ил  ее  беспрестанное  ворчание  и  ругательства  в  адрес
нехристей и вероотступника, сына собачьего - Никона.
   Что касается сатанинского зелья - табака,  о  нем  он  забыл  с  того
самого дня, когда его по приказу Мордвинова посадили в клетку как  особо
опасного преступника и отправили в Иркутск. Свою посуду старица  хранила
в избе и даже прикасаться к ней не позволяла, а  чашку,  собственноручно
сделанную им для себя из бересты, обмазанной глиной,  велела  держать  у
себя в стожке, как и берестяное ведерко с водой и такой же ковшик.  Мите
казалось это даже забавным: пришел к бабке  гол  как  сокол  и  вот  уже
хозяйством понемногу стал обзаводиться,  хотя  и  удивлялся  порой,  как
мало,  оказывается,  нужно  человеку,  чтобы  обрести  покой   и   некую
уверенность в себе. А иногда испытывал даже неподдельную радость,  когда
впервые в жизни сам ощипал и разделал добытых уток.
   С первого дня Феодосия строго-настрого предупредила его, чтобы  ни  в
косм случае не оставлял посуду открытой.
   Все должно быть накрыто и обязательно с  молитвой,  чтобы  преградить
путь нечистой силе в посуду. Причем для этого  хватало  одной  или  двух
лучин или тонкой травинки. В душе Митя над этим посмеивался: уверовав  в
силу своих молитв,  Феодосия  не  слишком  себя  утруждала  и  некоторые
требования выполняла просто  для  отвода  глаз.  Так  же  чисто  условно
соблюдался и другой  обычай  -  ежедневного  омовения.  Старица  считала
недопустимым начинать день, не умывшись или не омыв руки перед молитвой,
трапезой или каким-то другим не менее важным  делом,  но  ограничивалась
зачастую тем, что изображала умывание, слегка  потерев  сухими  ладонями
лицо и руки.
   Но одного она придерживалась  неукоснительно:  за  трапезой  говорить
только о Святом Писании, а так как Митя был не слишком силен  в  "Деянии
апостолов",  о  чем  старица   любила   порассуждать,   то   предпочитал
отмалчиваться. Во время их первого совместного  обеда,  хотя  бабка  ела
свою кашу в избушке, а он свою  похлебку  за  ее  порогом,  она  сгоряча
метнула в него поленом, когда он весьма опрометчиво поинтересовался, кто
жил и том балагане, в котором лежала сейчас Маша.
   После трапезы Феодосия долго сердилась и не разговаривала  с  ним.  И
только когда он трижды побожился,  что  впредь  и  слова  не  молвит  за
столом, она сказала, что во время трапезы ангелу охраняют  обедающих,  а
он своей болтовней чуть не отпугнул их и не привлек тем самым  бесов,  у
которых нет милее занятия, чем искупаться в мисках и напустить порчу  на
человека.
   Но чуть позже она все-таки поведала Мите, что  в  балагане  проживала
старица Олимпиодора, которая отдала богу душу два года назад,  и  с  тех
пор ее более чем убогая келья пустовала.  Правда,  Феодосия  призналась,
что в прошлом году у нее жила там коза с двумя козлятами.
   - Хорошая была коза, молока много давала, но по  весне  пришел  ирбис
, а двери у балагана плохонькие,  и  сволок,  срамник,  и
козу и козлят, - сокрушалась старица, - сожрал их, ненасытная утроба,  а
потом вкруг моей кельи принялся похаживать, хвостом покручивать. Я  ведь
его, как тебя, Митрий,  видела.  Усядется  супротив  двери  и  ну  давай
намываться лапой! Только не зверь то был, а сам сатана  в  его  обличье,
глаза-то у него желтые, кошачьи, как у того ирбиса,  вот  он  в  него  и
воплотился. Даром, что ли, так креста  и  молитвы  пужался?  Осеню  его,
бывалочи, крестным знамением и  молитву  творю:  "Господи  Вседержителю,
боже сил и всякия плоти, не остави мя грешнаю, не даждь  места  лукавому
демону обладати мною, укрепи бедствующую и худую мою руку и  пастави  мя
на путь спасения и милостив буде ко зверю лютаму, ибо не ведает он,  что
творит!" - ирбис тут же хвостом по  бокам  как  вдарит,  и  в  кусты.  -
Феодосия перекрестилась и, вздохнув, добавила:
   - Неделю так вокруг да около ходил, пока Сидор да Мокей со  скиту  не
пришли и не стреляли в него пару раз. Только тогда и убег!
   - Так здесь неподалеку еще люди есть? - удивился Митя. -  Что  же  вы
раньше мне не сказали?
   - А потому не  сказала,  что  ходить  в  скиты  тебе  не  следует,  -
проворчала Феодосия. - Духовник наш Елисей дюже строгий и сердитый! Того
гляди прогневается, ежели узнает, что я вас приветила. Пущай и  не  указ
он мне, но и распрей с ним не желаю. - Она перекрестилась:
   - Боже, очисти мя грешнаю и избави от лукаваго, дай мне, рабе  Твоей,
без напасти прейти от всякага зла противна! - И погрозила Мите  пальцем.
- Сиди ужо! Надобно будет,  сама  к  Елисею  пойду  и  обскажу  все  как
следует...
   Этой ночью он неожиданно  быстро  заснул  и  перепугался  несказанно,
когда на рассвете Феодосия растолкала его. Сурово оглядела его и велела:
   - Рожу ото сна омой да волосья от сена избавь. Марьюшка тебя  кличет.
Негоже будет, коли тебя в таком обличье увидит! - прокричала старица ему
вслед, так как Митя, не разбирая дороги, уже бежал к балагану.
   Маша, против его ожиданий, не лежала, а сидела на постели и заплетала
косу. Бабка, оказывается, переодела  ее  в  длинную  рубаху  из  грубого
полотна и сарафан, но все-таки  это  была  прежняя  Маша,  похудевшая  и
побледневшая, но живая и, как он надеялся, почти выздоровевшая.
   - Господи, Маша, Машенька! - Митя опустился рядом с ней  на  лежанку,
обнял ее и принялся покрывать поцелуями дорогое лицо. - Слава богу,  все
хорошо закончилось.
   - Митя, - Маша слегка отстранилась от него, -  бабушка  сказала  мне,
что ты здесь один, а где же Антон и Васена?
   Митя сжал ее ладони и отвел глаза:
   - Я пытался их искать!  Весь  берег  исходил,  но,  вероятно,  им  не
удалось спастись, Машенька!
   Маша всхлипнула, уткнулась ему в плечо лицом, и Митя снова обнял  ее,
давая  ей  возможность  выплакаться.  Наконец  она   подняла   на   него
заплаканное лицо и прошептала:
   - Что же нам теперь делать, Митя?
   -  Все  равно  что-нибудь  придумаем,  Машенька,  главное,  чтобы  ты
поскорее выздоровела!
   - Я постараюсь, - улыбнулась Маша сквозь слезы, - а теперь  расскажи,
как случилось, что мы оказались здесь?..

41.

   Прошло еще два дня. Маше стало намного лучше, и она уже несколько раз
выходила из избушки и сидела  на  низкой  лавочке  за  ее  порогом.  Эту
лавочку смастерил ей Митя. Он же помогал ей выйти на улицу,  поддерживая
под руку, а к вечеру второго дня Маша дошла до  его  стожка  и  обратно,
правда, устала безмерно и долго потом отдыхала на лапочке.
   Старица велела не докучать Маше  разговорами,  и  Митя  старался  без
повода у избушки не появляться, по ноги так и несли к ее  порогу,  и  он
приходил и приносил ей то букет ромашек, то горсть лесной  земляники.  А
как-то поймал курткой и принес показать шустрого бурундука,  который  не
преминул цапнуть его за палец. Вывернувшись из  рук,  полосатый  шельмец
тут же улизнул на ближайший кедр, откуда и принялся дерзко  насвистывать
- дразнить незадачливого охотника. В первый раз за все  это  время  Маша
рассмеялась, а Митя подумал, что никогда еще не  чувствовал  себя  таким
счастливым: судьба сберегла его любовь, и  он  вновь  поверил,  что  его
мечтам суждено сбыться.
   На третий день старица подозвала Митю к  себе  и  сообщила  ему,  что
собирается идти в скиты.  Зачем,  объяснять  не  стала,  да  Митя  и  не
спрашивал, знал, если сочтет нужным -  сама  расскажет,  не  пожелает  -
пыткой ничего не добьешься.
   Пообещав вернуться через  три  дня,  Феодосия  взяла  в  руки  посох,
закинула за плечо котомку с ковригой хлеба и скрылась среди деревьев.
   Митя попробовал пройтись следом", чтобы узнать, в какой  стороне  эти
загадочные скиты, но с первых же шагов старуха словно сгинула в тайге, и
он  оставил  попытку  выследить  ее.   Возможно,   Феодосия   специально
запутывала следы, чтобы не вывести любопытного "никонианина"  к  тайному
поселению староверов-скрытников, как  однажды  в  разговоре  назвала  их
старица.
   Дверь  в  свою  избушку   она   подперла   колышком,   и   это   было
предупреждением: входить не стоит! Печурка  в  Машином  балагане  только
дымила, но разгораться никак не желала. Поэтому готовить  обед  пришлось
на костре.
   Маша с веселым изумлением наблюдала, как Митя хлопочет около огня.  И
хотя у него это не слишком ловко и  быстро  получалось,  похлебка  вышла
вполне  съедобной,  правда,  была  чуть-чуть   пересолена   и   прилично
попахивала  дымком,  но  сам  изрядно  проголодавшийся  повар  этого  не
заметил, а Маша решила не обращать внимания на подобные мелочи.
   Потом они пили чай, настоянный на листьях смородины и малины. В чашку
Маши, как  требовала  старица,  Митя  добавил  несколько  капель  густой
темно-красной жидкости. Когда он поинтересовался у Феодосии, что это  за
зелье такое, бабка проворчала: "Наше вино - не зелье! Оно на  ягодах  да
десяти травах настояно, и не для пития дурманного назначено, а  для  сил
поддержания и хворей изгнания".
   После обеда  Митя  отвел  Машу  на  поляну  неподалеку  от  балагана,
расстелил на траве одеяло, а сам отправился собирать землянику,  которой
высыпало видимо-невидимо на многочисленных лужайках в  тени  раскидистых
берез. Маша потихоньку бродила среди высокой травы, собирала цветы, и он
старался не уходить далеко, помня бабкины рассказы о визите ирбиса  и  о
том, что рыси и росомахи неоднократно пытались опустошить ее курятник.
   Мало-помалу берестяной туесок заполнила крупная, запашистая ягода,  и
Митя поспешил назад, зная, как Маша обрадуется землянике.
   Девушка сидела на одеяле и плела венок из огромных ромашек,  усеявших
все близлежащие поляны. Митя опустился на одеяло рядом с Машей, поставил
перед ней туесок:
   - Смотри, что я тебе принес!
   Маша смущенно улыбнулась:
   - Ты обо мне, как о ребенке, заботишься.  Поверь,  мне  даже  неловко
становится!
   Митя ласково коснулся кончиками  пальцев  ее  щеки,  осторожно  обвел
контуры ее лица:
   - Ты не должна так говорить! Я делаю это с  удовольствием  и  надеюсь
хотя бы таким образом отблагодарить тебя за  все,  что  ты  сделала  для
меня.
   Маша высыпала на ладонь немного ягод и протянула Мите. Он  молча,  не
сводя с нее глаз, осторожно губами снял их  с  тонкой  ладошки  и  вдруг
уткнулся в нее лицом, вдыхая тонкий земляничный аромат. Вторая ее ладонь
осторожно легла ему на затылок и погладила  темные,  отросшие  почти  до
плеч волосы.
   - Маша, - задохнулся  Митя,  привлек  девушку  к  себе  и  уже  через
мгновение целовал  ее  в  слегка  приоткрытые,  горячие  губы.  Ее  руки
обхватили его за шею, а он прижимал к себе ее худенькое тело  и  шептал,
шептал:
   - Родная моя, я так люблю тебя! Ты даже не представляешь, как я люблю
тебя.
   Маша слегка отстранилась от него и тоже прошептала:
   - Ты привык бросаться  словами,  Митя!  Сейчас  ты  не  отдаешь  себе
отчета, поэтому прошу тебя: не стоит говорить такое!
   - Ты не веришь мне? -  Митя  огорченно  посмотрел  на  нее.  -  Но  я
действительно люблю тебя так, как никогда и  никого  не  любил  в  своей
жизни!
   - А как же быть тогда с Алиной? Ты неоднократно заявлял, что  безумно
любишь  ее!  Что  же  касается  меня,  то  я  была  всего  лишь   жалкой
воспитанницей твоей матери, которую ты собирался пожалеть, но жениться -
упаси господь!
   - Прости, если сможешь, я столько раз был несправедлив к тебе, обижал
и даже оскорблял, но только  сейчас  я  понял,  чем  это  было  вызвано.
Помнишь нашу встречу, когда я приехал в отпуск в Полетаеве? Не скрою,  я
был потрясен, когда увидел, в какую  красавицу  превратилась  зловредная
девчонка, которая, согласись, испортила мне немало крови в свое время. Я
пытался заставить себя думать об Алине, но все  мысли  были  о  тебе.  А
потом тот поцелуй на берегу Сороки, ты помнишь его? Ты,  как  и  сейчас,
была в венке из ромашек, настоящая лесная принцесса...
   Маша только кивнула головой и уткнулась лбом  в  его  плечо.  И  Митя
опять не сдержался, приник  к  ее  губам  и  впервые  почувствовал,  что
девушка отвечает ему, робко, но отвечает.
   Однако следовало договорить до конца,  и  он,  с  трудом  восстановив
дыхание и не выпуская Машу из объятий, продолжил свою исповедь:
   - Мне было безумно трудно в те  дни.  Я  видел,  что  Алексей  быстро
влюбляется в тебя. Я не  находил  себе  места  от  ревности,  уезжал  на
несколько дней  из  имения,  проводил  все  время  с  Алиной.  Днем  мне
казалось, что я без ума от нее,  а  ночью  сгорал  от  желания  обладать
тобой.  Но  ты  ведь  уже  знаешь  об  этом.  Прости,   что   вел   себя
непозволительно  грубо  во  флигеле,  но  в  меня  словно  дьявол  тогда
вселился, и все потому, что видел, как Алексей целовал тебя, а  потом  я
узнал, что ты вскоре станешь его женой... Теперь я понимаю, что  чувство
к тебе было слишком глубоким и  не  стоило  ему  Противиться,  поскольку
выросло оно из любви, какую я испытывал, будучи мальчишкой. И сейчас мне
очень стыдно за свои сомнения и те обиды, что я причинил тебе когда-то.
   Действительно, единственной реальной преградой для моей любви к  тебе
стало мое излишнее самомнение. Отчего  я  так  всегда  злился  на  тебя?
Потому что все  твои  обвинения  были  справедливы.  Я  не  мог  это  не
признать, но согласиться с тобой мешали гордость  и  предубеждение,  что
негоже мне, князю Гагаринову, за которого не прочь отдать своих  дочерей
самые знаменитые семейства в Европе, а тем более в России, обращать свое
светлейшее внимание на матушкину воспитанницу, даже если  она  -  редкая
красавица и умница, каких поискать...
   - Я все понимаю, - прошептала Маша, сняла его руку со своего плеча  и
отодвинулась. - Я не могла рассчитывать на  твое  внимание,  потому  что
была бедна  и  не  обладала  титулами,  какими  славились  твои  прежние
поклонницы. И я оттого согласилась выйти замуж за Алексея, что ему  было
глубоко безразлично: богата я или бедна, обладаю титулом или нет.
   - Маша, я  умоляю  тебя  забыть  прежние  обиды!  Я  вел  себя  самым
непозволительным образом. Возможно, тебе трудно в  это  поверить,  по  я
очень  люблю  тебя  и  не  мыслю  дальнейшей  жизни,  если  ты  решишься
расторгнуть наш брак и уйдешь к Алешке. Я не переживу этого!
   - Митя, - Маша грустно улыбнулась, -  сейчас  не  из  кого  выбирать,
поэтому тебе и кажется, что ты влюблен в меня.
   Ты ведь ни одной юбки не можешь пропустить и даже дня без  флирта  не
проживешь... Прости за подобные слова, но кому, как не мне,  знать,  что
ты из себя представляешь.
   - Я не думал, что ты так жестока! - Митя вскочил на ноги. - Да, я вел
себя безответственно, я чрезмерно увлекался женщинами, но ни у одной  из
них я не валялся в ногах, умоляя о любви, как делаю это перед тобой. - И
он действительно почти упал перед ней на  колени,  приник  губами  к  ее
ладони и прошептал:
   - Не убивай меня своим отказом. У меня  ничего  не  осталось  в  этой
жизни, кроме любви к тебе. Выбери меня в мужья, Машенька,  и  я  обещаю,
что ты будешь самой счастливой женщиной на свете.
   - И тебя даже не интересует, люблю ли я тебя?
   - Меня это очень интересует, но я не смею надеяться...
   - Скажи только, ты действительно очень огорчился,  когда  узнал,  что
вместо Алины приехала я?
   - Дурочка, - Митя поднялся с колен и вновь сел рядом с ней, - как  ты
могла поверить в ту  ерунду,  какую  я  тебе  наговорил  в  нашу  первую
встречу? Я с самого начала знал, что ко мне едешь  ты,  а  не  Алина.  И
когда Мордвинов сообщил об этом, я даже не поверил в свое счастье. Но  я
всегда помнил твои слова. Помнишь,  ты  мне  заявила:  "Я  лучше  выберу
каторжника в коростах, чем тебя!" Ты словно напророчила мою судьбу, но я
не был уверен, что ты все-таки выберешь меня!  Пойми,  я  не  только  не
хотел, я отчаянно боялся твоей жалости. Поэтому и  злился  поначалу,  но
лишь на себя. Почему, думал я, все так гадко  складывается,  почему  эта
милая девочка должна страдать по моей милости? И, даже стоя у  последней
черты, а  я  единственно  так  мог  расценивать  свое  положение,  когда
Мордвинов распорядился отправить меня в Иркутск, я  вспоминал  только  о
тебе и  был  почти  на  грани  безумия,  потому  что  мне  не  позволили
попрощаться с тобой.
   - Я знаю об этом, - сказала Маша тихо, - я всегда  чувствовала,  даже
когда была совсем еще маленькой, что мы обязательно будем вместе. И  что
бы ни происходило в  нашей  жизни,  я  всегда  верила:  это  всего  лишь
испытания, которые посылает нам судьба, чтобы проверить нашу любовь.
   - Нашу любовь? - Митя привлек  ее  к  себе.  -  Я  не  ослышался,  ты
сказала: "нашу любовь"? Неужели ты все-таки любишь меня?
   Маша положила ему руки на плечи и впервые в жизни открыто,  без  тени
смущения встретила его взгляд:
   - Я очень люблю тебя, Митя! И сколько помню себя,  всегда  любила,  с
самого детства. Правда,  окончательно  поняла  это  только  после  нашей
встречи в Полетаеве. К сожалению, к тому времени Алексей уже сделал  мне
предложение, иначе я бы никогда не согласилась выйти за  него  замуж.  И
еще я думала, что это единственный способ забыть тебя. Но у меня  ничего
не получилось, Митя! -  Маша  беспомощно  посмотрела  на  него  и  вдруг
расплакалась. - Я не смела надеяться, что ты когда-нибудь полюбишь меня.
Ты столько раз говорил мне, что не мыслишь своей жизни без Алины...
   Митя не дал ей договорить, осторожно опустил на одеяло и приник к  ее
губам...
   И очнулись они лишь тогда, когда солнце  коснулось  верхушек  кедров.
Ощутимо похолодало. Митя закутал свою любимую в одеяло и отнес на  руках
в избушку. И за два дня и две ночи, что  они  были  одни,  Митя  и  Маша
отрывались друг от друга только для того, чтобы поесть на скорую руку  и
опять вернуться на свое примитивное  ложе,  где  они  забывали  о  своем
незавидном положении, о неясном пока будущем.
   Они любили друг друга с исступлением людей, живущих последний день на
земле, не веря в собственное счастье и в то, что их любовь - не сон, что
мечты, еще совсем недавно казавшиеся несбыточными, все-таки  исполнились
и они вместе теперь уже навсегда. И нет  таких  сил  на  свете,  которые
смогли бы их разлучить.
   ...К  вечеру  третьего  дня  вернулась  Феодосия.  Не   одна,   а   в
сопровождении трех угрюмых сивобородых мужиков. Старица  запретила  Маше
выходить из балагана, и она  сквозь  дверь  наблюдала  за  переговорами,
которые Митя вел с мужиками.
   Через  час   мужики   принялись   кивать   головами,   удовлетворенно
поглаживать бороды, и Маша поняла,  что  дело  складывается  удачно  для
обеих сторон.
   Вскоре гости отбыли обратно, а чрезвычайно довольный Митя вернулся  в
избушку и объявил:
   - Кажется, дорогая, все поворачивается в нашу пользу.
   Через несколько диен эти господа отправляются с грузом  рухляди,  так
они называют меха, в Китай и согласились взять нас  с  собой.  До  Амура
будем добираться на лошадях, это неделя пути, а  потом  срубим  илоты  и
поплывем до реки Сунгари, правого притока Амура. Там  мы  расстанемся  с
нашими приятелями. Они  поплывут  дальше  в  Харбин,  а  мы  постараемся
добраться до устья Амура уже самостоятельно. По  рассказам  мужиков,  от
устья Сунгари не так уж и далеко до моря.
   Я думаю, это лучшее, на что мы с тобой могли надеяться.
   Плыть в большой компании гораздо безопаснее, чем одним.
   - Но как они согласились?
   - Что они, не люди, ничего не понимают? К тому же, я полагаю, они  не
упустят повода досадить царю-антихристу!
   А свою благодарность я подкрепил еще Антоновым кисетом с  золотом.  И
это был для них, как я считаю, самый существенный довод. Деньги  они  не
берут, антихристовыми бумажками называют,  а  золото,  говорят,  чистое,
потому что из земли. Вот и пойми этих божьих людей!
   - А ты им сказал, что с тобой женщина?
   Митя сконфуженно посмотрел на нее:
   - Феодосия предупредила меня, чтобы не говорил им об этом,  иначе  не
согласятся взять пас с собой. Но  я  не  думаю,  что  это  доставит  нам
какие-то трудности. Все равно