имнее время  неожиданно  вплелась  простенькая  песня
синички. Была эта песня короткой, веселой  и  решительной,  как  и  само
наступление весны.
   К двадцатому апреля полностью сошел снег,  сопки  подернулись  легкой
зеленой дымкой: выкинула стрелки  трава,  набухли  почки  на  тополях  и
березах, сосны выбросили розоватые  свечи,  а  девятнадцатого  Прасковья
Тихоновна видела первого скворца и сочла это добрым предзнаменованием.
   Скворцы прилетели  прежде  положенных  сроков,  значит,  весна  будет
ранней, теплой, а лето урожайным...
   День, когда должно было состояться  венчание,  выдался  по-настоящему
весенним и солнечным. Маша поздно легла спать накануне и почти не  спала
всю ночь, испытывая необычное возбуждение. Странные мысли блуждали у нее
в голове. Она прекрасно понимала, что с завтрашнего  дня  вся  ее  жизнь
пойдет по-другому. И не потому, что на ее  пальце  появится  обручальное
кольцо, а священник провозгласит их с Митей мужем и женой, не этого  она
боялась. И не того, что уже через несколько  часов  окружавшие  ее  люди
изменят к  ней  свое  отношение  в  худшую  сторону.  Здесь,  в  Сибири,
снисходительно и с добрым участием принимали каждого, кто вступал  в  ее
границы, и особо не интересовались, за что и  почему  человек  подвергся
каре, по этой причине он вынужден был расстаться с привычной  жизнью.  И
поэтому более всего ее заботило  то  удивительное,  поистине  диковинное
состояние, в каком она наперекор собственным тайным уговорам пребывала в
течение последней недели.
   Она переживала, волновалась, смущалась и даже плакала  подобно  самой
настоящей  невесте.  И  стоило  Прасковье  Тихоновне  накануне   вечером
вспомнить, как когда-то, добрых тридцать лет назад,  она  сама  выходила
замуж, и с присущей ей откровенностью поведать постоялице, как ненасытен
был ее молодой муж в  первую  после  свадьбы  ночь,  Маша  почувствовала
внезапно:  тяжелая,  душная   волна   воистину   греховного   вожделения
захватывает и полон ее не готовое к таким  испытаниям  тело.  Невыносимо
сладкая  истома,  словно  густая  патока,  обволокла  ее  ноги,   живот,
поднялась выше, и, независимо  от  сознания,  ее  груди  набухли,  соски
затвердели, корсет стал неимоверно тесен. Маша с трудом перевела дух, не
понимая, что с ней происходит, почему вдруг свалились на нее эти смутные
и непонятные желания, полностью завладели ее душой и  разумом,  породили
столь откровенные и немыслимо смелые  фантазии?  И  точно  не  хозяйкины
слова взволновали ее, а руки  любимого  приняли  ее  в  своп  объятия  и
заставили ее сердце забиться в неистовом ритме, отчего на лбу неожиданно
выступили капельки пота, во рту враз пересохло,  а  ладони  вдруг  стали
горячими и влажными.
   Маша попыталась незаметно перевести дыхание, но  Прасковья  Тихоновна
лукаво посмотрела на нес и улыбнулась:
   - Страшно, поди, в первый  раз?  Ничего,  не  бойся!  Поначалу  чуток
больно будет, но ты не пугайся, мужика не  отталкивай,  чтобы  охотку  у
него не отбить. Шибко они этого  не  любят!  А  потом  как!  во  вкус-то
войдешь, то и вожжами от милого не оттащишь. Особливо если муж но  душе.
Недаром люди первые денечки после свадьбы медовыми называют.
   Сладкие они, ненасытные. - Прасковья Тихоновна пододвинулась  к  Маше
поближе и прошептала ей почти на ухо:
   - Я вам кваску на столик поставлю, игристого, с изюмом, после ох  как
пить хочется, ну, невмоготу прямо! - Хозяйка  рассмеялась  и  подмигнула
Маше, а потом опять склонилась к ее уху:
   - А  ежели  простынку  захочешь  сменить  или  сорочку,  знамо,  дело
женское, в комоде возьмешь, я там уже  приготовила  все,  как  положено,
льняные, новенькие, из тех, что ты с собой привезла...
   Маша похолодела. Воистину прав был Алексей, когда говорил,  что  даже
самые  гениальные  планы  порой  проваливалась  из-за  мелочен.   Только
глупейшая из гусынь,  к  каким  она  себя  мгновенно  причислила,  могла
упустить сей немаловажный момент, который  должен  стать  подтверждением
того, что непорочная девица стала в эту  ночь  женщиной.  Господи,  надо
срочно что-то придумать, иначе Прасковья Тихоновна, а  от  нее  вряд  ли
удастся скрыть  сне  обстоятельство,  непременно  заподозрит  ее  или  в
совершенном прелюбодеянии, или, того хуже, окончательно догадается,  что
не все ладно в их с Митей  отношениях,  начнет  присматриваться...  Маша
судорожно вздохнула  и  попыталась  улыбнуться  хозяйке.  Та  поняла  ее
по-своему и, оглянувшись на двери, прошептала:
   - Я тебе  на  окошко  отвару  поставлю,  выпьешь  перед  тем,  как  в
постелю-то лечь, чтобы не понести в первый же день.
   Хоть и грех это,  говорят,  но  все  лучше,  чем  родить  в  зиму.  -
Прасковья Тихоновна  довольно  улыбнулась.  -  И  Дмитрию  Владимировичу
кое-что приготовлю, а то намаялся небось в своих рудниках, бедный,  еще,
не дай бог, заснет с первого устатку, не потешит всласть молоду жену.
   Маша отчаянно, до слез покраснела, но казачка разошлась не на  шутку,
взяла ее за руку, подвела к постели и усадила поверх покрывала:
   - А ну-ка, милая, подпрыгни пару раз на перине-то,  сотвори  крестное
знамение, а потом повторяй три раза за мной шепотом, только не сбейся, а
то вся жизнь потом в клубок свернется. И тебе в тягость, и мужику  не  в
радость, - предупредила ее Прасковья Тихоновна, опустилась рядом  с  ней
на кровать и, слегка растягивая слова, пропела-проговорила:
   - Чтоб кроватка скрипела, чтоб, не болела, чтоб, колом  стоял  и  мне
спать не давал.
   Маша закашлялась от неожиданности, на какое-то мгновение потеряла дар
речи и только открывала и закрывала беззвучно рот,  как  выброшенная  на
берег рыба.  Хозяйка  привычно,  как  будто  так  и  положено,  легко  и
беззаботно  выговорила  срамную  присказку,  но  у  Маши   словно   язык
приморозило к зубам, она попыталась  сказать  Прасковье  Тихоновне,  что
отказывается произносить столь мерзкие, столь отвратительные  слова,  по
казачка уже и сама поняла, что переборщила:
   - Прости меня, старую, Машенька, хотела как лучше, и  забыла  совсем,
что  ты  к  нашим  нравам  не  привыкшая.  -  Она  тяжело  вздохнула   и
перекрестилась:
   - Эх, жизнь ты наша дикая, а присказки и того дичее! - Хозяйка обняла
Машу за плечи, прижала к себе. - Любит тебя  твой  Митя,  и  потому  без
всяких наговоров у вас все  самым  лучшим  образом  устроится.  А  мы  с
Антоном, чтобы вам не мешать, к соседям уйдем ночевать. - Она улыбнулась
и все-таки не удержалась, чтобы не подковырнуть постоялицу:
   - Вам-то не спать в радость, а нам каково будет слышать, как пружинки
скрипят. Я-то старуха, меня уже не больно-то проймешь, а  ну  как  Антон
среди ночи спохватится да побежит себе девку  искать?  Вот  делов  тогда
будет!..
   С утра Прасковья  Тихоновна  послала  Антона  за  Полынской,  которая
пообещала помочь накрыть столы  к  обеду,  а  сама  принялась  хлопотать
вокруг Маши, помогла  ей  причесаться,  одеться  в  подвенечное  платье,
заколола ей фату и свадебный венок, сокрушаясь, что придется  добираться
до церкви но лужам, и что тогда останется от ее наряда?
   Но Мордвинов и здесь оказался на высоте: прислал за Машей коляску,  и
девушка без потерь прибыла к храму, где толпилось уже пропасть народу  -
знакомых и незнакомых ей терзинцев. Комендант подал невесте руку и помог
выйти из коляски, по на крыльце оступился и чуть не  упал.  Маша  успела
подхватить его под локоть с  одной  стороны,  Прасковья  Тихоновна  -  с
другой, и получилось так, что генерал оказался  на  месте  невесты,  чем
несказанно  развеселил  гостей  и  зевак,   сбежавшихся   поглазеть   на
диковинное венчание со всей округи.
   Но веселое настроение вмиг улетучилось, шутки и смех  смолкли  в  тот
момент, когда привели в  оковах  жениха  и  двух  его  товарищей  -  Яна
Снешневича и Федора Тимофеева.
   Оковы им свели на паперти. Венчание  закончилось  быстро,  певчих  не
было,  и  церкви  царил  полумрак,  который  не  смогли  разогнать  даже
подаренные Натальей Федоровной свечи. Но  Маша  была  весьма  обрадована
подобным обстоятельством. С каждой минутой ей  становилось  все  труднее
выказывать  поддельную  радость.  Она  испытывала   муки   мученические,
понимая, что совершает этот обман, этот великий грех подложного венчания
сознательно, и хотя идет на него из  благих  побуждений,  тем  не  менее
переступает священные заповеди, которые стремилась  выполнять  всю  свою
прежнюю жизнь беспрекословно.
   Слава  богу,  батюшка  не  утруждал  себя  велеречием,  скороговоркой
отбарабанил положенное, дал в руки жениху и невесте по зажженной  свече,
предложил обменяться кольцами, и тут Маше пришло в голову, что венец над
ней держит Снешневич, католик  по  вероисповеданию.  Но  она  не  успела
удивиться столь очевидной  оплошности  батюшки,  тот  зачастил  молитвы,
предложил молодым выпить из одной чаши освященного, разбавленного  вина,
провел их вокруг аналоя.
   И  в  какой-то  момент  Маша  поняла  причину  его   торопливости   и
невнимательности по отношению к  Снешневичу.  Священник  был  в  стельку
пьян, и только выработанный за многие годы  церковной  службы  навык  не
позволил ему упасть в грязь лицом в прямом и переносном смысле.
   После окончания церемонии шаферам вновь надели цепи, но Мите на  этот
раз сделали исключение, и он на пару с молодой  женой  проехал  до  дома
Прасковьи Тихоновны в любезно одолженной комендантом коляске.
   Остальные гости, шаферы и сопровождавший их конвой ехали  на  простых
бричках, телегах  и  в  тарантасе  начальника  рудника  Арсентьева  -  в
огромном старомодном чудовище, вмещавшем  шесть  человек,  в  том  числе
посаженого отца и посаженую мать.

***

   При входе в дом молодых осыпали пшеницей и  овсом,  колючие  зернышки
попали Маше за корсаж и заставили ее ежиться от щекотки, но она так и не
смогла выбрать момент, чтобы отлучиться в другую комнату и избавиться от
них. Митя не сводил с нее глаз и, когда она в очередной раз поморщилась,
спросил; что с ней, почему она весь вечер сидит точно на иголках.
   Но она постеснялась Назвать истинную причину, заключавшуюся не только
в этих маленьких  неудобствах.  Она  со  страхом  думала  о  предстоящем
объяснении с Митей, заранее представляя его гнев и презрение, с каким он
встретит ее предложение. Удастся ли убедить его,  что  новая  ее  жертва
вызвана лишь желанием не выдать их планы, не позволить окружающим,  и  в
первую  очередь  Прасковье  Тихоновне,  усомниться  в   искренности   их
отношений, только этим и ничем более?
   Она словно во сне принимала поздравления, с  готовностью  подставляла
губы Мите, откликаясь на крики "Горько!".
   Свадьбу гуляли по старинке: с песнями, плясками, солеными. шутками  в
адрес молодых. Маша не чаяла, когда наконец прекратится этот шум и  гам.
Она устала до умопомрачения:  сказались  и  бессонная  ночь,  и  дневные
волнения. Ее слегка поташнивало, а перед  глазами  блуждали,  вспыхивали
зарницами,  порхали,  как  бабочки,  кружились   опавшими   лепестками,.
переплетались длинными сверкающими змейками какие-то  странные  видения,
почти галлюцинации.
   Девушка потерла виски пальцами и подумала, что еще  минута  -  и  она
свалится под стол в обмороке. Но стоило ей опустить руку, как ее тут  же
накрыла Митина ладонь, и он что-то  тихо  сказал  хозяйке.  Та  хлопнула
несколько раз в ладоши, отчего в комнате сразу же воцарилась тишина,  и,
что-то  быстро  приговаривая,  заставила  молодых  встать   и   в   пояс
поклониться гостям. И через минуту за ними захлопнулись  двери  спальни,
отгородив их от шумного веселья, криков и смеха гостей.
   Митя прошел в глубь комнаты и зажег от свечи, которую держал в  руке,
еще одну, у изголовья кровати. Скривив губы в скептической  усмешке,  оп
рассмотрел постель  с  высокой  периной  и  двумя  огромными  подушками.
Подержал в руках  обе  ночные  сорочки,  мужскую  и  женскую,  аккуратно
разложенные поверх одеяла, и усмехнулся:
   - Ты не находишь, дорогая,  что  кровать  несколько  узковата?  -  Он
вернул сорочку Маши на место, а свою перекинул через руку. - Учти, я  не
намерен уступать тебе постель,  чтобы  прикорнуть  где-нибудь  на  полу.
Впервые за полтора года я могу  позволить  себе  поспать  на  нормальных
простынях и под настоящим одеялом и хочу насладиться этим в полной мере.
- Он посмотрел на Машу, до  сих  пор  стоящую  у  дверей.  -  Не  бойся,
никакого вреда я тебе не причиню. У меня сейчас одно желание  -  заснуть
как можно скорее.
   Маша открыла было рот, но  Митя  попросил  ее  отвернуться,  пока  он
переодевается, и она покорно подчинилась. Повернувшись лицом  к  дверям,
она слышала, как Митя тихо шуршит одеждой, потом скрипнули пружины, и ей
позволили оглянуться. Подобрав юбки свадебного платья,  Маша  подошла  к
кровати, взяла в руки ночную сорочку. Митя лежал у стопки,  повернувшись
к новобрачной спиной. Маша вздохнула, сняла с головы свадебный  венок  и
фату и отбросила на маленький столик в двух шагах от кровати, где стояли
(Прасковья Тихоновна ничего не забыла) большой глиняный кувшин с  квасом
и стеклянный бокал с бурой жидкостью, пахнувшей мятой и медом.  Она  еще
раз оглянулась на Митю. Он по-прежнему лежал  без  движения,  уткнувшись
носом в стену, укрывшись по самый подбородок одеялом. Маша закинула руки
за сипну, чтобы расстегнуть  многочисленные  пуговички,  и  поняла,  что
сделать этого без чьей-либо помощи не может.
   Она опустила руки и опять растерянно оглянулась на Митю. Что  делать?
Не сидеть же всю ночь на краю постели.
   - Митя, - прошептала она осторожно, - ты спишь?
   - Сплю, - ответил он недовольно, - и тебе то же самое советую!
   - Но я не могу расстегнуть платье, у меня руки до  некоторых  пуговиц
не достают.
   - О господи, - Митя обернулся  к  ней,  смерил  сердитым  взглядом  и
приказал:
   - Повернись!
   Она почувствовала его быстрые пальцы на своей спине, и через  секунду
Митя пробурчал:
   - Готово! - Помедлил секунду и спросил:
   - Корсет тоже помочь расшнуровать?
   - Да, если не трудно! - прошептала Маша и вздрогнула.
   Его пальцы скользнули, вероятно, нечаянно по ее коже, и  она  тут  же
покрылась мурашками. Митя молча помог ей справиться с корсетом  и  вновь
отвернулся к стене.
   Испуганно  посматривая  на  него,   она   быстро   сбросила   платье,
освободилась от корсета и остального белья, торопливо натянула  сорочку,
разобрала прическу и заплела волосы в одну косу. Митя по-прежнему  лежал
неподвижно, и Маше показалось, что он уже сладко посапывает во сне.  Она
чуть было не заплакала от отчаяния, но  представляя,  как  привлечь  его
внимание.
   Осторожно присев на край постели, она слегка потянула на себя  одеяло
и легла рядом с Митей. Кровать была действительно  узковатой,  ее  бедро
тут же прижалось к мужским ягодицам, и она ощутила, как вздрогнул  Митя.
И, несмотря на смущение, она немного успокоилась. И совсем он не спит, а
лишь притворяется. Маша немного  поерзала,  устраиваясь  удобнее,  затем
намеренно прижалась к Мите бедром, потом,  словно  ненароком,  прильнула
плечом к его спине и тут  же  почувствовала,  как  он  весь  напрягся  и
попытался еще сильнее втиснуться в  стену.  Но  Маша  не  позволила  ему
отдалиться, тем более что сетка кровати выступила в роли союзницы, и она
еще теснее прижалась к Мите. Но он не выдержал, повернул к ней голову  и
проворчал:
   - Ты перестанешь когда-нибудь вертеться?
   - Но я не виновата, - оправдалась Маша, - сетка очень неудобная, и  я
постоянно скатываюсь на тебя.
   Митя вздохнул, помолчал некоторое время и предложил:
   - Ты тоже ложись на бок, ко мне спиной, и свечи задуй.
   Я спать хочу.
   Маша мысленно "перекрестилась и вновь села на постели.
   Митя по-прежнему лежал неподвижно, закутавшись  в  одеяло,  словно  в
панцирь, за которым решил укрыться от вражеского нападения.
   - Митя, - рука Маши осторожно проникла под одеяло и  замерла  на  его
плече, - повернись ко мне. Мне нужно с тобой поговорить.
   - Ты в своем уме? - Похоже, Митя рассердился не на шутку, но все-таки
повернулся. - Что еще за  разговоры  поздней  ночью?  -  Он  старательно
отводил глаза в сторону, и Маша так и не смогла поймать  его  взгляд.  -
Давай завтра поутру поговорим.
   - Нет, сейчас. - Она скользнула под одеяло, обняла его за шею  и  как
можно плотнее прижалась к его телу.
   Митя попытался оттолкнуть Машу, но,  стоило  его  руке  очутиться  на
горячем, прикрытом лишь тонкой тканью девичьем  бедре,  все  его  благие
помыслы улетучились, и он со стоном привлек ее к себе и прижался  губами
к приоткрытому,  ждущему  поцелуев  рту.  Их  языки  встретились,  Маша,
вскрикнув, выгнулась ему навстречу и в то мгновение, когда  он  на  долю
секунды оторвался от нее, прошептала:
   - Возьми меня, Митя! Прошу тебя!
   Мужские объятия ослабли,  Митя  приподнялся  на  локте  и  насмешливо
улыбнулся:
   - С какой это стати ты вздумала  соблазнить  меня?  Или  решилась  на
ictus coinplet  своему ненаглядному барону?
   - Ничего я не решилась! - разозлилась Маша. - Не хочешь, не надо!
   Она резко отвернулась от него, уткнулась носом в  подушку,  с  трудом
сдерживаясь, чтобы не заплакать от разочарования. Ну, как этот болван не
поймет, что она лучше себе язык вырвет,  чем  объяснит  ему  откровенно,
почему осмелилась На подобный поступок  -  предложить  себя  мужчине,  с
которым у  них  на  иски  вечные  заключено  соглашение  о  перемирии  и
невмешательстве и личные дела друг друга.
   - Постой, - Митя рывком  развернул  ее  к  себе,  отчего  пружины  на
кровати испуганно  взвизгнули,  -  объясни,  чего  ты  от  меня  хочешь?
Наверно, есть какие-то причины, заставившие тебя пойти на это.  Ведь  не
влюбилась же ты в меня, в самом деле?
   - Неужели тебе  трудно  сделать  это  без  всяких  вопросов?  -  Маша
умоляюще посмотрела на него. - Почему ты мучаешь меня?
   Митя откинулся головой на подушку и рассмеялся:
   - Какая ты все-таки еще дурочка, Марьюшка. Без  вопросов  это  делают
лишь в публичном доме, но когда-то очень давно даже предположение, что я
тебя смогу посчитать за уличную девку,  стоило  мне  приличной  оплеухи.
Неужто  не  помнишь,  когда  и  но  какому  поводу  приложилась  к  моей
физиономии? - Он взял ее ладонь в свои  руки,  провел  по  ней  копчиком
указательного пальца и прошептал:
   - Хотя как пожелаешь, я могу обойтись и без вопросов, но я хочу  быть
честным до конца, и прежде всего перед моим прежним другом, а ныне твоим
женихом. Как ты будешь объяснять  своему  будущему  мужу,  почему  вдруг
лишилась невинности?
   Маша сжалась в комок под одеялом, закрыла лицо руками и разрыдалась:
   - Я бы никогда не отважилась на такое, но, если  ты  откажешься,  уже
завтра Прасковья Тихоновна заподозрит неладное...
   Митя отнял ее ладони от лица,  вытер  мокрые  от  слез  девичьи  щеки
полотенцем, висевшим до этого на козырьке кровати, и улыбнулся:
   - Ты ведь  известная  выдумщица,  Мария!  Неужели  ничего  не  сумела
придумать, чтобы изобразить это злополучное пятно на простынях?
   - Я думала, - прошептала Маша, - но Прасковья Тихоновна  не  отходила
от меня ни на шаг. И Я ничего не успела приготовить.
   - Но ты хотя бы понимаешь, что потом ничего уже не  изменишь  и  твой
будущий муж...
   - Сегодня ты мой муж, и, если не желаешь, чтобы наш план  провалился,
сделай, как я прощу.
   Митя некоторое время с чрезвычайной задумчивостью смотрел  на  нее  и
затем тихо спросил:
   - Вероятно, ты считаешь, что это можно сделать по заказу?
   Маша покраснела и,  встретив  его  насмешливый  взгляд,  окончательно
растерялась:
   - Не знаю, но, если ты не хочешь, я не вправе тебя принуждать.
   - А если я признаюсь, что хочу, - он внезапно привлек ее  к  себе,  -
хочу с того самого момента, как  мы  переступили  порог  церкви,  а  еще
вернее, когда я увидел тебя на крыльце этого дома?!
   - Митя, ты не должен так говорить. - Маша попыталась освободиться  из
его объятий. - Уч