из повозок.
   Тайшн удовлетворенно улыбнулся и что-то сказал Маше.
   Китаец перевел:
   - Все будет хоросо. Эрлэн-хан   пропустит
вас и не возьмет дани. Шаман Бильчэ прогнал злых эжинов ,  позвал
бурханов  помогать красивой девушке...
   Через час впереди на горе показалась Чита, небольшой уездный городок,
серый и унылый, с  полусотней  потемневших  от  непогоды  изб  и  старым
острогом, в котором каторжане дожидались отправки на рудники.
   Переехав через небольшую  речку,  все  повозки  и  сопровождавшие  их
всадники вскоре остановились  у  комендантского  дома.  Тайши  вышел  из
экипажа и подал руку Маше.
   Она пошла рядом с ним но узкой дорожке к дому,  по  почти  ничего  не
видела от дурных предчувствий: сейчас ей предстояло встретиться  с  тем,
кто спрашивал у Мити, согласен ли тот жениться на своей невесте.
   На крыльце появился суховатый седой человек в мундире  генерал-майора
и заторопился ей навстречу. С удивлением Маша заметила, что  он  радушно
улыбается, словно встречает давнюю и симпатичную ему знакомую.
   Тайши что-то произнес за ее спиной. Маша остановилась  и  оглянулась.
Молодой человек протягивал ей три больших  пера,  стянутых  у  основания
витым шелковым шпуром. Девушка приняла подарок, прижала его  к  груди  и
благодарно  улыбнулась.  Китаец-переводчик  торопливо,  оглядываясь   на
подходившего к ним генерала, прошептал:
   - Это знак тайши. Перья священного орла... Племя хори ведет свой  род
от орла. Покажи их любому ойроту, и он скажет тайши... Тайши  поможет...
- Спасибо, - успела прошептать Маша,  потом  сняла  с  пальца  тоненькое
колечко и подала его Толгою. Тот быстро  надел  его  на  мизинец,  низко
поклонился девушке, затем сел в свою  повозку  и  вместе  со  спутниками
умчался со двора, а генерал подошел  к  Маше,  представился  комендантом
Нерчинских и Терзинских рудников Константином Сергеевичем Мордвиновым  и
пригласил пройти в дом.
   Продолжая доброжелательно, почти ласково улыбаться, он  провел  ее  в
свой  кабинет,  усадил  в  глубокое  кресло  и  принялся   рассматривать
проездные документы.
   - Да-с, - протянул наконец генерал-майор, отложил в сторону бумаги и,
слегка  постукивая  кончиками  пальцев  по  крышке  стола,   с   веселым
удивлением оглядел девушку,  -  кажется,  теперь  я  понимаю  нетерпение
вашего жениха. Князь считает дни до вашего приезда, но, к сожалению,  вы
увидитесь с ним не раньше чем через два-три дня. Я провожу вас  в  Терзю
лично, а ваших телохранителей придется отослать обратно в Иркутск. У вас
есть разрешение оставить при себе только одного человека. Но прежде  чем
отправиться на рудники, вы должны дать мне расписку.
   "О господи! Еще одну!" - вздохнула Маша про себя.
   Комендант заметил ее недовольство и произнес уже без прежней улыбки:
   - Вы подпишете бумаги, которые определят  распорядок  вашей  жизни  с
того момента, как вы станете женой ссыльно-каторжанина. - Он  достал  из
шкафа несколько бумаг и, надев очки, просмотрел их прежде, чем  передать
Маше.
   Правила, которые ей предписывалось исполнять, почти  ничем  от  ранее
подписанных не отличались, кроме того, по жалуй, что  Маша  должна  была
вести строгий учет потраченным ею деньгам, записывать все свои  издержки
в  специальную  книгу  и  при  требовании   коменданта   незамедлительно
предоставлять ее  для  досмотра.  Не  позволялось  заводить  вещи  сверх
указанного списка, в частности оружие, лошадей, средства передвижения  -
телеги или сани...
   Запрещалось присылать мужу любые хмельные напитки, а то вино, которое
она везла с собой, комендант приказал оставить в Чите доктору  на  нужды
больных.
   Свидания  с  мужем  ей  дозволялись  лишь  в  арестантской  палате  в
присутствии дежурного офицера через два дня на третий, но самое главное,
она не имела права отлучаться  с  определенного  ей  места  поселения  и
отправлять куда-либо своего слугу без  разрешения  господина  коменданта
или, в случае его отсутствия, без ведома старшего офицера.
   Подобные запреты были серьезным препятствием на пути осуществления ее
планов, но не такими страшными, какими она представляла  их  раньше.  За
свое долгое путешествие Маша поняла, что в ее родном государстве  многие
законы действуют  лишь  на  бумаге.  А  русский  человек  всегда  отыщет
лазейку, как обойти их, чтобы  и  самому  не  остаться  внакладе,  и  не
обидеть особо  государство  -  хуже  того  не  бывает,  если  оно  вдруг
обнаружит, что его обвели  вокруг  пальца,  и  ополчится  против  своего
излишне ловкого подданного.

***

   На следующее утро комендант отбыл на Терзинские рудники. Маша ехала с
ним и одном экипаже, хотя приняла  приглашение  Мордвинова  с  некоторым
опасением. Ямщиком  у  коменданта  был  высокий  красивый  казак,  очень
смуглый, с пронзительно черными глазами, с пышным  чубом,  горбоносый  и
белозубый. Мордвинов объяснил, что мать у него - дочь китайского  князя,
а отец  -  забайкальский  казак  из  рода  Гантемировых.  Был  он  очень
подвижен, ловок, двигался по-кошачьи мягко и осторожно, но и дик был,  и
крут характером  под  стать  своим  лошадям,  которых  при  закладывании
экипажа едва сдерживали пять или шесть казаков. Стоило коменданту и Маше
занять свои места, казаки разом распахнули ворота, отскочили от  лошадей
в стороны, и тройка вырвалась на простор с такой бешеной скоростью,  что
у девушки на мгновение захватило дух и показалось, будто экипаж взмывает
в небо.
   На поворотах  его  слегка  заносило  в  сторону,  ямщик  оглушительно
свистел и откидывался назад, натягивая  поводья,  и  тройка  по-прежнему
мчалась  вперед.  В  одном  месте  им  пришлось  проезжать   по   узкому
деревянному мосту без перил, перекинутому над глубоким  ущельем.  Тройка
неслась на такой дикой скорости, а мостик был так узок,  что  Маша  даже
зажмурилась, представляя, как еще мгновение - и они полетят в  пропасть.
Но  колеса  благополучно  пересчитали  доски  и  опять  загрохотали   по
каменистой дороге. Антон, следовавший за  ними  в  тарантасе,  груженном
багажом, и едва поспевавший за тройкой, рассказал после, как  замерло  и
чуть не выпрыгнуло из груди его сердце, когда одно  колесо  все-таки  не
вписалось в мостик и прокатилось по воздуху...
   В пути их сопровождали два десятка вооруженных казаков.  Места  здесь
глухие, таежные. На дорогах шалят не только беглые, но и местные жители,
которые вчера еще сами  были  каторжными,  а  порой  из  Китая  приходят
хунхузы .
   Они отличаются особой жестокостью и не  упускают  случая  напасть  на
слабо защищенный обоз или торговый караван.
   На одной из станций они застали семью смотрителя в страшном горе.  Их
младшего сына,  мальчика  лет  пятнадцати,  послали  проводить  до  Читы
пойманного на днях беглого, но дорогой тот убил мальчика, забрал  лошадь
ч  скрылся.  Комендант  объяснил  Маше,  что  такое   достаточно   часто
встречается в Сибири. Беглых  ловят,  как  диких  зверей,  за  приличное
вознаграждение, зато и они, в свою очередь, никого  не  щадят,  и  убить
человека им ничего не стоит...
   Только  через  трое  суток  и  то  поздней  ночью  добрались  они  до
Терзинского Завода, и комендант подвез Машу к  большому  дому,  куда  ее
определили для проживания. Встретила их хозяйка, пожилая,  подслеповатая
женщина, она зажгла масляную лампу и предложила ужин: топленое молоко  и
полюбившиеся Маше еще теплые щапьгн с картошкой.
   Хозяйку  звали  Прасковьей  Тихоновной.  Она  была  вдовой  казачьего
старшины, умершего три года назад от оспы. У нее самой  лицо  тоже  было
побито этой злодейской болезнью, из-за которой она стала  плохо  видеть.
Но, несмотря на это, женщиной она оказалась любопытной и  засыпала  Машу
вопросами о ней самой, о ее семье, о том, как она перенесла дорогу и  не
слишком ли устала...
   Антон,  подложив  под  голову  большую  подушку  в  пестрой  ситцевой
наволочке и укрывшись полушубком, давно уже спал  на  лавке  у  окна,  а
шустрая казачка продолжала пытать Машу, не позволив ей задать ни единого
вопроса о жизни в поселении, о Мите,  наконец.  Не  могла  же  Прасковья
Тихоновна не знать его... Но та, наскучавшись без собеседника, принялась
рассказывать о своей нелегкой жизни, о том, что проклятая Сибирь сначала
отняла у нее молодость, потом - трех сыновей, а потом  забрала  и  мужа,
оставив ее доживать свой век в одиночестве.
   Маша слушала ее тихий, размеренный говорок, как будто сухие  горошины
тихо шуршали и перекатывались  по  столу,  и  постепенно  стала  клевать
носом, а затем и вовсе опустила голову на ладони и заснула.
   Сквозь сон она слышала причитания хозяйки,  помогающей  ей  дойти  до
постели и раздеться. Уже в следующее мгновение Маша  почувствовала,  как
погружается во что-то мягкое, воздушное, и, ощутив запах чистого  белья,
счастливо  вздохнула  и  опять  заснула.  И   впервые   с   отъезда   из
Санкт-Петербурга проспала всю ночь спокойно и без сновидений.

21.

   Утром Машу разбудила хозяйка, позвала завтракать  и  с  заговорщицким
видом доложила, что у нее есть новости об ее женихе.
   Прасковья Тихоновна бойко сновала от плиты к столу, выставляя  вокруг
большого медного самовара блюда с молочной  кашей,  пироги  с  черникой,
блины со сметаной, и все говорила,  говорила,  не  давая  Маше  вставить
слово:
   - Я, девонька, сегодня раненько поднялась, смотрю, ты  спишь  сладко,
разметалась по постельке-то с устатку, ну, я  потому  будить  не  стала.
Дай, думаю, сгоняю до острогу, авось узнаю, что к чему.  И  правда,  там
сегодня в дежурстве сродственник моего Захара, сын его  покойной  сестры
Павлины,  царствие  ей  небесное,  -  перекрестилась  хозяйка  и   вновь
торопливо зачастила:
   - Он мне все  как  на  духу  выложил:  жив-здоров,  значит,  Димитрий
Владимирович, сегодня в баньку мимо  наших  окон  пойдет,  тут  мы  его,
горемычного, и встретим... - Прасковья  Тихоновна  замерла  на  секунду,
словно к чему-то прислушиваясь, и Маша получила возможность спросить ее:
   -  Но  откуда  вы  знаете,  что   я   приехала   именно   к   Дмитрию
Владимировичу?
   - Как откуда?  -  уставилась  на  нее  с  удивлением  хозяйка.  -  Из
благородных он один такой в остроге. Тем более князь...
   Охрана его не иначе, как "ваша светлость", кличет. Мордвинов ругался,
запрещал поначалу, а теперь, смотрю, и сам нет-нет да и оговорится...  -
Она опять насторожилась, и Маша с недоумением проследила за ее взглядом.
   Заметив ее удивление, хозяйка пояснила:
   - Скоро первую партию поведут. Не пропустить бы. Гошка хотя и сказал,
что ваш жених во второй партии, но кто его знает...
   Раскрылись двери, и в избу ввалился Антон с большой охапкой березовых
дров, сбросил их на железный лист перед плитой и радостно улыбнулся:
   - Принимайте, Прасковья Тихоновна, работу! Вес пять  чурок  расколол,
до единой! Смог бы и побольше, но все кончились!
   Хозяйка всплеснула руками и рассмеялась:
   - А я-то думаю, куда это Антоша запропал? Послала за дровами,  а  его
словно черти с квасом съели. И невдомек мне старой, что  топором  кто-то
поблизости стучит, думала, сосед  с  утра  забавляется.  Эх  ты,  голова
садовая! - Она легонько шлепнула парня по макушке. - У  меня  же  десять
поленниц под навесом, а ты принялся чурки из-под снега тягать!
   - Не привычный я к поленницам, - смущенно  ухмыльнулся  Антон,  -  но
ведь и те, что нарубил, не пропадут?
   - Конечно, не пропадут, - опять захлопотала вокруг стола  хозяйка,  -
мы, сибиряки, люди  запасливые!  У  меня  дров  на  две  зимы  с  лишком
заготовлено, а твоими сейчас  поленницу  доложим,  и  опять  она  полная
будет.
   Прасковья Тихоновна подперла щеку ладонью и призадумалась,  наблюдая,
с каким аппетитом Антон поглощает ее. пироги,  запивая  их  уже  третьей
чашкой чая. Наконец не выдержала:
   - Старший у меня в двенадцать лет  на  Аргуне  утонул.  Бедовый  был,
страсть. Сейчас уже  вырос  бы,  непременно  таким  вот  красавцем,  как
Антоша, стал бы. - Она вытерла набежавшие на глаза слезы и уже с улыбкой
посмотрела  на  Машу,  пересевшую  к  окну.  Стекла  затянуло   пушистой
изморозью, и сколько Маша ни силилась  рассмотреть,  что  происходит  на
улице, не смогла.
   - Да ты не суетись, услышим, как их поведут, - успокоила ее  хозяйка,
заметив бесполезные попытки девушки оттаять дыханием хотя  бы  небольшой
просвет на стекле.
   И действительно, через некоторое время раздался мерный  глухой  звук,
как будто где-то далеко-далеко ехала груженная пустыми бочками подвода и
слегка погромыхивала ими на неровностях булыжной мостовой.
   -   Ведут,   родимых,   -   удовлетворенно   вздохнула   хозяйка    и
перекрестилась. - Слышите, как цепи бухают-то?
   Маша, как была в  одном  платье,  рванулась  к  двери,  но  Прасковья
Тихоновна ухватила ее за рукав и приказала:
   - А ну-ка, сиди пока  и  не  высовывайся!  Лучше  форточку  отвори  и
посмотри, не видно ли твоего милого.
   Маша вновь бросилась к  окну,  распахнула  форточку  и  выглянула  на
улицу. По улице двигались десятка два арестантов, облепленных снегом,  в
заледеневших оковах. Со всех, сторон их  окружили  вооруженные  солдаты.
Каторжники шли, низко опустив головы, держа под мышкой узелки с  бельем.
Но, как Маша ни вглядывалась в их серые, изнуренные лица, Митю среди них
не обнаружила.
   - Ну, ладно, затворяй уж фортку, а то всю избу застудишь, да  и  сама
захвораешь! - заторопила ее хозяйка. -  По  лицу  вижу,  ист  там  твово
суженого. Знать, не обманул Гошка...
   Но только Маша успела захлопнуть форточку и сойти с лавки, на которой
стояла коленями, в стекло тихо постучали.
   Маша вновь мотнулась к  окну  и  увидела  снаружи  молодого  солдата,
видно,  из  охраны.  Испуганно  озираясь  по  сторонам,   он   торопливо
прошептал, что его светлость поведут вслед за первой группой, а не после
обеда, как намечалось раньше.
   Сообщив это, солдатик  -  видимо,  это  и  был  Гошка  -  спрыгнул  с
завалинки и помчался со всех ног догонять арестантов, пока  унтер-офицер
не заметил его отсутствия.
   Маша тут же  велела  Антону  одеться  потеплее  и  поставила  его  на
крыльце, наказав кричать ей сразу же, как он  увидит  своего  барина,  а
сама вся превратилась в  ожидание,  держа  наготове  короткую  хозяйскую
шубейку, более легкую и удобную, чем ее шуба,  и  теплую  пуховую  шаль,
которую Зинаида Львовна подарила ей в дорогу.
   Но прошло не менее часа, прежде чем Антон, уже изрядно продрогший  на
своем посту, завопил истошным голосом:
   - Барин! Барина ведут, Мария Александровна!
   Маша выскочила на  крыльцо  и  увидела  в  колонне  арестантов  Митю,
казалось,  еще  более  похудевшего,   с   окладистой   темной   бородой,
повзрослевшего, с угрюмым выражением  лица,  и  только  глаза  его  были
прежними - ярко-синими и словно светившимися на темном обветренном лице.
Она успела заметить, что на нем рваный  короткий  полушубок,  совсем  не
тот, какой они ему отослали, и нелепый  войлочный  колпак.  В  следующее
мгновение их глаза встретились,  и  Маша  прижала  одну  руку  к  груди,
стараясь унять бешеное биение сердца, а другой прикрыла  рот,  чтобы  не
закричать, не разрыдаться во весь голос. Какую-то секунду  они  смотрели
друг на друга. Маша не могла ошибиться:  поначалу  его  глаза  сверкнули
сумасшедшей, неподдельной радостью - и тут же  потемнели  от  гнева.  И,
даже не  улыбнувшись,  а  это  было  самое  малое,  на  что  она  втайне
надеялась, Митя встряхнул головой и посмотрел на нее с такой неприкрытой
злостью, что Маша судорожно вздохнула, отступила назад и, если бы  Антон
не поддержал ее, непременно бы упала.
   Но лакей передал ее хозяйке и вдруг, спрыгнув с крыльца,  бросился  к
своему барину. Солдат конвоя попытался оттолкнуть его, но Антон  ухватил
его за плечи, словно  стул,  отставил  в  сторону  и  обнял  Митю.  Маша
увидела, как просветлели и расплылись в счастливой улыбке лица Антона  и
его хозяина. Но, похоже, они не успели и словом обмолвиться,  на  Антона
налетели сразу три солдата, оттащили его от Мити,  а  одни  из  сторожен
даже замахнулся на парня прикладом.
   Маша заметила, как побледнел  Антон,  увернулся  от  удара,  а  затем
выхватил у конвоира ружье и отбросил его в сторону.
   Два оставшихся солдата вскинули ружья к плечу. Не чуя под собой  ног,
Маша сбежала с крыльца и загородила Антона.
   Конвоиры тем временем остановили колонну. Маша  увидела  бегущего  на
шум толстого унтер-офицера, за которым едва  поспевал  совсем  еще  юный
поручик.
   - Это что за безобразие? - прорычал унтер-офицер, с  трудом  переводя
дыхание после пробежки по глубоким сугробам. - Что вы  себе  позволяете,
мадам?
   - Ничего предосудительного я себе не позволяю, - сердито сказала Маша
и с вызовом посмотрела на подбежавшего поручика. - Интересно, как бы  вы
поступили, если бы встретили близкого вам человека, которого  не  видели
более года?
   - Сударыня, - поручик  покраснел  и  отвел  глаза  в  сторону,  -  вы
нарушили предписание не  подходить  к  заключенным  без  особого  на  то
разрешения. Ваш слуга посмел напасть на конвой и обезоружить солдата.  Я
вынужден задержать его и отвести в холодную, пока господин комендант  не
решит, как с ним поступить дальше.
   Маша бросила быстрый взгляд поверх головы офицера.
   Митя хмуро наблюдал за происходящим и, заметив, что  она  смотрит  на
него, отвернулся.  Сердце  у  Маши  сжалось.  Похоже,  все  ее  старания
напрасны, и Митя крайне недоволен  ее  появлением  здесь.  Она  стиснула
зубы, чтобы не выдать своего смятения, и  подступила  к  поручику,  сжав
кулаки и раскрасневшись от негодования:
   - Если вы вздумаете забрать в холодную моего слугу,  то  забирайте  и
меня. Я виновата не меньше,  раз  позволила  себе  выйти  на  крыльцо  и
взглянуть на дорогого мне человека.
   Но тут на ее сторону неожиданно встала Прасковья Тихоновна.  Оттеснив
девушку в сторону и подбоченясь,  она  пошла  грудью  на  унтер-офицера,
удерживающего за руку Антона:
   - Ах ты, Ерофейка, собачий сын! Не видишь разве, что они люди новые в
наших краях и не приучены эти подлючьи законы  справлять?  Что  ты  лапы
распустил, схватил парня и рад!  Он  барина  своего  увидел,  с  которым
вместе с пеленок рос. Он ему вроде брата, а ты,  вражья  детина,  вместо
того чтобы людям обняться позволить, ружжо им в морду тычешь!
   - Ты, Прасковья, охолонись, -  угрожающе  проворчал  унтер,  -  а  то
ненароком и сама загремишь в холодную, чтобы языком попусту не трепала и
служивых при исполнении обязанностей не оскорбляла!
   - Ист, вы только  посмотрите,  люди  добрые!  -  Прасковья  Тихоновна
перешла на более высокие  топа,  а  поручик  страдальчески  сморщился  и
отступил  за  спины  солдат.  -  Вы  только  посмотрите!  -  Она   сжала
внушительный кулак и поднесла его к усам Ерофея. - Ты это нюхал?  Я  им,
бывало, мово мужика усмиряла, а ты  против  него  -  тьфу!  Сакердон  на
палочке! - Она сплюнула под ноги унтер-офицеру и с гордым видом оглядела
присмиревших солдат и молча взиравших на происходящее каторжников. - Ты,
Ерофейка, еще с голой задницей до ветру бегал, когда я  с  мужем  своим,
Захаром Данилычем по Амуру ходила, с маньчжуром сражалась не хуже мужика
какова. Мне сам генерал-губернатор руку целовал, когда я Мишку-колодника
в лесу споймала. Не помнишь разве, сколько тот невинных душ загубил? Или
хочешь, чтобы и тебя душегубом прославили?
   - Успокойся, Прасковья Тихоновна! - подал голос поручик.  -  Отпустим
мы твоих  постояльцев.  Но  вам,  барышня,  придется  подать  письменное
объяснение на имя коменданта. Я не имею нрава не доложить  ему  об  этом
случае. А там уж как он решит, наказывать вас или на первый раз внушение
сделать!
   - А  ты,  Петруша,  по  хитри,  -  погрозила  ему  пальцем  Прасковья
Тихоновна, - ведь как ты это  дело  представишь,  так  оно  и  будет.  -
Хозяйка решительно схватила за руку Антона. -  Пойдем,  Антоша,  пойдем,
сынок, этим дьяволам только волю дай, живо в кандалы зак