цами в их  специфической  сфере  деятельности,  вовсе  не
означает, что для людей не существует подобных  обязательств.  Законы  жизни
одинаково руководят всеми. Только вот  у  каждой  личности  это  проявляется
по-разному.
   - И с одинаковыми результатами?
   - Со сравнимыми результатами. Ты не мог бы присесть? Я все  время  смотрю
снизу вверх, и у меня ужасно затекла шея, - спокойно попросил Падма.
   И я сел напротив.
   - Вот,  пожалуйста,  пример,  -  начал  он.  -  У  вас,  дорсайцев,  свои
специфические представления об этике и морали, и  здесь  ты  и  твои  друзья
нашли  то,  что  подогревает  ваше  врожденное,  внутреннее   стремление   к
поступкам, оправданным высокой целью. Нахарцы получили иное воспитание, но у
них есть та же потребность в великом, и существуют собственные представления
о leto de muerte. Так станете ли вы - дорсайцы - утверждать, что, если  ваши
моральные  принципы  различаются,  значит,  нахарцы  не  обладают   истинным
героизмом и истинной верностью?
   - Нет, не стану. Но людям моего мира, по крайней мере, можно доверять. Мы
предсказуемы в своих словах и поступках. А  можно  ли  подобное  утверждать,
говоря о нахарцах?
   - Нет. Но я бы посоветовал подумать  об  опасности  штампов,  бытующих  в
нашем сознании. На дорсайца  всегда  можно  положиться;  экзот  не  приемлет
насилия  над  человеческой  личностью;  солдаты  Квакерских  Миров  -  люди,
фанатично преданные своей религии и своей  вере.  И  тогда  получается,  что
преданность и верность слову есть исключительное качество,  присущее  только
дорсайцам, а среди тех, кто  носит  голубые  одежды  экзота,  не  существует
личностей, способных причинить зло, зато в Квакерских Мирах нет  таких,  чья
вера слаба и ничем не примечательна. Все мы - люди, л ничто человеческое нам
не чуждо, даже пороки. Чтобы мыслить непредвзято, нужно прежде всего понять,
какие страсти и устремления движут  всем  человечеством,  а  потом  пытаться
найти их отражения в отдельной личности - не исключая и нахарцев.
   - Стоит вам заговорить об этом народе, и мне кажется, что я  слышу  голос
Мигеля, - сказал я и, поднимаясь с места, добавил:
   - Пожалуй, для меня будет лучше сейчас откланяться, не  то  вы  уговорите
выйти к нахарцам и сдаться еще до того, как они начнут наступление.
   Падма рассмеялся, и мы расстались.
   Подошло время навестить Аманду, и я поспешил в  госпиталь.  Аманда  спала
крепко, очевидно, ей удалось справиться с мучившими ее сомнениями и включить
тот внутренний механизм самовнушения и  контроля,  которым  дорсайцы  учатся
управлять с самого  рождения.  Если  это  действительно  так,  то  следующие
двадцать четыре часа с небольшими перерывами она проведет во сне - что будет
лучшим для нее лекарством. Если нахарцам  за  это  время  не  удастся  взять
внешние укрепления и прорваться в крепость, ее выздоровление можно будет  не
ставить под сомнение. Ну а если прорвутся...
   Слишком долго пробыл я в закрытых залах и глухих коридорах  Гебель-Нахара
- а солнце, оказывается, стояло уже так высоко. Выйдя на первую  террасу,  я
увидел его, а также ясное голубое небо, ощутил легкий ветерок и был  поражен
неумолимым бегом времени. А когда пришел в себя,  на  дальнем  краю  террасы
заметил Яна и  Кенси,  сосредоточенно  изучающих  через  окуляры  видеокамер
лагерь противника.
   Мигель тоже был на террасе. Я направился к нему,  и,  наверное,  заслышав
шаги, он оторвался от видеоэкрана и выпрямился.
   - Они выступили, - произнес он, обращаясь ко мне. Ярким  пятном  светился
прямоугольник экрана в темном обрамлении брони защитного козырька. Мигель не
мог ошибиться. Выстроенные в боевой порядок, с мерно покачивающимся  в  такт
размеренного шага оружием, полки двигались в пашу сторону.
   Утренний ветер перебирал бархат полковых  и  батальонных  знамен,  яркими
пятнами расцвечивая людской строй. В центре вышагивал Гвардейский полк, а на
правом фланге маршировал полк Мигеля - Третий полк нахарской армии. На обоих
флангах, позади основного строя, я заметил темные бесформенные пятна  -  это
шли добровольцы и революционеры.
   - Минут через тридцать - сорок они будут здесь, - заметил Мигель.
   Я видел перед собой  измученного,  на  последнем  пределе  сил  человека,
словно побывавшего под ножом мясника, который срезал  со  своей  жертвы  всю
плоть, обнажив комок пульсирующих  нервов.  Оружия  у  него  я  не  заметил,
вооружены были лишь Ян и Кенси, а  за  нашими  спинами,  молчаливо  устремив
вверх короткие стволы, стояли в пирамидах готовые к бою конусные ружья.
   - А где твои люди, Мигель? Застывшим взглядом он смотрел на меня.
   - Они ушли.
   - Ушли?
   - Да, ушли.., сбежали,  дезертировали,  если  тебе  больше  нравится  это
слово.
   - Они перешли...
   - Нет, нет! - Он оборвал меня, не дав  договорить,  словно  недосказанное
могло причинить ему невыносимую физическую боль. - Они не ушли к врагу.  Они
решили спасти свои жизни. Я говорил - и ты помнишь - такое могло  произойти.
Ты не можешь обвинять их. Они ведь не дорсайцы, а оставаться здесь -  значит
приговорить себя к смерти.
   - Если Гебель-Нахар падет.
   - А ты еще сомневаешься?
   - Теперь, когда мы остались одни, будет еще тяжелее. Но я верю, пока руки
смогут сжимать оружие, надежда не оставит нас.  Когда  в  Баунпор  ворвались
фрайляндцы, я видел, как теряющие сознание  мужчины  и  женщины  стреляли  с
госпитальных коек.
   Мне не следовало говорить это. Я увидел, как мутной  пеленой  подернулись
его глаза, и понял, что слова о трагедии Баунпора  Мигель  принял  лично  на
свой счет, словно я укорял его, безоружного, примером тех,  кто  не  сдался,
кто до последнего вздоха защищал свой город. Порой в  моей  жизни  случаются
такие моменты, когда шрамы становятся проклятием, а не благодарением.
   - Извини, что заговорил об этом. Я не хотел обидеть тебя.
   - Это не ты - я сам себя обвиняю, - глухо произнес он, не отрывая взгляда
от неумолимо надвигающегося, изогнутого полумесяцем строя.  -  Я  знаю,  что
теперь нас ждет. И еще я понимаю, почему ушел мой оркестр.
   Что тут можно было сказать? Без его сорока музыкантов  нам  не  выдержать
первой атаки. Когда мятежники  как  саранча  поползут  на  стены,  их  будет
слишком много, а нас - слишком мало.
   - Наверное, прячутся где-нибудь недалеко, под  стенами.  -  Капельмейстер
продолжал думать о своем, уже несуществующем оркестре. Если  мы  продержимся
день или даже два, есть маленькая надежда, что они вернутся и...
   Он не закончил фразы - что-то привлекло его внимание за  моей  спиной.  Я
резко повернулся и увидел Аманду.
   До сих пор не могу понять, как ей это удалось. Она  покинула  палату,  не
забыв  прихватить  с  собой  дренажный   аппарат.   Да,   он   действительно
предназначался для ходячих больных, был переносным, не тяжелым,  размером  с
толстую книгу. Но каково передвигаться с ним, когда конец резиновой  трубки,
если сделать хотя бы один глубокий вздох, нещадно впивался в ее легкое.
   В спускающейся до пят, разорванной посередине, - чтобы  не  путалась  при
ходьбе, больничной сорочке, с  оружием  на  одном  плече  и  болтающимся  на
длинном ремне дренажным аппаратом  на  другом,  бледная,  как  сама  смерть,
готовая в любую минуту потерять сознание, она все же доползла до террасы.
   - Какого... Что ты тут делаешь!? - просто зарычал я. - Марш отсюда!  Марш
в постель!
   - Корунна. -  Она  ответила  мне  таким  гневно-уничижительным  взглядом,
какого я, пожалуй, не удостаивался ни разу в жизни. - Изволь не  командовать
старшими по званию.
   Я вытаращил глаза. Да, меня просили доставить эту важную особу, а значит,
в каком-то смысле я должен был исполнять ее приказания, но  считать  меня  -
капитана боевой эскадрильи, старшего офицера, да  еще  в  ситуации  подобной
этой, младшим по званию.., это было выше моих сил. Набрав в легкие  побольше
воздуха, я уже приготовился сказать ей все,  что  о  ней  думаю,  но  вместо
этого.., разразился громким хохотом. В более нелепой  ситуации  я  давно  не
находился. Против  пятерых,  если  считать  Мигеля,  движется  шеститысячная
армия, а я собираюсь с больной женщиной  выяснять,  кто  из  пас  старше  по
званию!
   Но если отставить в  сторону  досужие  рассуждения  и  взглянуть  в  лицо
фактам, то Аманда продолжала стоять на террасе, и тут я ничего  поделать  не
мог. Хотя мы  оба  понимали,  что  сейчас  произойдет,  все  равно  не  было
оправдания ее решению подняться с постели.
   - Когда тебя еще раз ранят, молись, чтобы твоим доктором оказался  кто-то
другой, - грозно пообещал я. - Зачем ты здесь, что ты можешь делать?
   - Я могу быть вместе со всеми, - отрезала она.
   Что же, против таких аргументов не поспоришь, тем более что краем глаза я
уже видел приближающихся к нам Кенси и Яна и  решил  предоставить  им  право
принимать решение.
   А братья молча оглядели ее с головы до ног и отвернулись к равнине. И мне
ничего не оставалось, как последовать их примеру.
   Строй пахарских полков  неумолимо  приближался  к  нам.  Еще  неразличимы
отдельные  фигуры  -  это  просто  темная  линия   с   отдельными   цветными
вкраплениями, подсвеченная искрами отраженного света, но  с  каждой  минутой
линия эта, превращаясь в полосу, становилась все более различимой.
   А пятеро дорсайцев застыли рядом, словно вслушивались в  тяжелую  поступь
надвигающейся судьбы. Как часто в этой жизни - и недавний эпизод  с  Амандой
тому подтверждение -  меня  захлестывало  внезапное,  пронзительное  чувство
нереальности происходящего. Кто решил, что целая армия должна  наступать  на
ничтожную горстку, а  ничтожная  горстка  не  просто  дожидается,  когда  ее
поглотит эта черная сила, но обязана готовиться  к  противоборству?  Но  вот
ощущение бессмысленности происходящего отступило. Нахарцы  будут  продолжать
наступать, потому что они ненавидят Гебель-Нахар. А когда они  придут  сюда,
мы будем защищать Гебель-Нахар, потому что мы призваны защищать  даже  самое
безнадежное дело - так распорядилась нами  судьба.  В  другом  месте  и  при
других обстоятельствах и для нас, и для них все могло быть иначе, но здесь и
сейчас ни у кого не было другого выбора.
   Это было последнее, о чем я думал, мысленно переступая черту, за  которой
меня ждала битва. И, как всегда, мир и покой воцарился в  моей  душе.  Пусть
наступит то, что должно наступить, и я встречу это с гордо поднятой головой.
И еще я знал, что рядом стоят Кенси, Ян, Мигель и Аманда и испытывают  точно
такие же чувства, как и я. Ничем в моей жизни я не  дорожил  так,  как  этим
чувством единства, и знал, что тот, кто хоть один раз испытает подобное,  не
забудет уже никогда.., до самой смерти. Что бы  ни  ждало  нас,  что  бы  ни
случилось - мы вместе.  А  для  тех,  кто  вместе,  не  страшно  даже  самое
невероятное превосходство враждебных сил.
   Послышался легкий шорох  шагов  по  бетонным  плитам  террасы.  Это  ушел
Мигель. Я взглянул на товарищей и по выражению  их  лиц  понял,  что  и  они
знают, почему он ушел. Он отправился за оружием. А мы - оставшиеся не  могли
отвести глаз от приближающегося строя. Уже были различимы отдельные  фигуры,
а уши наши улавливали  размеренную  поступь  тысяч  ног,  обутых  в  тяжелые
солдатские сапоги.
   Мы подошли к парапету террасы, облокотились на него и молча  смотрели  на
равнину. Настало время насладиться  солнцем,  ветром,  нежарким  утром.  Еще
несколько сотен метров - и наступающие войдут в зону  наиболее  эффективного
радиуса действия наших орудий, а мы, естественно, станем досягаемыми для  их
полевых...
   За спиной послышался шорох  и  скрип  открываемой  двери.  Я  повернулся,
ожидая увидеть Мигеля. Но это был Эль  Конде,  одной  рукой  опирающийся  на
Падму, а другой - на трость с  серебряным  набалдашником.  Падма  помог  ему
добраться до парапета, и Конде,  не  обращая  ни  на  кого  внимания,  долго
смотрел на когда-то  свою  армию.  Наконец  он  повернулся  и  на  испанском
объявил:
   - Господа, мадам, я пришел разделить с вами судьбу.
   - Это честь для нас, - тоже по-испански ответил Ян.  -  Может  быть,  Его
Превосходительство захочет присесть?
   - Спасибо, нет. Я буду стоять. Вы можете вернуться к своим обязанностям.
   Старик облокотился на трость, устремил сбой взор на равнину и уже  больше
не поворачивался. А когда мы отступили назад, тихо заговорил Падма:
   - Он очень хотел спуститься вниз, а рядом никого  не  было,  кто  бы  мог
помочь ему.
   - Все хорошо, - сказал Кенси. - А что думаете делать вы?
   - Я бы тоже хотел остаться.
   Резкое гортанное восклицание вырвалось из горла  Эль  Конде,  и,  вскинув
головы, все посмотрели в его сторону. Прямой, как древко старинного копья, с
перекошенным от ярости и презрения лицом, он все так же неотрывно смотрел на
равнину.
   - Что это? - спросила Аманда.
   В замешательстве я ловил на себе недоумевающие взгляды товарищей. Но  вот
слабый звук достиг моих ушей. Полки подошли уже так близко, что  мы  слышали
обрывки мелодии, приносимой свежим утренним ветром. Едва  различимые  звуки,
но я, как и Конде, узнал их.
   - Они играют "Те guelo". Это значит: "пощады не жди".
   "Те guelo" - скромное обещание перерезать горло всем, кто стоит на  твоем
пути.
   Брови Аманды заметно поползли вверх.
   - Наверное, думают, что люди Мигеля еще здесь, и хотят лишить их остатков
мужества. А может быть, они играют ее, так как  ее  всегда  исполняют  перед
боем, - попытался объяснить я.
   Некоторое время все  вслушивались  в  доносившиеся  звуки  "Те  guelo"  -
мелодии, от которой пробирает дрожь, но вряд ли она могла смутить  душу  уже
принявшего решение сражаться дорсайца.
   - А где Мигель?  -  спросила  Аманда.  Я  оглянулся,  потому  что  вопрос
действительно имел смысл. Если Мигель  ушел  за  оружием,  давно  прошло  то
время, когда он мог возвратиться. Но его не было рядом.
   - Не знаю, - ответил я.
   - Начали разворачивать полевые орудия,  -  раздался  голос  Кенси,  -  но
дистанция все равно слишком велика, чтобы причинить вред этим стенам.
   - Пожалуй, пора и нам переходить в укрытия, - заговорил Ян,  -  и  ждать,
когда они подойдут поближе, тогда мы откроем ответный огонь. -  Обращаясь  к
Эль Конде, он добавил:
   - Может быть, Его Превосходительство спустится вниз?  Эль  Конде  яростно
затряс головой.
   - Я останусь здесь, - объявил он.
   Ян согласно кивнул и посмотрел на Падму.
   - Да, да, разумеется, - отозвался экзот. - Я пойду с вами...  Или,  может
быть, я смогу быть полезен в чем-то ином?
   - Нет, - сказал Ян, и в этот момент громкие вопли  солдат,  перекрывающие
пронзительные звуки музыки, заставили всех резко повернуться.
   Ровная линия  строя  сломалась,  и,  подбадривая  друг  друга  неистовыми
криками, солдаты перешли на бег. Наверное, не более ста метров  отделяло  их
сейчас от подножия склона Гебель-Нахара. Было  ли  заранее  принято  решение
атаковать именно с этой позиции, или кто-то, не выдержав размеренного  шага,
увлекся и раньше времени сломал строй -  уже  не  имело  никакого  значения.
Штурм начался.
   А уже через мгновение те из нас, кто хоть немного понимал в военном деле,
могли слегка перевести дух, так как поспешные  действия  атакующих,  хоть  и
ненадолго, но все-таки не позволяли  начать  немедленный  обстрел  крепости.
Стоит артиллеристам открыть огонь - и первыми жертвами станут их собственные
товарищи. Маленькая улыбка фортуны, слепой случай,  который  может  изменить
весь ход боя, но достаточно было взглянуть на накатывающуюся лавину, и тогда
становилось предельно ясно - здесь уже ничего и никогда не  изменить.  Конец
битвы уже предрешен в самом ее начале.
   - Смотрите! - достигло наших ушей восклицание Аманды.  Мы  услышали  его,
потому что так же внезапно, как и начались, оборвались крики атакующих.
   Аманда стояла у парапета и вытянутой рукой указывала на что-то впереди  и
внизу. Одного шага оказалось достаточно, чтобы увидеть закрытый стеной склон
и то, что привлекло внимание Аманды.
   Первая линия атакующих замедлила свой  наступательный  порыв  и,  пытаясь
остановиться, отчаянно  боролась  с  продолжающей  движение  вперед  людской
массой второй волны. Строй уже  не  продвигался  вперед,  а  кое-где  просто
застыл в немом оцепенении.
   Случилось то, что  меньше  всего  могли  ожидать  участники  и  свидетели
происходящих событий. Медленно поехала вверх ведущая в тайный ход Эль  Конде
крышка люка. Мощное секретное оружие - вот что это  могло  означать  и,  без
сомнения, именно столь неожиданный поворот событий, посеяв  панику  в  рядах
нахарских вояк, заставил сменить атакующий порыв на беспомощное топтание  на
месте. До страшной крышки оставалось не более трехсот метров. Сзади, отрезав
путь к отступлению, напирала ничего не подозревающая плотная людская  масса,
и потому не составляло труда понять,  о  чем  думала  первая  линия:  капкан
захлопнулся,  и  сейчас  все  они  станут  легкой  добычей  того  неведомого
чудовища, которое вытянет из разверзнувшейся земли свой страшный, изрыгающий
огонь хобот.
   Напрасно покрылись холодным потом  нахарские  воины.  Не  было,  конечно,
никакого  секретного  оружия.  Вместо  страшного  чудовища   появилась   над
поверхностью земли сначала каскетка с воткнутой и  наклоненной,  как  копье,
наперевес дирижерской палочкой.., а потом и сам  ее  обладатель,  Мигель  де
Сандовал.
   Как всегда, безоружный, но в полной парадной форме военного  дирижера,  с
gaita gallega в руках, мундштук зажат в зубах, и басовая труба  покоится  на
плече. Он сделал первый шаг, еще несколько  шагов,  вот  он  уже  бесстрашно
движется вперед.
   Мертвая тишина накрыла равнину, и потому тем яростнее оборвали  ее,  лишь
стоило Мигелю начать играть, первые, пронзительные, похожие  на  рев,  звуки
волынки. Они достигли стены, за которой стояли  защитники  Гебель-Нахара,  и
так же мощно обрушились на строй нападавших. Мигель играл Su Madre.
   Ровной,  как  на  параде,  поступью,  ни  на  секунду  не  отпуская  свой
инструмент, шел Мигель, и, опережая его, вызовом, брошенным  в  лицо  врагу,
летели звуки музыки. Безоружный шел навстречу шести тысячам.
   Камера, рядом с которой я оказался в эту минуту, захватывала  лишь  спину
Мигеля,  и  только  изредка  мелькал  на  ее  экране  профиль  моего  друга.
Умиротворенным, погруженным в музыку было его лицо.  Нервное  напряжение  на
грани надлома физических и духовных сил, кажется, перестало терзать  его.  И
он шел вперед, размеренно и спокойно, так, словно  только  музыка  волновала
его, только о ней он думал; и трубные  звуки  Su  Madre,  отвечая  искусству
музыканта, злой насмешкой хлестали по лицам нахарцев.
   Я прикоснулся к ручкам настройки,  и  теперь  увеличенное  и  многократно
усиленное  изображение  этих  лиц  заполнило  весь  экран.  Объектив  камеры
медленно поплыл вдоль застывшего,  словно  парализованного  строя,  одну  за
другой выхватывая замершие фигуры. Не шевелясь, в  полном  безмолвии  стояли
люди и смотрели,  как  шел  к  ним  навстречу,  ничего  не  замечая,  словно
намереваясь пройти сквозь строй, капельмейстер Третьего полка.
   Не  могло  такое  длиться  долго  -  еще  мгновение,  и  они  очнутся  от
мучительного оцепенения, вызванного нереальностью происходящего.  Я  увидел,
как заволновались солдаты. Мигель сейчас находился посередине - между ними и
стенами Гебель-Нахара, и звуки его волынки, по-прежнему громко и  отчетливо,
раздавались в тишине равнины, но  к  ним  стал  примешиваться  пока  тонкий,
тягучий, но с каждой  секундой  набирающий  силу,  разрастающийся  вопль-рев
невидимого гигантского зверя.
   Я смотрел на экран. Вперед строй еще не двигался, но уже не чувствовалось
в  нем  прежней  растерянности,  не  было  застывших  в   немом   оцепенении
человеческих фигур. В самом центре вытянутого  полумесяца  вздымали  кулаки,
потрясали оружием, что-то кричали солдаты Пятого Гвардейского - того самого,
что непримиримо вра