дикость  настолько  глубоко,  что  нигде  не  осталось   следа
цивилизации, он поставил хижину возле быстрой темной реки; к тому  времени
прошло три года, как он покинул Замковую Гору.  Всю  поездку  он  держался
особняком, заговаривая с другими только  по  необходимости,  и  совсем  не
писал.
   Здесь он почувствовал, что  постепенно  начинает  излечиваться.  Все  в
окружающем мире казалось незнакомым и удивительным. На Замковой Горе с  ее
управляемым климатом царила  бесконечная  весенняя  свежесть,  воздух  был
чистым и сухим, и дожди шли по заранее составленному расписанию. Теперь же
он находился в туманном и сыром дождливом лесу с  губчатой  и  плодородной
почвой, где деревья росли в такой хаотичной путанице, какой он  не  мог  и
представить, стоя  у  Толингарского  Барьера.  Он  носил  минимум  одежды,
методом проб и ошибок познавал, какие плоды, ягоды и  коренья  пригодны  в
пищу, придумал плетеную запруду, облегчившую  ловлю  гибких  красных  рыб.
Часами бродил он по густым джунглям, смакуя не только  необычную  красоту,
но и радость самих прогулок, и часто пел громким срывающимся голосом, чего
никогда не делал на Замковой Горе. Иногда он начинал было готовить холсты,
но убирал их, так и не прикоснувшись; сочинял  поэму  с  прочувствованными
словами и пел ее стройным высоким  деревьям,  опутанным  лианами.  Правда,
время от времени ему хотелось  узнать,  что  происходит  при  дворе  Лорда
Трэйма и не нанял ли Коронал другого живописца украшать беседку, но  такие
мысли приходили нечасто.
   Нисмайл утратил счет времени.  Минуло  четыре,  пять,  возможно,  шесть
недель - он не мог сказать точно, прежде чем он увидел первого метаморфа.
   Встреча произошла на болотистой лужайке в двух милях вверх по  реке  от
его хижины. Нисмайл бродил там,  собирая  алые  сочные  луковицы  земляных
лилий, которые, как он недавно узнал, если  их  размять  и  запечь,  очень
вкусны. Росли они глубоко, и он выкапывал их руками, извозившись  в  земле
до плеч. Вытаскивая пригоршню луковиц, он поднял грязное  лицо  и  заметил
спокойно стоявшую фигуру ярдах в десяти.
   Он никогда прежде не видел метаморфов. Уроженцы Маджипура были  навечно
изгнаны со столичного континента Алханроеля, где провел свои детские  годы
Нисмайл. Но он знал, как они выглядели,  и  узнал  это  высокое,  хрупкое,
желтокожее существо, остролицее, с косящими внутрь глазами,  еле  заметным
носом и волокнистыми волосами бледно-зеленого оттенка.  На  метаморфе  был
лишь кожаный пояс с коротким острым кинжалом из  какого-то  отшлифованного
черного дерева.  С  жутким  достоинством  метаморф  стоял,  балансируя  на
длинной хрупкой ноге, обернув вокруг нее другую. Он  выглядел  зловещим  и
мягким одновременно, угрожающим  и  смешным.  Подумав,  Нисмайл  решил  не
беспокоиться.
   - Привет, - сказал он. - А я луковицы собираю.
   Метаморф не ответил.
   - Я Терион Нисмайл, бывший художник Замковой Горы. У  меня  тут  хижина
ниже по реке.
   Так  же  молча  метаморф  продолжал  смотреть  на  него,  по  лицу  его
промелькнуло  странное  выражение.  Затем  он  повернулся  и  скользнул  в
джунгли, почти мгновенно растворившись в них.
   Пожав плечами, Нисмайл продолжал выкапывать луковицы. Недели через  две
он встретил второго метаморфа пили, может, того же  самого,  на  этот  раз
когда сдирал кору с лианы, делая канат для ловушки на билантона.  Метаморф
безмолвно, как призрак, возник перед Нисмайлом и принялся созерцать его  в
том же положении, что и в прошлый раз. Нисмайл опять попытался вовлечь его
в разговор, но, как и тогда, ничего не вышло, и загадочное существо  вновь
исчезло в лесу.
   - Подожди! - позвал Нисмайл. - Я хочу поговорить с тобой, я... - Но  он
уже остался один.
   Несколько дней спустя, собирая дрова для костра, он снова почувствовал,
что его пристально разглядывают сразу заговорил:
   - Я поймал билантона и испек его. Мяса больше, чем  мне  нужно.  Может,
разделишь со мной обед?
   Метаморф улыбнулся, вернее, на лице его мелькнуло что-то вроде  улыбки,
и,  словно  отвечая,  вдруг  превратился  в  зеркальное  отражение  самого
Нисмайла, коренастого и мускулистого, с черными глазами и темными волосами
до плеч.  Нисмайл  заморгал,  задрожав,  потом,  узнав,  улыбнулся,  решив
принять все это как некую форму разговора, и сказал:
   - Поразительно! Ни разу еще не видел. Идем,  часа  через  полтора  мясо
будет готово, а мы пока поболтаем. Ты понимаешь наш язык! Или нет? -  Было
очень необычно разговаривать со своим двойником. - Тут  где-то  неподалеку
ваше селение? Пойдем  к  хижине,  посидим  у  костра.  У  тебя  нет  вина?
Единственное, чего мне недостает, так  это  доброго  крепкого  вина  вроде
того, что делают в Майдемаре. Ну скажи же хоть что-нибудь! -  Но  метаморф
ответил лишь гримасой (возможно, означавшей  усмешку),  исказившей  второе
лицо  Нисмайла,  превратив  его  в  нечто  неприятное  и  странное,  затем
мгновенно вернулся в  свой  естественный  облик  и  неторопливой  плывущей
походкой удалился.
   Нисмайл надеялся, что он вернется с фляжкой вина, но в тот день  больше
его не видел. Любопытные существа, подумал он. Может, их  рассердило,  что
он поставил хижину на чужой территории, или они держат его под надзором из
боязни, что он является авангардом человеческих переселенцев? Странно,  но
он совсем не боялся за себя,  хотя  в  большинстве  своем  метаморфы  были
недоброжелательны к чужим. Часто рассказывали о их набегах на приграничные
поселения людей, о том, что народ Изменяющих Форму таил ненависть  к  тем,
кто захватил их мир, лишив хозяев законных прав  на  планету  и  загнав  в
джунгли. Но Нисмайл  знал  себя  как  человека  доброй  воли,  никогда  не
причинявшего вреда  другим,  желавшего,  чтобы  его  оставили  в  покое  и
позволили жить своей жизнью, и сейчас он надеялся, что какие-то неуловимые
чувства дадут понять метаморфам, что он им не враг. Он хотел подружиться с
ними, мечтал о дружеской беседе и хотел поделиться своими мыслями  с  этим
необычным народом. Он мог бы даже написать кого-нибудь из них. Позднее  он
снова подумал о возвращении к искусству  и  испытал  необычайный  душевный
подъем. Несомненно, он отличался  сейчас  от  того  несчастного  человека,
каким был на Замковой Горе,  и  отличие  это  само  по  себе  должно  было
сказаться на его  творчестве.  В  течение  нескольких  следующих  дней  он
репетировал речь, которую составил, чтобы завоевать доверие метаморфов. Со
временем, рассуждал он, они могли бы стать друзьями, беседовать.
   Однако проходили дни, а он не видел ни одного метаморфа. Нисмайл бродил
по лесу, не встречая  никого.  И,  наконец,  решил,  что  слишком  торопил
события и спугнул их. Это его расстроило.
   Однажды в сырой и теплый день через несколько недель после того, как  в
последний раз видел метаморфа, он купался в  холодном  и  глубоком  пруду,
образованном валунами в полумиле ниже  хижины,  и  вдруг  заметил  бледную
стройную фигуру, быстро пробирающуюся сквозь  густые  заросли  синелистого
кустарника на берегу. Он выскочил из воды.
   - Подожди! - закричал он. - Пожалуйста... не бойся!.. Не уходи!..
   Фигура исчезла, но Нисмайл, бешено продираясь  сквозь  подлесок,  через
несколько минут снова увидел ее у гигантского дерева с красной корой.
   Пораженный, Нисмайл замер - это был человек, женщина. Стройная, юная  и
нагая.  С  густыми  каштановыми  волосами,  узенькими  плечами,  небольшой
высокой грудью и яркими глазами, она, казалось, совершенно не боялась его,
лесовика,  который  слишком  очевидно  наслаждался  неожиданной   радостью
встречи.
   Пока он собирался с мыслями, она неторопливо оглядела его и сказала  со
смехом:
   - Какой ты исцарапанный! Разве ты не умеешь бегать по лесу?
   - Я не хотел, чтобы ты ушла.
   - Ну, далеко я бы не ушла... Знаешь, я долго за тобой следила, пока  ты
меня заметил. Ты из хижины, правильно?
   - Да-а, а ты! Где ты живешь?
   - Здесь и там, повсюду, - прозвучал мелодичный ответ.
   Он  изумленно  смотрел  на  нее.  Красота  ее  восхитила,   бесстыдство
потрясло. Откуда она взялась! Что делает одна обнаженная  девушка  в  этих
дебрях!
   Девушка!
   Конечно же, понял вдруг он с внезапной горечью ребенка,  жаждавшего  во
сне сокровища, обретшего его и проснувшегося. Вспомнив, как легко метаморф
стал его отражением, Нисмайл  понял,  что  это  просто  какая-то  шалость,
маскарад. Он пристально изучал ее,  выискивая  признаки  метаморфа:  следы
желтоватой кожи, острые выпирающие скулы,  косящие  глаза.  Он  искал  эти
следы на бесстыдно-веселом лице,  но  тщетно  -  во  всех  отношениях  она
выглядела человеком. И тем не менее... поскольку встретить  здесь  кого-то
из соплеменников было просто  невероятно,  а  пьюривара  вполне  возможно,
то...
   Он не хотел верить в это и решил доверчиво принять  возможный  обман  в
надежде со временем действительно поверить в свое счастье.
   - Как тебя зовут? - спросил он.
   - Серайс. А тебя?
   - Нисмайл. Где ты живешь?
   - В лесу.
   - Значит, тут недалеко поселок?
   Девушка дернула плечом.
   - Я живу одна. - Она подошла к нему - он  чувствовал,  как  напрягаются
его мускулы по мере ее приближения  -  и  легонько  коснулась  порезов  от
ветвей на его руках и груди. - Больно?
   - Начинает болеть. Я их промою.
   - Да, пожалуй. Давай вернемся к запруде. Я знаю тропку получше той,  по
которой ты мчался сломя голову. Иди за мной.
   Она отошла в сторону и раздвинула  густые  заросли  папоротник,  открыв
узкую, но хорошо утоптанную тропинку. Девушка грациозно рванулась  вперед,
и он побежал следом, восхищаясь легкостью ее движений, игрой мышц спины  и
ягодиц. Он нырнул в  воду  секундой  позже  ее,  взметнув  фонтаны  брызг.
Холодная вода успокоила саднящие царапины. Когда они вышли  из  воды,  его
властно потянуло привлечь ее к  себе  и  обнять,  но  он  не  посмел.  Они
растянулись на поросшем  мхом  берегу.  В  глазах  ее  сверкало  озорство,
недоброе озорство.
   - Моя хижина недалеко, - сказал он. - Я знаю.
   - Не хочешь заглянуть туда?
   - В другой раз, Нисмайл.
   - Хорошо, в другой так в другой.
   - Откуда ты? - поинтересовалась она.
   - Я родился на Замковой Горе  -  знаешь,  где  это?  И  был  придворным
живописцем Коронала, но не обычным. Я пишу душой. Понимаешь, это... как бы
переносить картину  на  холст  душой...  Я  могу  показать.  Я  смотрю  на
что-нибудь   внутренним   взором,   охватываю   суть   увиденного    своим
подсознанием, затем впадаю в транс, почти засыпаю, преобразую увиденное во
что-то свое и переношу на холст. - Он помолчал. - Это лучше видеть.
   Она, кажется, почти не слушала его.
   - Ты хочешь ко мне прикоснуться, Нисмайл?
   - Да. Очень...
   Густой и мягкий мох на ощупь напоминал толстый ковер. Она подкатилась к
нему, рука его нависла над ее телом, и тут он заколебался: он был убежден,
что она метаморф и играет с ним в  какую-то  извращенную  игру  Изменяющих
Форму.  Волна  тысячелетнего  страха  и  ненависти  поднялась  в  нем:  он
страшился ее прикосновения, боялся найти ее кожу липкой и  отвратительной,
какой, по его мнению, должна быть кожа метаморфов. Еще он боялся, что  она
изменится, обернется чуждой тварью, когда будет покоиться в его  объятиях.
Глаза девушки приблизились, губы раскрылись, язычок дразняще  мелькнул  за
белыми зубами - она ждала. В ужасе он заставил свою руку лечь на ее грудь.
Кожа ее была теплой, упругой и чувственной плотью человеческой  женщины  -
насколько он мог  определить  после  стольких  лет  одиночества.  С  тихим
вскриком она прижалась к  нему.  На  один  пугающий  миг  безобразный  вид
метаморфа мелькнул  в  сознании  -  угловатый,  длиннорукий,  длинноногий,
безносый, но Нисмайл с силой отмел его прочь, приподнялся, лег и  вдавился
в ее сильное гибкое тело. Долгое-долгое время спустя они лежали бок о бок,
умиротворенные, сцепив руки и ничего не говоря. Даже  когда  пошел  легкий
грибной дождь, они не шевельнулись, позволяя быстрым острым каплям омывать
их тела. Наконец он открыл глаза  и  обнаружил,  что  она  с  любопытством
смотрит на него.
   - Я хочу нарисовать тебя, - сказал он.
   - Нет.
   - Не сейчас. Завтра. Ты придешь ко мне в хижину, и...
   - Нет.
   - Я уже несколько лет не пробовал писать. Для меня очень  важно  начать
сызнова. И я очень хочу написать тебя.
   - А я очень этого не хочу, - ответила она.
   - Пожалуйста!
   - Нет, - повторила Серайс мягко, откатилась от него и встала.  -  Рисуй
джунгли, запруду. Только не рисуй меня, Нисмайл, хорошо!
   Неторопливым жестом он дал понять, что согласен.
   - Теперь я пойду, - сказала она.
   - Скажи, где ты живешь?
   - Я уже говорила - в лесу. Почему ты задаешь такие вопросы!
   - Я не хочу терять тебя, а если ты исчезнешь,  откуда  мне  знать,  где
искать тебя?
   - Но я ведь знаю, где найти тебя,  -  засмеялась  Серайс.  -  По-моему,
этого хватит. - Ты придешь завтра ко мне в хижину, да?
   - Да.
   Он взял ее за руку и потянул к себе, но теперь уже колебалась она.  Она
так и не сказала ничего, кроме своего имени. С трудом верилось, будто она,
как и он, в одиночестве живет в джунглях и бродит по ним из прихоти, но он
сомневался, что сумеет отыскать  и  указать  ей  несоответствия  между  ее
словами и действительностью. И все-таки самое вероятное объяснение  -  она
метаморф, по непонятной причине впутавшийся в  связь  с  человеком.  Всеми
силами он сопротивлялся этой мысли, но был слишком  здравомыслящим,  чтобы
отвергнуть ее полностью. С другой стороны,  она  выглядела,  как  человек,
чувствовала, как  человек,  вела  себя,  как  человек.  Неужели  метаморфы
заходят в своих перевоплощениях столь далеко! Его тянуло  спросить  прямо,
выложить свои подозрения, но это было бы просто глупо - ясно было, что она
не ответит. И он оставил все вопросы при себе. Девушка  мягко  высвободила
руку, улыбнулась, послала ему воздушный поцелуй и,  шагнув  к  окаймляющим
тропу папоротникам, исчезла из виду.
   Весь следующий день Нисмайл прождал ее в хижине. Она не пришла,  и  это
почти не удивило его. Встреча их казалась сном, фантазией, интермедией вне
времени и пространства. Он и не надеялся увидеть ее  снова.  К  вечеру  он
достал из привезенного с собой мешка  холст  и  натянул  его,  думая,  что
сможет запечатлеть открывающийся из окна хижины вид, когда сумерки окрасят
воздух. Он долго  изучал  пейзаж,  проверяя  вертикаль  стройных  деревьев
относительно тяжелой горизонтали густых зарослей желтых ягодных кустов, но
в конце концов покачал головой  и  убрал  холст.  Ничто  в  окружающем  не
нуждалось в изображении на картине, и Нисмайл решил подняться утром  вверх
по реке за луг к более обещающей сцене, где мясистые  сочные  побеги,  как
резиновые шипы, торчали из глубоких расщелин и скал.
   Но утром нашелся предлог отложить поход, а днем  показалось,  что  идти
уже поздно. Тогда он принялся за работу в  своем  крошечном  садике,  куда
пересаживал кусты, чьи ягоды или зелень употреблял в  пищу,  и  провозился
несколько часов. После полудня молочная  мгла  окутала  лес.  Он  вошел  в
хижину, а через несколько минут в дверь постучали.
   - Я уже не надеялся, - сказал он ей.
   Лоб и брови Серайс покрывали бусинки туманной влаги.
   - Я обещала, - тихо сказала она, - и пришла.
   - Вчера, - напомнил Нисмайл.
   - Вот это - за вчерашний день,  -  она  засмеялась  и  вытащила  из-под
одежды фляжку. - Ты  любишь  вино?  Я  нашла  немного.  Пришлось,  правда,
порядочно пройти, чтобы достать его. Вчера.
   Это было молодое темное вино, щекотавшее искорками  язык.  Фляжка  была
без ярлыка, но Нисмайл решил, что это какое-то вино, не известное в Замке.
Они выпили все, причем он выпил гораздо больше девушки - она наполняла его
чашу снова и снова, - а когда вино кончилось, нетвердыми шагами вывалились
наружу и занялись любовью на холодном и  сыром  берегу  реки,  после  чего
задремали.
   В начале ночи она разбудила его и отвела в постель. Они провели на  ней
ночь, а утром она не выказала никакого желания уйти. Они сходили к запруде
и начали день с купания, потом снова занимались любовью на  толстом  ковре
из мхов, а после она провела его к древесному исполину  с  красной  корой,
где он впервые ее увидел, и показала гигантский  желтый  плод,  упавший  с
одной  из  чудовищных  ветвей.  Нисмайл  с  сомнением  оглядел  его.  Плод
раскололся,  показывая  алую  мякоть,  усеянную  большими  поблескивающими
черными зернами.
   - Двикка, - сказала девушка. - Сейчас мы добудем питье.
   Она разделась и сложила в  платье  большие  куски  плода,  которые  они
отнесли к хижине,  где  и  позавтракали.  Почти  до  полудня  они  пели  и
смеялись. На обед  они  нажарили  рыбы,  наловив  ее  в  плетеной  запруде
Нисмайла, а позже, когда лежали рука в руке, любуясь  приходом  ночи,  она
задала  тысячи  вопросов  о  его  прошлой  жизни,  о  картинах,   детстве,
путешествиях, о Замковой Горе, о пятидесяти городах, Шестиречье,  о  дворе
Коронала Лорда Трэйма, о замке Короналов и его неисчислимых залах. Вопросы
лились из нее нескончаемым потоком, новый обгонял предыдущий, пока Нисмайл
еще отвечал. Любопытство ее было неистощимо и не  давало  ему  возможности
узнать что-нибудь о ней самой, да он и сам сомневался, что она ответит.
   - Что мы будем делать завтра? - спросила она.
   Так началась их связь. В первые дни они почти ничего не делали,  только
ели, пили, купались, занимались любовью да жевали опьяняющие кусочки плода
двикки, и наконец Нисмайл  перестал  бояться,  что  она  исчезнет  так  же
внезапно, как появилась. Поток ее вопросов постепенно иссяк, но сам он так
и не решился расспросить ее.
   Он никак не мог избавиться от навязчивой мысли, будто она  метаморф,  и
за лживой ее красотой таится чужое и безобразное лицо. Мысль эта  особенно
часто поражала его, когда он ласкал прохладные и свежие бедра  или  груди.
Как ни отбрасывал он  подозрения,  они  не  покидали  его.  В  этой  части
Цимроеля не было человеческих поселений, и казалось  слишком  невероятным,
чтобы девушка - несмотря  на  все  подозрения,  она  оставалась  для  него
девушкой - избрала, подобно ему, жизнь отшельника. Гораздо более вероятно,
думал Нисмайл, что она родилась здесь, что она одна из  Изменяющих  Форму,
которые скользят подобно призракам  по  этим  сырым  джунглям.  Когда  она
засыпала, он иногда рассматривал ее  в  тусклом  лунном  свете,  отыскивая
места, где терялся человеческий облик,  но  ничего  не  мог  найти  -  она
оставалась человеком, и все равно он не мог избавиться от подозрений.
   К тому же, не в характере метаморфов было искать общества человека  или
выказывать к нему дружелюбие. Для большинства  людей  Маджипура  метаморфы
являлись призраками минувшей эпохи, нереальными и легендарными.  Для  чего
кому-то из них нарушать его уединение и  предлагать  себя  в  убедительной
подделке для любви, рьяно стараться расцветить ему день и  ласкать  ночью!
Иной раз ему мерещилось,  будто  Серайс  в  темноте  возвращается  в  свой
естественный облик и,  поднимаясь  над  ним,  спящим,  вонзает  сверкающий
кинжал в горло, мстя за преступления  его  предков.  Но  он  понимал,  что
подобные  фантазии  -  вздор.  Захоти  метаморфы  убить  его,  им  бы   не
потребовались столь запутанные способы.
   Нелепо было верить, что она метаморф, но так же нелепо было не верить в
это.
   В конце концов, отринув все сомнения, он решил вновь вернуться к своему
искусству, и в один необычайно ясный и солнечный день  вытащил  Сервис  на
скалу сочного красного цвета,  прихватив  пустой  холст.  Она  зачарованно
смотрела за его приготовлениями.
   - Ты рисуешь только сознанием? - спросила она.
   - Только им. Я фиксирую сцену в душе, преобразую и... в общем,  увидишь
сама.
   - А ничего, что я смотрю? Я ничего не испорчу?
   - Конечно, нет.
   - Но если вмешается еще чье-нибудь сознание!
   - Такого не случится, холсты настроены на меня. - Он  посмотрел  с