у: все-таки считал себя старожилом Баджустана. Но и он порой блуждал в хитросплетениях улиц и переулочков, плотно забитых медленно бредущей людской массой. Звуки то и дело вспыхивающих перестрелок отражались от дувалов и темных фасадов домов. Порывы сухого ветра гнали по загаженным мостовым обрывки бумаги, пустые пластиковые бутылки и клочья ярких пакетов. Прибитый ветром едкий дым пожарищ стлался понизу, забивая ноздри и горло.
     Максим то и дело тормозил, объезжая то один труп, то другой, то третий. В основном это были мужчины, гражданские, не военные. Одно тело лежало прямо посередине мостовой, и они с трудом смогли его обогнуть. Женщина в ярком шелковом платье - красном с желтыми узорами, вероятно самом лучшем у нее, лежала раскинув руки, а к ней приткнулось еще одно тельце. Они приняли его поначалу за куклу. Но это был ребенок - девочка - года два, не больше. Она лежала рядом с матерью и действительно напоминала тряпичную куклу с неестественно вывернутыми ручками и ножками.
     Максим чертыхнулся, заметив ужас в глазах Ксении. Но он не мог приказать ей закрыть глаза.
     Наконец, когда над горами забрезжил слабенький рассвет, они вырвались на окраину города и свернули в какой-то проселок. Людей здесь было меньше, и вскоре они поняли почему. Через пару километров они оказались на месте побоища, которое устроил Рахимов с помощью Садыкова, в одночасье уничтожив бронетанковую дивизию Арипова. Чадили, догорая, танки и бронетранспортеры, повсюду вперемежку с искореженным металлом, стреляными гильзами, неразорвавшимися снарядами валялись обгоревшие трупы, противно воняло горелым мясом, резиной, металлом...
     Ксения старалась не смотреть в окно. Все внимание она устремила на Максима, который, плотно сжав побелевшие губы, медленно вел джип сквозь этот страшный натюрморт, авторами которого были жестокость и алчность. Костин, высунувшись из окна, штурманил. Но вскоре ему пришлось выйти из машины. Он пошел впереди. Они с Максимом опасались, что трассу могли заминировать.
     Дорога пошла под уклон, и здесь они воочию убедились, что их подозрения небеспочвенны. Искореженный бронетранспортер валялся поперек дороги вверх колесами. Похоже, взрыв прозвучал с полчаса назад. Не улеглась еще пыль на дороге, не потемнела кровь на броне и сверкала, как только что нанесенная лаковая краска. Но мухи уже облепили трупы, свисающие из люков машины и лежащие на земле, - трупы солдат, которых взрывом сбросило с брони... В небе кружились стервятники, радуясь новой добыче. А за разбитым бронетранспортером дрались два мародера, не сумевшие поделить большую черную сумку...
     Максим хотел на полном ходу проскочить мимо опасного места. Неизвестные проходимцы вполне могли подложить еще парочку мин, а то и фугас. Но сидящая рядом Ксения вдруг схватила его за рукав и закричала. Он не понял ни слова, но почувствовал ее ужас. Женщина кричала, вытянув руку в сторону бронетранспортера. Максим наконец с трудом разобрал:
     - К-к-камера, н-н-наша к-к-камера! Володя... Олег...
     Костин, заслышав ее крики, вернулся и вскочил на подножку. Но Ксения уже не кричала, а рыдала, прикрыв лицо руками.
     - В чем дело? - спросил Костин. Максим не ответил, а молча развернул джип в направлении взорванного бронетранспортера.
     Мародеры, заметив выскочивших из джипа вооруженных людей, рванули через дорогу в горы. Вероятно, дезертиры какой-то из двух армий. Они были в рваных военных брюках, по пояс голыми, но головы их украшали каски, явно подобранные на месте взрыва. Сумку они бросили, и Максим первым делом поднял ее с земли. Он запретил Ксении подходить к бронетранспортеру, и она наблюдала за ними из джипа.
     Им не пришлось долго осматривать военную машину, чтобы понять: все в ней погибли от взрыва мощного фугаса. Он взорвался под днищем машины.
     От находившихся внутри людей мало что осталось.
     Но Костин нашел корочки служебного удостоверения. Ксения не ошиблась - именно в этом бронетранспортере ехали и погибли режиссер и оператор программы "Личное мнение".
     Максим подошел к Ксении, подал ей слипшееся от крови обгоревшее удостоверение. Она уже не плакала. Взяла в руки документ, подняла на Максима абсолютно сухие глаза, но взгляд ее был чужим и отстраненным. Такой Максим еще ее не видел. Ксения положила удостоверение в карман куртки, затем приняла из рук Максима камеру и с профессиональной тщательностью осмотрела ее. Удивительно, но оптика не пострадала, да и других видимых повреждений она не обнаружила. Ксения включила камеру. Аккумуляторы оказались заряженными, и она работала...
     Максим и Костин молча наблюдали за ней. Женщина подняла камеру на плечо. Чувствовалось, что она тяжеловата для нее. Но Ксения, закусив губу от напряжения, принялась снимать взорванный бэтээр, изуродованные трупы... Потом она уселась прямо на песок, вперемешку с камнями усыпавший дорогу, и бесстрастно наблюдала, как Максим с Костиным копают яму и стаскивают туда тела убитых. Когда над могилой вырос невысокий холмик, она вновь взяла в руки камеру...
     Ташковский, который не мог носить камни руками, подкатывал их к могиле ногами. Ксения выложила из камней невысокую пирамидку. Потом тихо попросила Максима:
     - Ты - человек военный, запомни, пожалуйста, ориентиры. Я думаю, мы сюда еще вернемся.
     Через десять минут джип вновь мчался по направлению к российской военной базе. До взрыва перемычки оставалось чуть больше шестнадцати часов...

Глава 21

     Анюта наблюдала за тем, что происходит снаружи, в щелку крохотной сараюшки, сооруженной на дне карьера из кусков ржавого железа, вероятно, для сторожа, охранявшего здесь в былые времена технику. Ни сторожа, ни самой техники не осталось и в помине. Сейчас по дну карьера сновали лишь военные грузовики, и все еще много было солдат, хотя с рассветом количество их значительно поубавилось.
     За ее спиной на грязном полу сидела растрепанная, с подбитым глазом Галина Ивановна и тихо выла, перемежая вопли ругательствами и возмущенными тирадами на украинском языке. Но Анюта давно уже перестала обращать на нее внимание.
     Гораздо больше ее занимало то, что происходит на воле.
     Офицер, который затолкал их в сарай, к счастью, не оставил часового. Дверь просто подперли ржавым обрубком рельса. Когда их схватили и повели к карьеру, Галина Ивановна болтала без умолку, стараясь уговорить солдат. Объясняла, что не она убила их товарища, но никто не обращал на ее крики внимания. Солдаты плохо понимали русский язык, а может, настолько отупели от усталости и голода, что почти перестали воспринимать все, кроме ругани командиров.
     Пленниц довели до сараюшки, заперли там и, как надеялась Анюта, тут же забыли о них. Не в силах больше выносить визгливый речитатив Галины Ивановны, Анюта повернулась к ней.
     - Господи, когда вы, наконец, уйметесь? - спросила она устало. - Вы хотите, чтоб вам заткнули глотку пулей? Они это сделают, когда начнут сходить с ума от ваших воплей.
     Галина Ивановна моментально захлопнула рот.
     Но не надолго.
     - Это невыносимо! Как вы все это только терпите! - Она страдальчески скривила свое полное лицо, которое за эти дни значительно уменьшилось в объеме, а кожа повисла складками. Когда Галина Ивановна смотрелась в зеркало, она всякий раз охала в отчаянии, словно проблемы с лицом огорчали ее гораздо больше, чем их весьма незавидное положение.
     Она поерзала широким задом по полу, принимая более удобную позу, и проворчала:
     - Я найду, куда пожаловаться, когда вернусь домой. Так нельзя обращаться с гражданами другого государства. Разве мы виноваты, что у них началась война? Я ехала с добрыми намерениями закупить у них большую партию хлопка для нашей фабрики.
     Они же чуть не изнасиловали меня, избили...
     - Скажите спасибо, что не убили! - взорвалась Анюта. - Вы застрелили их товарища. И если разберутся, кто это сделал, вам не поздоровится.
     - Но откуда они узнают? - возразила хохлушка. - Они думают, что это азер, как его? Масхатов?
     - Думают, - Анюта презрительно улыбнулась, - но до поры до времени. Пока я им не скажу.
     Галина Ивановна открыла рот от изумления:
     - Вы что ж, и вправду продадите меня, милочка? - Она осеклась, увидев выражение глаз Анюты.
     - Скажу все как было, если вы не заткнетесь. - Анюта угрожающе сжала кулаки, так, что ногти впились в ладони. - Вы убили не только солдата, но и Аскера. Это вы застрелили его и кололи штыком, а не эти гады, - ткнула она пальцем в сторону карьера. - Аскер был неплохим человеком. Может, не очень смелым, но кто сейчас смелый? Он не заслужил подобной смерти. Я вам этого не прощу. Так что берегитесь и не злите меня. Учтите, если я вас сейчас пристукну, это будет не убийство, а возмездие за все ваши грехи и дрянные поступки. Если бы вы не украли пистолет Джузеппе, возможно, нас бы не тронули.
     Сейчас она говорила медленно, спокойным ровным голосом. Но лучше бы кричала. Это было бы понятнее Галине Ивановне. Но тем не менее она ощутила угрозу в голосе Анюты. И до нее в конце концов дошло, что девушка не шутит. Глаза хохлушки налились ужасом. Она отодвинулась в дальний угол сарая. А Анюта продолжала говорить, все так же размеренно и монотонно:
     - Не выводите меня из себя, пустомеля! Вы довели меня до того, что я запросто могу вас убить.
     Уверяю, мне это ничего не стоит. - Она пыталась держать себя в руках, но даже пальцы ее дрожали от гнева.
     Она видела, какое впечатление произвели ее слова на Галину Ивановну, и удивлялась самой себе. Никогда прежде она ни на кого не набрасывалась с такой яростью и решимостью. Слишком долго профессиональная выучка заставляла ее сдерживать свои чувства. Ведь даже встретив Костина, она никак не показала, что очень рада видеть его. И она сказала не правду Максиму. Ну, о том, что в Хороге у них ничего не было. Анюта влюбилась в Костина без памяти, с первого взгляда, с первого слова, обращенного к ней. И у них было всего три дня. Три дня безумной, никогда прежде не испытанной страсти. В ресторане Костин моментально узнал ее, но не показал виду, не выдал ни единым словом, что они были когда-то близки. И это поначалу обидело Анюту, а потом она поняла: что Юрий Иванович не хотел становиться яблоком раздора. А она так и не успела объяснить ему, что Максим был для нее всего лишь отдушиной в череде серых, тоскливых будней...
     И тоска по несбывшейся любви, замешанная на усталости и тревоге за судьбу любимого человека, вдруг вылилась в эту необузданную ярость. Анюта с наслаждением выплескивала эту ярость на совершенно негодную и непорядочную бабу. Девушка чувствовала в ней скрытую опасность, но понимала, что в данный момент она гораздо сильнее и увереннее этой сволочной тетки с перекошенным от страха лицом. Анюта смотрела на ее оплывшее тело, двойной подбородок, презрительно-хитроватый взгляд и даже представить себе не могла, что кто-то мог любить эту фурию, нежно обнимать ее толстые плечи, целовать тонкие губы... Но дело даже не в фигуре, а в сути. Галина Ивановна никак не вписывалась в образ любящей, готовой жертвовать всем ради любви женщины... Нет, она скорее зубами порвет, чем что-то отдаст...
     Анюта отвернулась от хохлушки и вновь посмотрела в щель. Снаружи ничего не изменилось. Все так же сновали взад-вперед солдаты, выкрикивали приказы командиры; их, впрочем, мало кто слушал и еще меньше подчинялся. Грузовиков, правда, поубавилось. Две машины, густо облепленные людьми, медленно поднимались по дороге, ведущей из карьера.
     Никто по-прежнему не обращал внимания на их сараюшку. Анюта отошла от двери и решила осмотреть раны на ногах. От солдатских штыков. Она выдернула из рук Галины Ивановны сумочку, которую та прижимала к груди, и вывалила ее содержимое на один из ящиков, валявшихся в углу сарая. Среди обычного женского барахла - помады, туши для ресниц, расчески, пудреницы с зеркальцем, ручки, записной книжки и кошелька, где оказалось довольно много денег: украинские гривны, российские сторублевки и триста долларов мелкими купюрами, - Анюта обнаружила пузырек с аспирином, пакет женских прокладок и несвежий носовой платок со следами губной помады. Все пропахло старой пудрой и дешевыми духами.
     Галина Ивановна молча наблюдала, как Анюта роется в содержимом ее сумки. Девушка заметила ее взгляд и с издевкой сказала:
     - Не бойтесь, кошелек я не трону! - Штыковые порезы оказались неглубокими, но они все еще кровоточили, а при такой жаре могли быстро загноиться. Анюта вытерла кровь прокладками, оторвала от подола рубахи две длинные ленты и, как могла, перевязала раны. Затем натянула джинсы, взяла пузырек, вытряхнула на ладонь две таблетки и с трудом, но проглотила их без воды. - Не стройте из себя мокрую курицу, обработайте раны, - приказала она Галине Ивановне и бросила ей на колени оставшиеся прокладки, носовой платок и пузырек с аспирином.
     Анюта опять довольно долго наблюдала за тем, что происходит снаружи. Тени откосов и бетонных столбов разрушенной войной линии электропередачи стали короче. Она поняла, что приближается полдень. Жара становилась невыносимой. Пот струился у Анюты по лицу и ложбинке на спине.
     Наконец ей надоело пустое созерцание. Тем более, что ничего нового за стенами их тюрьмы не происходило. Анюта отошла от двери и принялась обследовать сарай изнутри, Галина Ивановна молча сидела в своем углу. Прокладки, платок и пузырек с аспирином лежали у нее на коленях, и она, кажется, даже не притронулась к ним. Женщина уставилась выпученными от страха глазами в одну точку и только слегка шевелила губами. Вероятно, молилась.
     Но это было гораздо лучше, чем слушать ее истеричные визги.
     Демонстративно не обращая на нее внимания, Анюта обошла по периметру их убогую хижину, проверила ящики. Они оказались пустыми. Но за старым стеллажом она обнаружила ручной, похоже кузнечный, молот и кирку. И то и другое в приличном состоянии.
     Затем она тщательно осмотрела стены и крышу сарая. Деревянный каркас лачуги был изготовлен из досок, скрепленных гвоздями и проволокой. Дерево уже стало трухлявым, рассохшимся на солнце, гвозди и проволока - ржавыми. С такими орудиями, как молот и кирка, Анюте не составило бы труда разрушить постройку, при условии, что никто не услышит ударов. Но это было так же маловероятно, как и то, что к ночи солдатня все-таки покинет карьер. Правда, до ночи еще надо было дожить, а Анюта уже все больше и больше ощущала себя цыпленком в духовке. Чем выше поднималось солнце, тем сильнее раскалялись железные стены их тюрьмы.
     Все же она поставила молот и кирку поближе к двери, замаскировала их ящиками и присела на один из них рядом с выходом.
     Стены нагрелись до такой степени, что к ним нельзя было прикоснуться. Женщины обливались потом и задыхались от духоты. Губы потрескались от жажды. Шершавый язык с трудом умещался во рту. Они с надеждой прислушивались к звукам, доходившим до них извне, - реву моторов, скрежету рычагов и крикам солдат. Судя по всему, карьер все-таки постепенно пустел.
     Анюта думала о том, что могло случиться с Джузеппе. Может, его тоже взяли в плен, а может, убили. В конце концов, они сами чудом спаслись, но это не значит, что опасность миновала.
     Она опять вспомнила Юрия Ивановича Костина.
     Жаль, что им так и не удалось поговорить. Вероятно, никогда не удастся встретиться. И кто знает, возможно, его давно уже нет в живых... А может, вскоре умрет и она... Анюта не строила иллюзий относительно своего будущего и наверняка бы не поверила, если бы ей сообщили, что Костин до сих пор жив, и уже не раз вспоминал о ней, и тоже жалел, что вел себя по большей части сухо и официально.
     А ведь там, в Хороге, он чуть было не сделал ей предложение, но вовремя одумался, потому что был из тех, кто никогда не знал, куда через минуту позовет его труба...
     Ее печальные мысли прервал скрипучий голос.
     Галина Ивановна капризно произнесла:
     - Я хочу пить.
     - Я тоже, - отрезала Анюта, - но воды нет, поэтому помолчите.
     Снаружи что-то происходило. Анюта приложила палец к губам и выразительно посмотрела на Галину Ивановну. Затем подошла к двери и выглянула в щель. Карьер опустел, но метрах в десяти от их сарая сидел на корточках солдат. Он устроился в тени отвала породы и, кажется, дремал. Автомат лежал у него на коленях. Девушка поняла, что к ним все-таки приставили часового. Она подошла к Галине Ивановне, вновь отобрала у нее сумочку и вынула из нее кошелек. Женщина всполошилась:
     - Как вы смеете? Это мои деньги!
     - Тихо! - прикрикнула Анюта. - Вы ведь хотите пить? А я сейчас постараюсь купить немного воды. - Она посмотрела на толстую пачку банкнотов. - А может, и освобождение, если вы опять не приметесь орать. - Галина Ивановна захлопнула рот, а Анюта подошла к двери. Она не знала местного языка, кроме двух-трех обиходных выражений. Но надеялась объясниться с помощью денег. Этот язык понятен всем.
     Она приблизила лицо к щели и громко крикнула:
     - Эй, ты! Подойди сюда!
     Солдат лениво повернул голову и уставился на дверь. Перед его глазами возникла радужная бумажка, по виду смахивавшая на крупную денежную купюру. Он нехотя поднялся, взял автомат на изготовку и стал медленно приближаться, поглядывая настороженно и вместе с тем заинтересованно. Но только протянул руку к купюре, как она исчезла, и женский голос произнес:
     - Вода.., вода.., пить...
     Солдат в недоумении стоял перед дверью.
     - Принеси воды. Вода.., вода... Пяндж... Кардарья... - настойчиво повторяла Анюта, - река... вода.., пить...
     Наконец до солдата дошло, что от него требуется, или, возможно, он вспомнил давние уроки русского языка. Он почесал в затылке, лицо его прояснилось.
     - Вода, вода, - повторил он вслед за Анютой, - пить... - и сделал вид, что пьет.
     - Да, да, - подтвердила Анюта. - Вода - деньги. Деньги - тебе, но сначала принеси воды.
     Солдат разразился каскадом слов на родном языке, затем быстро закивал и отошел. Анюта с облегчением вздохнула. Мысли о глотке холодной воды чуть не свели ее с ума. Горло пересохло, язык, словно наждак, царапал небо. Но здравый смысл все-таки не покинул ее. Солдат вряд ли станет открывать дверь. Для этого надо было оттянуть в сторону тяжелый рельс. Но как он тогда передаст воду? , Она с трудом подняла молот и стукнула по одной из дверных планок. От доски отломился приличный кусок, и, поддай она молотом еще раз, вся бы дверь развалилась на куски. Но девушка не решилась ударить вторично, понимая, что это может вызвать непредсказуемые последствия. Солдат мог уличить их в желании убежать и открыл бы стрельбу.
     Паренек вернулся минут через десять с помятой пластиковой бутылкой, полной чистой на вид воды.
     Анюта просунула руку в щель, надеясь, что солдат не заметит свежего отверстия.
     - Давай! - приказала она.
     Солдат присел на корточки, но держал бутылку на расстоянии, чтобы девушка не могла дотянуться до нее.
     - Деньги, - сказал он довольно чисто по-русски.
     Анюта чертыхнулась и просунула купюру сквозь отверстие. Солдат с жадностью схватил ее, посмотрел на свет, потом покачал головой и произнес снова:
     - Деньги!
     Пришлось дать еще одну купюру, прежде чем бутылка перекочевала в руки Анюты. Вода была холодной, явно родниковой и принесла ей большое облегчение.. Она залпом опустошила треть бутылки и отдала ее Галине Ивановне, которая жалобно смотрела на нее, пытаясь облизать белым языком сухие губы.
     - Вода здесь крайне дорогая вещь, - сказала Анюта, наблюдая, с какой жадностью ее спутница по несчастью поглощает содержимое бутылки. - Эта бутылка обошлась вам в двадцать долларов, но я не уверена, что за следующую он не запросит сотню.
     По-моему, мы его сильно раззадорили...
     Галина Ивановна поставила бутылку на пол.
     Воды в ней осталось едва ли на четверть. Женщина шумно срыгнула воздух. Солдат тем временем вернулся на свое место и принял прежнюю позу, но глаз с лачуги не спускал. Видно, надеялся на новую легкую поживу.
     - Чтоб ты провалился! - в сердцах сказала Анюта. Но солдат оставался