размытым
прямоугольником, непонятным образом куда-то исчез.
   Девушка откинула с себя одеяло и  попыталась  сесть  на  кровати.  Но
голова закружилась, невыносимая тошнота подступила к горлу. Маша  хотела
ухватиться за спинку кровати, протянула руку  и  вздрогнула.  Привычного
металлического козырька, украшенного двумя медными шарами, тоже на месте
не оказалось. Вместо этого рука уткнулась и деревянную  решетку,  сквозь
которую она нащупала пальцами нечто, напоминающее войлок. Она не  успела
удивиться,  как  новый  приступ  тошноты  скрутил  ее  в  три  погибели.
Схватившись за горло. Маша упала на постель, с трудом выдавила  из  себя
хриплый крик, и тут ее взгляд  остановился  на  круглом  пятне  с  резко
эбрисованмыми краями, весьма отчетливо проступившем на потолке.
   Черное небо, сплошь усыпанное звездами, заглядывало в это  отверстие,
ч Маша наконец поняла, где она находится.
   Она лежала и бурятской юрте.
   Неприятные спазмы утихли на какое-то время, и она  предприняла  новую
попытку подняться с постели. На этот  раз  Маша  проделала  это  гораздо
осторожнее,  более  медленно  и  спокойно.  Тошнота  не  вернулась,   но
сильнейшее головокружение опять не позволило ей встать на ноги.
   Ухватившись беспомощно за край  постели,  она  с  тоской  попробовала
осмыслить происходящее. Она никак не  могла  вспомнить,  с  какой  стати
вдруг оказалась в бурятской юрте.
   Возможно, они отправились на прогулку, и их застала в пути  непогода?
Но если судить по звездному небу над головой, снаружи  прекрасная  ясная
ночь, так что же привело ее сюда?
   Болезнь? Похоже,  она  серьезно  заболела:  тошнота,  головокружение,
слабость... Но даже в этом случае она должна  все-таки  лежать  в  своей
постели, и где-то  рядом  непременно  находятся  и  Антон,  и  Прасковья
Тихоновна...
   - Антон! - попыталась она позвать слугу и удивилась, насколько  слабо
и бесцветно прозвучал ее голос.
   Но на ее призыв никто не отозвался. Она повторила его  еще  раз,  уже
громче и настойчивее, и тотчас же за стеной юрты, будто в  ответ  на  ее
крик, раздалось громкое лошадиное ржание. И Маша поняла: именно от этого
звука она пришла в себя.
   Теперь она полностью осознала, что не спала, а находилась в  забытьи,
непонятно чем вызванном. И  сейчас  ей  более  всего  хотелось  даже  не
выяснять, где и по какой причине она находится, а попить: в горле у  нее
пересохло, небо щипало, а язык, покрытый неприятным  налетом,  с  трудом
умещался во рту и едва подчинялся ей. Вдобавок ко всему ее глаза до  сих
пор не могли привыкнуть к темноте, и как Маша ни вглядывалась, не смогла
определить, где же находится выход из юрты.
   Она откинулась на подушки  и  устало  закрыла  глаза.  Снаружи  опять
послышалось лошадиное ржание ч громкий окрик:
   "Стой! Кто идет?" Маша подняла голову. Она явственно различила  тихие
шаги по ту  сторону  войлочных  стен,  и  через  мгновение  чья-то  рука
откинула полог, прикрывающий вход, и человек вошел в юрту. Маша  сжалась
в комок под одеялом, не понимая, отчего вдруг такой  ужас  проник  в  ее
сердце.
   Человек, а это, бесспорно, был мужчина, тем временем прошел  в  глубь
юрты и, что-то бормоча себе под нос, принялся  возиться  в  своем  углу,
похоже, раздевался. Маша прижала ладони к вискам. Что здесь  происходит?
Вошедший в юрту определенно не Антон, по кто же? Но непонятной  для  нее
самой причине она не осмелилась подать голос, и теперь оставалось только
ждать, когда незнакомец заявит о себе.
   А тот между тем осторожно приблизился к ее постели,  и  Маша  затаила
дыхание, почувствовав запах табака и одеколона. Незнакомец склонился над
ней,  очевидно,  прислушиваясь,  и  девушка  не   выдержала,   судорожно
сглотнула. Он моментально выпрямился ч крикнул  повелительно  в  сторону
выхода: "Ротмистр, огня!"
   Маша  попыталась  укрыться  с  головой  одеялом,  но   мужская   рука
решительно сдернула его с ее лица. Девушка крепко ухватила  одеяло  и  в
свою очередь потянула его на себя.
   И тут же услышала слишком хорошо знакомый ей смешок:
   - Очнулись, сударыня, и уже пытаетесь сопротивляться?
   Маша чуть не выпустила одеяло из рук. И только сознание,  что  она  в
одной ночной сорочке, заставило удержать его  на  себе.  Да,  голос  был
слишком знакомя принадлежал, без всякого сомнения,  самому  ненавистному
из всех людей - графу Лобанову.
   Дрожащее пятно света возникло за пологом, и на пороге появился  Цэден
с фонарем в руках. Он молча приблизился к графу,  и  тот,  перехватив  у
него фонарь, поднес его к Машиному лицу.  Девушка  зажмурилась,  а  граф
удовлетворенно ухмыльнулся:
   - Жива-здорова, голубушка, а  ты  боялся,  что  не  проснется!  -  Он
похлопал по плечу бурята. - Девица она крепкая и не к  таким  испытаниям
себя готовила, так что твоя настойка ей только на пользу пошла!
   Жандарм что-то быстро прошептал Лобанову, и тот недовольно  проворчал
в ответ:
   - Хорошо, хорошо, напои и накорми  ее  получше!  Сколько  она  у  нас
проспала? Не иначе, двое суток...
   - Двое суток? - Маша рывком села на постели и с ненавистью посмотрела
на своих тюремщиков. - Извольте объяснить, граф, как я оказалась в  этой
юрте и но какому такому праву вы усыпили меня?
   - Голубушка, - граф  лениво  зевнул  и  прикрыл  рот  ладонью,  -  вы
сражались с казаками и царапались, как тысяча диких  кошек,  поэтому  мы
вынуждены были напоить нас сонной настойкой, чтобы на  шум  не  сбежался
весь поселок...
   - Вы лжете, граф! Я знаю точно, что  потеряла  сознание  и  не  могла
поэтому оказывать сопротивление вашим казакам.
   Вы воспользовались моей слабостью, чтобы тайно увезти меня из  Терзи.
Других объяснений вашему поступку я не нахожу!
   - А от вас этого и не требуется,  -  усмехнулся  Лобанов,  -  в  моих
полномочиях  арестовать  вас  и  доставить  в   Иркутский   острог,   и,
естественно, я не хотел особо привлекать внимание к нашему отъезду.
   - Выходит, никто об этом не знает? И Мордвинов? И мой супруг?
   - Вы слишком  разговорились,  Мария  Александровна,  -  заметил  сухо
Лобанов, - и задаете недопустимо много вопросов. Советую вам до Иркутска
придержать свой язычок! Сейчас вас хорошо покормят,  а  потом  вы  опять
ляжете спать я не будете докучать ни  мне,  ни  Георгию  вопросами:  все
равно до норы до времени ответов на  них  не  получите.  А  если  будете
настаивать, - граф склонился над Машей и, вплотную приблизив к ней  свое
лицо, едва слышно прошептал:
   - Я определю вам наказание, от которого,  я  в  этом  не  сомневаюсь,
получу истинное наслаждение.
   Маша вздрогнула, попыталась плотнее закутаться в  одеяло  и  отползти
как можно дальше от него, к стене юрты. Но  рука  графа  настигла  ее  и
больно ущипнула за щеку. Что было  силы  она  оттолкнула  его  от  себя.
Лобанов пошатнулся от неожиданности и, не поддержи его Цэден, непременно
бы упал.
   К чести своей, он даже не подал виду, что рассердился.
   Лишь вытащил из кармана носовой платок, вытер  руки,  словно  касался
перед этим чего-то грязного, и излишне громко произнес:
   - Не отходите от нее, ротмистр, ни на шаг, и, если эта дама исчезнет,
до Иркутска вы не доживете!
   Он прошел к выходу, неожиданно запутался в пологе и, чертыхнувшись  в
сердцах, вышел наружу.
   Цэден подошел к ней, приложив сомкнутые ладони  ко  лбу,  а  потом  к
Груди, и прошептал на чистейшем русском языке:
   -  Сейчас  вам  принесут  ужин.  Пейте  молоко,  а  чай  постарайтесь
незаметно вылить...
   - Ах ты, подлый шпион! Выходит, ты прекрасно  говоришь  по-русски?  -
Маша схватила одеяло и запустила  им  в  жандарма.  Оно  накрыло  его  с
головой, а девушка соскочила  с  постели  и  босиком,  в  одной  сорочке
кинулась к выходу из юрты. Отбросила в сторону полог, и в тот же  момент
руки жандарма обхватили ее за талию и потащили назад к походной кровати,
на которой она провела уже более двух суток.
   Ее с силон толкнули на постель. Маша взвизгнула от злости, попыталась
лягнуть бурята пяткой в живот, но  уже  в  следующее  мгновение  влетела
головой в подушку и услышала насмешливый голос своего подлого стража:
   - Успокойтесь, княгиня! От меня еще никто не убегал...
   - Какая я тебе, к черту, княгиня! - рассвирепела Маша.
   Она села на постели и с вызовом посмотрела на чрезвычайно спокойного,
взирающего на  нес  с  безмятежной  улыбкой  на  устах  "амура",  и  это
окончательно вывело ее из себя.
   Она сжалась, как пружина, стиснула зубы и изо всех сил двинула бурята
кулаком  под  ребра.  Цэден  с  недоумением  посмотрел  на  нее,  потом,
переломившись в поясе, опустился перед ней на колени и, то ли прошептав,
то ли простонав что-то, завалился на пол головой вперед. Недолго  думая,
Маша опять соскочила с постели, выхватила из ножен  шашку,  висевшую  на
боку у бурята, и, осторожно прокравшись к выходу, выглянула наружу.
   За стенами юрты стояла кромешная темнота, ее слегка рассеивало  пламя
нескольких костров. Слабые отблески  освещали  три  юрты,  расположенные
вокруг той, из которой она собиралась сейчас улизнуть. Маша  оглянулась.
Цэден пока  не  подавал  признаков  жизни,  но  она  понимала,  что  еще
секунда-другая - и он придет в себя. Ее удар  был  не  настолько  силен,
чтобы выбить душу у гнусного сбира.
   Прижавшись к стене юрты, она вгляделась в темноту.
   В глазах у нее двоилось, и Маша подумала, что,  очевидно,  ее  опоили
опиумной настойкой, отсюда  такое  трудное  пробуждение  и  слабость,  и
сухость во рту. Вокруг костров  сидели  и  прохаживались  люди.  Похоже,
около двух десятков. Но кто это были - казаки или солдаты, -  Маша,  как
ни старалась, рассмотреть не смогла.
   Внезапно  сзади  послышался  шорох.  Она   испуганно   вздрогнула   и
оглянулась. За ее спиной стоял Лобанов и улыбался:
   - Нет, вы только посмотрите! Эту милую барышню,  оказывается,  ни  на
минуту нельзя оставить одну! - Он протянул руку и приказал:
   - Верните шашку!
   Маша с ненавистью посмотрела на него и взметнула свое оружие вверх:
   - Не подходите, граф, иначе я разнесу Вам череп!
   Но в следующее мгновение сильный толчок в спину отбросил ее от графа.
Одни из подкравшихся сзади казаков сбил ее с ног и  теперь,  заломив  ей
руку за спину, старался разжать пальцы, стиснутые на эфесе  шашки.  Маша
попыталась вывернуться, но второй казак придавил ее коленом  и  с  силой
вжал лицом  в  землю.  Она  почувствовала,  что  задыхается,  рванулась,
пытаясь сбросить с себя казака, и отпустила шашку. Сразу же ощутила, что
свободна, попробовала  встать  на  колени,  но  стоило  ей  лишь  слегка
приподняться над землей, как обжигающий удар,  казалось,  перепоясал  ее
через спичу - раз, потом другой... Она закричала, силясь  увернуться  от
ударов. Но чья-то рука безжалостно ухватила ее за волосы, рывком подняла
и поставила на ноги.
   Маша задохнулась от нестерпимой боли. Слезы потекли по щекам  ручьем,
но она успела разглядеть своего мучителя.
   Это был чубатый Степан. Тот самый обидчик Васены, которого  она  едва
не пристрелила на озере. Намотав ее косу на руку, он подтолкнул  Машу  к
Лобанову:
   - Забирайте ее, ваше сиятельство, теперь она долго На людей  кидаться
не будет!
   Граф с явной брезгливостью оглядел пленницу, велел сейчас же  отвести
ее в юрту и приковать к кровати, чтобы неповадно было бегать.
   Следующие полчаса показались Маше кошмарным сном.
   Граф не позволил ей ни переодеться, ни умыться, а пригрозил, если она
опять начнет сопротивляться, ее отправят на ночь к казакам, чтобы они не
только службу справили, но и немного поразвлеклись. А первому,  пообещал
граф, она достанется чубатому Степану, как наиболее отличившемуся при ее
задержании.
   Маша понимала, что граф блефует, никаким казакам он ее не отдаст,  но
на всякий случай присмирела и молчала даже тогда, когда ей надели ручные
кандалы и приковали к кровати. Теперь она могла только лежать, и то лишь
на животе, вытянув перед собой руки. Но это было  и  к  лучшему.  Спина,
исполосованная нагайкой Степана, болела нестерпимо, рубашка  набухла  от
крови  и  прилипла  к  ранам.  Каждое  движение  причиняло   неимоверные
страдания, и Маша предпочла уткнуться лицом в подушку, чтобы не показать
графу, как ей сейчас тяжело, и скрыть от него слезы. Плакала она  не  от
боли. То были слезы отчаяния, и от этого  они  были  такими  горькими  и
безнадежными...

31.

   Маша не слишком прислушивалась к разговорам, которые вели между собой
рассерженный Лобанов  и  провинившийся  Цэден.  Голова  ее  была  занята
единственной  мыслью:  что  делать?  Никакой  надежды  на  спасение   не
осталось. Вероятно, ее теперь так и повезут до самого Иркутска: в цепях,
да еще вдобавок напоят сонной настойкой, чтобы  не  причиняла  излишнего
беспокойства... Но кто ее выдал? Кто тот подлец, который столь  жестоким
способом похоронил мечты нескольких  людей  на  обретение  долгожданного
покоя и счастья?
   Слезы хлынули снова, еще сильнее и обильнее, и  Маша  не  удержалась,
всхлипнула и потерлась носом и щекой о подушку, чтобы стереть их.
   Кто-то, ступая  мягко,  по-кошачьи,  подошел  к  ней.  Маша  замерла,
осторожно повернула голову, освободив краешек глаза, и  содрогнулась  от
отвращения. Граф Лобанов,  согнувшись,  приблизил  к  иен  свое  лицо  и
рассмеялся:
   - Вероятно, вам следует согласиться на акорд ,
дорогая?
   - Вы -  жалкий  негодяй  и  к  тому  же  живодер!  -  прошипела  Маша
по-французски,  постаравшись  голосом  выразить  всю  ненависть,   какую
испытывала сейчас к этому человеку.
   Не  зря  тогда,  в  Вязьме,  с  самых  первых  минут  знакомства  она
почувствовала  к  нему  антипатию.  И  хотя  впоследствии   инцидент   в
апартаментах  графа  пыталась  отнести  на  счет  его   кратковременного
помутнения рассудка - ведь, что бы ни было между ними, Лобанов  в  конце
концов оказал ей содействие, был доброжелательным и  даже  извинился  за
свой  непозволительный  поступок,  -  по  недоверие  к  этому   человеку
продолжало гнездиться в ее душе.  И  в  том,  что  для  этого  были  все
основания, она убедилась на собственной, исполосованной плетью спине.
   - Что ж, вы весьма любезны! - усмехнулся графи приказал Цэдену:
   - Сегодня ни пить, ни есть ей  не  давать!  Возможно,  поутру  да  на
голодный желудок головка нашей строптивой prisonnicre
прояснится, и она станет  более  деликатной  и  уступчивой  в  некоторых
вопросах.
   - Но, вероятно, ее следует перевязать? - справился бурят,  несказанно
удивив Машу подобной заботой.
   - На мой взгляд, ротмистр, общение с этой дамой сделало  вас  излишне
сентиментальным.  Боюсь,  это   станет   предметом   разбирательства   у
генерал-губернатора. К тому же вы едва не упустили ее сегодня.  -  Голос
графа самым непозволительным образом  скользнул  вверх  и  выдал  его  с
головой.
   Он только пытался казаться спокойным,  на  самом  же  деле  с  трудом
сдерживал гнев. - А я вас предупреждал, что с этой девицей нужно держать
ухо востро. Вы меня не послушали, и хорошо, если в Иркутске  сочтут  это
не должностным преступлением, а элементарным головотяпством. Но и в этом
случае ходить вам в ротмистрах еще  лет  пять,  не  меньше,  это  я  вам
определенно обещаю! А сейчас, прежде чем отправиться к  себе,  проверьте
особо тщательно караулы. И если снова что-нибудь  случится,  пеняйте  на
себя! - Последнюю фразу граф опять почти выкрикнул,  подтвердив  догадку
Маши, что он вне себя от злости.
   - Слушаюсь! - угрюмо произнес бурят и, видимо, вышел  из  юрты.  Маша
по-прежнему   лежала   неподвижно,   уткнувшись   головой   в   подушку,
демонстрируя полнейшее безразличие к происходящему.
   - За кого бы вы меня ни принимали, та chere, - Лобанов  преувеличенно
громко вздохнул и скрипнул стулом, очевидно, присаживаясь рядом с ней, -
но в одном вы не нравы.
   Я все-таки пожалел вас и не посадил в  клетку,  как  вашего  супруга.
Признайтесь, в юрте несоизмеримо теплее,  чем  снаружи,  особенно  когда
ветер свищет да дождь поливает...
   Маша резко повернулась на бок, чуть не вывихнув себе  предплечье,  но
только поморщилась  от  боли  в  спине.  Полученное  известие  настолько
поразило ее, что она забыла и про боль, и про то, что лежит перед графом
почти обнаженная, в неприлично задравшейся на ногах, изорванной нагайкой
рубахе.
   - Митя - здесь? - прошептала она изумленно. - И  вы  до  сих  пор  не
соизволили сообщить мне об этом?
   - А что это меняет? - развел руками Лобанов. - Свидание вам не  будет
дозволено ни при каких обстоятельствах;
   Видите ли, я весьма обеспокоен душевным  состоянием  вашего  супруга,
Мария Александровна, и намерен доставить его в Иркутск в добром  здравии
и в своем уме. Представляете, что с ним будет, если он  узнает,  что  вы
подверглись аресту и следуете вместе с ним в острог?
   - Выходит, вы ему тоже не сказали, что я здесь? - спросила Маша почти
спокойно, но не удержалась и с яростью выкрикнула:
   - Какой же вы все-таки мерзавец, граф! Самый отвратительный  из  всех
мерзавцев, каких я когда-либо встречала!
   - Не тратьте силы понапрасну, та bonne!  -  Граф  осторожно  коснулся
пальцами ее плеча. - Они еще пригодятся вам. А  сейчас  попрошу  вас  не
фыркать, а выслушать меня самым внимательным образом.
   Лобанов помолчал, очевидно, закуривал, потому что Маша уловила  запах
хорошего табака, а следом потянуло дымом, отчего она вновь закашлялась.
   - Потерпите немного, - неожиданно мягко попросил  ее  граф  и  вдруг,
склонившись над ней, что-то сделал с ее цепями;
   Маша почувствовала,  что  руки  ее  свободны.  Она  потерла  затекшие
запястья, повернула голову и с недоумением посмотрела на графа:
   - Что это значит?
   Он пожал плечами:
   - Только временное изменение в вашем положении.  Просто  так  удобнее
беседовать с вами. И мне бы хотелось видеть  ваши  глаза,  а  не  спину,
когда я  сообщу  вам  новость,  которая,  возможно,  прозвучит  для  вас
неожиданно.
   Маша не надеялась услышать из его уст нечто для себя приятное. Тем не
менее, к величайшему  ее  удивлению,  это  в  некоторой  степени  так  и
оказалось!
   - Его Величество  относится  к  вам  с  бесспорной  симпатией,  Мария
Александровна. Перед моим отъездом в Сибирь Мы некоторое время  говорили
о вас, и Государь изволил заметить, что вы единственная из  женщин,  кто
понял его сердце. В Терзю я прибыл с целью передать вам устное  послание
императора. Его Величество велел  сообщить  о  том,  что  окажет  личное
содействие нашему возвращению и Петербург, но только и случае,  если  вы
надумаете развестись с вашим супругом в ближайшее время. И тогда  в  его
же силах  будет  повлиять  на  изменение  меры  пресечения  для  Дмитрия
Гагарниова.   Каторга   будет   заменена   поселением,   а   в    случае
добродетельного поведения вашему бывшему супругу  позволят  вернуться  в
Россию, но без права проживания в столицах.
   Хотя не исключено, что ему возвратят со временем  и  титул,  и  право
наследования...
   Граф замолчал, переводя дыхание  после  столь  длинной  тирады.  Маша
усмехнулась:
   - Разрешите, ваше сиятельство, задать несколько вопросов. С  чего  бы
это Государь вздумал интересоваться моей скромной  персоной?  А  неужели
это он приказал заковать меня в цепи и избивать плетью?  Возможно,  ради
моего блага, чтобы не вздумала отказаться от столь лестного предложения?
И позволительно ли будет торговаться с  вашим  сиятельством  на  предмет
уменьшения сроков наказания для моего бывшего супруга,  если  я  надумаю
развестись с ним?
   - Вы, ma chеre, умная женщина! - Граф  кисло  улыбнулся.  -  И  почти
уловили суть моих предложений. Но  торопливость  вас  погубит,  поверьте
моему опыту. Не гоните коней и, будьте добры, выслушайте меня до  конца.
Вы будете восстановлены во всех нравах и  впредь,  несмотря  на  развод,
станете именоваться  княгиней  Гагариновой,  впрочем,  до  определенного
момента, пока опять не выйдете замуж и не обретете титул  своего  нового
супруга.
   - Н