ились, чтобы получше рассмотреть Хиссуне, который въехал в
огромные  ворота  на  королевском  флотере  цветов  Коронала  и  со  своей
собственной свитой, будто сам и был Короналом. Они не ликовали, не шумели,
не выкрикивали его имя. Люди Лабиринта не имели подобного обыкновения.  Но
они глазели  на  него.  Молчаливые,  исполненные  благоговейного  трепета,
возможно, с оттенком зависти,  они  провожали  его  взглядами,  в  которых
читался угрюмый восторг. Ему показалось, что  он  заметил  своего  старого
товарища по играм Ванимуна, его хорошенькую сестренку, Гизмета и Хойлана и
еще с полдюжины других из компании Двора Гваделумы. А, может быть, и  нет:
они появились перед его  взглядом  лишь  благодаря  игре  воображения.  Он
понял, что хотел увидеть их здесь, хотел  предстать  перед  ними  в  своих
одеждах принца,  в  огромном  флотере,  показать,  как  маленький  оборвыш
Хиссуне преобразился в Принца-Регента Хиссуне, над  которым  витает  ореол
Замка, подобно второму солнцу. Ведь можно хоть раз  позволить  себе  такое
проявление мелкого тщеславия? - спрашивал он себя. И тут же  отвечал:  да,
да, а почему бы и нет? Ну хоть немножко самодовольства. Ведь  даже  святые
могут иногда задирать нос, а уж в чем-чем, а в святости его  не  обвинишь.
Но только чуть-чуть - и все,  а  потом  -  дела.  Если  это  превратить  в
привычку, душа заплывет жиром.
     Чиновники Понтифекса  в  официальных  масках  ждали  его  на  границе
внешнего кольца. Они весьма церемонно приветствовали Хиссуне  и  сразу  же
доставили его к лифту, предназначенному для Владык и их посланников.  Лифт
стремительно опустился в самые нижние имперские уровни Лабиринта.
     Хиссуне незамедлительно разместили в покоях, почти таких  же  пышных,
как и те, что постоянно держали для Коронала. Альсимир, Стимион  и  другие
спутники Хиссуне получили по изящной  комнате  по  соседству.  Как  только
чиновники Понтифекса закончили возню с  устройством  Хиссуне,  их  старший
объявил:
     - Главный представитель Хорнкаст будет чрезвычайно польщен,  если  вы
согласитесь отужинать с ним сегодня вечером, мой лорд.
     Помимо своей воли, Хиссуне ощутил  некоторое  удивление.  Чрезвычайно
польщен. Он еще не  настолько  отвык  от  Лабиринта,  чтобы  относиться  к
Хорнкасту без  благоговения,  граничившего  со  страхом:  истинный  хозяин
Лабиринта, кукловод, который дергает за веревочки Понтифекса.  Чрезвычайно
польщен, если вы согласитесь отужинать с ним сегодня  вечером,  мой  лорд.
Неужели? Сам  Хорнкаст?  Трудновато  представить,  чтобы  старик  Хорнкаст
вообще был чем-нибудь чрезвычайно польщен, подумал Хиссуне. Мой лорд -  ни
больше, ни меньше. Ну что ж, ладно.
     Но он не мог позволить себе испытывать хотя бы на йоту  благоговейный
трепет  перед  Хорнкастом.  Он  сделал  так,  чтобы  посланники   главного
представителя застали его неготовым, когда пришли за ним, и задержался  на
десять минут с выходом. Войдя в личную столовую главного представителя,  -
зал настолько великолепный, что даже  Понтифекс,  возможно,  счел  бы  его
пышность избыточной - Хиссуне удержался от любых приветствий или выражений
почтительности, хотя позыв к этому у него промелькнул.  Это  же  Хорнкаст!
подумал он  и  хотел  упасть  на  колени.  Но  ведь  ты  Хиссуне!  сердито
прикрикнул он на себя и  остался  стоять,  приняв  надменный  и  несколько
отчужденный вид. Хиссуне принуждал себя все время помнить, что Хорнкаст  -
лишь чиновник; а сам он - особа титулованная, принц  Горы,  а  также  член
Регентского Совета.
     Впрочем, не так-то легко было сохранить душевное равновесие при  виде
внушительной осанки и властности Хорнкаста. Его можно было назвать старым,
даже древним, но выглядел он крепким, энергичным и живым,  будто  за  счет
какого-то  колдовства  сбросил  лет   тридцать-сорок.   Его   взгляд   был
проницательным и безжалостным, улыбка - неуловимо двусмысленной,  голос  -
глубоким и сильным. С величайшей учтивостью он подвел Хиссуне  к  столу  и
предложил ему какое-то мерцающее редкое вино алого цвета, которое  Хиссуне
благоразумно лишь слегка пригубил. Разговор, любезный и поначалу  довольно
общий, а потом - все более серьезный,  направлялся  Хорнкастом  и  Хиссуне
тому не препятствовал. Сначала они заговорили о волнениях на Цимроеле и  в
западном Алханроеле - Хиссуне  не  мог  отделаться  от  впечатления,  что,
несмотря на скорбную мину на лице Хорнкаста при обсуждении этой темы, все,
происходящее вне Лабиринта, тревожило главного  представителя  не  больше,
чем события на другой планете, - а потом Хорнкаст окольными путями подошел
к смерти Элидата, по случаю которой, как он надеялся,  Хиссуне  выразит  в
Замке глубокие соболезнования от его имени; при этом он хитро  смотрел  на
Хиссуне, как бы  говоря:  я  знаю,  что  кончина  Элидата  внесла  большие
изменения в порядок престолонаследия и что ты вознесся на  высший  уровень
власти, и поэтому, дитя Лабиринта, я очень  внимательно  слежу  за  тобой.
Хиссуне ожидал, что Хорнкаст, уже достаточно наслышанный о гибели Элидата,
теперь поинтересуется благополучием Лорда Валентина, но, к его  изумлению,
главный представитель предпочел завести речь о  совершенно  других  вещах,
касавшихся нехватки  некоторых  запасов,  что  уже  ощущалась  в  закромах
Лабиринта. Нет сомнения, что Хорнкаст сильно озабочен, подумал Хиссуне, но
не для того же он предпринял  эту  поездку.  Когда  высокий  представитель
ненадолго умолк, Хиссуне, наконец, беря инициативу на себя, заговорил:
     - Пожалуй, нам пора  обсудить  наиболее  серьезное,  на  мой  взгляд,
событие - исчезновение Лорда Валентина.
     На какое-то мгновение непоколебимая безмятежность, казалось, покинула
Хорнкаста: его глаза сверкнули, ноздри раздулись, губы слегка шевельнулись
от удивления.
     - Исчезновение?
     - Во время продвижения Лорда Валентина по Пьюрифайну  мы  потеряли  с
ним связь и не можем ее восстановить.
     - А можно поинтересоваться, чем Коронал занимался в Пьюрифайне?
     Хиссуне повел плечами.
     - Насколько я понимаю, он находился там с весьма деликатной  миссией.
Он оторвался от своего кортежа во время той же бури, которая унесла  жизнь
Элидата. С тех пор мы о нем ничего не слышали.
     - Как вы полагаете, Коронал жив?
     - Не  имею  представления,  а  гадать  -  лишено  смысла.  Можете  не
сомневаться,  что  мы  предпринимаем  все  возможное,  чтобы  восстановить
контакт. Но думаю, что мы на  деле  должны,  по  крайней  мере,  допустить
возможность того, что он погиб. По этому поводу у нас в  Замке  состоялось
заседание Совета. Вырабатывается порядок престолонаследия.
     - Так-так.
     - И, разумеется, одним  из  существеннейших  исходных  пунктов  наших
планов является состояние здоровья Понтифекса.
     - Да-да, я понимаю.
     - Состояние Понтифекса без изменений?
     Хорнкаст ответил не  сразу;  он  долго  и  пристально,  с  непонятной
настойчивостью смотрел на Хиссуне, как бы производя тончайшие политические
расчеты.
     После продолжительного молчания он произнес:
     - Вы не хотели бы нанести визит его величеству?
     Услышать такое от главного представителя Хиссуне ожидал  чуть  ли  не
меньше всего. Визит к Понтифексу? Он никогда и  не  мечтал  об  этом!  Ему
потребовался  какой-то  миг,  чтобы  оправиться  от  изумления  и  обрести
самообладание. Затем он сказал, стараясь, чтобы его голос звучал как можно
невозмутимее:
     - Это было бы для меня большой честью.
     - Тогда пойдемте.
     - Сейчас?
     - Да, сейчас.
     Высокий представитель подал знак, тут же  появились  слуги  и  начали
убирать остатки ужина;  вскоре  Хиссуне  оказался  рядом  с  Хорнкастом  в
маленьком флотере с приподнятым носом, который по узкому туннелю довез  их
до места, откуда можно было идти только  пешком:  через  каждые  пятьдесят
шагов проход перекрывался бронзовыми дверьми, и  каждую  из  них  Хорнкаст
открывал, засовывая руку в потайное отверстие.  Наконец  от  прикосновения
главного   представителя   открылась   последняя    дверь,    обозначенная
инкрустированной золотом эмблемой Лабиринта с имперской монограммой поверх
нее, и они прошли в имперский тронный зал.
     Сердце Хиссуне отчаянно колотилось.  Сам  Понтифекс!  Старый  безумец
Тиверас! В течение всей своей жизни он  едва  ли  верил,  что  тот  вообще
существует. Дитя Лабиринта, он всегда  воспринимал  Понтифекса  как  некое
сверхъестественное,  таящееся  в   подземелье   существо,   как   ставшего
отшельником  властелина  мира;  и  даже  теперь,  несмотря   на   недавнее
знакомство с принцами и герцогами, с самим Короналом  и  его  домочадцами,
Понтифекс казался  Хиссуне  чем-то  нереальным,  непознанным,  непостижимо
далеким от мира смертных, отгородившимся от него стеной.
     Но вот он.
     Все именно так, как  гласили  предания.  Сфера  из  голубого  стекла,
трубки, шланги, провода и зажимы,  разноцветные  жидкости,  подающиеся  по
системе жизнеобеспечения, и старый-престарый человек,  сидящий  необычайно
прямо на  троне  с  высокой  спинкой  на  возвышении  с  тремя  невысокими
ступеньками. Глаза Понтифекса открыты. Но видят ли они? Жив ли он вообще?
     - Он больше не разговаривает, - сказал Хорнкаст. - Это  последняя  из
случившихся с ним перемен. Но врач Сепултров утверждает, что его разум все
еще действует, а тело сохраняет жизнеспособность. Подойдите на шаг-другой,
взгляните на него поближе. Видите? Видите? Он дышит. Он моргает.  Он  жив,
определенно жив.
     У Хиссуне возникло такое ощущение, будто  он  столкнулся  с  осколком
прошлого, чудом сохранившимся доисторическим созданием.  Это  же  Тиверас!
Коронал при Понтифексе Оссьере, - сколько  поколений  прошло  с  тех  пор?
Человек, принадлежащий истории, видевший своими собственными глазами Лорда
Кинникена! Он был уже стариком, когда в Замок пришел Лорд Малибор.  И  вот
он все еще здесь: и жив, если только можно назвать  жизнью  существование,
которое он влачит.
     Хорнкаст сказал:
     - Вы можете поприветствовать его.
     Хиссуне знал, как  принято  поступать:  с  Понтифексом  не  следовало
говорить непосредственно, нужно было обращаться к главному  представителю,
а тот уже передавал слова монарху. Но все получилось иначе.
     Он сказал:
     -  Покорнейше  прошу  передать  его  величеству  приветствие  от  его
подданного Хиссуне, сына Эльсиномы, с выражениями уважения и почтения.
     Понтифекс не ответил. Понтифекс вообще ничем не показал,  что  что-то
услышал.
     - Когда-то, - пояснил Хорнкаст, - в ответ на то, что ему говорили, он
издавал  звуки,  которые  я  научился   толковать.   Но   он   больше   не
разговаривает. Уже несколько месяцев. Однако мы все равно продолжаем с ним
говорить.
     - Тогда скажите Понтифексу,  что  весь  мир  любит  его,  и  его  имя
постоянно звучит в наших молитвах.
     Тишина. Понтифекс оставался недвижен.
     - Еще передайте ему, - продолжал Хиссуне, - что в мире все идет своим
чередом, трудности приходят и уходят, а величие Маджипура несокрушимо.
     Тишина. По-прежнему никакого ответа.
     - Вы закончили? - спросил Хорнкаст.
     Хиссуне посмотрел через комнату на  загадочную  фигуру  в  стеклянной
клетке. Он страстно желал, чтобы  Тиверас  поднял  руку  в  благословении,
чтобы он произнес пророческие слова. Но он знал, что этого не произойдет.
     - Да, - сказал он. - Я закончил.
     - Тогда пойдемте.
     Главный представитель вывел Хиссуне из тронного зала. Уже за  дверьми
Хиссуне обнаружил, что его одежда промокла от  пота,  а  колени  трясутся.
Тиверас! Даже если доживу до его возраста, подумал Хиссуне,  я  все  равно
никогда не забуду это лицо, эти глаза, эту сферу из голубого стекла.
     Хорнкаст сказал:
     - Его молчание - новая стадия болезни. Сепултров уверяет, что  в  нем
еще достаточно сил. Может, оно и так.  Но,  возможно,  что  это  -  начало
конца. Ведь должен же быть какой-то предел, даже со всей этой техникой.
     - Думаете, это произойдет уже скоро?
     - Молю Дивин, чтобы так оно и было, но ничего  определенного  сказать
не могу. Решение находится в руках Лорда  Валентина  -  или  в  руках  его
преемника, если Валентина уже нет в живых.
     - Если Лорда Валентина нет в живых, - сказал Хиссуне, -  тогда  новый
Коронал может немедленно  стать  Понтифексом.  Если  он  только  не  решит
по-прежнему поддерживать жизнь Тивераса.
     - Вы правы. А если Лорд Валентин погиб, кто, на  ваш  взгляд,  станет
новым Короналом?
     Взгляд Хорнкаста был пронзителен и беспощаден.  Хиссуне  ощутил,  как
обжигает его огонь этого взгляда, как вся его достигнутая с  таким  трудом
проницательность, осознание того,  кем  он  был  и  кем  собирался  стать,
испаряются, и он становится уязвимым и  сбитым  с  толку.  Внезапно  он  с
головокружительной отчетливостью представил, как в  одно  прекрасное  утро
возносится к вершинам власти, становится Короналом, к полудню  приказывает
отключить все эти трубки и аппараты, а к вечеру превращается в Понтифекса.
Но это же нелепо, в растерянности сказал  он  себе.  Понтифекс?  Я?  Через
месяц?  Это  шутка,  совершеннейшая  бессмыслица.  Он  постарался  вернуть
присутствие духа, и вскоре ему удалось вывести себя на путь, еще  в  Замке
казавшийся ему столь очевидным: если Лорд  Валентин  погиб,  то  Короналом
должен стать Диввис и тогда Тиверас, наконец, умрет, а Диввис отправится в
Лабиринт. Так должно быть. Должно.
     Вслух же Хиссуне произнес:
     - Нельзя, конечно, проводить избрание, пока  мы  не  удостоверимся  в
смерти Коронала, а мы каждый день возносим молитвы о его безопасности.  Но
если Лорда Валентина действительно постигла трагическая участь, я полагаю,
принцы Замка изъявят желание увидеть на престоле сына Лорда Вориакса.
     - Так.
     - А если это произойдет, то среди нас есть те,  кто  считает,  что  в
таком случае можно позволить Понтифексу Тиверасу возвратиться к Источнику.
     - Вот как? - сказал Хорнкаст.  -  Да-да.  Надеюсь,  я  правильно  вас
понял? - Он последний  раз  посмотрел  в  глаза  Хиссуне  своим  холодным,
проницательным,  всевидящим  взглядом,  который  затем  смягчился,   будто
подернулся пеленой; главный представитель  вдруг  превратился  в  усталого
старика в конце долгого утомительного дня. Хорнкаст развернулся и медленно
пошел к ожидавшему их флотеру. - Идемте, - сказал он. - Уже поздно,  принц
Хиссуне.
     Да, поздно, но Хиссуне никак не мог уснуть. Я видел Понтифекса, думал
он вновь и вновь. Я видел Понтифекса. Он проворочался всю  ночь,  и  перед
его мысленным взором все время стоял дряхлый Тиверас; даже во сне образ не
угас, а стал еще ярче: Понтифекс на троне в стеклянной сфере. Понтифекс  в
самом деле плакал? А если так, то кого он оплакивал?
     На  следующий  день  Хиссуне  в  сопровождении  официального  эскорта
совершил поездку вверх, во внешнее кольцо Лабиринта,  во  Двор  Гваделумы,
туда, где прожил столько лет в маленькой убогой квартирке.
     Эльсинома пыталась отговорить его от этого, неверного, на ее  взгляд,
поступка; она утверждала, что принцу Замка не подобает приезжать  в  столь
захудалый район, как Двор Гваделумы, даже для  того,  чтобы  повидаться  с
собственной матерью. Но Хиссуне просто отмахнулся от ее возражений.
     - Я приеду к тебе, - заявил он, - а не ты ко мне, мама.
     Прошедшие годы не слишком отразились на ней. Если она  и  изменилась,
то в лучшую сторону: она  выглядела  сильнее,  выше,  энергичней.  Но  ему
показалось, что в ней появилась какая-то незнакомая усталость. Он протянул
руки ей навстречу, но она испуганно отпрянула, будто  не  признала  в  нем
своего сына.
     - Матушка? Ты не узнаешь меня, матушка?
     - Хотелось бы думать, что узнаю.
     - Я не стал другим, мама.
     - То, как ты держишься... твой взгляд... одежды на тебе...
     - Я остался Хиссуне.
     - Принцем-регентом Хиссуне. А говоришь, что не стал другим.
     - Теперь все другое, матушка. Но кое-что остается неизменным.  -  Ему
почудилось, будто при этих словах она  смягчилась,  немного  расслабилась,
как бы восприняв его. Он шагнул к ней и обнял.
     Она отступила назад:
     - Что будет с миром, Хиссуне? Мы слышим такие ужасные вести! Говорят,
голодают целые провинции. Новые Короналы провозглашают сами себя.  А  Лорд
Валентин... где Лорд  Валентин?  Мы  здесь  знаем  так  мало  о  том,  что
происходит снаружи. Что будет с миром, Хиссуне?
     Хиссуне покачал головой.
     - Все в руках Дивин, матушка. Но могу тебе сказать одно: если  вообще
существует возможность спасти мир от катастрофы, мы его спасем.
     - Меня просто в дрожь бросает, когда я слышу, что ты  говоришь  "мы".
Иногда во сне я  вижу  тебя  на  Замковой  Горе  среди  высоких  лордов  и
принцев... я вижу, что они смотрят на тебя, спрашивают твоего  совета.  Но
неужели это может быть правдой? Я начинаю кое-что понимать - знаешь,  Леди
часто приходит ко мне во сне, - но все равно, мне столько  надо  понять...
столько усвоить...
     - Ты говоришь, Леди часто навещает тебя?
     - Иногда по два-три раза  в  неделю.  Она  оказывает  мне  величайшую
честь. Хотя и для беспокойства есть повод: я  вижу,  какая  она  уставшая,
какая  тяжесть  гнетет  ее  душу.  Она  приходит,  чтобы  помочь  мне,  ты
понимаешь, но иногда я чувствую, что это я должна ей  помочь,  что  должна
поделиться с ней своей силой, дать ей опереться на меня...
     - Ты поможешь ей, мама.
     - Что ты разумеешь, Хиссуне?
     Он  долго  не  отвечал,  обвел  взглядом  находившиеся  в   уродливой
маленькой комнатенке старые, знакомые с детства, вещи,  рваные  занавески,
потертую мебель, подумал об апартаментах, в которых  провел  ночь,  и  тех
роскошных помещениях, которые занимал на Замковой Горе.
     - Ты здесь долго не останешься, матушка.
     - А куда же я денусь?
     Снова помолчав, он проговорил:
     - Думаю, что меня изберут Короналом, мама. А после того тебе придется
отправиться на Остров и взять на  себя  новую,  тяжелую  задачу.  Ты  меня
понимаешь?
     - Конечно.
     - А ты готова, матушка?
     - Я выполню свой долг, - сказала она, улыбнулась и покачала  головой,
будто  не  веря  происходящему.  Но  потом  стряхнула  с  себя  неверие  и
потянулась к сыну, чтобы обнять его.



                                    9

     - Пусть теперь прозвучит Слово, - сказал Фараатаа.
     Наступил Час  Огня,  полуденный  час,  и  солнце  стояло  высоко  над
Пьюрифайном. Сегодня не будет дождя: дождь недопустим,  поскольку  сегодня
должно прозвучать Слово, а это должно свершиться под безоблачным небом.
     Он стоял на высоком плетеном помосте, глядя вдоль широкой  просеки  в
джунглях, проделанной его последователями. Вырублены тысячи  деревьев,  на
теле земли появился огромный  рубец.  На  обширном  открытом  пространстве
везде, куда только достигал взгляд фараатаа, располагались плечо  к  плечу
его воины. По обеим сторонам  от  него  возвышались  крутые  пирамидальные
силуэты новых храмов, почти таких же высоких, как его помост, сложенных из
бревен согласно древним традициям; на вершине каждого из  них  развевалось
красное с желтым знамя искупления. То был Новый  Велалисер,  основанный  в
джунглях. В  следующем  году  Фараатаа  решил  провести  обряды  во  вновь
освященном подлинном Велалисере, за морем.
     Сейчас он исполнил Пять Изменений, легко и невозмутимо  перетекая  из
формы  в  форму:  Красная  Женщина,  Слепой  Великан,  Человек  Без  Кожи,
Последний  Король,  причем  каждое  видоизменение  сопровождалось  шипящим
возгласом  тех,  кто  наблюдал  за  ним,  а  когда   он   произвел   пятое
видоизменение и предстал в виде Грядущего Принца, выкрики достигли апогея.
Они выкрикивали его имя с нарастающей силой:
     - Фараатаа! Фараатаа! ФАРААТАА!
     - Я - Принц Грядущий и Король Сущий! -  воскликнул  он  так  же,  как
часто кричал во сне.
     И все откликнулись:
     - Хвала Принцу Грядущему и Королю Сущему!
     И он произнес: