ости  утомленный
долгим  ожиданием, вдруг встал и направился прямо в  сторону
Хэла.
      Хэл ощутил тепло приближающегося тела, почувствовал  и
услышал его дыхание. Времени, чтобы уклониться, уже не было,
он вскочил и нанес противнику быстрый резкий удар.
      Тот,  захрипев, свалился на землю, и в ту  же  секунду
тонкий,  кинжальный луч света от фонаря, вроде тех,  которые
используют  для  наведения  огня  при  ночной  стрельбе   из
энергетического  оружия, заплясал по двору, словно  включили
детский  игрушечный  прожектор.  Хэл  тут  же  выстрелил  из
бесшумного,    но    маломощного    вакуумного    пистолета,
единственного  имевшегося у него оружия, целясь  в  источник
света,  и  луч  погас. Но дело было сделано. Сейчас  темнота
оживет  от  воя  электронных  сирен  и  криков,  указывающих
преследователям  его местонахождение. Он рванулся  вперед  и
побежал так быстро, как только мог. Даже теперь, когда  путь
в  предпоследний двор, где его ждал корабль,  был  свободен,
Хэл  чувствовал по сторонам дыхание и запах пятерых  бегущих
ему наперехват преследователей. Их было слишком много, чтобы
можно было проскользнуть между ними. Стоит им включить  свои
инфракрасные  уловители, как они тут  же  обнаружат  его  по
тусклому  мерцанию среди всего этого металлолома; светящийся
размытый  контур  среди  темных пятен  разбитых  кораблей  и
разбросанного по двору хлама укажет им его местонахождение.
      Это  был выбор без выбора. Если он хочет добраться  до
корабля,  сделать это незамеченным ему не удастся.  Остается
только пробиваться силой. Хэл опустился на землю у основания
стены, чтобы перевести дыхание.
      Если и можно что-либо сделать, то он должен хорошенько
все обдумать. Его положение мало чем отличалось от положения
человека,  упавшего в реку у водопада и призывающего  своего
оставшегося  на берегу товарища броситься в  воду  и  помочь
ему. Но суровая действительность говорила ему, что, учитывая
объем  работы, который ему еще предстояло сделать, его жизнь
имеет гораздо большее значение, чем жизнь Саймона Грэйма. Ни
сам  Саймон, и никто другой из дорсайцев не одобрили бы его,
если бы в сложившейся ситуации он не попросил о помощи.
      Кипя от злости, Хэл надавил кнопку устройства на своем
запястье,  которое  передало на корабль сигнал,  означающий,
что ему требуется помощь Саймона.
     Двигаться в любом направлении от разбитого трактора, за
которым   он   притаился,  было  равносильно   тому,   чтобы
подставить  себя под прямой огонь. И теперь  ему  необходимо
проделать проходы в образовавшемся вокруг него кольце.
     Оружие, которое у него было, не требовало видимого луча
наведения.  Он мог стрелять, целясь по слуху; его  бесшумный
вакуумный пистолет не позволит обнаружить место, откуда  был
выпущен  смертоносный импульс. Он убрал выстрелом одного  из
"карателей"  и  быстро переместился на освободившееся  место
лишь  для того, чтобы обнаружить, что он снова зажат со всех
сторон. Итак, началось...
      Это  была  смертельно  опасная схватка  -  в  темноте,
вслепую,  когда новые силы противника прибывали  значительно
быстрее, чем он мог расчистить себе дорогу, поражая цель без
промаха.   В   нем   нарастала  горечь,   горечь   человека,
вынужденного столько лет бороться за свою жизнь,  прошедшего
столько   испытаний   и   сейчас  до   предела   измотанного
непрекращающимися атаками. Скорчившись и постоянно  двигаясь
в  темноте,  Хэл  впервые за все время  своего  эксперимента
почувствовал тот груз ответственности, который он нес, -  не
физическую, а эмоциональную тяжесть всех трех своих жизней.
     Сейчас ему почти наполовину удалось пробить себе дорогу
до  последней стены. Он был менее чем в пяти-шести метрах от
нее;  а число его противников в свою очередь возросло  более
чем  до пятнадцати человек. Он замешкался, перебираясь через
тело  одного из них, только что выведенного им из  строя,  и
подобрал энергетическое ружье, выпавшее из рук убитого. И  в
этот момент, перемахнув через стену, ему на помощь с корабля
пришел Саймон.
      Хэл  слышал, что он пришел, и он знал, что это Саймон.
"Каратели",  ничего не слыша и ни о чем не подозревая,  были
неожиданно   застигнуты   врасплох   огнем   из   вакуумного
пистолета, который велся совсем под другим углом, и  решили,
что   Хэл   добрался  до  стены.  Они  изменили  направление
движения, перенеся огонь в сторону Саймона.
      Хэл  медленно  досчитал до пяти. Затем,  поднявшись  в
темноте  во  весь  рост  и  засунув  в  кобуру  свой   почти
истощившийся   вакуумный   пистолет,   нажал   на    гашетку
подобранного им энергетического ружья и стал поливать  перед
собой непрерывным смертоносным дождем, ориентируясь на  звук
шагов двигавшихся через двор "карателей".
       Среди   уцелевших  полицейских  возникло   мгновенное
замешательство,  огонь стих. И в этот момент  Хэл  зашвырнул
энергетическое  ружье как можно дальше, с тем  чтобы  грохот
его  падения отвлек от Саймона и его самого возможный  огонь
противника,   и,   перескакивая   через   едва    различимые
препятствия, устремился к тому месту, где находился Саймон.
      И  вот  они  уже  рядом, два черных  пятна,  с  трудом
различимых во мраке ночи.
     - Пошли, - прохрипел Саймон.
      Хэл  подпрыгнул  и  с  ходу  перемахнул  через  стену,
продолжая  высоко  держать  свой вакуумный  пистолет,  чтобы
прикрыть  последовавшего  за ним  Саймона.  Они  побежали  в
сторону  посыльного  корабля. Дверь  входного  шлюза  широко
`  a/ e-c+ al перед ними - Амид проворно отскочил в сторону,
пропуская их внутрь, - и снова закрылась. Посыльный  корабль
взмыл вверх, уносясь в ночное небо.
      Едва  поднявшись  над крышами домов,  Саймон  вошел  в
фазовый   сдвиг   и   они  мгновенно  оказались   в   тишине
орбитального  пространства. Хэл, который стоял,  ухватившись
за  спинку кресла второго пилота, чтобы удержаться на  ногах
во   время   безумной  перегрузки,  облегченно  вздохнул   и
обессиленно  плюхнулся  в  одно из  кресел  пилотов-дублеров
рубки управления.
      Он  почувствовал, как кто-то коснулся  его  локтя,  и,
повернув голову, увидел перед собой Амида.
      - Ты должен поспать, - произнес экзот. Хэл взглянул на
Саймона,  но  тот уже закончил наносить на карту  данные  по
второму сдвигу.
     - Пожалуй... - сказал он.
      Он позволил Амиду проводить себя до своего помещения и
растянулся  на  койке, не выражая протеста, когда  тот  стал
стаскивать  с  него  ботинки и толстую  уличную  куртку.  Он
лежал,  уставившись в серый металлический  потолок,  который
был  всего лишь в полутора метрах над его койкой; в поле его
зрения  между  потолком и им самим появилась  голова  Амида,
смотрящего на него сверху вниз.
      - Позволь мне помочь тебе заснуть, - сказал Амид; Хэлу
показалось,  что  глаза  старика принялись  расти,  пока  не
достигли огромных размеров.
      - Нет, - слабо кивнул головой Хэл. Ему было неимоверно
трудно даже говорить. - Вы не сможете. Я должен сделать  это
сам. И я сделаю это. Просто оставьте меня одного.
      Амид  вышел,  выключив в помещении свет и  прикрыв  за
собою   дверь.  Хэл  пристально  вглядывался   во   внезапно
обступившую  его  темноту,  чувствуя,  как  на  него   снова
наваливается  тяжесть  его жизней, как  это  было  с  ним  в
темноте  двора. Он отвел свой разум, словно руку,  державшую
камень  сознания,  позволив этому камню  выпасть  из  нее  в
темноту.., и падать.., падать.., и падать...
      Им  потребовалось  пять дней по корабельному  времени,
чтобы достичь орбиты Земли. Большую часть этого времени  Хэл
спал  и  думал. Двое его спутников не тревожили  его.  Когда
наконец  их  корабль пристыковался к станции на  околоземной
орбите,  Хэл  вызвал  челнок,  чтобы  тот  доставил  его  на
поверхность планеты.
      - А как насчет нас с Амидом? - поинтересовался Саймон.
- Нам что, ждать тебя здесь?
      - Нет. Отправляйтесь на Энциклопедию, - ответил Хэл. -
Я пробуду здесь день - максимум два. Не больше.

                          Глава 60

      Высоко  над  усадьбой кружил орел,  паря  в  воздушных
потоках,   поднимающихся  от  нагревшихся  за  день   горных
склонов, сложенных из коричневого гранита.
     Его взгляд выхватил из окружающего ландшафта облаченную
в  черное  фигуру,  человека, которая  на  таком  расстоянии
*  '  +  al совсем крохотной. Для него, рыцаря воздуха,  эта
находка не представляла никакого практического интереса,  и,
издав  хриплый  разочарованный клекот, орел  сделал  плавный
разворот  и  полетел  прочь от окруженной  горными  склонами
усадьбы  в  сторону  высокогорной равнины,  покрытой  густым
хвойным лесом.
      Хэл,  стоявший  в  дальнем конце  выходящей  на  озеро
террасы,  проводил  его взглядом. Легкий прохладный  ветерок
покрыл  рябью серую поверхность воды, а небо над  головой  в
неярком свете уходящего дня казалось голубым, как глыба льда
Здесь, в умеренном климатическом поясе Земли, в низинах  еще
держалось   лето,   но   высоко  в   горах   уже   явственно
чувствовались первые резкие приметы приближающейся  зимы.  В
памяти Хэла вдруг всплыли строки стихотворения, прочитанного
в  ранней  юности  и  как нельзя более  подходившие  данному
случаю...

     Зачем здесь, рыцарь, бродишь ты
     Один, угрюм и бледнолиц?
     Осока в озере мертва,
     Не слышно птиц...

       Это   были  первые  строки  первоначального  варианта
стихотворения  Джона  Китса "La Belle  Dame  Sans  Merci"  -
"Безжалостная  красавица" о простом смертном,  заколдованном
феей.   Но   у   Китса,  в  отличие  от   его   поэтического
предшественника   "Верного"  Томаса,  срок   колдовства   не
ограничивался каким-либо определенным периодом  времени.  То
более раннее стихотворение было написано Томасом Эрслдунским
в  тринадцатом  столетии  на  основании  еще  более  древней
легенды, существовавшей только в устной форме.
       "Собственно   говоря,  -  подумал   Хэл,   -   приход
технологической  эры пятьсот лет назад принес  с  собой  еще
один   вариант  этой  старой  легенды  -  идею  о   Железной
Владычице, этом творении рук человеческих, которая  способна
целиком  поглотить человеческую душу, лишив  ее  возможности
жить среди себе подобных".
     Для него такой Железной Владычицей была с самого начала
связавшая  его  по  рукам и ногам роль, предначертанная  ему
самой  историей. Впервые с того момента, как он в  последний
раз покинул Дорсай, Хэл почувствовал глубокую и непреходящую
тоску  по  Аманде.  Боль оттого, что  не  может  видеть  ее,
слышать  ее  голос,  прикасаться к  ней,  вызывала  ощущение
необратимой утраты, как бывает при ампутации конечности.  Он
мог  на  какое-то  время похоронить это чувство  под  грудой
неотложных,  требующих его внимания дел, но это  действовало
только  на  те часы, что был занят. Однако в моменты,  когда
крайняя  усталость  лишала его душу всех защитных  покровов,
как  это  произошло недавно на борту посыльного  корабля  на
пути  с  Фрайлянда, или когда он оставался наедине  с  самим
собой, как сейчас, это чувство снова возвращалось к нему.
       Так   что   там,  в  последних  строках   китсовского
стихотворения? Ах, да...

     Смертельно-бледных королей
     И рыцарей увидел я.
     "Страшись! La Belle Dame Sans Merd
     Владычица твоя!"
     Угрозы страшные кричал
     Хор исступленных голосов.
     И вот - проснулся я в стране
     Покинутых холмов.

       Он  снова  попытался  избавиться  от  охватившей  его
депрессии.  Для  нее не было оснований. Пройдет  не  так  уж
много  времени, и они с Амандой снова будут вместе, на  этот
раз навсегда. Но тратить время, предаваясь мрачным мыслям  и
рвущим  душу  фантазиям,  вызванным старинными  сочинениями,
было    совсем   не   в   его   характере.   Он    попытался
проанализировать,  почему же поступает так  сейчас,  но  его
разум уклонился от этого вопроса.
      Скорее всего, это потому, что, приехав сюда, он  нашел
усадьбу  такой пустынной, подумал он. Но, собственно говоря,
если  поэзия  причиняет боль, она, разумеется,  в  состоянии
избавить от нее. Спустя менее чем тридцать четыре года  суть
той же самой древней истории была пересказана другим поэтом,
Робертом  Браунингом, в первом томе его сборника "Мужчины  и
женщины".  Браунинг написал стихотворение "Роланд  до  Замка
Черного   дошел".   В   качестве   противоядия   к   первому
стихотворению  Хэл  прочитал для себя  вслух  первую  строфу
браунинговского стихотворения, не обращая внимания на дующий
со стороны студеного озера холодный ветер...

     И встали все, как рамой огневой,
     Вкруг новой жертвы, замыкая дол.
     Я всех узнал, я всех их перечел,
     Но безоглядно в миг тот роковой
     Я поднял рог и вызов бросил свой:
     "Роланд до Замка Черного дошел".

       Браунинг   всю  жизнь  оставался  чайльдом   <Молодой
дворянин;  в  старые  времена юный  отпрыск  знатного  рода,
проходящий выучку, часто в качестве оруженосца, у  рыцаря.>,
претендентом     на    более    высокое    звание     рыцаря
<Ненаследственное дворянское звание (knight), ниже баронета,
дающее право на ношение титула "сэр".>, хотя эта сторона его
жизни прошла практически не замеченной никем, за исключением
жены. Таким же чайльдом, каким был сейчас и сам Хэл, хотя  и
в  другое время и в другом месте, и при том, что Хэл никогда
не был поэтом. Но Браунинга, как, возможно, в конечном итоге
и   его   самого,  неудержимо  влекла  вперед  не   Железная
Владычица, а негасимое пламя надежды.
      И в то же время, даже понимая это, хотя бы отчасти, он
все  равно  продолжал  ощущать  сосущую  пустоту,  вызванную
тоской по Аманде и словно эхом отражавшуюся в пустоте  этого
так  хорошо знакомого ему дома, в котором больше не было тех
трех  стариков, что наполняли его жизнью и смыслом. Нет,  не
усадьба  сделалась  чужой для него. Это он  стал  чужим  для
ca $l!k.
      Хэл  повернулся  лицом  к  высокой  стеклянной  двери,
ведущей  в  дом;  автоматика уже включила  освещение,  и  он
увидел  внутренность библиотеки, в которой в  тот  последний
раз он видел стоящих друг перед другом Блейза и Данно.
      Он  открыл створку двери, шагнул внутрь и снова закрыл
ее   за   собой.   В   комнате   было   тепло;   температура
поддерживалась автоматикой, которая все это время  настолько
хорошо  следила  за  домом,  что  смотрителю,  живущему   на
расстоянии пяти миль, для того чтобы убедиться,  что  все  в
порядке,  требовалось лишь время от времени  поглядывать  на
экраны своих мониторов. Неподвижный воздух в библиотеке  был
пропитан  запахом кожаных переплетов сотен  старинных  книг,
стоящих   рядами  на  длинных  без  единой  пылинки  полках,
покрытых лаком медового цвета. В дни своего детства и ранней
юности  он  прочитал их все, жадно поглощая одну за  другой,
лишь  только  появлялась возможность, словно  изголодавшийся
путник, попавший в страну изобилия.
      Хэл  подошел к камину, расположенному в торце комнаты.
Там  тоже все было приготовлено для разжигания огня. Он взял
с  каминной доски старинную зажигалку и с ее помощью запалил
сухую растопку под поленьями.
     Вспыхнувшие язычки пламени побежали по стружке и мелким
щепкам  и  перекинулись на кору поленьев, которая,  полыхнув
искрами, сразу же занялась. Он сел в одно из больших  мягких
кресел  с широкой спинкой, стоящих по обе стороны от камина,
и устремил взгляд на набирающий силу огонь. Тепло, исходящее
от горящего очага, согрело Хэла, но ощущение пустоты дома за
его спиной не покидало его.
      Он  еще  никогда  не был так одинок с  момента  своего
бегства  на  Энциклопедию  после  злодейского  убийства   на
террасе,  совершенного как раз за этими окнами. За  все  это
время  Хэл  ни  разу не делал попыток вызвать в  сознании  с
помощью  самогипноза  образы трех погибших  наставников,  за
исключением случая в тюремной камере на Гармонии, когда  они
не  захотели  откликнуться на его призыв. Но сейчас,  ощущая
зияющую  пустоту и мрак за своими плечами,  он,  не  отрывая
взгляда  от  огня, обратился ментальным взором внутрь  себя,
пользуясь  усвоенной  еще  в детстве  от  Уолтера  методикой
превращения  извлеченных из памяти  образов  в  субъективную
реальность.
      "Когда  я отведу взгляд от огня, - подумал он,  -  они
будут уже здесь".
      Хэд  сидел, продолжая глядеть в огонь, который охватил
уже  половину сложенной в очаге поленницы, и через мгновение
почувствовал   в   комнате  за  своей   спиной   присутствие
посторонних. Он оторвал взгляд от огня, повернулся и  увидел
их.
     Малахия Насуно, Авдий, Уолтер.
      Они  сидели  лицом  к нему на составленных  полукрутом
стульях,  и  он развернул свое кресло спинкой к огню,  чтобы
лучше видеть их, - Я скучал по вам, - произнес он.
     - Не слишком долго. - Голос Малахии звучал, как всегда,
твердо.  - И то лишь изредка, в моменты, подобные этому.  Но
!c$l иначе, мы могли бы подумать, что ошиблись в тебе.
      -  Но  мы  не  ошиблись, - вставил Авдий.  Тощий,  как
огородное  пугало,  он сидел на стуле  очень  прямо,  отчего
казался  еще  выше, чем на самом деле. -  Теперь,  когда  ты
познакомился с моим народом, равно как и с другими,  ты  уже
должен понимать больше, чем я мог бы научить тебя.
      -  Это  верно.  - Хэл повернулся в сторону  Уолтера  и
поймал  на  себе взгляд голубых внимательных глаз экзота.  -
Уолтер, а ты не хочешь поздороваться со мной?
      -  Когда  я был жив, в подобной ситуации я  бы  прежде
всего  спросил тебя, зачем мы тебе понадобились, - улыбнулся
ему Уолтер. - Но поскольку я лишь плод твоего воображения  и
памяти, мне не надо спрашивать тебя об этом. Я знаю  и  так.
Ты  ждешь,  что  мы  поможем тебе  обрести  знания,  которые
доступны   только  открытому  непредвзятому   уму,   впервые
постигающему  Вселенную. Но ты сейчас хотя бы  представляешь
себе, где заканчивается твой путь?
     - Не где, - сказал Хэл, - а чем. Как и все другие пути,
он  заканчивается свершением; в противном случае я никуда не
приду.
     - А если так и окажется? - спросил Уолтер.
      -  Если так окажется, - резко вмешался Малахия, -  это
будет значить, что он, по крайней мере, сделал все, что мог.
Почему вам всегда надо все для него усложнять?
      -  В  этом  состоит наша работа, Малахия, -  отозвался
Уолтер,  -  усложнять  все  для  него.  Тебе  это  прекрасно
известно. Сейчас ему тоже это известно. Когда он был Доналом
Грэймом,  он сам видел, как отдаляется от души человечества.
Он  должен был вернуться - и этот единственный для него путь
был нелегок.
     Он улыбнулся двоим своим товарищам.
      -  Иначе зачем было напрягать свою интуитивную  логику
ради  того, чтобы его опекуны выбрали для него троицу  вроде
нас?
     - Извините, - сказал Хэл. - Я использовал вас. Я всегда
использовал других людей.
      -  Что  за сентиментальность? - оборвал его  Авдий.  -
Подобное проявление слабости после всего того, чему мы  тебя
учили,  и  как  раз сейчас, когда ты стоишь на самом  пороге
завершения своей миссии?
     Хэл слабо улыбнулся:
      -  После  того  как  вас убили, вы  отправили  меня  с
заданием  стать человеком. Но еще до того как  вы  отправили
меня, вы указали мне путь. Может быть, и теперь вы позволите
мне хоть изредка быть человеком?
      -  Все  зависит от того, насколько ты справляешься  со
своим делом, мальчик, - проворчал Малахия.
     - О, - посерьезнев, ответил Хэл. - Я-то справлюсь, если
с  ним в принципе можно справиться. Колесницу истории теперь
уже не остановить и не заставить свернуть с пути. Но знаете,
в чем состоит подлинное чудо? Мне захотелось дать Доналу еще
один шанс, чтобы на этот раз он сделал все так, как надо. Но
то,  что  у  меня получилось, превзошло все мои ожидания.  Я
вовсе  не  дубликат  Донала. Я Хэл, и все,  чем  был  Донал,
b%/%`l является частью меня.
      -  Да, - медленно произнес Малахия. - Ты сбросил  свои
доспехи.