем богатстве выбора  другой альтернативы не
будет.  Либо он  составит мне  компанию  в  пешей прогулке по  пустыне, либо
заберется на спину верблюда и поедет дальше с относительным комфортом. Попов
выбрал второе и  тут  же  взобрался на спину того самого животного,  которое
совсем недавно плевком выразило свое презрение  к антипоповским  настроениям
среди  представителей  парнокопытных.  Видимо,  для   того,  чтобы  заверить
страдальца  в  своих  самых  лучших намерениях,  верблюд  повернул  голову к
эксперту и начал шамкать  губами, старательно подбирая умные и добрые слова.
Попов это понял по-своему.
     -- Я тебе сейчас плюну, скотина поганая! -- рявкнул он, замахиваясь  на
верблюда дубинкой.
     Несчастное животное оторопело.  Мало того, что его поступок истолковали
неверно, так еще и дубинками  стали махать и выкрикивать оскорбления прямо в
морду. Шокированный верблюд, оглушенный вдобавок мощными децибелами, потерял
сознание и рухнул на  передние ноги. Туша  Попова тут же смяла собой  первый
горб и покатилась на песок. Я-то в сторону отскочить успел, а вот оплеванный
собратом по разуму верблюд все еще  стоял  на  месте, раздумывая, за что ему
была такая  немилость. В  него-то  Андрюша и  врезался. Бедное животное,  не
успев отойти от первого шока, получило второй и начало  заваливаться на бок,
прямо на своего соседа!..
     Ох, не знаю, сколько времени мы  во второй раз занимались бы раскопками
каравана, если бы не Ваня  Жомов. Вмиг сообразив (чего по его внешнему  виду
никогда не скажешь!), чем каравану  грозят последствия  падения верблюда, он
одним броском оказался рядом с животным и, поймав его одной рукой, возвратил
в  вертикальное  положение. По  рядам  караванщиков  пронесся громкий  вздох
облегчения.
     --  Андрюша,  не шали,  блин,  --  ласково пожурил  Попова омоновец. --
Хочется  пешком  топать,  так иди.  И  нечего, в натуре,  верблюдов по  всей
пустыне раскидывать.
     -- А я  нарочно,  что  ли?  -- вскакивая на  ноги, накинулся на  Жомова
Андрюша. -- Ты же сам видел, что эта скотина проклятая меня сначала оплевать
хотела, а потом еще со спины скинула. Что мне делать теперь прикажешь?
     --  Равняйсь,  смирp-рно!  --  рявкнул Жомов.  -- На  верблюда  шаго-ом
м-марш!
     -- Ты не охренел? -- оторопело уставился на него Попов.
     -- Сам  же  просил,  чтобы  я  тебе  приказывал, -- Ваня  так  искренне
удивился,  что, были бы  у  меня руки, я  бы схватился  ими за голову. А так
пришлось сделать вид, что я блох на себе ловлю.
     -- Да пошел ты... в стройбат газоны красить! -- обиженно буркнул Попов,
скинул   с  ближайшего  верблюда  погонщика  и  залез  на  спину  животному,
оторопевшему  настолько,  чтобы  не  оказать  никакого  сопротивления  такой
беспардонной смене седока.
     Уж не  знаю,  то  ли  верблюды намного тупей,  то  ли пугливей  лошадей
оказались,  но предать обструкции Попова,  только что жестоко надругавшегося
над их собратьями, даже не  пытались. Сброшенный на песок погонщик удивленно
посмотрел  по  сторонам,  а  затем  забрался на  свободное  животное.  Нахор
печальным  взглядом окинул  караван и, скривившись  от головной боли, махнул
рукой, приказывая отправляться в путь.
     Если честно,  рассказывать  о  нашей поездке  через пустыню практически
нечего.  Не знаю, как  вам,  но лично  мне ничего  привлекательного в желтых
безжизненных просторах найти  не удавалось. Почти  всю  дорогу я развлекался
легкими  издевательствами  над   верблюдами.   Благодаря  сложившимся  ночью
отношениям  наша  неприязнь  была взаимной,  и  мне не стоило ровно никакого
труда довести  любое  вьючное животное нашего  каравана до белого каления  и
заставить его харкаться в разные  стороны. Причем я всегда старался  сделать
так, чтобы на верблюжьей линии огня оказывался его собрат по разуму.
     Чаще  всего  это удавалось,  и  оскорбленное  плевком в  круп  горбатое
существо тут  же  разворачивалось, чтобы отплатить  той  же  монетой  своему
обидчику.  В  этот  раз меня  уже  на  линии огня  не оказывалось.  Зато там
находился   абориген-наездник.   Плевок,   естественно,  доставался  ему,  а
некультурное  животное тут  же зарабатывало пару батогов и начинало страстно
мечтать только о том, чтобы освободиться от погонщика и вдоволь расплеваться
со своим двугорбым обидчиком.  В  итоге мне удалось перессорить всех вьючных
членов каравана,  и я с  наслаждением  предвкушал, как  вечером  они  начнут
всеобщее оплевывание.
     Остальные  члены  нашей команды  развлекались  каждый по-своему.  Сеня,
например, пополнял  свои  географические знания. Что, впрочем,  не особо ему
помогло.  Я  краем  уха  слышал,  о  чем  он  говорит  с  Нахором, когда  от
перессоривания верблюдов отдыхал, но четко  уяснить для себя, куда именно мы
попали,  так и  не  смог. То  есть наше  географическое местоположение  было
относительно известно  --  мы в Египте;  на  юге  находятся  кушиты  (эфиопы
по-нашему), на западе  гнездятся ливийцы, а  проход  на  восток контролирует
племя  амаликитян. Сами  караванщики  были  из Персии, а по  Африке шатались
исключительно ради  добычи  слоновой  кости, которую  сейчас везли в Мемфис,
чтобы продать, купить папирус и везти его домой. Где снова продать, купить и
так далее. В общем, нелицензионные "челноки". С этим все ясно. А вот в какую
именно эпоху нас угораздило забраться,  ни мне, ни  Рабиновичу определить не
удалось.
     Пока Сеня вытягивал  из Нахора информацию, Попов с Жомовым развлекались
каждый по-своему.  Андрюша,  обнаружив,  что  его верблюд  загружен слоновой
костью, а  не съестными припасами,  страшно расстроился и всю дорогу пытался
найти способ, как стянуть со  спины впереди идущего  животного  какой-нибудь
баул. Что он  только не пытался изобрести, но  ничего лучше аркана так и  не
придумал.  Попытки  с  двадцатой  ему  удалось  добросить  петлю  до  чужого
верблюда, а еще через десять попыток зацепить цель.  Ею, правда, оказался не
баул,  а погонщик, оказавшийся после  рывка Андрюши  на  песке. Попов тут же
отбросил   веревку   в  сторону  и   сделал   вид,  что   страстно   увлечен
рассматриванием  бездонного неба, а поверженный  им наездник, так и не сумев
сообразить, что же сбросило  его со  спины верблюда, как был с  веревкой  на
шее, так и бросился догонять свое животное.
     Ваня Жомов, не переносивший  безделья, попытался  размять  затекший  ум
преподаванием  аборигенам  воинского  устава. И для начала решил  их обучить
передвигаться  на  верблюдах   правильным  строем.  Эта  нехитрая   операция
почему-то  жутко напугала  караван-баши, и  он  принялся  умолять Рабиновича
остановить Ваню. Сеня рыкнул на омоновца, и тот,  обидевшись  на  весь белый
свет, снова взялся за чистку пистолета. Причем делал это так усердно, что я,
если честно,  испугался  за  воронение  его  ствола. Еще сдерет его  к котам
облезлым! Останемся тогда без единственного в отряде оружия.
     Впрочем,   переживал  я,   естественно,   зря.  Жомов  оружие  любил  и
изуродовать пистолет  мог только в  состоянии буйного  помешательства. Такой
казус  омоновцу   пока  не  грозил,  и   я,   успокоившись,  принялся  вновь
терроризировать  верблюдов.  Чем  и занимался  до  самого  вечера,  когда на
горизонте появились неясные очертания каких-то странных построек и необычных
деревьев. Честное слово, поначалу я решил, что это мираж, но затем отчетливо
уловил  запах  влаги,  дыма  и  навоза. Судя  по  всему,  мы приближались  к
какому-то  поселению,  и  караван-баши в  ответ на  немой  вопрос Рабиновича
подтвердил мои догадки.
     -- Мемфис, -- взмахнув рукой в сторону населенного пункта, произнес он.
-- Приехали типирь. Скора отидихать будим.
     А вот  это уже  было  намного лучше,  поскольку  безлюдная  пустыня уже
успела  нам  порядком   поднадоесть.  Да  вы  сами  подумайте,  разве  может
нормальный милиционер долго  обходиться без людского общества, не имея ровно
никакой   возможности  ни  для   разгона  манифестаций,   ни  для   разгрома
бандформирований, ни даже для элементарной проверки  документов?!  Подумали?
Вот теперь вам, наверное, понятно, почему мои менты дружно  грянули  "ура!",
заставив  половину  погонщиков и три  пятых  всех  верблюдов  обделаться  от
испуга.

Глава 4

     Караван  вышел на  окраину Мемфиса,  когда  уже начинало темнеть. Нахор
торопился, стремясь попасть в крепость до закрытия ворот, поскольку ночевать
в бедных кварталах  за городскими стенами считал опасным. Некоторое время он
даже  гнал  своего верблюда бегом, и Рабиновичу,  ехавшему следом,  пришлось
изрядно   попотеть,   чтобы  заставить  непонятливую  животину  двигаться  с
требуемой  ему  скоростью. Сеня и пятками верблюда молотил, и орал  на него.
Даже за  горб укусить попытался, но ничего  не помогало. Если бы не  Мурзик,
вовремя пришедший хозяину на помощь, отстал бы Сеня от каравана и провел  бы
ночь, кукуя под городскими стенами.
     Окрестности   Мемфиса   произвели   на  ментов   крайне   отрицательное
впечатление.  Кривобокие  дома, крытые гнилым камышом, загаженные  улочки  с
кучами  грязи  и  мусора  на  каждом  углу и отвратительная  вонь,  которую,
казалось, можно  было  резать ножом,  вызывали у них если  не отвращение, то
презрительную брезгливость  точно. В  общем,  при поездке  через эти  убогие
кварталы у доблестных сотрудников российской  милиции создалось впечатление,
что они совершают экскурсию по поселению бомжей в центре городской свалки.
     -- Блин, узнала бы мама, где я шляюсь, заставила бы три часа в ванной с
хозяйственным мылом драиться, -- расстроено  буркнул себе  под нос Попов, но
его откровения услышали.
     -- А спинку тебе тоже мама трет? -- ехидно поинтересовался Рабинович.
     -- Нет, кот ее  помогает, -- зардевшись, огрызнулся Попов. -- И вообще,
не лезь в мои личные дела!
     -- Даже и  не  собирался, -- Сеня  простодушно  заморгал глазами и  так
энергично пожал плечами, что едва не свалился со спины верблюда.  --  Просто
факты  собираю,  чтобы   быт  великих  искателей  приключений   для  истории
увековечить, -- Рабинович скромно потупился. --  Я  ведь книгу про нас пишу.
"Идиоты и я" называется...
     -- Что,  серьезно? --  удивился Жомов.  -- Ты только  теще моей  ее  не
показывай. Не поверит. Она и  так  моей  Ленке  говорит,  что та  с  дураком
связалась, а так подумает, что я и вовсе с ума сошел.
     --  И  она права, -- тяжко  вздохнул  Рабинович.  -- Есть у тебя ум, да
пустосум. Смысл тебе объяснять, только  время терять! -- и, увидев, что Ваня
быстро заморгал, пытаясь  оценить  величину оскорбления,  махнул  рукой.  --
Ладно, проехали. Теще своей привет  передай.  Скажи, что я ей целую  главу в
монографии посвящу!
     Однако  Жомова  такая  отмазка  не  удовлетворила. Он пришпорил  своего
верблюда,   стараясь   сблизиться   с   Рабиновичем   для   одарения   оного
подзатыльником,  но  в  этот  момент караван, возглавляемый Нахором, достиг,
наконец, городских ворот, Тут же от стен отделились два низкорослых мужика в
жилетках из дубленой кожи и, схватив короткие  копья  наперевес,  преградили
дорогу караван-баши.
     --  Стоять на месте,  бродяги! -- рявкнул один  из стражников.  -- Куда
претесь,  вонючие персы? Для вас места тут нет.  Ищите себе приют где-нибудь
на помойке!
     -- Изивини,  почитенный, -- вежливо  склонил  голову  Нахор.  -- У мине
пиропуск и-есть...
     -- Это кого этот прыщ писклявый бродягами назвал? -- перебил его Жомов,
выезжая   вперед.  --  Ты,   чмо  подворотное,  кого  на  помойку  отправить
собрался?..
     И,  не  дожидаясь  ответа,  Ваня свесился  со спины  верблюда и отвесил
звонкую оплеуху стражнику. Медный шлем слетел у того с головы и  расплющился
о стену. Сам абориген полетел следом  и, припечатавшись к той же  стене,  но
немного ниже  оттиска шлема, плавно  сполз  на  землю, пуская слюни изо рта.
Жомову этого показалось  мало. Он  спрыгнул с верблюда,  подошел  ко второму
охраннику   и,  вырвав  у  него  копье  из  рук,  сломал  древко  о  колено.
Перепуганный  стражник  попытался  заорать,  чтобы  позвать  кого-нибудь  на
помощь, но Жомов успокоил его, приложившись дубинкой по маковке шлема.
     Видимо, этот  головной убор  оказался стражнику  слишком  велик или был
изготовлен  с  добавлением резины. Он очень  легко опустился вниз, скрыв под
собой  голову  стражника  полностью. Тот  взмахнул  руками, словно собирался
улететь от настигшего  его позора в лице  Вани Жомова,  но затем передумал и
кардинально  изменил направление, плавно спикировав вниз. Омоновец посмотрел
по сторонам, выискивая еще какой-нибудь заменитель боксерской "груши", и, не
найдя ничего подходящего, сокрушенно вздохнул.
     -- Ну что, поедем или стоять  в  воротах будем,  словно Нигматуллин  на
чемпионате  мира?  -- поинтересовался  он  у оторопевшего  от  неожиданности
Наxopa.
     --  Ай-ай-ай-ай-ай,  пилохо  получилось, -- горестно вздохнув,  покачал
головой караван-баши. --
     зачем солдата обидел? Теперь нас арестовывать будут.
     --  По хрену.  Пусть попробуют, -- хмыкнул  Ваня и, шлепнув верблюда по
крупу, принудил его войти в ворота.
     Караванщику   ничего  другого   не  оставалось,  кроме  как  попытаться
проверить  утверждение  Жомова.  Снова  горестно  вздохнув,   он  подстегнул
замешкавшегося  в  воротах  верблюда  и направился к  ближайшему  постоялому
двору.  Караван гуськом последовал  за  ним, и лишь  Ваня со своим верблюдом
немного  задержался  в  воротах,  тщетно надеясь, что  нагловатые  стражники
придут в себя  и дадут ему возможность отвесить им еще пару  тумаков. Однако
тс  не  подавали  признаков   жизни  и  расстроенному  Жомову  пришлось  без
продолжения спарринга догонять друзей.
     Внутри  крепостных  стен  Мемфис  даже  в  потемках  (а  может,  именно
благодаря  им?) выглядел  вполне  прилично.  Улицы были  вымощены  камнем  и
казались относительно чистыми,  крысы в рол