адеюсь, вам уже известно, кто  станет  этим  счастливцем?  -  Маша
произнесла эту фразу совершенно спокойно, но знал бы  Лобанов,  чего  ей
это стоило!
   - Об этом чуть позже. - Граф отвел взгляд в сторону.  -  А  теперь  я
желал бы выслушать ваш ответ.
   - Я искренне благодарна Государю за беспокойство о  моей  судьбе,  но
как же быть с обвинениями, предъявленными мне и Мите? Неужели  допустимо
забыть обо всем и даже простить столь опасных преступников? Или это  уже
не так существенно, если Его Величество но неизвестной для меня  причине
решил вмешаться в пашу жизнь? Мне до сих пор непонятно, чем вызван столь
неожиданный интерес императора.
   И прошу пояснить, на каком основании я  должна  отказаться  от  мужа?
Неужели это единственный способ спасти его от каторги?
   - Честно сказать, лично меня как раз менее всего  беспокоит  спасение
вашего Мити от каторги. - Граф в упор  посмотрел  на  нее  и  недовольно
скривился. - Учтите, ваша чрезмерная дотошность и  тем  более  упрямство
могут помешать  положительному  решению  этого  вопроса.  Не  забывайте,
против  вас  и  особенно  против  вашего  супруга  выдвинуты   серьезные
обвинения. Я не хочу никого  пугать,  но  Дмитрию  за  подобные  подвиги
грозит вечное заточение в Петропавловской  крепости  или  Шлиссельбурге,
если не казнь через повешение, но это уж  как  будет  угодно  Верховному
Уголовному суду. Ведь он,  насколько  нам  известно,  готовил  еще  один
побег. Нет, нет, не свой! - махнул он рукой, заметив, что Маша  пытается
ему возразить. - Этим занимались вы, та bonne! А ваш драгоценный  супруг
втайне от вас подкупил двух казаков из конвойной команды, которые должны
были содействовать побегу  его  приятеля,  Иоанна  Снешневича,  опасного
государственного преступника. К  сожалению,  попытка  взять  поляка  под
стражу привела чуть ли не к бунту каторжных, и  солдаты  вынуждены  были
стрелять...
   - Господи! - Маша почувствовала, что ей не хватает дыхания. -  Что  с
ними?
   - Дмитрий ранен в плечо, но не серьезно, так, небольшая  царапина,  -
поспешно заверил ее граф, заметив, что она побледнела от испуга, - а вот
Снешневичу уже ничем не поможешь, - граф пожал плечами.  -  Отбила  ляху
охотку бегать солдатская пуля.
   Девушка закрыла лицо ладонями, не в силах справиться  с  потрясенном.
Неужели пет больше в живых белокурого красавца Янека? И  никогда  теперь
ему не спеть своих трогающих душу  старинных  польских  песен!..  Замолк
навеки верный и отважный Машин защитник, и некому будет  отныне  кричать
ей сквозь щель в ограде: "Эй, прекрасная паненка, не по мне ли  страдает
ваше бедное сердечко?" - весело шутить над своими  товарищами  и  делать
берестяные свистульки для местных ребятишек...
   Холодные пальцы коснулись ее шеи, и Маша отпрянула к войлочной  стене
подальше от человека, которого ненавидела сейчас более, чем кого-либо на
свете.
   - Не смейте прикасаться ко мне! - прошептала она с негодованием. - Вы
- грязный и подлый убийца!
   Лобанов руку убрал, но вдруг ухватил Машу за плечи и рывком  притянул
к себе. Его губы приблизились к ее лицу, и он, задыхаясь, прошептал:
   - Учтите, за этого грязного и подлого убийцу вы со  временем  выйдете
замуж, если не желаете, чтобы Государь отвернулся от вас, и ежели хотите
лучшей доли для вашего ненаглядного Мити.
   - Вы с ума сошли! - Маша с трудом справилась со смятением,  и  только
слегка дрогнувший голос выдал, что она испытала  несомненное  потрясение
от заявления графа. - Зачем я вам  понадобилась?  -  спросила  она  едва
слышно и опустила глаза.
   Граф  так  же  неожиданно  отодвинулся  от  нее  и  окинул   взглядом
съежившуюся под одеялом женскую фигурку:
   - Я и сам очень бы хотел это знать, дорогая Мария  Александровна!  Но
после нашей первой и, надеюсь, не только мне достопамятной встречи  меня
словно зельем каким колдовским опоили. Днями и ночами  только  о  вас  и
думал, не спал, службу забросил, пока  Государь  не  вызвал  меня  и  не
заставил признаться, что уже не мыслю своей дальнейшей  жизни  без  вас,
дорогая. Возможно, в  старые  времена  вас  за  подобный  приворот,  как
ведьму, в колодце утопили или, того хуже, в костер бросили  бы,  но  вы,
похоже, и не к таким испытаниям готовы. Неужели вы по правде так  любите
Митю и действительно намерены пожертвовать ради  него  всем,  что  имеет
свойство исчезать без возврата: молодостью, красотой, счастьем?  Неужели
вы никогда не задумывались о своей жизни здесь через год,  пять,  десять
лет? Вы не представляете, насколько способен изменить мужчину тяжелейший
труд в рудниках! Он превратится в злобное и усталое  существо,  которому
будут безразличны и ваша любовь, и ваша забота... Жизнь станет  для  вас
сплошным кошмаром, дорогая Мария Александровна, но тогда  уже  никто  не
поможет вам избавиться от него...
   - Вы никогда не поймете меня, граф! - произнесла Маша  устало.  -  Вы
склонны видеть в  моих  поступках  что  угодно,  но  только  не  любовь.
Возможно, потому, что вам никогда не удастся испытать подобного чувства!
   - Откуда вам знать, что  я  могу  испытать,  а  что  нет?  -  Лобанов
неожиданно для Маши сполз со стула, опустился на колени и уткнулся в  ее
ладони лицом. - Если сумеете, простите за  то,  что  по  моей  вине  вам
пришлось сегодня страдать! Поймите, я был в  отчаянии,  когда  понял  но
вашему лицу еще тогда, в Терзе, что вы ненавидите  меня!  Да,  я  был  в
полнейшем отчаянии, ведь я так стремился увидеть вас! Клянусь,  никогда,
даже в юности, мое сердце так не билось,  как  на  пороге  вашего  дома!
Казалось, оно вот-вот выскочит из груди  и  побежит  вприпрыжку  впереди
меня. Я готов был припасть к вашим  ногам  и  целовать  их  в  обмен  на
ласковую улыбку и несколько приветливых слов. А вместо этого я увидел  в
ваших глазах лишь ненависть и презрение...
   - Признайтесь, граф, у вас нет никаких доказательств, что я  готовила
Митин побег? - не  совсем  учтиво  перебила  словоизлияния  графа  Маша,
поразившись внезапной догадке.
   Лобанов исподлобья виновато посмотрел на нее и  покачал  отрицательно
головой:
   - Каюсь, мне это пришло в голову в тот самый момент, когда  я  увидел
вас после слишком долгой для меня разлуки.
   Не может быть, подумал я, чтобы эта  бесподобная  красавица  решилась
прожить всю свою жизнь в дикой глухомани. Не в ее характере прозябать до
скончания века в грязи, в нищете, в окружении жалких, никчемных людишек.
Эта женщина крепостные  стены  была  готова  сокрушить,  чтобы  добиться
своего, и вдруг столь необычное для  нее  смирение.  Согласитесь,  здесь
есть повод для размышления, та chere Мария Александровна?
   -  Что  за  дьявольские  игры  вы  затеваете,  ваше  сиятельство?   -
прошептала Маша. - Неужели вы  в  состоянии  испытывать  ко  мне  добрые
чувства, убивая и мучая при этом других людей? За что вы расправились  с
Янеком? - Она  судорожно  сглотнула  застрявший  в  горле  комок.  Жажда
становилась невыносимой, и каждый звук с трудом вырывался из пересохшего
горла. - Я не верю ни единому вашему слову - они так  же  лживы,  как  и
ваши подозрения насчет меня и Мити!
   - Что касается вашего мужа, то здесь нет ни капли вымысла, и его ждет
очень серьезное наказание и за подготовку нескольких побегов, и за бунт,
что с его легкой руки учинили каторжные в остроге.
   - Я так  и  не  поняла  из  ваших  слов,  почему  каторжные  вздумали
бунтовать?  И  насколько  верно   ваше   утверждение,   будто   причиной
беспорядков в остроге стал неудавшийся побег? Вы не сумеете убедить меня
в Митиной вине, пока я сама не услышу от моего  мужа  о  причинах  этого
бунта. Надеюсь, вы будете милосердны и подводите мне встретиться с ним?
   - Ночью и в таком виде я вас никуда не выпущу! -  Граф  отвернулся  и
тихо сказал:
   - На самом деле он взбунтовался, когда узнал,  что  ему  не  позволят
попрощаться с вами, и бросился на конвоиров. И первым его поддержал этот
поляк,  Снешневич...   Они   обезоружили   конвой.   Пришлось   вызывать
подкрепление... Солдаты открыли  стрельбу...  И  если  бы  Снешневич  не
заслонил собой Дмитрия,  то  хоронить  пришлось  бы  не  его,  а  вашего
супруга...
   - Господи, Янек! - Маша уже  не  могла  сдерживаться.  Она  уткнулась
лицом в подушку и зарыдала и голос, оплакивая не только смерть  Митиного
и своего друга, по и все надежды на свободу  и  обретение  долгожданного
счастья.
   Граф некоторое время сидел молча, потом осторожно коснулся ее плеча:
   - Успокойтесь, дорогая! Скоро утро, И вам следует немного  отдохнуть.
А пока выпейте чаю. Правда, он остыл уже, но жажду утоляет прекрасно!
   Маша рывком поднялась и села  на  постели,  поморщившись  от  боли  в
спине. Раны  немного  подсохли,  но  каждое  резкое  движение  причиняло
ощутимые страдания.
   Граф протянул  ей  большую  деревянную  пиалу  с  чаем.  Маша  нервно
сглотнула и провела сухим языком по  потрескавшимся  губам,  предвкушая,
как холодная влага остудит ее  опаленное  нестерпимым  жаром  горло.  Но
вдруг голос Цэдена вторгся в ее сознание, и она  словно  наяву  услышала
слова,  произнесенные  им  торопливым  шепотом:  "А   чай   постарайтесь
незаметно вылить..." И недолго думая, она ударила графа по руке,  отчего
пиала отлетела в сторону,  а  вожделенная  влага  мгновенно  раскатилась
каплями по толстому войлоку, закрывающему пол юрты.
   - О черт! - выругался граф. - С вами не соскучишься!
   Ну, чем я вам опять не угодил?
   - Простите, - Маша виновато посмотрела на него, - вероятно, я еще  не
до конца пришла в себя и не совсем правильно  поняла  вас.  Насколько  я
помню, вы запретили кормить меня сегодня и давать воду, так откуда вдруг
такая щедрость? Не хотите ли вы опять усыпить меня?
   - Ну хорошо, - проворчал граф и подал ей тяжелую глиняную  кружку.  -
Пейте тогда кумыс, хотя я не уверен, что он придется вам по вкусу.
   Но Маша уже не слушала его, жадно прильнув к кружке, она пила и  пила
прохладную, слегка кисловатую жидкость, отдающую в  нос.  Не  отрываясь,
она залпом выпила содержимое кружки и почувствовала, как каждая частичка
ее тела словно расправляется  и  наливается  живительной  силой.  Голова
окончательно  прояснилась,  и  даже  окружавшие  ее  предметы  перестали
двоиться в глазах.
   Взглянув  на  графа,  Маша  поняла,  что  события   последних   дней,
бесспорно, наложили тяжелый отпечаток к на государева любимца. Глаза его
ввалились, под  ними  залегли  мрачные  тени,  и  даже  в  уголках  рта,
постоянно  искривленного  в  слегка  презрительной  усмешке,   появились
усталые складки.
   - Маша, - он принял пустую кружку из ее рук и поставил  на  небольшой
походный столик рядом с ее кроватью, -  давайте  еще  раз  спокойно  все
обсудим. - Лобанов осторожно взял ее ладони в свои  и  поднес  к  губам,
прошептав:
   - Позвольте сказать вам о моей любви, против которой, несмотря на все
мои попытки забыть вас, я оказался бессилен. - Он слегка склонил  голову
перед ней и произнес уже несколько громче:
   -  И  если  вы  примете  мою  любовь,  то,  клянусь  своей  честью  и
состоянием, никогда не пожалеете об этом. Я не позволю ветерку дунуть на
вас, не допущу пылинке сесть на ваши плечики. Обещаю, что  вы  будете  с
радостью приняты при дворе, а император выразил желание  стать  крестным
отцом нашего первенца.
   - Побойтесь бога, ваше сиятельство! Я все больше  убеждаюсь,  что  вы
постепенно сходите с ума. Скажите, как иначе понимать те бредни, что  вы
позволяете себе изрекать? - От возмущения Маша не слишком  заботилась  о
выборе слов. - Вы несете полнейшую чушь, граф, и даже  не  отдаете  себе
отчета в этом! О каком первенце может идти речь, если я замужем  и  хочу
ребенка  только  от  своего  мужа?  Конечно,  я  чрезвычайно  благодарна
Государю за изъявленное им желание, но я не думаю, что он захочет  стать
крестным отцом ребенка, чьи родители - ссыльнокаторжные.
   - Так вы ждете ребенка? - Граф вскочил со своего места и посмотрел на
нее сверху вниз, и, бесспорно, в его глазах было неподдельное отчаяние.
   Маша пожала плечами:
   - К сожалению, пока нет! Но я не теряю надежды, что это произойдет  в
самое ближайшее время!
   - Ну, так я вас смею уверить, что  этого  не  произойдет  никогда!  -
воскликнул Лобанов с откровенным торжеством в голосе. -  Даже  в  случае
нашего отказа выйти за меня вы  никогда,  слышите,  никогда  не  увидите
вашего Митю! У меня  в  кармане  распоряжение  обер-прокурора  доставить
опасного   государственного    преступника    Дмитрия    Гагаринова    в
Петропавловскую  крепость  для  проведения   тщательного   дознания   по
известным вам обстоятельствам -  подготовки  и  успешного  осуществления
нескольких побегов каторжных из острога.
   - Будьте вы прокляты, граф! - произнесла Маша устало и,  стараясь  не
потревожить раненую спину, прилегла щекой на подушку. - Оставьте наконец
меня в покое! Я устала и больше не хочу слушать, как вы наводите тень на
плетень,  стараясь  убедить  меня  предать  собственного  мужа.  -   Она
попыталась натянуть на себя одеяло, но от сильнейшего рывка оно полетело
на пол.
   И в следующее мгновение граф сдернул ее за руку на пол и зажал ей рот
ладонью.
   - Ах ты, дрянь! - прорычал он, срывая с нее рубашку. - Не хочешь меня
по-доброму, значит, терпи по-плохому!
   Она изо всех сил пыталась вырваться,  но  граф  перенес  руку  ей  за
голову и, захватив волосы в кулак, несколько раз ударил  ее  головой  об
пол. Мягкая кошма смягчала удары, но от резких движений  открылись  раны
на спине. Маша вскрикнула от боли. И в  это  время  безжалостные,  будто
железные пальцы проникли в нес. Она попыталась плотнее  сдвинуть  бедра,
но все было напрасно...
   Маша сжалась от стыда и отвращения, а граф  окончательно  перестал  с
ней церемониться. Прильнув к ее губам жадным ртом, он  терзал,  кусал  и
пытался раздвинуть их языком, а его пальцы мучили ее изнутри. И как Маша
ни силилась сбросить его с себя,  на  этот  раз  она  оказалась  намного
слабее обезумевшего от страсти насильника.
   Она попробовала поймать графа за волосы, оттянуть его от себя,  чтобы
хоть на мгновение избавиться  от  захвата  измучивших  ее  губ.  Лобанов
приподнял голову, посмотрел на нее точно остекленевшими глазами и  молча
отвесил ей сильную пощечину. Маша почувствовала, что еще секунда - и она
потеряет сознание от стыда и от боли, раздиравшей ей спину. К тому же ее
опять затошнило, и она застонала  от  бессилия  и  понимания  того,  что
сейчас произойдет с ней.
   Пальцы графа тем временем покинули ее.  Пробормотав  Машино  имя,  он
прижался  губами  к  ее  нежной  шее  и  принялся  ласково   поглаживать
обнаженную грудь своей жертвы. Потом коснулся языком маленького соска  и
приподнялся на руках, приготовившись к последней атаке на тело  лежавшей
под ним без движения женщины.
   - Сейчас ты поймешь, что твой Митя не идет ни в  какое  сравнение  со
мной! И скоро сама уже будешь умолять меня о любви,  а  я  еще  подумаю,
достойна ли ты  ее,  -  с  торжеством  в  голосе,  слегка  задыхаясь  от
возбуждения, произнес Лобанов, и в этот момент Маша краем глаза заметила
пустую кружку из-под кумыса, лежащую буквально в  вершке  от  ее  правой
руки. Вероятно, во время борьбы она упала со столика,  но  не  разбилась
благодаря кошме. Доли  секунды  хватило  Маше,  чтобы  опередить  графа,
схватить кружку и из последних сил опустить ее на темя мерзавца.
   Лобанов  обмяк  и  навалился  на  нее  враз  потяжелевшим  телом,  но
сознания, видно, не потерял и, когда Маша попыталась вывернуться  из-под
него, ухватил ее одной рукой за запястье, а  другой  -  за  горло.  Маша
закричала отчаянно, забилась в его руках и ударила ногой  в  столик,  на
котором стоял масляный фонарь. Столик повалился на пол, а горящее  масло
из разбившегося светильника выплеснулось на спину графу.
   Он дико  вскрикнул,  вскочил  на  ноги,  пытаясь  сбить  пламя,  вмиг
охватившее  его  крупное  тело.  С  ужасом  Маша  заметила,  как   огонь
набросился на ее изорванную в клочья, валявшуюся на  кошме  рубашку,  и,
недолго думая, подхватила разбросанные туг же панталоны и сюртук графа и
выскочила из юрты.
   Лобанов выбежал следом и принялся кататься по  траве,  пытаясь  сбить
пламя. От костров, взволнованно крича, бежали солдаты и казаки. Окружили
графа плотным кольцом, накрыли его  мокрой  кошмой,  а  потом  принялись
рушить топорами полыхавшую, как огромный костер, юрту.
   Маша бросилась к темнеющему невдалеке лесу, моля бога,  чтобы  о  ней
позабыли на некоторое время. Забежав  в  кусты,  она  натянула  на  себя
графскую одежду, которая была велика и с трудом держалась на ней. Но это
не имело большого значения, гораздо хуже то, что  она  была  босиком,  и
ноги сразу же заломило от холода. К тому же на траве выступила  утренняя
роса, и волочившиеся по земле края графских панталон тут же намокли,  их
пришлось закатать выше колен.
   В лагере тем временем царили переполох и всеобщая сумятица:  кажется,
от первой занялась огнем и соседняя юрта.
   Тени людей и  взбудораженных  огнем  и  Криками  лошадей  метались  и
кружились в какой-то воистину дьявольской пляске.
   Выкрикивали нечленораздельные команды  офицеры.  От  догорающей  юрты
неслась  порождаемая   казачьими   и   солдатскими   глотками   отменная
трехэтажная ругань, и Маша нырнула и спасительную темноту елового  леса.
Вот-вот в лагере спохватятся, обнаружат ее  исчезновение  и  бросятся  в
погоню...
   Она не слишком верила в то, что ей позволят уйти слишком далеко, да и
разве можно скрыться от погони, передвигаясь босиком по таежной чаще?  В
первые же минуты она в кровь исколола подошвы и  сбила  пальцы  ног,  но
продолжала бежать по лесу, закусив  губу,  плача  от  боли  и  страха  и
поддерживая на ходу то и дело спадающие графские панталоны.
   Намокшие от росы волосы облепили лицо, встречавшиеся  на  пути  ветки
грозились выколоть глаза, но она упорно бежала и бежала в  глубь  еловой
чащи, стремясь уйти как можно дальше от лагеря.
   В какой-то момент она поняла, что, следуя по едва заметной  тропинке,
помогает преследователям скорее  обнаружить  ее.  И  с  той  поры  стала
выбирать наиболее труднопроходимые для верховых участки леса: долго  шла
по  бурному  ручью,  отчего  согревшиеся  было  ноги  опять  заледенели,
перепрыгивая с одной валежины на другую, преодолела чудовищную  мешанину
из веток, корней и искореженных стволов - следы давней бури, пролетевшей
над тайгой, - потом  вскарабкалась  на  каменистую  горку,  цепляясь  за
упругие ветви можжевельника, опутавшего полуразрушенные скальные  глыбы,
обросшие к тому же толстым слоем мха и разноцветными лишайниками.  Здесь
она позволила себе немного отдышаться и оглядеться вокруг.
   Со всех сторон ее окружала бесконечная темная тайга, еще  сонная.  Но
на  востоке  уже  прорезалась  робкая  полоска  зари,  а  над   таежными
просторами  разлеглось  серое  марево  предрассветных   сумерек.   Клубы
белесого тумана поднимались из распадков. Его седые и  неопрятные  космы
уже доползли до  границы  альпийских  лугов  и  постепенно  заволакивали
долину реки, блестевшую далеко  внизу  у  основания  сопки,  на  вершине
которой неожиданно для себя оказалась Маша.
   Она  вновь  с  опаской  прислушалась  к   едва   различимым   звукам,
доносившимся из лагеря, но наползавший туман постепенно закутывал мир  в
свой толстый войлок, заглушив и рокот реки, сердито грызущей  валуны  на
перекатах, и крики людей. И  даже  шум  постепенно  просыпающейся  тайги
перестал звучать тревожно, а стал мягче, спокойнее...
   Маша устроилась под прикрытием корней огромного выворотня и  уже  без
прежней паники попыталась осмыслить свое нынешнее положение. А оно,  как
ни крути, было безвыходным.
   В лагере остался Митя. И не в ее силах теперь спасти его!
   Да и самой Маше, даже в том случае, если казаки не поймают  ее,  вряд
ли удастся долго протянуть: без пищи, без оружия, в неподходящей одежде,
да еще и босиком,