ком Престимиона во втором колене со стороны матери и как правитель отдаленного континента Зимроэля подчинялся только понтифексу и короналю Маджипура. Все знали, что корональ его, мягко говоря, не жаловал. Многие другие, впрочем, тоже. Но Самбайл обладал слишком большой силой и властью, чтобы его можно было проигнорировать.
     - А почему же добрый Корсибар возражает против начала Игр? - спросил Дантирия Самбайл, все так же обращаясь исключительно к короналю. - Я-то был уверен, что он больше всех обрадуется им. - В обманчиво поэтических глазах внезапно вспыхнул ядовитый огонек. - А не в том ли все дело, что предложение исходит от принца Престимиона?
     Даже лорд Конфалюм на мгновение онемел от смелости этого замечания.
     Что и говорить, в последнее время между Корсибаром и Престимионом возникла глубоко скрытая, невысказанная неприязнь. Корсибар был единственным сыном короналя, обладал врожденным благородством и повсюду пользовался уважением и любовью. Однако древняя традиция запрещала ему наследовать трон отца. Престимион был гораздо ниже по происхождению и не отличался столь притягательной внешностью, но, по всей вероятности, нынешний корональ намеревался назвать его своим преемником. Кое-кто втайне сожалел о конституционных нормах, которые не дозволяли Корсибару занять трон короналя сразу же после того, как отец освободит его, однако вслух об этом не говорилось, особенно в присутствии самих Корсибара и Престимиона. И уж, конечно, ни словом, ни намеком об этом ни разу не обмолвился лорд Конфалюм.
     - Можно ли мне сказать, мой лорд? - негромко произнес Престимион, хранивший молчание с того момента, как вошел в зал.
     Конфалюм в рассеянности лениво махнул рукой, давая согласие.
     Изящно сложенный, невысокого роста принц обладал, однако, неординарной физической силой. Его тускло-золотистые волосы против моды того времени были коротко острижены, а глаза яркого зеленовато-голубого цвета смотрели остро и пристально. Они казались слишком близко посаженными - возможно, виной тому залегшие под ними глубокие тени. На бледном и узком лице слабо выделялись тонкие губы.
     Из-за своего маленького роста Престимион едва ли был заметной фигурой в собрании принцев Замковой горы. Но этот недостаток он с лихвой восполнял проворством, силой мышц, врожденной проницательностью и энергией. Ни в детстве, ни даже потом, когда он стал уже молодым мужчиной, никто не рискнул бы предсказать ему выдающееся будущее, и тем не менее постепенно, особенно в последние годы, он выдвинулся на самые первые позиции при дворе короналя. К настоящему времени всем обитателям Замка и его окрестностей Престимион был известен как избранник короналя, хотя информация эта была, конечно, неофициальной, ибо, пока жив понтифекс, лорд Конфалюм не имел права формально назвать своего преемника.
     Принц холодным кивком подтвердил, что заметил разрешение короналя говорить. Бестактные, если не скандально провокационные, слова его родственника из Ни-мойи, казалось, вовсе не задели Престимиона. Но, глядя со стороны, можно было подумать, что его вообще мало что задевает. Он всегда производил впечатление человека крайне рассудочного и вроде бы не предпринимал никаких действий без серьезного обдумывания и расчета. Даже в моменты импульсивных вспышек Престимиона - а такие случались нередко - у тех, кто был их свидетелем, частенько возникали подозрения, что эти эмоциональные взрывы тоже соответствующим образом подготовлены.
     Спокойно улыбнувшись Корсибару, затем прокуратору, Престимион, не обращаясь ни к кому конкретно, заговорил:
     - Что в конечном счете мы празднуем в ходе Игр, которые традиционно устраиваются по случаю смерти понтифекса? Да, несомненно, завершение жизни великого монарха. Но также и начало нового правления, переход выдающегося короналя на еще более высокий уровень власти - к понтифексату - и выбор одного из принцев царства в качестве всемирного правителя-венценосца. Один цикл завершается, другой начинается. Поэтому Игры должны иметь двойную цель: приветствовать вступление на соответствующие престолы новых монархов, да, но также и почтить того, кто оставляет нас. И потому я считаю вполне допустимым, достойным и естественным начать Игры при живом Пранкипине. Поступая так, мы словно перебрасываем мост между старым и новым правлением.
     Он умолк, и в зале воцарилась тишина, которая, правда, почти сразу же была нарушена громкими рукоплесканиями. Конечно же, это Дантирия Самбайл.
     - Браво, кузен Малдемар! Браво! Блестящая аргументация! Я голосую за немедленное начало Игр! А что может сказать на это придирчивый Корсибар?
     Корсибар, в темных глазах которого тлел лишь частично подавленный гнев, раздраженно взглянул на прокуратора.
     - Я с удовольствием начну Игры сегодня же, если так решит большинство, - ответил он напряженным голосом. - И ничего против них не имею. Я лишь поднял вопрос об уместности такого поступка. О непристойной поспешности, если хотите.
     - И на этот вопрос блестяще ответил принц Престимион, - сказал герцог Олджеббин Стойензарский. - Да будет так. Я предлагаю изменить формулировку, мой лорд, и объявить Игры обитателей Лабиринта не похоронными, но Играми, проводимыми в честь нашего возлюбленного понтифекса.
     - Согласен, - ответил Корсибар.
     - Есть ли у кого-нибудь возражения? - обратился к присутствующим лорд Конфалюм. - Нет? Отлично. Быть по сему. Что ж, господа, начинайте готовиться к тому, что мы назовем Понтифексальными играми. Древними и традиционными Понтифексальными играми. Во имя Божества, кому же придет в голову, что ничего подобного прежде не бывало? С тех пор как почил предыдущий понтифекс, минуло сорок с лишним лет, и сейчас едва ли кто-нибудь вспомнит, как на самом деле все должно происходить. Ну, а даже если и вспомнит, вряд ли посмеет высказаться - не так ли? - Корональ широко улыбнулся и обвел взглядом по очереди всех присутствовавших в зале; лишь когда он дошел до Дантирии Самбайла, тепла в его улыбке несколько поубавилось. Затем он повернулся, собираясь уйти, и все расступились, освобождая ему проход к двери. Уже на пороге Конфалюм обернулся к сыну: - Корсибар, если не возражаешь, я желал бы видеть тебя через десять минут в моих покоях.

2

     Сообщения о критическом состоянии здоровья понтифекса разлетелись по необъятным просторам Маджипура, от города к городу, от берега до берега - от Пятидесяти Городов Замковой горы по всему широко раскинувшемуся Алханроэлю, через Внутреннее море к Острову Сна, откуда возлюбленная Повелительница Снов рассылала повсюду свои умиротворяющие сновидения, дальше на запад, в гигантские города Зимроэля, вниз, в жаркую зону и раскаленные сухие пустыни южного континента - Сувраэля. "Понтифекс умирает! Понтифекс умирает!" И вряд ли среди неисчислимых миллиардов обитателей Маджипура нашелся хоть один, кто вовсе не испытывал беспокойства, думая о последствиях этой кончины. Ведь считанные единицы способны были припомнить то время, когда Пранкипин еще не занимал один из двух тронов Маджипура. И кто знает, в какую сторону изменится жизнь, когда его не станет?
     Весь континент замер в ожидании, опасаясь разрушения сложившихся иерархий, крушения порядка, возникновения хаоса. Смена правителей происходила в последний раз так давно, что люди забыли, насколько сильны освященные традицией уложения. Казалось, что, как только старый император покинет этот мир, возможным станет все, что угодно; а потому жители планеты боялись худшего - ужасных перемен, которые охватят и землю, и море, и отдаленные небеса.
     Однако повсюду стояли наготове когорты волшебников и магов, чтобы вести за собой людей в этот трудный период. Время понтифекса Пранкипина было на Маджипуре эпохой расцвета и широкого распространения колдовства.
     Давным-давно, когда высокий красавец молодой герцог Пранкипин Халанкский стал короналем, никто не мог даже предположить, что именно по его воле мир буквально заполонят волшебники и чародеи.
     Оккультные знания всегда представляли собой существенный элемент в жизни Маджипура, особенно в области толкования сновидений. Но до прихода к власти Пранкипина тайные искусства, такие, например, как умение, лежа рядом с человеком, жаждущим узнать скрытый смысл своего сна, погрузиться в его "я" и дать верное истолкование, были принадлежностью только низших слоев общества - бесчисленных масс рыбаков и ткачей, сборщиков хвороста и красильщиков, тележных мастеров и гончаров, кузнецов и колбасников, брадобреев и мясников, акробатов и жонглеров, лодочников и торговцев вяленым мясом морских драконов...
     В этой среде издавна процветали любопытные культы - странные верования, зачастую исполненные дикости и насилия и обращенные к силам, которые находились вне пределов понимания простых смертных. Сторонники такого рода культов имели собственных пророков и шаманов, собственные амулеты и талисманы, устраивали собственные празднества, ритуалы и шествия. Те же, кто принадлежал к более высоким сферам общества - торговцы, промышленники и тем более представители аристократии - не усматривали в древних религиях никакого серьезного вреда. Возможно, считали они, бедняки, уверовавшие в эти бредни, способны извлечь из них даже какую-то пользу для себя. С другой стороны, мало кто из представителей высшего общества осмелился бы сознаться в своей хоть какой-либо причастности к "фантазиям и суевериям" низших классов.
     Но просвещенная политика короналя лорда Пранкипина позволила Маджипуру вступить в великолепный золотой век экономического процветания, благодаря которому благосостояние всех слоев общества заметно возросло. А вслед за приобретением богатства часто приходит чувство неуверенности, опасение утратить достигнутое. Такие чувства в свою очередь порождают тоску по новой сверхъестественной защите. Ощущение собственного благосостояния вызывает стремление к повышенному самооправданию, ненависть к прозе жизни и жажду новизны.
     Но наступившему на Маджипуре процветанию сопутствовала не только доверчивая готовность воспринять новые религии, но также и жадность, непорядочность, лень, жестокость, распущенность, дикая невоздержанность, пристрастие к роскоши и множество подобных человеческих недостатков, большая часть которых была доселе практически не известна обитателям планеты. И эти новообретения также оказали заметное влияние на перемены, произошедшие в обществе Маджипура.
     Одним из таких изменений оказалось распространение среди имущих классов оккультных течений, созданных нечеловеческими расами вруунов и су-сухирисов, которые прибыли на Маджипур как раз во время понтифексата лорда Пранкипина. Эти народы давно и активно практиковались в искусствах гадания и предсказания будущего, и благодаря хитрости их волшебников и загадочным устройствам, которые они создавали, люди, стремившиеся познать чудеса, видели не только внешний облик предстоящих событий, но еще и огромное множество иных диковин: горгон и кокатрис, саламандр и крылатых змей, покрытых перьями василисков, которые, шипя, плевались струйками пламени; люди получили возможность заглядывать сквозь полные темного дыма пропасти и двери из белого огня в иные вселенные и владения богов, полубогов и демонов. Возможно, так лишь казалось тем, кто верил своим глазам, поскольку было и немало скептиков, утверждавших, что это просто-напросто мошенничество, ловкость рук и прискорбные заблуждения. Правда, количество ироничных наблюдателей неуклонно сокращалось.
     Амулеты и талисманы носили все и повсюду, везде пахло фимиамом, огромным спросом пользовались мази, которыми натирали дверные косяки и пороги для защиты от сил зла. Среди нуворишей стало модным консультироваться с предсказателями по поводу ведения дел и вложения капиталов. А позднее наиболее респектабельные из новых культов и мистических учений получили одобрение и более высокородных и образованных людей. Аристократки, а потом и аристократы начали нанимать личных астрологов и предсказателей, и в конце концов сам лорд Пранкипин дал формальное благословение многим из такого рода экзотических увлечений. Все больше и больше времени проводил он в обществе магов, кудесников, прорицателей и прочих знатоков эзотерических искусств. Мудрость обширного штата волшебников при его дворе находила постоянное применение в государственных делах.
     К тому времени, когда Пранкипин унаследовал титул понтифекса и переселился в Лабиринт, а Конфалюм принял от него звание короналя, такое положение вещей укоренилось настолько глубоко, что изменить его было практически невозможно. Ни один из ближайших советников нового правителя не мог сказать, почему лорд Конфалюм на первых порах поддерживал оккультные дисциплины, - следовал ли он своим внутренним убеждениям или же просто желал сохранить статус-кво. Но со временем он стал столь же искренним защитником философий магии, каким прежде был Пранкипин. Ну а поскольку и понтифекс и корональ оказались едины в этом вопросе, колдовство получило на Маджипуре широчайшее распространение.
     И потому в это смутное время множество последователей тех темных искусств, которые еще недавно воспринимались лишь как странные и курьезные, предлагали не менее странные и курьезные утешения миллионам и даже миллиардам испуганных обывателей, в чьих душах поселилось глубокое беспокойство по поводу предстоящих перемен.

***

     В Сайсивондэйле, деловом и торговом центре, через который проходили все караваны, направлявшиеся из западной части Алханроэля в процветающие города Замковой горы, происходила Мистерия Зрящих - обряд, призванный обратить вспять злобных демонов, которые - таково было всеобщее убеждение - непременно должны были вырваться на волю в момент кончины понтифекса.
     Расположенный посреди обширной равнины Сайсивондэйл посещали не ради архитектурных достопримечательностей и изысканных городских пейзажей. Двигаясь от него в любом направлении, можно было преодолеть тысячу миль и не встретить ничего, кроме сухой, пыльной, безжизненной степи. Совершенно плоский унылый город в самом сердце плоских унылых земель. Единственное достоинство Сайсивондэйла состояло в том, что к нему сходилось более десятка крупнейших дорог континента.
     Широкие тракты, во всех направлениях пересекавшие лишенный жизненных красок ландшафт, скрещивались здесь, словно спицы гигантского колеса. Один шел из большого портового города Алаизора на запад, три протянулись с севера, еще три - с юга; не менее пяти трактов связывали Сайсивондэйл с грандиозной Замковой горой, возвышавшейся далеко на востоке. Бульвары и проспекты Сайсивондэйла были проложены в форме концентрических окружностей, что позволяло без труда попасть с каждой из радиальных дорог на любую другую. А все улицы, соединявшие между собой кольца проспектов, представляли собой ряды похожих, как близнецы, девятиэтажных складских помещений с плоскими крышами, в которых хранились товары, предназначенные для доставки в различные провинции континента.
     Внешний облик этого непривлекательного, но игравшего важную роль в экономике планеты города полностью соответствовал его функциям. Расположенный в той области Алханроэля, где почти не бывало дождей, - лишь в течение двух зимних месяцев выпадало немного моросящих осадков - Сайсивондэйл был лишен величественных, прекрасных и причудливо оформленных садов, составлявших отличительную черту едва ли не всех городов Маджипура. Однообразие его широких, пустых и пыльных улиц, на которые, не мигая, взирал золотисто-зеленый глаз солнца, лишь кое-где оживляли неприхотливые колючие кустарники да высаженные длинными редкими рядами по обеим сторонам деревья; приземистые пузатые камагандовые пальмы, бессильно свешивающие свои серовато-сиреневые ветви, неприветливые кусты лумма-лумма, похожие на валуны с листьями (они росли чрезвычайно медленно, словно на самом деле были вырезаны из камня), остроконечные гараведы, которые цветут лишь раз в сто лет, устремляя к небу свой единственный зловеще-черный конусообразный цветок, высотой в три человеческих роста.
     Словом, Сайсивондэйл не отличался прелестью. Но в нем зародился культ Зрящих, а процессии, которые устраивали Зрящие во время своих мистерий, хотя бы на непродолжительное время приносили на серые улицы города не свойственную им красоту.
     Вот и сейчас они с танцами и песнопениями шествовали вдоль бесконечных и однообразных рядов складских построек, обрамлявших Большой Алаизорский бульвар. Во главе процессии бежала многочисленная группа молодых женщин в белоснежных одеждах; они на бегу мели мостовую халатинговыми ветками, усыпанными великолепными темно-алыми и золотыми цветами - их за баснословную цену доставляли с Замковой горы. Следом за ними танцующей походкой выступали юноши в куртках-безрукавках, расшитых сверкающими осколками зеркал; они умащивали улицы бальзамами и благовонными мазями. Потом стройными рядами шли коренастые певцы, тянувшие под аккомпанемент пронзительных звуков труб и флейт одну и ту же фразу: "Дорогу святыням! Дорогу! Дорогу!"
     За ними в гордом одиночестве шествовала устрашающе гигантская женщина в алых башмаках с толстенными подошвами. Она держала обеими руками огромный двуглавый посох, то и дело вздымая его над головой. К широким плечам великанши были прикреплены два больших темных крыла - они мерно взлетали и опускались в такт резким ударам барабанов, которые несли двое барабанщиков в масках, выступавшие сзади на почтительном расстоянии. Следом за этой группой по шестеро-семеро в ряд шли посвященные культа, чьи лица скрывались под черной вуалью. Головы как мужчин, так и женщин были тщательно выбриты и покрыты для блеска особой мазью, а потому возвышавшиеся над скрученными вуалями макушки походили на глыбы полированного мрамора.
     Посвященные, шедшие в первом ряду, несли семь предметов, которые Зрящие относили к числу своих главных святынь и выставляли на публичное обозрение только в наиболее важных и торжественных случаях. Один держал над головой украшенный чудесной резьбой каменный светильник диковинной формы, из которого с устрашающим рокотом вздымались высокие языки желтого пламени; второй нес пальмовую ветвь, оплетенную изящно сделанными золотыми змейками с широко раскрытыми ртами; рядом плыло в воздухе огромное изваяние раскрытой человеческой длани, средний палец которой был неестественным и угрожающим образом выгнут назад; четвертый посвященный нес серебряный сосуд в форме женских грудей, из которых на мостовую изливалась неиссякаемая струя дымящегося благоуханного млека; пятый держал огромное деревянное опахало и размахивал им с такой энергией, что толпившиеся по сторонам улиц зеваки в испуге отшатывались. Шестой тащил изображение маленького пухлотелого божества с лишенным черт лицом, а седьмой брел, согнувшись под тяжестью мужского полового органа чудовищной величины, вырезанного из цельного куска искривленного пурпурного дерева.
     - Воззрите и поклонитесь! - взывали участники шествия.
     - Мы зрим! Мы зрим! - отвечали им из толпы зрителей.
     Следом двигались новые танцоры, но эти уже пребывали в состоянии безумного горячечного экстаза. Они метались по всей ширине улицы из стороны в сторону, как будто с тротуаров их хлестали жгучие огненные бичи, и испускали короткие нечленораздельные вопли, напоминавшие визг обезумевших животных. Когда они прошли, появилась пара угрюмых величавых скандаров; осторожно ступая, они несли на крепком деревянном шесте Ковчег Мистерий, где, как говорили, хранились наиболее почитаемые и ценные реликвии, которые не должны открываться человеческому взору вплоть до самого конца времен.
     И наконец, в великолепной сверкающей колеснице черного дерева, сплошь инкрустированного серебром, явилась устрашающая фигура верховного жреца, Провозвестника Мистерий - обнаженного мужчины феноменального роста, костлявое тело которого было окрашено наполовину в черный, наполовину в золотой цвет. Лицо его скрывалось под маской, а голову венчало резное изваяние ужасной собачьей морды с желтыми глазами, широко раскрытой пастью и стоящими торчком острыми ушами. В одной руке Провозвестник Мистерий держал тонкий жезл, обвитый золотыми