ие от его угрозы.
   Минут через десять он услышал  шаги  в  коридоре.  Перед  решеткой  двери
появилась сухощавая прямая фигура  в  черной  форме.  Щелкнул  замок,  дверь
открылась, и охранник вошел внутрь. Подняв глаза,  Хэл  увидел  угловатое  и
угрюмое, словно высеченное из гранита, лицо Эмита Барбеджа.
   - Лучше, если ты будешь знать,  -  произнес  Барбедж.  Его  голос  звучал
как-то странно тихо, словно он говорил во сне.  Хэл  пристально  смотрел  на
него.
   - Да, я скажу тебе, - повторил Барбедж.  В  полумраке  камеры  его  глаза
сверкали, как два отполированных кусочка антрацита.
   - Я знаю тебя, - медленно проговорил он, глядя сверху вниз, и каждое  его
слово падало, словно капля ледяной воды, остужая разгоряченный мозг Хэла.
   - Ты одной крови с теми демонами, что грядут перед Армагеддоном,  который
теперь уже близок. Да, я вижу твое  подлинное  обличье,  хотя  некоторые  не
видят. Вижу и твои стальные  челюсти,  и  твою  голову,  похожую  на  голову
огромного отвратительного пса. Коварное чудовище, ты притворился тогда,  что
спасаешь мою жизнь от  этого  богоотступника,  Сына  Гнева,  намеревавшегося
пристрелить меня на перевале.  Ты  хотел,  чтобы  я  чувствовал  себя  твоим
должником и ты мог бы совратить меня, когда наконец окажешься, как сейчас, в
руках Избранных Господа.
   Его голос зазвучал немного резче, но в то же время оставался негромким  и
бесстрастным.
   - Но я принадлежу к Избранным, и твое коварство  бессильно  против  меня.
Великий Учитель приказал мне следить, чтобы тебе  никто  ничего  не  сделал.
Ничего тебе не сделаю и я. Но он не говорил о том, что нужно  что-то  делать
для тебя. Таких, как ты, вечно пребывающих в богохульстве и  грехе,  незачем
окружать заботой и нежить. Поэтому ты можешь звать сколько хочешь, никто  не
придет к тебе и не отзовется. Температура в камере сейчас  такая  же,  какой
была, когда тебя доставили в нее. Никто ее не менял и не станет менять. Если
ты захочешь, свет можно убавить или прибавить, но  все  остальное  останется
прежним, сколько бы ты ни просил. Так  что  лежи  как  есть,  смердячий  пес
сатаны.
   Он повернулся и вышел. Дверь за  ним  захлопнулась,  щелкнул  замок.  Хэл
снова остался один.
   Он лежал неподвижно, стараясь сдерживать озноб, и мало-помалу необходимое
для этого усилие становилось все меньше. И не столько  благодаря  тому,  что
организм стал лучше подчиняться его воле, сколько из-за  того,  что  у  него
снова начал подниматься  жар  и  температура  тела  стала  расти.  Когда  он
согрелся,  необходимость  контролировать  рефлексы  ослабла,  и   он   опять
погрузился в сон.
   Но  сон  этот  был  беспокойным,  неглубоким  Внезапно  проснувшись,  Хэл
почувствовал боль и сухость  в  горле,  казалось,  стоит  только  попытаться
глотнуть, и в нем появится трещина. Его мучила такая сильная жажда,  что  он
сумел, собрав все свои силы, сползти с койки  и  встать  на  ноги.  Шатаясь,
добрел до умывальника, вделанного в стену рядом с унитазом, открыл  кран  и,
наклонив голову, стал жадными глотками ловить ледяную струю воды.
   Но, сделав всего несколько глотков, он обнаружил,  что  не  может  больше
пить. Уже проглоченная вода, похоже, заполнила всю глотку и угрожала вызвать
приступ тошноты. Добравшись до постели, Хэл рухнул на нее и мгновенно заснул
- чтобы снова проснуться, как ему показалось, через несколько минут. И та же
безумная жажда снова подняла его и погнала к крану.
   Опять он проделал на подгибающихся ногах нелегкий путь к  умывальнику;  и
опять  после  нескольких  глотков  как  будто  бы  весь  наполнился   водой.
Вернувшись к койке, Хэл почувствовал, что теряет последние силы.
   И тогда, дергая и толкая койку рывками то в одну, то  в  другую  сторону,
словно муравей, пытающийся сдвинуть с  места  мертвого  жука  во  много  раз
тяжелее себя, он сумел в конце концов поставить ее рядом с  умывальником  и,
свалившись на постель, тут же уснул.
   Через какое-то не поддающееся определению время - казалось,  всего  через
несколько секунд, но на самом деле времени могло пройти и гораздо  больше  -
он проснулся, утолил жажду и забылся в тревожном сне.
   С этого момента началась критическая стадия болезни, в которой  ритм  его
существования  задавался  периодичностью  сна.   Хэл   просыпался,   пил   и
проваливался в сон, просыпался опять, чтобы  напиться  и  заснуть...  И  так
снова и снова. А вокруг него  стояла  мертвая  тишина,  с  потолка  струился
слабый свет, в безмолвном коридоре за дверью не  появлялись  охранники,  там
вообще ничего не происходило.
   Хэл понимал, что еще никогда в жизни болезнь не вцеплялась в него с такой
яростью, как теперь, и где-то в глубине его сознания возникло незнакомое  до
сих  пор  чувство  тревоги.  Периоды  горячки   чередовались   с   периодами
сильнейшего озноба, при  этом  жар  с  каждым  разом  держался  все  дольше.
Мало-помалу болезнь  полностью  овладела  им:  ощущение  леденящего  холода,
сопровождающееся сильнейшей дрожью, сменялось жаром с  нестерпимой  головной
болью и мучительной жаждой, во время которой горло  пропускало  внутрь  лишь
несколько глотков воды;  за  периодами  такого  полубредового  бодрствования
следовали моменты тяжелого, раздираемого кошмарами сна.
   Хэл чувствовал, что инфекция одерживает верх над его  жизненными  силами.
Приступы озноба в конце концов полностью уступили место бредовому состоянию,
которое можно  было  бы  даже  считать  приятным  по  сравнению  с  прежними
ощущениями, если бы оно не таило в себе угрозу. Он понимал, что это  признак
тяжелой формы лихорадки, но насколько тяжелой, он судить  не  мог.  Головные
боли временами ослабевали, но дышать  становилось  все  труднее,  как  будто
нижнюю часть грудной клетки постепенно заполняло какое-то плотное  вещество,
оставляя свободным для вдыхаемого  воздуха  только  небольшое  пространство,
там,  где  расположены  самые  верхушки  легких.  Тогда  Хэл  занял  сидячее
положение, несколько облегчающее процесс дыхания, и приблизительно в это  же
время он вовсе перестал спать. Время тянулось бесконечно, и перед решетчатой
дверью камеры по-прежнему никто не появлялся.
   Хэл впервые вспомнил  о  приобретенном  на  Коби  шахтерском  хронометре,
который ему возвратили в числе прочих личных вещей, когда вместе с Джейсоном
Роу выпускали из Управления милиции в Цитадели, после того как дни выслушали
обращение Блейза. Во время  своего  пребывания  в  партизанском  отряде  Хэл
постоянно носил этот хронометр на  запястье.  Он  инстинктивно  взглянул  на
левую руку и с некоторым удивлением обнаружил, что на этот раз  хронометр  у
него не отобрали.
   Цифры на внешнем кольце, светящиеся на  фоне  металлического  циферблата,
словно огненные магические знаки, сообщали ему, что где-то на  Гармонии,  за
пределами этой камеры, сейчас одиннадцать часов двадцать три минуты вечера.
   Хэл не знал, сколько времени прошло с тех пор, как его заперли здесь.  Но
наверное, приблизительно это определить можно. Напрягая горящий в  лихорадке
мозг, он вспомнил, что на терминале космопорта его схватили,  когда  полдень
еще  не  наступил.  Вряд  ли  он  находился  здесь  меньше  одного   полного
календарного дня, составляющего на Гармонии двадцать три целых и шестнадцать
сотых стандартного межзвездного часа. Значит, от  того  полудня  до  полудня
следующего дня, плюс время, необходимое, чтобы почти наступила полночь этого
второго дня, что составляет в целом полтора дня  с  того  момента,  как  его
привезли сюда. Порывшись в  карманах,  он  обнаружил  в  них  все,  что  там
находилось в момент его ареста, но среди этих вещей не оказалось ничего, чем
можно было бы делать отметки на поверхности находящейся  за  ним  окрашенной
стены. В конце концов ему удалось металлическим корпусом  часов  процарапать
вертикальную черточку под умывальником, в том месте, где падающая от него на
стену тень скрывала царапину от посторонних глаз.
   За все время его пребывания здесь ему еще ни разу не  приносили  еду.  Но
чувство голода его не беспокоило. Под действием жара лихорадки  его  желудок
съежился, словно сжатый кулак. Хэл  продолжал  постоянно  испытывать  только
жажду, но, как и прежде, мог сделать только один-два глотка  подряд.  Сейчас
больше всего на свете ему хотелось дышать легко и свободно,  набирая  полные
легкие воздуха. Но организм отказывал ему в этом.
   Затруднения  с  дыханием  начали   пробуждать   в   нем   все   инстинкты
самосохранения; разум напрягался  и  бился  в  поисках  выхода.  Хэл  сидел,
прислонившись  спиной  к  стене  камеры,  хватая  ртом  воздух,  находясь  в
состоянии почти полной физической неподвижности  и  одновременно  тревожного
умственного возбуждения, а все его тело пыталось бороться с  угрожающим  ему
постепенным удушьем.
   Хэл не мог надеяться на чью-либо помощь. Барбедж заверил его, что никто к
нему не придет, и, очевидно, так оно и будет, если только он сам не попросит
о новой встрече с Блейзом. Барбедж ждет смерти своего пленника и делает  все
возможное, чтобы ее ускорить. Если его нынешнее состояние  будет  продолжать
ухудшаться, то, предоставленный  самому  себе,  он  в  конце  концов  должен
умереть.
   Теперь эта перспектива предстала перед  ним  во  всей  реальности,  и  он
больше не мог отрицать подобный исход.  До  этого  момента  Хэл  скорее  мог
вообразить  гибель  Вселенной,  чем  свою  собственную  смерть.  Теперь   же
приближение собственного конца он ощущал почти так же,  как  и  холод  стены
этой камеры. Возможно, ему осталось жить всего несколько часов, если  только
какое-нибудь чудо не сумеет его спасти.
   Его возбужденный ум не хотел смириться с неизбежностью такой  участи,  он
судорожно искал выхода, подобно животному, диким галопом скачущему  круг  за
кругом вдоль кольцевой стены  скотобойни  в  поисках  какого-нибудь  проема,
который открыл бы ему путь к свободе и  к  жизни.  Где-то  глубоко  и  очень
далеко в своем сознании он  впервые  в  жизни  ощутил  мертвенное,  холодное
прикосновение настоящей паники,  словно  уловил  едва  слышный  звук  трубы,
возвещающий о приближении врага. Хэл попытался,  используя  метод,  частично
основанный на самогипнозе, призвать на помощь призраки трех своих  учителей,
так же как он сделал это, находясь на Абсолютной  Энциклопедии?  Но  у  него
ничего не вышло, и тогда волна паники на какое-то мгновение захлестнула  его
целиком. А затем ей на смену пришло холодное,  рассудочное  понимание  того,
что в любом случае сейчас никто не сможет ему помочь, кроме него самого.  За
те годы, что прошли после смерти его учителей, он приобрел  опыт  и  знания,
которых у него не было прежде, и  теперь  он  должен  суметь  применить  эти
знания и этот опыт для собственного спасения.
   Эти  несколько  секунд  логического  осмысления  сложившегося   положения
успокоили и укрепили его.  Хэл  заставил  себя  Выпрямиться,  крепче  оперся
спиной о  стену  и  принялся  обстоятельно  обдумывать  свое  положение.  Но
лихорадка по-прежнему действовала на него наподобие опьянения, удерживая  на
грани потери сознания, поэтому, несмотря на все его усилия, мысли путались и
отдалялись от предмета размышлений.
   Внезапно он уснул, сохранив во  сне  остроту  всех  своих  ощущений.  Ему
снилось, что он снова  очутился  на  горном  склоне,  где  укрылся  в  своем
воображении, когда Блейз, не сумевший опознать его среди стоящих  перед  ним
людей, задержанных милицией, пытался, используя свои уникальные способности,
превратить их всех в последователей Иных.
   Но в этом сне он видел, что лежит на спине,  распластанный  на  гранитной
плите, притянутый к ней оковами, а сверху на него непрерывно льет дождь, под
ледяными струями которого он уже продрог до самых костей...
   Он заставил себя проснуться и обнаружил, что все его тело снова дрожит  в
сильном ознобе и что холод действительно пробрал  его  до  самых  костей,  а
тонкое одеяло с него сползло.  Он  поспешно  натянул  его  на  себя  и  лег,
сжавшись в комок и тяжело дыша после только  что  предпринятого  усилия.  Он
долго, как ему показалось, боролся с одышкой и с сотрясавшим  его  приступом
озноба, до тех пор пока жар не начал снова подниматься вдоль его тела  вверх
и он вдруг снова не погрузился  в  сон,  вернувший  его  в  совсем  недавнее
прошлое, когда Блейз стоял, возвышаясь над ним здесь, в камере.
   - ..Разумеется, ты прав, - услышал он снова его слова. - И все же я хочу,
чтобы ты попытался понять мою точку зрения...
   Как и тогда, огромная, вздымающаяся ввысь фигура Блейза нависала над ним.
Но из очень далекого прошлого послышался тихий голос Уолтера,  как  когда-то
он читал Хэлу "Потерянный рай" Мильтона <Мильтон (Milton) Джон (1607 -  1674
гг.)  -  английский  поэт  и  политический  деятель.  Поборник  суверенитета
английской республики, противник феодальной реакции. В  своих  произведениях
ставил вопрос о праве человека преступать освященную богословием мораль.>.
   Вот что говорил сатана:

   "...Обрел свое пространство и создать
   В себе из Рая - Ад и Рай из Ада
   Он может. Где 6 я ни был, все равно
   Собой останусь, - и в этом не слабей
   Того, кто q-юмом первенство снискал".

   Уолтер смолк, а Блейз по-прежнему  продолжал  говорить  о  предназначении
Иных.  Его  глубокий  голос  эхом  отдавался  в  безграничном   пространстве
лихорадочного сна Хэла, а затем стал  удаляться,  многократно  отражаясь  от
невидимых преград, и вскоре уже напоминал отдаленные раскаты грома в  горах,
поглотившие звуки произносимых им слов.  Вдруг  Хэл  увидел  себя  у  кромки
берега озера в имении. Прячась за кустами, он глядит сквозь ветви на террасу
своего дома, где три так  хорошо  знакомые  ему  фигуры  вдруг  одновременно
рванулись со своих мест.., и упали.
   А вот он на Коби. Он снова лежит на  койке  в  своей  маленькой  комнатке
шахтерского барака, в ту свою первую ночь на шахте Яу  Ди,  чувствуя  именно
то, о чем говорил  Блейз:  свое  отличие  и  свою  изолированность  от  всех
остальных, спящих и  бодрствующих  вокруг  него  в  стенах  этого  неуютного
барака. И эти ощущения знакомы ему, он испытывал  их  задолго  до  появления
Блейза или любого другого Иного...
   Неожиданно Хэл снова оказался на  Гармонии,  в  своем  сне  о  каменистой
равнине и стоящей очень далеко высокой башне,  к  которой  он  медленно  шел
пешком. И эту равнину он тоже знал из  своего  прошлого,  видел  ее  где-то.
Теперь он медленно, с трудом двигался к этой башне, но, несмотря на все  его
усилия, кажется, совсем не приближался к ней. И только убежденность  в  том,
что в конце концов он должен дойти до этой  башни,  как  бы  далеко  она  ни
находилась и каким бы трудным ни был к ней путь, поддерживала  его  на  этом
пути.
   Проснувшись, он тут же  заснул  снова  и  в  новом  своем  сне  продолжал
оставаться на Гармонии, но  теперь  уже  в  совершенно  мокром  лесу,  среди
бредущих из последних  сил  бойцов  партизанского  отряда,  спасающегося  от
неотступно преследующих его милиционеров Барбеджа. А во  г  он  прощается  с
Иаковом.
   - ..Как твое настоящее имя? - снова  спрашивал  Иаков,  повернув  к  нему
голову.
   - Хэл Мэйн.
   - ..Благословляю тебя во имя Господа, Хэл Мэйн. Передай  всем  остальным,
что я благословляю Рух Тамани и ее отряд, а также всех,  кто  сражается  или
станет сражаться под Божьим знаменем. Теперь  иди.  Позаботься  о  тех,  чье
благополучие зависит от тебя.
   ...Окончательно проснувшись в своей безмолвной камере,  Хэл  увидел,  что
по-прежнему находится в ее стенах.

Глава 34

   Да, все осталось без изменений. Но где-то глубоко внутри у него появилась
уверенность,  что  он  начал  движение  к  какой-то  пока  еще   не   вполне
определенной цели. Только что увиденные сны обогатили его, он  почерпнул  из
них нечто новое, до сих пор остававшееся для него  недоступным.  Хэл  ощутил
почти полное разделение собственной личности на две части. Одна из них,  та,
из которой он постепенно высвобождался, представляла  собой  его  страдающее
тело, проигрывающее - теперь он ясно и со спокойствием это понимал - схватку
за жизнь, по мере того как  температура  поднималась,  а  легкие  постепенно
закупоривались. Другая была сознанием,  к  которому  он  теперь  подступился
ближе, благодаря тому что обычные прочные связи между этой другой  частью  и
ощущениями и инстинктами тела  резко  ослабевали  под  воздействием  пламени
борьбы последнего за свое дальнейшее существование. Сознание и  само  теперь
горело, причем так ярко, что добавляло жару тому пламени.
   Именно эта яркость высветила то, что  прежде  было  скрыто  от  него.  Он
действительно в конце концов взял дело в  свои  руки.  Он  обманул  Рух,  не
посвятив ее в свой истинный замысел, так как не рассчитывал на ее  согласие.
Она наверняка не разрешила бы убрать из отряда всех ослов и  все  взрывчатые
материалы, чтобы бойцы смогли рассыпаться и  таким  образом  сохранить  себе
жизнь, а взрывчатые материалы передать какому-нибудь человеку, который  смог
бы укрыть их в надежном месте. Хэл  предпочел  сделать  это,  ни  с  кем  не
советуясь, самовольно принял решение, касающееся всех, и единолично взял  на
себя всю ответственность за его последствия. Но он сделал это с определенной
целью. И эта цель лежала за пределами его личных интересов.
   Здесь-то и заключалось все отличие от тех мотивов, которыми Блейз пытался
обосновать подобные действия. Ибо Блейз говорил о принятии на себя решений и
взятии в свои руки власти более могущественной личностью в одиночку с  целью
собственного выживания и благополучия. В словах предводителя Иных содержался
очевидный намек на то, что другой достойной  цели  для  таких  поступков  не
может и быть. Но он заблуждался. Потому что  в  действительности  существует
гораздо  более  высокая  цель  -  сохранить  человечество,  обеспечить   ему
возможность развиваться и процветать. Эта  цель  олицетворяет  собой  жизнь,
тогда как цель Блейза -  лишь  короткое  мгновение  личного  удовлетворения,
после которого наступает неизбежная смерть, не оставляющая за собой никакого
следа в материи Вселенной.
   Путь всех тех, с кем Хэл когда-либо сближался, всегда  вел  к  какой-либо
большой цели. Малахия, Уолтер и Авдий умерли за то,  чтобы  сохранить  жизнь
Хэлу, и, возможно, за то, чтобы он пришел к этому  столь  важному  для  него
моменту. У бойцов из отряда Рух тоже была  цель,  которую  они  воспринимали
настолько горячо, что у них  даже  не  возникало  мысли  усомниться  в  ней,
несмотря на то что  они  не  очень  ясно  представляли  себе  ее  конкретное
воплощение. Там Олин потратил долгие годы своей жизни,  опекая  тот  великий
инструмент, каким в один прекрасный день должна стать Энциклопедия для всего
человечества. И он сам, Хэл Мэйн, руководствовался аналогичной целью;  хотя,
как и для партизан, для него ее точное содержание до сих пор тоже оставалось
не вполне ясным.
   У Хэла возникло сильное ощущение, что сейчас он  вплотную  приблизился  к
тому, что все время искал. Перед этим ощущением отступили все  страдания,  и
даже приближающаяся смерть его тела  потеряла  свою  значимость.  В  воздухе
тюремной камеры ощущалось присутствие  победы;  и,  зная  наконец,  что  она
здесь, рядом, Хэл прокладывал к ней путь, используя в  качестве  инструмента
свои сны и стихи. Он предвидел, что именно эти инструменты  смогут  в  конце
концов привести к той далекой башне из сна, которая с самого начала  была  и
его целью, и целью всего человечества. Эти инструменты  только  ждали  того,
чтобы он превратил их в осознанную реальность из  категорий  воспоминаний  и
видений.
   Хэл  позволил  сознанию  расстаться  с  измученным  телом,  борющимся  за
сохранение пока еще доступного ему скудного дыхания,  и  дал  свободу  своим
ощущениям.
   Он снова впал в сонное состояние. Но на  этот  раз  его  привела  к  нему
путеводная нить цели.
   ...Хэл увидел лицо молодого человека на фоне голубо