льмена, высокого и статного,  с  крупной  седой  головой,
заключался смысл бытия. Его отец был третьим сыном герцога Массисского,  а
оба брата последовательно занимали пост мэра  Фалкинкипа,  но  его  самого
государственная служба не  привлекала:  как  только  он  вступил  в  права
наследства, то приобрел роскошный участок земли в  безмятежной,  холмистой
зеленой  местности  на  западном  краю  Рифта,  где  устроил  Маджипур   в
миниатюре, - маленький мирок, воспроизводивший красоту и спокойствие  всей
планеты, ее ровный гармоничный дух.
     Он выращивал обычные для этих мест культуры: ниук и глейн,  хингамоты
и стаджу. Стаджа была основой его хозяйства, поскольку  спрос  на  сладкий
воздушный хлеб из клубней стаджи  никогда  не  падал,  и  хозяйства  Рифта
должны были производить ее в  достаточных  количествах,  чтобы  обеспечить
потребности примерно тридцати  миллионов  жителей  Дулорна,  Фалкинкипа  и
Пидруида, а  также  еще  нескольких  миллионов,  проживавших  в  окрестных
городках. Чуть выше стаджи по склону располагалась плантация глейна - ряды
густых, куполообразных кустов,  между  удлиненными  серебристыми  листьями
которых  гнездились  крупные  гроздья  небольших,  нежных,  налитых  соком
голубых плодов. Стаджа и глейн всегда росли рядом:  давно  было  известно,
что корни глейна выделяют в почву азотосодержащую жидкость, которая  после
дождей опускается по склону и стимулирует рост клубней стаджи.
     За  глейном  виднелась  рощица  хингамотов,  где  из  почвы   торчали
мясистые, грибовидные желтые отростки, вздувшиеся от сахарного  сока:  они
улавливали свет, энергию  которого  поставляли  растениям,  что  прятались
глубоко под землей. А вдоль границ всего поместья протянулся чудесный  сад
Этована Элакки. Сад состоял из деревьев  ниук,  посаженных,  как  принято,
группами по пять,  причудливыми  геометрическими  фигурами.  Элакка  любил
прохаживаться среди них  и  ласково  поглаживать  ладонями  тонкие  черные
стволы, которые были не толще человеческой руки и такими же гладкими,  как
самый изысканный атлас. Дерево ниук жило не больше десяти лет: первые  три
года оно росло поразительно быстро, вымахивая до сорокафутовой высоты,  на
четвертый на нем появлялись первые изумительные золотые цветы в форме чаши
с кроваво-красной серединой, а затем оно  начинало  в  изобилии  приносить
беловато-прозрачные серповидные плоды с резким запахом, и  плодоносило  до
тех пор, пока внезапно не  умирало:  за  несколько  часов  изящное  дерево
превращалось  в  сухую  палку,  которую  мог  сломать  и  ребенок.  Будучи
ядовитыми в сыром виде, плоды  ниука  были  незаменимы  для  приготовления
острого,  пряного  жаркого  и  каш,  столь  ценимых  в   кухне   хайрогов.
По-настоящему хорошо ниук рос только в Рифте, и  Этован  Элакка  со  своим
урожаем занимал прочное место на рынке.
     Земледелие наполняло жизнь Этована Элакки ощущением полезности, но не
совсем удовлетворяло его любовь к красоте. Поэтому-то  он  создал  у  себя
частный  ботанический  сад,   где   устроил   восхитительную,   живописную
экспозицию,  собрав  со  всех  концов  света   всевозможные   удивительные
растения, какие только могли прижиться в теплом, влажном климате Рифта.
     Были здесь алабандины с Цимроеля и Алханроеля всех естественных тонов
и оттенков, а  также  большинство  искусственно  выведенных  сортов.  Были
танигалы, твейлы, деревья из лесов  Гихорны  с  цветами,  которые  лишь  в
полночь по пятницам являлись взору во всем своем ошеломляющем великолепии.
Имелись также пиннины, андродрагмы, пузырчатые деревья  и  резиновый  мох;
халатинги, выращенные из добытых на  Замковой  Горе  черенков;  караманги,
муорны, сихорнские лианы, сефитонгалы, элдироны. Экспериментировал  Элакка
и со столь прихотливыми  растениями,  как  огненные  пальмы  из  Пидруида,
которые иногда жили у него до пяти-шести сезонов, но в таком отдалении  от
моря никогда не цвели; игольчатыми деревьями с гор, которые  быстро  чахли
без потребного им холода;  странными,  призрачными  лунными  кактусами  из
пустыни Велалисер, которые  он  безуспешно  пытался  оградить  от  слишком
частых дождей. Этован Элакка не брезговал и местными растениями: выращивал
странные надутые деревья-пузыри,  качавшиеся,  как  воздушные  шарики,  на
своих  толстых  корнях,  и  зловещие,  плотоядные  деревья-рты  из   лесов
Мазадоны,  поющие  папоротники,  капустные  деревья,  несколько  громадных
двикк,  полдюжины  папоротниковых  деревьев  доисторического   вида.   Для
покрытия почвы он  небольшими  кучками  рассаживал  чувственники,  которые
своим скромным и изящным видом являли  приятный  контраст  более  ярким  и
выносливым растениям, составлявшим основу его коллекции.
     Тот день, когда он обнаружил,  что  чувственники  пожухли,  начинался
великолепно.  Ночью  прошел  небольшой  дождик,  но  ливня,  как  заметил,
совершая обычный обход сада на рассвете, Этован Элакка,  не  предвиделось;
воздух был прозрачен настолько, что лучи восходящего солнца били  в  глаза
зеленым огнем, отражаясь от  гранитных  скал  на  западе.  Сверкали  цветы
алабандины; деревья-рты, проснувшиеся голодными,  безостановочно  шевелили
щупальцами и пестиками, полупогруженными в  глубокие  чащи,  расположенные
посреди огромных  розеток.  Крошечные  долгоклювы  с  малиновыми  крыльями
порхали, как ослепительные искорки, между ветвей андродрагмы. Но поскольку
в Элакке было  сильно  развито  предчувствие  дурного  -  ночью  он  видел
нехорошие сны со скорпионами, дхимсами и прочей нечистью,  что  копошилась
на  его  земле,  -  он  почти  не  удивился,  наткнувшись  на  злосчастные
чувственники, почерневшие и скукожившиеся от неведомой болезни.
     Все утро  до  завтрака  он  работал  в  одиночестве,  угрюмо  вырывая
поврежденные растения. Если не считать пострадавших  отростков,  они  были
живы, но спасти их не представлялось возможным, поскольку  увядшая  листва
никогда не восстановится; а если бы он попытался их подрезать,  то  нижняя
часть все равно погибла бы от боли. Потому он и вырывал  их  десятками,  с
содроганием ощущая, как они корчатся у него  в  руках,  а  потом  соорудил
погребальный костер, после чего вызвал к посадкам  чувственников  старшего
садовника вместе с рабочими и спросил, знает ли  кто-нибудь,  что  привело
растения в такое состояние. Но никто не смог ничего сказать.
     Происшествие повергло его в уныние, но не  в  обычае  Этована  Элакки
было надолго опускать руки, и уже к вечеру он раздобыл сотню  пакетиков  с
семенами  чувственников  из  местного   питомника:   сами   растения   он,
разумеется, купить не мог, поскольку при пересадке они не  выживали.  Весь
следующий  день  он  высаживал  семена.  Через  шесть-восемь   недель   от
случившегося не  останется  и  следа.  Он  расценил  гибель  растений  как
небольшую загадку, которая, возможно, когда-нибудь разрешится, но,  скорее
всего, нет, - и выбросил ее из головы.
     День или два спустя к первой загадке  прибавилась  вторая:  пурпурный
дождь. Необычное, но безобидное событие. Все  сошлись  на  одном:  "Должно
быть, меняется направление ветра, вот  и  заносит  скувву  так  далеко  на
запад!" Песок продержался меньше одного дня, а потом очередной ливень смыл
все дочиста, заодно с воспоминаниями Этована Элакки.
     Но ниуковые деревья...
     Через несколько дней после пурпурного дождя Элакка наблюдал за сбором
урожая плодов ниука, когда к нему  подбежал  старший  десятник,  худощавый
невозмутимый хайрог по имени Симоост. Он находился  в  состоянии,  которое
применительно  к  Симоосту  можно  было  назвать   ужасным   возбуждением:
змееобразные волосы  растрепаны,  раздвоенный  язык  мелькал  так,  словно
норовил выскочить изо рта. Хайрог закричал:
     - Ниук! Ниук!
     Серовато-белые листья деревьев ниук имеют  форму  карандаша  и  стоят
вертикально редкими пучками  на  окончаниях  двухдюймовых  побегов,  будто
внезапный удар электричеством заставил  их  встать  торчком.  Само  дерево
очень тонкое, а  ветки  настолько  немногочисленны  и  корявы,  что  такое
положение листьев придает ниуку забавный колючий вид, благодаря  чему  его
невозможно ни с чем спутать даже на большом расстоянии;  но  когда  Этован
Элакка побежал вслед за Симоостом к роще, то разглядел  еще  за  несколько
сотен ярдов нечто, с его точки зрения,  невообразимое:  на  всех  деревьях
листья свисали вниз, будто это были  не  ниуки,  а  какие-нибудь  плакучие
танигалы или халатинги!
     - Вчера они были в порядке, - сказал Симоост. - И сегодня утром тоже!
Но сейчас... сейчас...
     Этован Элакка достиг первой группы из пяти деревьев и положил руку на
ближайший к нему ствол, показавшийся необычно легким: он толкнул и  дерево
поддалось. Сухие корни легко вывернулись  из  почвы.  Он  толкнул  второе,
третье...
     - Листья... -  добавил  Симоост.  -  Даже  у  мертвого  ниука  листья
повернуты вверх. А тут... Ничего подобного мне видеть не доводилось.
     - Неестественная смерть, - пробормотал Этован Элакка.  -  Это  что-то
новое, Симоост.
     Он бросался от группки и группке, опрокидывая деревья; после  третьей
перешел на шаг, а на пятой опустил голову и еле переставлял ноги.
     - Умерли... все умерли... все мои красавцы-ниуки...
     Погибла  вся  роща.  Они  погибли   обычной   для   ниуков   смертью,
стремительно, потеряв свои соки через пористые ветки;  но  ниуковая  роща,
засаженная ступенчатым способом по десятилетнему  циклу,  не  должна  была
засохнуть целиком, а странное поведение листьев оставалось необъяснимым.
     -  Надо  известить  сельскохозяйственного  агента,  -  сказал  Этован
Элакка. - А  еще,  Симоост,  пошлите  кого-нибудь  на  ферму  Хагидона,  к
Нисмейну и к тому... как его... возле озера, чтобы узнать,  как  у  них  с
ниуками. Интересно,  это  болезнь?  Но  у  ниуков  не  бывает  болезней...
какая-нибудь новая, а, Симоост? Идет на нас, как послание Короля Снов?
     - Пурпурный дождь, сэр...
     - Немного цветного песка? Какой от  него  может  быть  вред?  На  той
стороне Рифта дождь бывает раз по десять в году, но там его и не замечают.
Ох, Симоост, ниуки, мои ниуки!..
     - Это пурпурный дождь, - твердо заявил Симоост. - Он совсем не такой,
какой бывает на востоке. Он другой, сэр, ядовитый! Он убил ниуки!
     - И чувственники тоже, за два дня до того, как прошел?
     - Они очень нежные, сэр. Возможно, они почувствовали  яд  в  воздухе,
когда приближался дождь.
     Этован Элакка пожал плечами. Может, так оно и  есть.  А  может  быть,
ночью  прилетали  метаморфы  из  Пьюрифайна  на  метлах  или  каких-нибудь
волшебных летающих машинах и наслали на землю некие гибельные чары.  Может
быть. В мире, состоящем из "может быть", все возможно.
     - Что толку строить догадки? - горько спросил  он.  -  Мы  ничего  не
знаем. Кроме того, что ниуки погибли,  и  чувственники  тоже  умерли.  Что
стоит на очереди, Симоост? Кто следующий?



                                    12

     Карабелла, весь день  напролет  смотревшая  из  окна  флотера,  будто
надеясь силой своего взгляда  увеличить  скорость  экипажа,  катившего  по
унылой пустоши, вдруг воскликнула с неожиданным ликованием:
     - Смотри, Валентин! Кажется, пустыня и вправду заканчивается!
     - Вряд ли, - отозвался он. - Наверняка осталось еще  три  или  четыре
дня. Или пять, шесть, семь...
     - Неужели ты даже не взглянешь?
     Он  отложил  ворох  донесений,  который  просматривал,  выпрямился  и
выглянул в окно поверх ее головы. Точно! О, Дивин, да  там  зелень!  И  не
сероватая зелень корявых, пыльных, упрямых и жалких пустынных растений,  а
яркая,  трепетная,  присущая  подлинной  маджипурской  флоре,  пронизанная
энергией роста и плодородия. Наконец-то зловредный дух  Лабиринта  остался
позади, и королевский кортеж выбирается с  безрадостного  плоскогорья,  на
котором  расположена  подземная  столица.  Наверное,  приближаются   земли
герцога Насцимонте - озеро Айвори, гора Эберсинул, поля туола  и  милайла,
огромные усадьбы дома, о которых Валентин столько слышал...
     Он положил ладонь  на  узкое  плечо  Карабеллы,  погладил  по  спине,
одновременно разминая ей мышцы и лаская. Как хорошо, что она снова с  ним!
Она присоединилась к процессии неделю назад у развалин Велалисера, где они
вместе  ознакомились  с  ходом  работ  у  археологов,  которые  занимались
раскопками   огромного   каменного   города,   оставленного    метаморфами
пятнадцать-двадцать тысячелетий назад. Ее появление заметно способствовало
тому, что утомленный и подавленный Валентин несколько приободрился.
     - Ах, миледи, как одиноко было в Лабиринте без вас,  -  нежно  сказал
он.
     - Жаль, что меня там не было. Я ведь  знаю,  как  ты  ненавидишь  это
место. А когда мне сказали, что ты болен... о, я  чувствовала  себя  такой
виноватой, и мне было так стыдно, что я далеко,  когда  ты...  когда...  -
Карабелла покачала головой. - Я была бы с тобой,  если  бы  могла.  Ты  же
знаешь. Но я пообещала, что буду на открытии музея в Сти, а...
     - Да, конечно. У супруги Коронала есть свои обязанности.
     - Так странно: "Супруга  Коронала"...  Маленькая  девочка-жонглер  из
Тил-омона ходит по Замковой Горе, произносит речи и открывает музеи...
     - Все еще "маленькая  девочка-жонглер  из  Тил-омона"?  И  это  после
стольких лет, Карабелла?
     Она передернула  плечами,  пригладила  руками  свои  мягкие,  коротко
остриженные темные волосы.
     - Моя жизнь -  всего  лишь  цепь  странных  случайностей,  о  которых
невозможно забыть. Если бы я не остановилась с труппой  Залзана  Кавола  в
той гостинице, когда вошел ты... и если бы ты не лишился памяти и  не  был
бы брошен в Пидруиде, такой простодушный, как черноносый блав...
     -  Или  если  бы  ты  родилась  во  времена  Лорда  Хавилбова  или  в
каком-нибудь другом мире...
     - Не дразни меня, Валентин.
     - Прости, любимая. - Он взял ее маленькую прохладную ручку в свою.  -
Но сколько ты еще будешь вспоминать, кем была? Когда ты, наконец,  начнешь
воспринимать как должное свою настоящую жизнь?
     - Пожалуй, никогда, - отчужденно ответила она.
     - Владычица моей жизни, как ты можешь говорить...
     - Ты знаешь, почему, Валентин.
     Он на мгновение прикрыл глаза.
     - Повторяю, Карабелла, тебя на Горе любит всякий  рыцарь,  принц  или
лорд - к тебе обращены их преданность, восхищение, уважение...
     - Да, если говорить об Элидате. А также о Тунигорне, Стасилейне и  им
подобным. Те, кто искренне любит тебя, так же относятся и ко мне.  Но  для
многих других я остаюсь выскочкой, простолюдинкой, случайным человеком  со
стороны... сожительницей...
     - Кого именно ты имеешь в виду?
     - Ты их знаешь, Валентин.
     - Так кого же?
     - Диввиса, - после некоторого  колебания  сказала  она.  -  И  прочих
мелких лордов и рыцарей из окружения Диввиса. И других.  Герцог  Галанский
говорил обо мне  с  издевкой  с  одной  из  моих  фрейлин...  из  Галанса,
Валентин, твоего родного города!  Принц  Манганот  Банглекодский.  Есть  и
другие. - Она повернулась к нему; взгляд ее темных глаз выражал муку. -  Я
все это придумываю? Или мне чудится  шепот  там,  где  всего  лишь  шуршат
листья? Ах, Валентин, иногда мне кажется, что они правы,  что  Коронал  не
должен жениться на простолюдинке. Я не принадлежу к их кругу. И никогда не
войду в него. Мой лорд, наверное, я для вас такая обуза...
     - Ты для меня  радость  и  ничего,  кроме  радости.  Можешь  у  Слита
спросить, в каком я был настроении на прошлой неделе в  Лабиринте,  и  как
оно изменилось, когда ты присоединилась ко мне. А  Шанамир...  Тунигорн...
любой тебе скажет...
     - Знаю, любимый. У тебя был  такой  мрачный,  угрюмый  вид,  когда  я
приехала. Я едва тебя узнала - такого хмурого, с таким тусклым взглядом.
     - Несколько дней, проведенных с тобой, полностью меня исцелили.
     - И все же мне кажется, что ты немного не в себе.  Неужели  тебя  все
еще  терзают  воспоминания  о  Лабиринте?  Или  подавляет   пустыня?   Или
развалины?
     - Думаю, что дело в другом.
     - В чем же?
     Он изучал пейзаж за окном флотера, замечая, как в нем появляется  все
больше и больше зелени,  увеличивается  количество  деревьев  и  травы,  а
местность  становится  все  холмистее.  Но  радость   Валентина   омрачало
тяготившее душу бремя, от которого по-прежнему не удавалось избавиться.
     Мгновение спустя он произнес:
     - Тот сон, Карабелла - то  видение  или  знамение  -  никак  не  могу
выбросить его из головы. Эх, ну и след же мне суждено оставить в  истории!
Коронал, лишенный трона и ставший жонглером, вернул себе престол, а  потом
управлял  настолько  дурно,  что  допустил  низвержение  мира  в  хаос   и
безумие... Ах, Карабелла, неужели именно к  этому  я  иду?  Неужели  после
четырнадцати тысячелетий мне суждено стать  последним  Короналом?  Как  ты
думаешь, останется ли хоть кто-нибудь, кто напишет мою историю?
     - Ты никогда не был дурным правителем, Валентин.
     - Разве я не слишком мягок и сдержан, разве я не слишком стремлюсь  к
тому, чтобы понять в любом деле обе стороны?
     - Это нельзя поставить в вину.
     - Слит считает, что  можно.  Слит  чувствует,  что  мой  страх  перед
войной, перед насилием любого рода ведет меня по неверному пути. Кстати, я
цитирую его почти дословно.
     - Но войны не будет, мой лорд.
     - А тот сон...
     - Мне кажется, что ты слишком буквально воспринимаешь его.
     - Нет, - возразил он. - Слова,  подобные  твоим,  приносят  мне  лишь
иллюзию успокоения. Тисана и Делиамбр согласны со мной в том, что мы стоим
на пороге какого-то большого потрясения, возможно - войны. А Слит  в  этом
просто убежден. Он решил, что метаморфы замышляют восстание, вот уже  семь
тысячелетий готовятся к священной войне.
     - Слит слишком кровожаден. Вдобавок он с  юного  возраста  испытывает
перед метаморфами панический страх. Да ты и сам знаешь.
     - А когда восемь лет  назад  мы  отбили  Замок  и  застали  там  кучу
замаскированных метаморфов, это что? Одно воображение?
     - Но ведь их попытка с треском провалилась?
     - А если они начнут все сначала?
     - Если твоя политика, Валентин, увенчается успехом...
     - Моя политика! Какая политика? Я пытаюсь добраться до метаморфов,  а
они ускользают у меня из рук! Ты же знаешь, что я надеялся иметь при  себе
с полдюжины вождей метаморфов, когда объезжал Велалисер на прошлой неделе.
Чтобы они могли  увидеть,  как  мы  восстанавливаем  их  священный  город,
посмотреть на найденные нами сокровища и  забрать,  может  быть,  наиболее
драгоценные реликвии с собой в Пьюрифайн. Но я не дождался от  них  вообще
никакого ответа, даже отказа.
     - Ты предполагал, что раскопки в Велалисере могут вызвать осложнения.
Возможно, им ненавистна сама мысль о том, что мы проникли туда, не  говоря
уж  о  восстановлении.  Ведь,  кажется,  есть  легенда  насчет  того,  что
когда-нибудь они отстроят его сами?
     - Да, - сумрачно подтвердил Валентин. - После того, как вновь обретут
власть над Маджипуром и вышвырнут нас из  своего  мира.  Так  мне  однажды
рассказал Эрманар. Ладно, возможно, приглашение в Велалисер -  ошибка.  Но
ведь они проигнорировали и все остальные мои попытки примирения. Я пишу их
королеве Данипьюр в Иллиривойн, и если она вообще отвечает, то  ее  письма
состоят из трех холодных, формальных, пустых... - Он глубоко  вздохнул.  -
Хватит этих мучений, Карабелла! Войны не будет. Я найду  способ  пробиться
сквозь всю эту ненависть, которую испытывают к нам метаморфы,  и  привлеку
их на свою сторону. А что до лордов с  Горы,  которые  пренебрежительно  к
тебе относятся, если это действительно так - умоляю,  не  обращай  на  них
внимания. Отвечай им презрением! Кто тебе  Диввис  или  герцог  Галанский?
Просто глупцы - вот и все. - Валентин улыбнулся. -  Скоро  я  заставлю  их
поволноваться по более серьезному поводу, чем ро