сставлены,  и  она
раздвигала руками края своей интимной плоти так  широко,  словно  хотела
поглотить ею весь мир.
   По словам матери Мэг, такие статуэтки помещали  в  стенах  ирландских
церквей, во что Мэг было трудно поверить. Она бы и не поверила, если  бы
ее обычно легкомысленная мать не была столь серьезной, расадсазывая ей о
камне желания. Она сказала, что некоторые статуэтки по сей день стоят  в
нишах церковных стен при входе и люди  прикасаются  к  ним  на  счастье,
когда идут молиться христианскому Богу.
   Впрочем,  большинство  таких  идолов  убрали,  чтобы  избавиться   от
языческого влияния или просто чтобы  не  оскорблять  ничьей  скромности.
Обычно эти фигурки разбивали, но несколько штук попали в  частные  руки.
Мать Мэг понятия не имела, все ли они обладают такой же силой, как эта.
   Принадлежащая им Шила-ма-гиг была камнем желания  и  могла  исполнять
желания тех женщин рода, которые обладали соответствующим даром.
   Однако за исполнение желания  нужно  было  платить.  Всегда  платить.
Своего  рода  платой  являлось  уже  то,  что  манипуляции  с   фигуркой
сопровождались болезненной тошнотой и, как правило, кончались обмороком.
Эта неприятность, впрочем, длилась недолго, и ее можно  было  вытерпеть.
Хуже было  то,  что  статуэтка  обладала  вредным  характером  и  всегда
сопровождала свой дар какой-нибудь пакостью - имела, как говорится, жало
в хвосте.
   Классический  пример  являла  собой   женщина,   возжаждавшая   стать
красавицей. Она получила то, чего желала, но ревнивые друзья после этого
отвернулись от нее, а страстные поклонники начали так одолевать,  что  с
тех пор она не знала ни минуты покоя.
   Другая женщина захотела получить в мужья некоего мужчину, уведя его у
подруги. Ее желание тоже исполнилось, родители устроили свадьбу, но  муж
так и не перестал любить ту, другую женщину и в конце  концов  сбежал  с
ней, на горе всем трем семьям.
   Мать Мэг объяснила ей все это вскоре после того, как у  нее  начались
месячные. Именно в этот период  мог  проявиться  дар,  если  ему  вообще
суждено было проявиться. Она настояла, чтобы Мэг испытала себя хоть раз.
   Даже в том юном возрасте Мэг со  всей  серьезностью  и  осторожностью
отнеслась к Шиле. Она старалась  придумать  самое  невинное,  безобидное
желание и в конце концов попросила  всего  лишь  вишневый  пирог  -  ими
славился местный кондитер.
   Пирог появился спустя час, но принес его  прыщавый  сын  кондитера  в
качестве жениховского  подношения.  Будучи  слишком  воспитанной,  чтобы
просто отшить его, тем  более  зная,  что  сама  в  определенном  смысле
спровоцировала юношу, Мэг вынуждена была в  течение  нескольких  месяцев
терпеть  его  докучливое  обожание,  прежде  чем  ей   удалось   убедить
поклонника, что она скучный книжный червь, и он отправился ухаживать  за
другой.
   Вот почему теперь Мэг осторожно изучала каменную фигурку,  размышляя,
что же следует попросить, чтобы избежать укуса "жала в  хвосте".  Денег?
Да, это то, что им нужно, но деньги могут прийти самыми непредсказуемыми
путями. Безопасности? Благотворительный  приют  или  работный  дом  тоже
обеспечивают безопасность.  Даже  сэр  Артур  может  ее  обеспечить,  по
крайней мере на какое-то время. Нет,  прежде  чем  заставлять  статуэтку
исполнить желание, следует сформулировать его очень точно.
   Будущее братьев и сестер! Да, это заботило Мэг больше всего. Будущее,
достойное дворянских отпрысков. Особенно это касалось  семнадцатилетнего
Джереми, очень талантливого  юноши,  которому  следовало  бы  учиться  в
Оксфорде или Кембридже.
   Она выделила это желание как самое важное, но  продолжала  обдумывать
его со всех сторон. Оно казалось слишком  расплывчатым,  его  невозможно
выполнить, но именно в этом все они нуждались, и Мэг верила в силу Шилы.
   Когда Мэг почувствовала себя готовой,  она  отыскала  особые  красные
свечи, которые мать хранила именно  для  этой  надобности,  и  трутницу.
Дождавшись, пока фитилек свечи,  помещенной  на  прикроватной  тумбочке,
загорелся ровным пламенем, наполняя мрачную комнату  золотистым  светом,
Мэг глубоко вздохнула и заставила себя возложить руки на статуэтку.
   Сила мгновенно хлынула в нее, и ей показалось, что  ухмылка  на  лице
каменной женщины превратилась в гримасу победного ликования,  как  будто
она торжествующе закричала.
   - Я желаю, - как можно тверже  произнесла  Мэг,  -  чтобы  в  течение
недели все мы получили средства  к  существованию,  как  подобает  людям
нашего общественного положения, а также возвратили себе честь и счастье.
   Отступать было нельзя - это Мэг помнила с того, первого раза,  но  на
какой-то миг все же заколебалась. Однако тут же одумалась и усилием воли
заставила себя  глубоко  погрузиться  в  необузданную  энергию,  которую
излучал  камень.  Эта  энергия  захлестнула  ее  лавиной   памятных   по
предыдущему   опыту   ощущений:   боль,   дрожь,    утрата    реальности
происходящего, стесненность дыхания... В голове  ее  пронеслась  смутная
мысль, что следовало бы запереть дверь, чтобы никто не вошел сюда  и  не
обнаружил ее в таком состоянии. Одновременно мелькнул вопрос,  может  ли
статуэтка убить, потому что Мэг чувствовала  себя  так,  словно  вот-вот
умрет. Но в прошлый раз она чувствовала себя точно так же и выжила.
   Впрочем, сейчас ей было, пожалуй, хуже. Все  ощущения  оказались  еще
сильнее. Вероятно, сила воздействия камня зависит от  величины  просьбы.
Ведь Мэг возжелала столь многого!  Не  может  ли  желание  быть  сочтено
чрезмерным?
   В панике она еще раз попыталась освободиться от чар. А что,  если  ей
никогда это уже не удастся? Что, если они высосут из нее  все  жизненные
силы? Это невыносимо! Она этого не выдержит!..
   Мэг словно слилась воедино с первобытным криком Шилы.
   Постепенно, дрожа и испытывая страшную тошноту и головокружение,  Мэг
приходила в себя, но все еще не могла отнять рук от  статуэтки,  энергия
которой затухала, но очень  медленно,  как  бы  нехотя,  словно  фигурка
сопротивлялась тому, чтобы отпустить свою жертву.
   Жертву?
   Почему же жертву, если камень давал шанс к избавлению? Когда  энергия
Шилы  окончательно  угасла,  Мэг,  вместо  того  чтобы  отдернуть  руки,
погладила ее, шепча: "Благодарю тебя", - и только  после  этого  подняла
края мешочка и затянула шнурок.
   Ей понадобилось несколько минут, чтобы успокоиться, потом она  задула
свечу и убрала тяжелый мешочек в потайной угол.
   Теперь оставалось лишь ждать. Все сбудется,  Мэг  не  сомневалась.  В
течение недели ее желание исполнится. Но  только  время  покажет,  какой
будет цена.

Глава 2

   Управляющий Оуэн открыл дверь спальни, надеясь, что  Сакс  там  один.
Обычно граф отделывался от своих женщин, перед тем как заснуть, но время
от времени какой-нибудь  из  них  удавалось  остаться  до  утра.  Однако
сегодня граф Саксонхерст лежал один, раскинувшись  на  своей  необъятной
скомканной постели.  Всклокоченные  рыжеватые  волосы  и  мощная  фигура
придавали ему сходство с насытившимся львом.
   Вероятно,  ему  вовсе  не  трудно  было  выпроваживать  любовниц:  им
достаточно было лишь раз испытать на себе его алчную власть в постели.
   Оуэн раздвинул парчовые шторы на одном из высоких  стрельчатых  окон,
чтобы впустить в комнату яркий свет зимнего солнца.
   Сакс заворочался, недовольно забормотал что-то во сне и  открыл  один
глаз.
   - В чем дело? - произнес он, казалось, без всякого  выражения,  но  в
вопросе таилась скрытая угроза: "Берегись, если разбудил меня,  не  имея
достаточного повода".
   - Письмо от твоей бабушки.
   Второй глаз тут же открылся, и голова повернулась  в  сторону  часов,
стоящих на каминной доске, - циферблат был встроен в жирный белый  живот
восточного   божка,   который   неизменно   напоминал   Оуэну   огромную
ухмыляющуюся личинку.
   - И ради этого ты разбудил меня, когда еще нет и десяти? Я прощу тебя
только в том случае, если в  письме  содержится  предсмертная  мольба  о
снисхождении и понимании.
   - Мне жаль огорчать тебя, но вдовствующая герцогиня Дейнджерфилд, как
всегда, пребывает в добром здравии. Однако думаю, что ты сам захотел  бы
прочесть это без промедления.
   Сакс снова закрыл глаза.
   - Весьма смелое предположение.
   Оуэн позвонил в колокольчик и застыл в ожидании.  Вскоре  напудренный
лакей в  ливрее,  пятясь,  внес  поднос,  на  котором  стоял  серебряный
кофейник  и  прочие  атрибуты  утренней  трапезы.  Он  едва   не   упал,
споткнувшись об огромного безобразного пса, который сидел, положив морду
на край высокой кровати рядом с головой Сакса, и  скалился  так,  словно
учуял вкуснейшее мясо.
   - Кажется, я чуть не  напоролся  на  неприятность?  -  бодро  заметил
лакей, опуская поднос. Из-за малого роста и  выразительного,  подвижного
лица с большими глазами  его  прозвали  Обезьяном.  По  правде  сказать,
собака на вид весила больше, чем он.
   Не открывая глаз, Сакс ответил:
   - Напорешься, Обезьян, если будешь так веселиться в столь ранний час.
   - Кое-кто из нас не спит уже с  рассвета,  милорд.  Не  можем  же  мы
часами чувствовать себя несчастными, только чтобы соответствовать вашему
настроению. Говорят, пришло известие от вдовствующей герцогини?
   - А те, кто говорит, еще не успели прочесть его?
   - Господин управляющий его из рук не выпускает, милорд.
   - Чума на всех вас! Сам не знаю, зачем я  научил  вас  читать.  Пошел
вон.
   Лакей живо удалился.
   Оуэн налил в чашку крепчайшего кофе, положил  три  кусочка  сахару  и
размешал.
   Сакс почуял аромат, глаза его открылись,  и  он  дружелюбно  зарычал,
дочти прижимаясь губами к зубам  пса,  отчего  тот  принялся  барабанить
лохматым хвостом по полу.
   Потом граф перекатился по постели, сел,  потянулся,  словно  огромный
кот, и взял в руки чашку.
   На самом деле великаном он не был и в  изысканных  одеяниях  выглядел
просто изящно сложенным, но состоял словно бы из одних  мускулов  -  как
здоровый хищник, особенно  это  было  заметно  теперь,  когда  он  сидел
обнаженным.
   Граф молча выпил свой кофе и протянул чашку, чтобы Оуэн  наполнил  ее
снова, другой рукой мимоходом потрепав по загривку пса Брэка.  И  только
после этого взглянул на письмо.
   - Поскольку ты не дурак, Оуэн, меня одолевает в высшей степени дурное
предчувствие.
   Оуэн протянул ему сложенный лист  бумаги.  Сакс  ощупал  его,  словно
пытаясь угадать содержание.
   - Старая ведьма не может посягнуть на мой доход или на  мою  свободу.
Значит?.. Не хочет ли она нанести визит, а?
   - Мне наиболее вероятным  представляется,  что  герцогиня  собирается
устроить зимний бал в Дейнджерфилде.
   - Слава Богу. - Граф  стряхивал  с  себя  остатки  сна  и  на  глазах
превращался из сонного льва в приготовившегося к прыжку  тигра  в  самом
опасном, как представлялось Оуэну, обличье - в обличье умного мужчины.
   Прежде чем открыть и прочесть  наконец  письмо,  Сакс  осушил  вторую
чашку кофе. Оуэн с интересом наблюдал за  ним,  потому  что  мог  только
гадать, во что выльется дурное предчувствие друга.
   -  Чума  и  проклятие!  -  произнес   наконец   Сакс   в   изумлении.
Приготовившийся к одному из знаменитых  графских  приступов  гнева  Оуэн
вздохнул с облегчением.
   Когда Сакс поднял голову от прочитанного письма,  он  выглядел  почти
растерянным.
   - Когда у меня день рождения?
   - Завтра, как тебе хорошо известно. В новогодний сочельник.
   Графа словно подбросило на скомканных  простынях,  и  во  всем  своем
нагом великолепии он проследовал через спальню.
   - Старая сука! - воскликнул он в ярости, но не без  доли  восхищения.
Сакс и его бабка вот уже пятнадцать лет вели непримиримую войну,  с  тех
самых пор, как она стала его воспитывать. Это была война за власть между
двумя  самыми  упрямыми,  самыми  высокомерными  людьми,  каких   только
доводилось встречать Оуэну.
   Между двумя самыми взрывными темпераментами.
   Можно было догадаться, что надвигалась гроза, тем более что Брэк  уже
предусмотрительно заползал под кровать.
   Сакс намотал на руку край парчовой шторы и резко  дернул,  наполовину
оторвав от  стены  карниз.  Еще  один  яростный  рывок  -  и  с  потолка
обрушилась лавина штукатурки.
   Оуэн вздохнул и снова дернул шнур колокольчика, потом поднял  с  полу
черный с золотом восточный халат своего друга и  бросил  ему.  Сакс,  не
говоря ни слова, надел халат, продолжая ходить по комнате и рычать.
   - Думаю, на сей раз она тебя прижала, - заметил Оуэн.
   Сакс походя хватил тыльной стороной ладони но  приземистой  пурпурной
вазе, и та, свалившись на пол, разлетелась вдребезги.
   - Черта с два,  дьявол  ее  побери!  Я  пообещал  жениться  к  своему
двадцатипятилетию и женюсь. Торренсы ломают много вещей, но  никогда  не
нарушают данного слова.
   - То есть к завтрашнему дню? -  переспросил  Оуэн,  отчаянно  пытаясь
сохранить хоть каплю здравомыслия в этой комнате. - Но  это  невозможно.
Зачем только, черт возьми, ты дал это дурацкое обещание?
   - Потому что в двадцать лет я был дураком, как большинство мужчин.  И
двадцать пять казались в то время туманным и далеким будущим!  -  Парная
ваза разделила участь первой. - К тому же  тогда  мне  казалось,  что  я
вот-вот влюблюсь в  идеальную,  прелестную  девушку.  -  Он  раздраженно
отшвырнул ногой валявшиеся на дороге черепки. - И поверь, я сделал  все,
что мог, чтобы найти ее.
   - А я думал, что ты бежишь от девушек как от чумы.
   - Я начал избегать их только после того, как обнаружил, что  все  они
охотятся за одним и тем же - за венцом.
   Поразмыслив с минуту, он схватил с каминной доски  желтую  фарфоровую
корову и швырнул ее под ноги толпе слуг, которые с выжидательными минами
влетели в спальню, вооруженные щетками, тряпками и швабрами.
   Одна горничная начала сметать осколки фарфора. Слуги-мужчины поспешно
принялись за восстановление карниза. Оуэн сухо отметил про себя, что вся
прислуга, кроме поваров, нашла повод,  чтобы  явиться  сюда.  Никому  не
хотелось   пропустить   очередное   представление   -   приступ    гнева
Саксонхерста. Оуэн так и не смог  привыкнуть  к  тому,  что  Саксонхерст
позволял странной компании своих слуг вмешиваться  в  его  личную  жизнь
так, словно они были его безумными родственниками.
   - Знаешь, она это давно задумала, - сказал Сакс, не обращая  внимания
на прислугу и продолжая мерить шагами комнату. Игнорировал  он  также  и
тот факт, что выглядел не слишком прилично в халате,  едва  подхваченном
поясом; впрочем, все это слугам было не впервой и  не  мешало  горничным
бросать на него любопытные взгляды.
   Одна из них, Бэбс, которая даже не пыталась делать секрета  из  своей
прежней профессии, вытащила из кармана веточку омелы и  весело  воткнула
ее в густую бахрому, обрамляющую балдахин над кроватью.
   - Она нарочно отправила письмо так, чтобы оно пришло сегодня и  чтобы
у меня остался всего лишь один мучительный день до завтрашнего рассвета.
-  Сакс  схватил  с  другого  края  каминной  доски   оранжевого   быка,
составлявшего пару бывшей корове, и, крикнув: "Сьюзи, лови!"  -  швырнул
его одноглазой горничной с повязкой на отсутствующем глазу. Та дернулась
и поймала быка, но тут  же,  вполне  сознательно,  уронила  и,  развязно
улыбнувшись, сказала:
   - Я выиграла крону.
   - Ошибаешься, моя милая.
   - Вам следовало кидать со стороны моего слепого  глаза,  милорд.  Ой,
смотрите, куда ступаете! -  И  она  принялась  выметать  острые  черепки
из-под его босых ног.
   Сакс  торжественно  прошествовал  через  освобожденное  от   осколков
пространство, сдернул со стены самую настоящую саблю, вынул ее из  ножен
и проткнул розовую шелковую подушку. Затем, подкинув в воздух,  на  лету
рассек ее пополам - перья мгновенно заполнили собой всю комнату.
   Смеясь, Оуэн откинулся на спинку кресла, положил ноги  на  кровать  и
покорился. Это было настоящее представление, в котором каждый знал  свою
роль.
   Вспышки гнева случались у  Сакса  весьма  часто,  поэтому  в  спальне
ничего ценного не держали. Слуги обшаривали Лондон  в  поисках  вещичек,
которые не жалко расколотить, и  услужливо  расставляли  их  в  спальне.
Говоря о кроне, Сьюзи имела в виду, что слуги заключали между собой пари
на то, что именно он разобьет в следующий раз.
   На повторяющиеся время от времени вспышки ярости своего  хозяина  они
смотрели с чувством покровительственной гордости. Оуэн и сам  участвовал
в забаве: он поставил гинею на то, что  жеманная  пастушка,  стоящая  на
бамбуковом столике, доживет до Пасхи. Сакс, как правило, был очень  добр
к женщинам.
   Единственное исключение составляла лишь его бабка.
   Дворецкий поставил против гинеи Оуэна свою за то, что сам  столик  не
удержится. Злополучный предмет мебели был выкрашен в кричащие зеленые  и
розовые тона и покрыт лаком.  Оуэн  наблюдал,  как  его  друг  переводит
взгляд со стола на свою саблю, и гадая, сможет ли тот сокрушить его,  не
разбив при этом пастушки.
   Быть может, именно поэтому Сакс бросил саблю на кровать и  повернулся
к огромному портрету монаха с кислой, отталкивающей физиономией. Неужели
он?..
   Сакс сорвал портрет со стены с такой силой, что крюк, на  котором  он
висел, перелетел через всю комнату, и шарахнул им  о  спинку  массивного
стула.
   Оуэн вознес  благодарственную  молитву.  Ему  самому  давно  хотелось
расправиться с этим портретом. Он не мог понять, как можно спать, а  тем
более  предаваться  любви,  когда  на   тебя   смотрит   такая   злобная
бородавчатая физиономия.
   - Торренсы, - повторил Сакс, чуть  запыхавшись  и  откидывая  со  лба
прядь золотистых  волос,  -  калечат  множество  вещей,  но  никогда  не
нарушают слова.
   - Так говорят, - вставил Оуэн. Сакс повернулся к нему:
   - Так оно и есть! - Он окинул взглядом  зрителей-слуг.  -  Где  Нимз?
Нимз! - завопил он. - Иди сюда и побрей меня, чертов бездельник!
   Поскольку основная часть представления, судя по всему, была окончена,
слуги приступили к уборке  всерьез,  но  не  слишком  торопясь,  на  тот
случай, если последует продолжение.
   Приземистый камердинер Сакса с дымящимся кипятком и простыней в руках
вошел, пятясь, из соседней комнаты, проворный,  несмотря  на  деревянную
ногу.
   - Иду, иду! Откуда мне было знать, что  я  понадоблюсь  вам  в  столь
ранний час? - Он оглядел спальню и закатил глаза. - Такие  неприятности,
что ли? Садитесь, садитесь. Хотите, чтобы вас побрили или перерезали вам
горло?
   Серо-голубой попугай влетел в комнату вслед за камердинером и  уселся
Саксу на плечо.
   - Пр-ривет, мой кр-расавчик, - проверещал он голосом самого Сакса.
   Сакс не сдержал улыбки, позволив  обожаемой  птичке  пощекотать  себя
клювом за ухом.
   - Привет, мой красавчик, -  ответил  он,  но,  тут  же,  посерьезнев,
добавил:
   - Черт побери! С Ноксом может случиться припадок.
   Попугай Нокс  действительно,  угрожающе  подняв  хохолок  на  голове,
уставился на слуг.
   - Женщины! Женщины! Убиррайтесь к чер-рту!
   Как только Сакс  уселся  в  кресло  и  приготовился  к  бритью,  Бэбс
подкралась, достала из кармана лесной орешек и проворковала:
   - Иди ко мне, Нокс, ты ведь любишь меня.
   Попугай, раскачиваясь, уставился на нее.
   - Ева. Делайла.
   Бэбс протянула ему орех, но так, чтобы он не мог его достать.
   - Будь умницей, Нокс.
   - Делайла!
   Бэбс ждала и только когда попугай пробормотал: "Пр-ре-лестная  дама",
дала ему орех и послала воздушный  поцелуй.  Попугай  повернулся  к  ней
хвостом и занялся орехом.
   - Видели?! - с торжеством сказала Бэбс, обращаясь ко всем.  -  Любого
мужчину можно приручить, если узнать, чего ему на самом деле хочется.
   - Бэбс, - перебил ее Сакс,  -  ты  ходячая  угроза  для  мужчин  всех
сортов. Но хотел бы я знать, когда это ты успела натаскать Нокса?
   Бэбс не ответила, лишь подмигнула  камердинеру.  К  удивлению  Оуэна,
Нимз покраснел. О Юпитер, этот дом сведет его с ума, если будущее  время