стрелки  кабинетных,  а  не
казачьи  пулеметчики  -  в   противном   случае   внедорожник   давным-давно
превратился  бы  в  дуршлаг,  а  вашего  покорного  слугу  можно   было   бы
использовать в качестве фарша на тефтели людоедам. Однако прыгать я не  мог,
а потому лежал себе смирно, втянув голову в плечи, и терпеливо  ждал,  когда
все это безобразие закончится.  Не  в  том  плане,  что  прилетит  ненароком
шальная дура из "ДШК" и разнесет  башку  вдребезги,  а  в  том,  что  мужики
перестреляют  друг   друга   и   останется   кто-нибудь   в   живых,   чтобы
транспортировать меня куда-нибудь. Если же никто в  живых  не  останется,  я
просто тихо замерзну здесь...
   Вскоре стрельба стихла - время я специально не засекал, как-то не до того
было, но мог поспорить, что с начала боестолкновения минуло не более  десяти
магазинов "АКС". В нормальных  временных  единицах  это  объяснить  довольно
проблематично, а  на  практике  выглядит  примерно  так:  если  у  вас  есть
возможность кувыркаться и  выписывать  кренделя  на  грунте,  вы  выпускаете
навскидку полмагазина  по  вспыхивающим  в  двадцати-сорока  метрах  от  вас
смертоносным светлячкам вражьих стволов, пытаясь нащупать их своим  свинцом,
затем стремительно перекатываетесь по  рубежу  на  пять-шесть  шагов,  опять
жмете на спусковой крючок, вновь перекатываетесь, на ходу изрыгая проклятия,
выбрасывая отработанный магазин и вставляя новый - и так до тех пор, пока не
израсходуете весь носимый боекомплект (как правило - 8-10 магазинов,  больше
просто некуда засунуть).  Работать  в  таких  условиях  короткими  очередями
категорически возбраняется - это не то чтобы малоэффективно, а просто опасно
для жизни, поскольку подавить инициативу вражьего стрелка можно лишь плотным
и регулярным огнем. А для тех военных, что носят погоны,  но  о  войне  лишь
читали в книгах, поясняю: не нужно  скептически  хмурить  брови,  припоминая
табличные нормативы учебных стрельб с расходом боеприпасов,  не  превышающим
тридцати патронов на всю накрытую мишенную  обстановку.  Это  таким  образом
толстые дяди с большими лампасами над нами пошутили: не из злого  умысла,  а
по простоте душевной и отчасти в целях экономии. Так что  не  верьте,  когда
ловкие репортеры взахлеб рассказывают вам о получасовом встречном бое  между
двумя внезапно напоровшимися друг на друга рейдовыми группами. Восемь-десять
магазинов - вот реальный временной  лимит  такой  скоротечной  баталии.  Как
только данный лимит исчерпан, те, кто остался  без  патронов,  автоматически
переходят в разряд "безвозвратные потери"...
   Итак, снаружи никто более не  стрелял.  Через  разбитые  стекла  в  салон
назойливо врывались запахи и шумы отзвучавшей баталии; Несло порохом, гарью,
кислятиной, какой-то нездоровой поджаркой. Кто-то предсмертно скулил,  хрипя
на вдохе надсадно - совсем рядом, у джипа, может, даже Хафиз-пулеметчик  или
седой воин Гасан. Взбудораженный гомон людской толчеи доносился  со  стороны
кабинетной колонны,  кто-то  надсадно  орал  матом,  всхлипывая  от  боли  и
выплевывая в спешке звонкие согласные.
   В правом заднем оконном проеме возникла сильно небритая личина в лохматой
овечьей папахе, вытаращилась на меня и безразмерно удивилась:
   - Мотри, бля - живой! Ну ни фуя себе! А как эти долбили по машине! А он -
живой! Не, ты погляди!
   Затем небритая личина посмотрела  озабоченно  куда-то  вбок  и  свела  на
переносице густые брови:
   - У, чамора! Живучий, гада. Петро! Петро-о!
   - Ну чаво?! - ответствовал со стороны реки недовольный голос.
   - Чаво-чаво! - передразнил небритый. - Поди пулеметчика  добей.  Мучается
скотинка - мотри, бочину разворотило.
   - А сам чаво? - возмутился недовольный. - Патронов нема?
   - А кто седня дежурный?! - коварно напомнил небритый. -  Леняешь?  Мотри,
батьке доложу! Поди добей - не по-христьянски так.
   - От бля... - досадливо буркнул приближающийся недовольный. -  Как  говно
черпать - Петро. Как чечена добивать - Петро. А всего-то  работы  -  пальцем
шевельнуть. На!
   Сочно  шлепнул  винтовочный  выстрел.  Предсмертный  хрип  оборвался   на
половине такта. Небритый поморщился и, плотоядно крякнув, похвалил:
   - Ну, казак! Казак. Поди подмогни хлопчика вытягнуть.
   Дверь распахнулась, меня в четыре руки вытянули наружу.
   - Ранен? - озабоченно поинтересовался небритый, .  вертя  меня  в  разные
стороны и тщательно осматривая.
   - Вроде нет, - напрягая голос, ответил я.
   - А чаво не шеволисся тады? - подозрительно уставился  на  меня  Петро  -
белобрысый, белобровый веснушчатый малый  лет  двадцати,  с  красным  лицом,
пораженным полным отсутствием какого-либо намека на интеллект. - Косишь?
   - Наркотой ширяли, - по-простому пояснил я. - Двигаться не могу - совсем.
Вот-вот умру.
   - Чаморы! -  резюмировал  небритый,  нагибаясь  и  подхватывая  меня  под
коленки. - Петро - хватай под мышки, понесли к батьке.
   В процессе перемещения  к  расстрелянной  колонне  кабинетных  я  получил
возможность наспех рассмотреть детали, которые не мог наблюдать, находясь  в
джипе. Ну, сами понимаете, трупы имели  место.  Горская  бригада  недвижными
бугорками легла на своем огневом рубеже: последнего оставшегося  в  живых  -
пулеметчика Хафиза - несколько секунд назад рассчитал  белобровый  Петро.  У
казачьих "уазиков" мужик с санитарной сумкой бинтовал  троих  заголенных  по
пояс станичников. Судя по витиеватым  матюкам  и  характерной  жестикуляции,
станичники умирать пока не собирались. А неподалеку от бинтовальщика  лежали
два недвижных тела, прикрытых  зелеными  плащ-палатками.  Казаки  -  рабочие
войны,  ремесленники,  все  делают  обстоятельно,   по-мужицки.   Нормальные
городские жители после боя метались бы еще с час, унимая эмоции и  шарахаясь
от свежей крови павших сотоварищей, -  вряд  ли  кому  в  голову  пришла  бы
конструктивная мысль аккуратно накрыть трупы, дабы не смущали  оставшихся  в
живых.
   В стане кабинетных потери были значительно тяжелее: из восьми  приехавших
на сделку в живых остались лишь трое - оба  кабинетных  и  водила  "уазика",
причем все имели ранения различной степени  тяжести.  Горские  дровосеки  не
пожелали отправляться в свой последний поход в гордом одиночестве -  срубили
на прощание целую рощу равнинных деревьев.
   Состояние уазного водилы и кабинетного брюнета оставляло желать  лучшего:
они оба получили  множественные  ранения  конечностей  и  на  момент  нашего
приближения даже не предпринимали попыток оказать себе первую помощь, хотя у
каждого в руках я еще издалека рассмотрел перевязочные пакеты,  которыми  их
снабдил запасливый русый. Сам же русый держался молодцом: приложив  марлевый
тампон к раненому правому предплечью, он хрипло орал на высокого  плечистого
мужика в бекеше - судя по всему, казачьего атамана. Напористо этак орал -  в
буквальном смысле буром пер.
   - Ну че ты разоряешься, нах! - досадливо воскликнул атаман, хмуро глядя в
нашу сторону. - Я ж тебе,  нах,  объяснил,  за  ча  така  херня  получилась.
Дозорный прискакал, нах - так и так, бля, грит...
   - Да фуля мне твой дозорный! - бешено взвизгнул русый. - Ты  смотри,  что
ты натворил! Мы с тобой как договаривались? Какого хера ты приперся? Нет, ты
посмотри - посмотри на них! Ты мне их обратно вернешь?! А?! Что я их матерям
скажу?! - Тут он начал тыкать пальцем раненой руки в  сторону  трупов  своих
бойцов, развернулся по оси и увидел меня. - An... - поперхнулся русый, резко
замолк и отчего-то начал пятиться назад.  Видимо,  не  ожидал  увидеть  меня
живьем. Видимо, ожидал совсем наоборот. Видимо, приложил к данному  процессу
определенные усилия: судя  по  пороховой  копоти  на  руках  и  лице,  ролью
стороннего наблюдателя в этом боестолкновении он не ограничился.
   - А! Замолк, нах, - удовлетворенно констатировал атаман,  потирая  ладони
широкие и ласково мне подмигивая. - Заглох,  бля,  пятиться  начал,  как  та
рака. Ну, поглядим, нах, что ты  нам  щас  запоешь...  А  ну,  хлопче,  кажи
батьке, нах, какого рожна ты тута забыл?
   - Они меня продали, - сипло выдавил я - громче не получилось, слаб был.
   - Не понял, нах!  -  нахмурился  атаман,  грузно  подскакивая  ко  мне  и
подставляя ладонь к уху. - Ты ранен?
   - Грит, наркотой кололи, - охотно пояснил небритый. - Грит, сам двигаться
не могет - совсем.
   - Живодеры, - констатировал атаман.  -  Ракалы.  Ну,  какими  непонятными
вещами вы тута занимались?
   - Они меня продали чеченам, - сообщил я. - За миллион долларов. Чего  тут
непонятного?
   - О! - атаман поднял палец вверх и, развернувшись вполоборота  к  русому,
ткнул указующим перстом в грудь державшего меня Петрухи - дежурного киллера.
- А ну, дозорный, нах, кажи батьке - что  видал?  Для  ча  станицу  в  ружье
поднял, нах?
   - Дык чаво... - засмущался белобровый  Петро.  -  Ну,  эта...  Парня  они
привезли,  -  он  ткнул  пальцем  в  сторону  благополучно  допятившегося  к
расстрелянному "рафику" "Скорой" русому. - А бабки эти дали, - теперь  Петро
потыкал пальцем в сторону горских  недвижных  тел.  Шмыгнул  носом,  почесал
свободной рукой затылок и несмело резюмировал:
   - А ты, батько, сказал как: наши будут выкупать с плену хлопца... Ну, дык
я скумекал - не то!
   - Значитца, гришь, с плену выкупать... - недобро прищурился атаман.  -  И
чтобы не мешали, значитца... Ага. А я-то, нах, верил  тебе,  падаль.  А  ты,
оказывается, иуда. Ты, оказывается, своего брата-славянина...
   - Я все объясню! - торопливо воскликнул  русый.  -  Ты  не  понял  -  тут
кое-какие нюансы, сразу все не охватишь! Отойдем, я тебе растолкую...
   - Фуля тут растолковывать, нах! - с деланной ленцой зевнул атаман. -  Все
и так ясно. Деньги где?
   - Вот, тут, пожалуйста! - заторопился русый, забыв держать раненую  руку,
захромал к "уазику", выдернул из-под  сиденья  продырявленный  в  нескольких
местах "дипломат". - Тут много, на всех хватит! Там в их машине  еще  должны
быть - такой же кейс, столько же примерно, ну, я так рассчитываю... - тут он
встретился взглядом с атаманом и почему-то осекся.
   - Ну и любо, - мирно констатировал атаман, чуть ли не силой выдирая  кейс
у русого. - Мы люди небогатые, нам деньги всегда пригодятся.
   - Так что ж... - неуверенно пробормотал кабинетный. - А мне как же? А что
ж - такие жертвы, и все напрасно? Нет, давай как-нибудь...
   - Чуб,  возьми  еще  одного  -  тащите  хлопца  к  машинам,  -  не  желая
выслушивать русого, распорядился атаман. - Гомон! Гомон, ну-ка, дуй к  ихней
иностранной тачке, поищи там саквояж -  вот  такой  же,  как  этот.  Быстро!
Петруха, бери наряд, бери этих, - красноречивый жест в сторону кабинетных  и
уазного водилы, небольшая пауза, и... - И по-быстрому в расход. Не  хоронить
- иуды. Православные так не делают. Все - делать!
   - Ты не понял! - отчаянно закричал русый, пытаясь вырваться из цепких лап
тут же приступившего к выполнению задачи Петрухи и невесть откуда  взявшихся
двух его подручных. - Я тебе все объясню - ты просто  не  так  понял!  Руки!
Руки убери, сиволапый! На кого руку поднимаешь, сволота?! На полковни...
   Бац! Крепкий удар прикладом оборвал вопль раненого. Небритый  Чуб  и  еще
один здоровенный хлопец подхватили меня под мышки  и  поволокли  к  казачьим
"уазикам". Заметив, что посланец извлек из джипа "дипломат", атаман радостно
крякнул и пошел за нами следом, словно торопясь покинуть место событий. А  я
изо всех сил выворачивал голову назад - почему-то не верилось мне, что  этих
людей сейчас вот так просто возьмут и расстреляют. Это было не правильно, не
вписывалось это в обстановочные  рамки!  Одно  дело  -  убить  плененного  и
допрошенного врага в рейде, когда оставлять его в  живых  смертельно  опасно
для тебя. И совсем другое - расстрелять пленного на своей земле, практически
в мирной обстановке, просто из-за того, что он одной с тобой веры и потому -
иуда. Не правильно! Этого врага нужно волочь  в  свой  стан,  с  максимально
допустимой выгодой для себя допросить, вытащить кучу информации, а потом уже
думать, как с ним поступить...
   - Шлеп! Шлеп! Шлеп! - раскатисто защелкали сзади винтовочные выстрелы.  Я
инстинктивно зажмурился и отвернулся.
   - Что, не нравится? - криво ухмыльнулся шедший рядом атаман. - Осуждаешь,
поди? А ты не вороти рожу, хлопче. Не вороти... Тут наша  земля.  Искони  мы
здесь. И законы у нас свои - уж не взыщи. А знаешь, почему тут  наша  земля?
Потому что живем мы по этим самым своим  законам.  А  жили  бы  по  вашим  -
человечьим, на этой земле давно бы уже чечен хозяйничал...

Глава 2

   - Антон! Анто-он!
   О! Как звучит - Антон!  Почти  Антуан.  С  этаким  ле-можским  прононсом,
сильно в нос: "Антуан".  А-ха!  А  голосок-то  какой  певучий  да  зазывный!
Мадемуазель Жане.
   Коко Шанель. Круассаны с апельсиновым соком и кофе, варенный  в  песочной
жаровне. Эротика в розовом мраморе!
   Можно подумать, что мы во Франции. И солнце как раз светит  так  ласково,
так нежно, лживо обещая мировое  благоденствие  минимум  на  неделю  вперед,
будоража воображение самовольно  вползающим  в  неоднократно  травмированную
черепную коробку фантомом  бесконечных  виноградников  с  налитыми  янтарным
золотом бусами грядущих бордо, божоле, шато де - сколько их там...
   - Анто-он! Антоша! Черт... Да где ж запропастился этот тунеядец?
   Ну вот - последнее совсем напрасно. С неба на землю. А я уж было возомнил
себе невесть что. Чуть ли  не  Сент-Экзюпери.  Славный  летчик,  легендарный
романтик. Всю жизнь мечтал  стать  летчиком  и  бороздить  какие-то  там,  к
известной матери, просторы. Увы мне, увы - я  отнюдь  не  летчик.  Я  скорее
товарищ из летучего отряда. Это я - Антон, прошу любить  и  жаловать.  Когда
пришла пора представляться,  я  ничтоже  сумняшеся  назвался  атаману  своим
подлинным именем. Подумал почему-то, что рабочая фамилия Шац может вызвать у
моих спасителей отнюдь не самые радужные эмоции. Казаки все  же.  И  вообще,
что-то размечтался я сегодня не в тему:  виноградники,  французели,  розовый
мрамор... Видимо, до  сих  пор  препараты  мерзкие  кабинетноориентированные
действуют. Францией здесь даже отдаленно не пахнет: ежели только я не отстал
сильно от жизни за  последнюю  неделю  и  станица  Литовская  Стародубовской
губернии не попросила  политубежища  на  исторической  родине  Бурбоновского
тейпа. И прононс тут ни при чем. Татьяна позавчера весь день стирала, вешала
белье во дворе, а было сильно студено - вот и подхватила  насморк.  Сплошная
проза.
   - Анто-он! Ты где? Ты не упал там где?
   Джохар с пониманием смотрит на меня, разевая белозубую  пасть,  и  лениво
потягивается, прикрывая умные глаза. Ничего, мол,  не  поделаешь,  приятель,
такая вот у нас хозяйка настырная да голосистая.
   Джохар - это не глюк, не игра  больного  воображения  и  вообще  явление,
имеющее самое отдаленное отношение к бывшему президенту суверенной  Ичкерии.
Как гласит легенда, год  назад  соседская  сука  в  очередной  раз  неурочно
ощенилась и приплод решили утопить - и так собак по станице бегает немерено,
шагу ступить негде. Ликвидацию производили  дети  с  обоих  дворов  и,  дабы
как-то оправдать сие жестокосердное деяние, обозвали четыре  слепых  комочка
шерсти привычными слуху каждого казачонка именами: Джохар, Шамиль, Салман  и
Мовлади.  Так  вот:  Шамиль,  Салман   и   Мовлади   вполне   благопристойно
захлебнулись буквально с первых попыток, а вредный Джохар, более  крупный  и
жизнестойкий, нежели его собратья, долго не  желал  расставаться  с  жизнью.
Голова щенячья упорно выныривала на поверхность каждый раз после  очередного
толчка палки,  которой  орудовали  дети,  крохотный  розовый  нос  в  черных
крапинках умоляюще вздергивался вверх, к солнцу, натужно пускал  пузыри,  не
желая навсегда пропадать в вонючей мутной луже. Проходящий мимо  Илья  (ныне
покойный муж Татьяны) не смог вынести такого зрелища и отнял у детей щенка.
   Так и остался Джохар  на  подворье  и  вскоре  стал  полноправным  членом
казачьего  сообщества.  Вон  он  сидит  -  здоровенный  умный   кобелино   с
разноцветным носом, обжора и лентяй...
   - Анто-он! Да Господи боже ж мой! Ну куда ты запропастился?!
   - Да иду, блин, иду! - грубовато буркнул я, в  три  приема  поднимаясь  с
завалинки, на которой до сего  момента  отдавался  не  по-зимнему  ласковому
солнцу, и пошлепал за угол. - Чего раскричалась-то? Горит, что ли?
   Выскочившая на крыльцо Татьяна озабоченно осмотрела меня с ног до  головы
и открыла было рот, дабы высказать свое сомнение  в  целесообразности  моего
нахождения в течение столь длительного периода на улице.  Но  напоролась  на
мой суровый взгляд и резко переменила мнение.
   То-то же! Я тут вот уже вторую неделю борюсь  за  свою  независимость,  и
плоды этой борьбы  место  имеют:  как  с  беспомощным  инвалидом,  требующим
пристального ухода, со мной уже никто не смеет разговаривать. Я воин, мужик.
Не дам сатрапам возобладать - особливо тем, которые в юбках.
   - Да я это... Ну, того, - Татьяна замялась, подыскивая предлог -  желание
побранить  меня  за  нарушение  режима,  судя  по  всему,   уступило   место
атавистическому смущению девицы перед сердитым добрым молодцом. -  В  общем,
хотела попросить - ты того... Ну, сенца коровам закинь  в  ясли.  Все  равно
гуляешь ведь - так хоть польза будет. Сумеешь?
   - А там у тебя автокормилка-автопоилка, и пульт с шестистами рычагами,  -
съязвил я, направляясь к сеновалу. - Ты меня совсем за инвалида держишь?
   - Да ты ж городской, - примирительно бросила мне в спину хозяйка.  -  При
чем здесь инвалид? Сколько титек у коровы-то, хоть знаешь?
   Я  прекратил  движение  и  озадаченно  обернулся.  Вот  так   вопрос!   А
действительно - сколько титек? Надо было в школе лучше учиться,  запоминать,
когда зоологию преподавали.  Ну  и  сколько  же  титек?  Или  это  очередной
сельский прикол?
   - Полагаю, это вопрос непринципиальный, - отчего-то покраснев, буркнул я.
- Это, в общем-то, не влияет на удои, насколько я знаю...
   - "Непринципиальный"! - передразнила меня Татьяна. - "Полагаю"! Тоже мне,
каменные джунгли! Смотри - не разберешься с сеном, позови,  я  помогу.  -  И
озорно подмигнув мне, скрылась за дверью.
   - Ух, зараза! Погоди, поправлюсь окончательно, я тебе  покажу,  где  раки
зимуют, -  с  чувством  вымолвил  я,  гля-дючи  вслед  хозяйке.  И,  подавив
противоречивый вздох, заковылял к сеновалу.
   Вот таким макаром я здесь прохлаждаюсь уже девятый день. Как  справедливо
заметил седовласый горский воин
   Гасан (УАЕД), "они не правильно меня  кололи",  имея  в  виду  намеренное
выведение из строя моего железного организма вредоносными кабинетными  (ЦН).
Нейролептический  плен   отпускает   неохотно,   с   большими   потугами   и
незначительным    прогрессом.    Возможно,    это    вызвано     отсутствием
квалифицированного медицинского вмешательства и  какой-либо  медикаментозной
помощи организму извне. Насколько мне  известно,  мое  теперешнее  состояние
мало чем отличается от состояния любого нормального индивида,  насильственно
посаженного  на  иглу.  А  таковые  индивиды  самостоятельно  избавиться  от
пагубного привыкания не могут, даже будь они йогами-ударниками или мастерами
спорта международного класса по преодолению наркотической ломки. Им  эскулап
с препаратами нужен да уход правильный. Но увы - то, что я выше  перечислил,
в станице Литовской и близлежащих окрестностях отсутствует напрочь.  А  есть
местный фельдшер - тутошний помощник  смерти  Серега  Бурлаков,  которого  в
недалеком прошлом вышибли из какой-то воинской части за пьянство. Ему атаман
и поручил мой "вывод" - как говорится, за отсутствием  гербовой  на  простой
пишем. А тут, насколько я понял, слишком простая.
   - Ляжать! Непрерывно ляжать! Никуда, на  улицу,  на  хер,  не  выпускать!
Молоком  с  медом  поить!  Капустой  квашеной  кормить,  огурцами  солеными,
яблоками мочеными! Молоки селедкины давать. В баню  таскать  через