отец и сын передали
родителям письмо от Мити и согласились только выпить чаю, объяснив  свое
нежелание остаться на завтрак множеством дел, которые им необходимо было
завершить перед возвращением на родину. О самом Мите они ничего  сказать
не могли, поскольку письмо попросил их отвезти знакомый казак, а как оно
к нему попало, про то купцы или не  ведали,  или  предпочли  скрыть  сне
обстоятельство, ведь посылки они каким-то образом  собирались  передать,
и, видимо, через того же знакомого казака.
   К вечеру Маша и княгиня приготовили все необходимое, а в карман одной
из бекеш положили письмо, в котором описывали все события  своей  жизни,
умолчав лишь о Машиных хлопотах и  сборах.  Хотели  было  зашить  рублен
пятьсот денег куда-нибудь под воротник или под подкладку,  княгиня  часа
три перекладывала их с места на место, но потом они отказались  от  этой
затеи, решив, что надзиратели непременно обыщут посылку, если она  вдруг
попадет в их руки, и, обнаружив деньги, не преминут их присвоить. И ведь
ничего не докажешь, так как деньги посланы незаконным путем...
   Наступило лето,  и  надежды  получить  в  скором  времени  разрешение
Государя окончательно растаяли. Предстояло ждать осени, когда  император
после отдыха в Крыму  вернется  в  столицу,  но  впервые  за  много  лет
Гагариновы не уехали ни на дачу, ни в какое-то из своих имений, опасаясь
пропустить хотя бы какие-то известия от Мити.
   Из  второго  письма,  которое  миновало  руки  цензуры,  потому  что,
вероятнее всего, было передано через купцов тайно, они  уже  знали,  что
Митя работает в железном руднике.
   Его дневной урок - три пуда руды, ее добывают в горе, а потом вывозят
в тачках на поверхность. Содержится он, как и все остальные  каторжники,
в остроге. Раз в неделю их выводят  в  баню,  находящуюся  за  пределами
острога, и тогда  каторжники  могут  купить  себе  хлеба,  яиц,  молока,
которые стоят здесь сущие копейки. Казаки, охраняющие острог, из жалости
тоже их подкармливают, приносят табак и хлеб. Комендант не слишком строг
и позволяет тем из каторжников, кто нуждается в деньгах,  подрабатывать.
Они плетут лапти, рыбацкие сети  и  морды,  мастерят  кое-какую  мебель,
бочки, кадки и другую утварь, необходимую в хозяйстве. В конце зимы Митя
сильно заболел. Очевидно, от постоянной сырости и сквозняков  в  руднике
он весь покрылся чирьями, несколько дней лежал в тяжелейшей лихорадке, и
его выходила старуха бурятка своими мазями и травами. Во  время  болезни
на работу его не возили, и комендант разрешил знахарке  беспрепятственно
проходить в острог, хотя тюремный лекарь всячески противился этому...
   Теперь Митя выздоровел и опять спускается на работу в рудник...
   В письме не было ни строчки о  том,  спрашивал  ли  его  комендант  о
согласии жениться на невесте. Очевидно, письмо было послано раньше,  чем
приказ Государя дошел до коменданта.
   В  конце  августа  младший  Кузеванов  вновь  навестил  их  и  вручил
Гагариновым короткую  записку,  в  которой  Митя  сообщал,  что  посылки
получил, и просил передать с купцами  больше  теплого  белья  и  хороший
овчинный полушубок, так как уже с конца  октября  здесь  устанавливается
настоящая зима. И не так страшны морозы, как  постоянна  дующие  сильные
ветры...
   И снова ни строчки о том, разговаривал ли с ним комендант  по  поводу
его женитьбы...
   В этот раз они собрали Мите две посылки с  одеждой  и  продуктами  и,
кроме того, передали с купцами тысячу рублей. В  записке  Митя  написал,
что деньги у него кончаются и он надеется, что родители пошлют небольшую
сумму через его добрых друзей...

***

   Так в постоянном  ожидании  промелькнуло  незаметно  лето,  наступила
осень...  И  лишь  на  исходе  ноября  к  Гагариновым  приехала   старая
приятельница Зинаиды Львовны княгиня Ваидовская и  передала  письмо  для
Маши. Оно было от великого князя. Михаил Павлович  писал,  что  Государь
позволил ей ехать в Сибирь, но предупредил, что она никому не должна  об
этом сообщать, пока ее не потребуют к генерал-губернатору.  Разве  могла
Маша предполагать, что великий князь вскоре скончается и она  не  успеет
его поблагодарить за доброе участие и помощь в ее делах даже письмом.
   На другой день после получения известия от великого князя квартальный
принес бумагу, из  которой  Маша  узнала,  что  ее  настоятельно  просят
приехать к генерал-губернатору князю Курбатову.
   Владимир Илларионович приказал немедленно  заложить  экипаж,  и  Маша
отправилась в канцелярию генерал-губернатора.
   Там ее препроводили к самому князю, и  секретарь  в  его  присутствии
зачитал "Приказ петербургского  военного  губернатора  к  петербургскому
обер-полицмейстеру о девице Марии Резвановой, убедительно просившей дать
ей разрешение следовать на место ссылки за государственным  преступником
Гагариновым с тем, чтобы вступить с ним в брак".
   Кроме этого, ее познакомили с правилами, которые  предписывались  для
жен преступников, сосланных на каторжные работы.
   По этим правилам Маша, "следуя за своим мужем и  оставаясь  с  ним  в
брачном союзе, должна разделить его  участь  и  лишиться  своих  прежних
прав, то есть она будет считаться лишь женой ссыльнокаторжного,  а  дети
их,  рожденные  в  Сибири,  будут  причислены  к  числу  государственных
крестьян.
   С момента отправления девицы Марии Резвановой в Терзинские заводы  ей
будет запрещено иметь при  себе  значительные  суммы  денег  и  особенно
ценные  вещи,  это  не  только  воспрещается  имеющимися  на  этот  счет
правилами, по необходимо также для ее собственной безопасности, так  как
она  едет  в  местность,   населенную   людьми,   готовыми   на   всякое
преступление, и, следовательно, имея при  себе  деньги  или  драгоценные
вещи, может подвергаться случайным опасностям".
   Ей дозволялось иметь при себе лишь одного крепостного, и только того,
кто согласится поехать  с  ней  добровольно,  дав  при  этом  письменное
обязательство, подписанное собственноручно. Причем крепостному, в случае
чего, разрешалось вернуться в Россию, а ей ист.
   Правила позволяли ей жить вместе с мужем в остроге, но в этом  случае
слугу держать не разрешалось, однако она могла поселиться и вис острога,
и тогда могла взять в услужение "отнюдь  не  более  одного  мужчины  или
одной женщины".
   Далее ее известили  о  том,  что  "преступникам  и  их  женам  строго
воспрещается привозить с собою или получать впоследствии от кого  бы  то
ни было большие суммы денег или особенно  ценные  вещи,  кроме  денежной
суммы, необходимой для их содержания, и то не иначе как через посредство
коменданта, который будет выдавать им эту сумму частями и смотря  по  их
надобности".
   Кроме этого, она как жена государственного преступника могла посылать
письма, лишь вручая их незапечатанными коменданту. И получать письма она
тоже должна была только через коменданта.  Всякое  письменное  сообщение
иным способом строго воспрещалось.
   Но,  несмотря  на  массу  запретов  и  ограничений,  Машу  несказанно
обрадовало сообщение о том, что ей даровалось право  видеть  мужа  через
каждые два дня, а в случае примерного поведения Дмитрия  Гагарннова  ему
разрешался  ежемесячный  трехдневный  отпуск,  который  он  должен   был
проводить только в кругу семьи и в пределах места ее проживания.
   В одной из бумаг говорилось о том,  что  Государь  приказал  спросить
Марию Резванову, что ей будет нужно для успешного путешествия и  сколько
ей потребуется для этого денег.
   Маша ответила, что хотела бы  иметь  для  сопровождения  фельдъегеря,
если Государь сочтет это возможным, а в деньгах она  не  нуждается,  так
как родственники Дмитрия Владимировича полностью берут на себя  денежное
обеспечение ее поездки. Но генерал-губернатор вежливо объяснил  ей,  что
нельзя Государю отвечать отказом. Тогда  Маша  ответила,  что  не  смеет
определить размер денежной суммы, необходимой  для  ее  путешествия,  но
будет довольна всем тем, что Его Величеству будет  благоугодно  повелеть
выдать ей.
   После   этого   она   подписала   требуемые   бумаги   и    попросила
генерал-губернатора  содействовать   ей   в   скором   оформлении   всех
документов, необходимых для отъезда в Сибирь.
   Князь, обращавшийся с ней крайне  любезно,  пообещал  сделать  особое
распоряжение по этому поводу. И действительно, через неделю Машу вызвали
в канцелярию обер-полицмейстера,  где  сам  полицмейстер  выдал  ей  все
необходимые бумаги и три тысячи рублей сторублевыми ассигнациями.
   Кроме этого, он передал ей еще  одну  бумагу,  которую  также  просил
подписать.
   С  удивлением  Маша  увидела,  что  она  сплошь  заполнена  какими-то
цифрами, как оказалось, номерами тех ассигнаций, которые она получила на
дорогу от Николая Павловича. Заметив ее недоумение, обер-полицмейстер  с
улыбкой заметил, что Государь, вероятно,  не  совсем  доверяет  полиции,
если решился на подобную уловку...
   Она знала, что дома ее ждут с нетерпением, и потому,  не  раздеваясь,
бегом поднялась по лестнице, быстро вошла в кабинет князя  и,  не  помня
себя от восторга, выложила на стол все бумаги и деньги,  выданные  ей  в
канцелярии обер-полицмейстера:
   - Смотрите, вот разрешение на поездку, вот заявление коменданта,  что
Митя согласен жениться на мне, а вот три тысячи рублей, которые  подарил
мне сам Государь! - Она раскинула их веером и с торжеством посмотрела на
Гагариновых. - Теперь уже ничто не удержит меня от поездки!
   Княгиня посмотрела на них и расплакалась:
   - Я каждый день ждала этого, и вот вроде радоваться надо,  по  я  как
представлю, что и ты нас теперь покинешь... - Она прижала голову Маши  к
своей груди, и девушка не выдержала, разрыдалась вместе с ней.
   - Ну, что это такое! Прошу вас, успокойтесь!  -  Князь  попытался  их
урезонить, по не выдержал и тоже всхлипнул. - Совсем мы  один,  матушка,
останемся!
   Но княгиня неожиданно перестала плакать, посмотрела на разложенные на
столе деньги и вдруг рассмеялась сквозь слезы:
   - Маша, представляешь, как разъярится Государь, когда узнает, на  что
пошли его деньги. Впервые в истории побег  государственного  преступника
готовится на деньги самого императора. - Она помолчала несколько  секунд
и уже серьезно посмотрела на мужа.  -  И  этот  гнев  в  первую  очередь
обрушится на нас, Владимир Илларионович. Как ты думаешь, не стоит ли нам
заранее подготовить свое отступление и к весне уехать за границу?
   - Ты настолько уверена, что  побег  получится?  -  грустно  улыбнулся
князь. - А если это  окажется  невозможным?  Мы  стараемся  про  это  не
говорить, но в случае неудачи Маша вынуждена будет остаться в Сибири  на
всю жизнь. Ты посмотри, дорогая, какие бумаги она подписала! Ведь по ним
паша девочка будет лишена многого и прежде всего возможности выйти замуж
по любви. Она будет навеки связана с Митей узами фиктивного брака, а это
может оказаться для них обоих страшнее самой каторги... -  Он  посмотрел
на Машу. - Девочка моя, еще есть возможность отказаться от этой поездки.
Пойми, если побег не удастся  или,  не  дай  бог,  его  раскроют  раньше
времени, то это грозит тебе весьма крупными неприятностями, и  не  самое
худшее из них то, что ты никогда не сможешь выйти замуж за Алексея.
   - Алексей освободил меня от обещания выйти за него замуж. Ему  и  мне
было нелегко пойти на это, но он прекрасно понимает, что, если с побегом
Мити выйдет так, как мы задумали, мне тоже придется покинуть  Россию,  и
мы все равно не  сможем  пожениться.  Но  если  побег  не  получится  по
какой-то причине, то нам и тогда не быть вместе! Я признаю, что виновата
перед Алексеем, но я не хочу устраивать свое счастье,  а  потом  укорять
себя всю жизнь, что могла, но не спасла человека,  которого  люблю,  как
родного брата...
   Она опустилась на колени перед  князем  и  княгиней  и  попросила  их
благословить ее перед дальней дорогой в Сибирь. Потом поднялась на ноги,
поклонилась им в пояс и вышла  из  кабинета,  чтобы  начать  немедленные
сборы в дорогу.
   Князь проводил ее долгим задумчивым взглядом и тихо произнес:
   - Ох, сдается мне, матушка Зинаида Львовна, что Машенька скрывает  от
нас истинную причину, по какой она так рвется в Сибирь.
   - Не ты один такой догадливый, - княгиня печально улыбнулась,  -  но,
по-моему, она ее в первую очередь от самой себя скрывает...

***

   Было одиннадцать часов вечера,  21  декабря  1848  года,  когда  Маша
навсегда оставила Санкт-Петербург.  Перед  ней  лежали  долгие  шесть  с
лишним тысяч верст пути через бескрайние снежные просторы в  неизвестную
и дикую страну под названием Сибирь.

16.

   С каждой минутой лошади все дальше и дальше уносили Машин  экипаж  от
столицы. Рождество она встретила в пути, а Новый год отметила вместе  со
слугами, подъезжая к Волге, велев Антону  достать  бутылку  шампанского,
приготовленную специально для этого случая.
   Она не стала дожидаться обещанного ей фельдъегеря, иначе пришлось  бы
выехать только после Нового года, и отправилась в путь вместе с  Антоном
и еще одним слугой по имени Михаила, который должен был сопровождать  их
до Иркутска, а потом вернуться обратно.
   Подорожную ей выдали пока тоже только до Иркутска.
   Но и до него еще надо было доехать.
   До Казани она добралась с трудом: не имея опыта путешествий по зимним
дорогам на большие расстояния, не подозревала, что ее удобный  в  городе
экипаж  окажется  слишком  тяжелым  и  неуклюжим  для  передвижения   по
заснеженным российским дорогам.
   В Казани она остановилась на сутки в доме двоюродной  сестры  Зинаиды
Львовны, Варвары Афанасьевны, очень подвижной и  суетливой  женщины  лет
пятидесяти,  болтливой  до  невозможности,  пожелавшей   было   устроить
праздничный ужин с приглашением большого  количества  гостей  по  случаю
приезда невесты ее бедного племянника. Но Маша  уснула  прямо  во  время
разговора с Митиной теткой, привалившись головой к спинке дивана. И ужин
был отложен, но Варвара Афанасьевна не обиделась, а, слегка всплакнув но
этому поводу, тут же принялась хлопотать о замене Машинного  экипажа  на
более удобную повозку. Благодаря ее стараниям уже на следующий день были
приобретены две купеческие повозки, крытые рогожами. Они были  настолько
прочными и легкими, что, покинув Казань шестого  января,  восьмого  Маша
была уже в Перми.
   Московский  тракт,  накатанный  до  блеска  многочисленными   санными
поездами,  купеческими  обозами  и   почтовыми   тройками,   вышарканный
подошвами тысяч и тысяч каторжников, казалось, сам стелился под полозья,
а лошади летели, не касаясь его копытами. Но не только  дороги  помогали
Маше передвигаться с большей, даже  чем  у  фельдъегерей,  скоростью.  В
Казани, с помощью  все  той  же  вездесущей  Варвары  Афанасьевны,  Маше
удалось получить специальный  бланк,  выданный  обер-почтмейстером  всех
сибирских почт Даниловым, позволявший ей менять лошадей  на  станциях  в
первую очередь.
   В Перми  она  остановилась  на  несколько  часов  в  доме  старинного
приятеля князя, отставного генерал-майора Ферапонтова. Старик жил  один,
но принял Машу на  широкую  ногу,  устроил  прекрасный  обед,  во  время
которого приглашенные им цыгане играли на скрипках, били в  бубны,  пели
песни  и  плясали,  а  напоследок  старая,  почти  беззубая  цыганка,  с
огромными серьгами в ушах, вызвалась ей погадать. Маша  протянула  руку.
Старуха долго вглядывалась в ее ладонь, водила по ней скрюченным  темным
пальцем и наконец подняла на нее огромные черные, с желтоватыми  белками
глаза и прошамкала:
   - Великое счастье и удача  тебя  ожидают,  красавица!  Слишком  много
опасностей на твоем пути, не каждому под силу их преодолеть, но  у  тебя
получится, если не отступишься, не изменишь  тому,  кого  любишь  больше
своей жизни! Твоя любовь и злобу людскую, и ненависть - все  преодолеет.
Много раз будешь на  грани  смерти,  но  только  любовь  тебя  спасет  и
истинный путь укажет...
   Выезжая из Перми, Маша  заметила,  что  в  сани  заложили  необычайно
бойких и очень маленьких, по сравнению с прежними  лошадьми,  башкирских
коней. Но, несмотря  на  невысокий  рост,  они  были  очень  сильными  и
выносливыми, ямщик порой еле  сдерживал  их,  пока  Антон  помогал  Маше
устроиться и повозке. Сам он по обычаю ехал рядом с ямщиком на  облучке,
а Михаила сопровождал вторую повозку с багажом.
   К вечеру они подъехали к очередной  станции,  и  Маша  велела  Антону
заказать горячий ужин. За Уралом она впервые попробовала одно  из  самых
любимых блюд сибиряков -  пельмени  -  и  вкуснейший  свиной  холодец  с
чесноком и хреном.
   Смена лошадей по какой-то причине задерживалась, и  Маша  присела  на
лавке, наблюдая в окно за тем, что  делается  во  дворе  станции.  Время
приближалось к полуночи, но взошедшая над миром  огромная  полная  луна,
холодная и равнодушная,  залила  все  вокруг  мертвенно-бледным  светом,
осветившим огромные, йод крышу станции, сугробы и темные ели, закутанные
в пушистые оренбургские шали недавно выпавшего снега. Михаила  вышел  во
двор, чтобы проследить за сменой лошадей, а Антон остался вместе с Машей
и, прислонившись к теплой печи, задремал в ожидании, когда их  пригласят
садиться в экипаж.
   В комнате, кроме них и старичка  -  станционного  смотрителя,  никого
больше не было. Старичок тихо копошился в своем  углу,  на  стене  мерно
тикали ходики, под рукой у Маши ласково мурлыкала большая  серая  кошка,
потягивающаяся в  сладостной  истоме  и  исправно  запускающая  когти  в
большую лисью муфту, лежащую на коленях у девушки. Эта муфта помогала ей
не только уберечь руки в морозы, но в ней она  всегда  держала  наготове
небольшой пистолет, справедливо полагая,  что  осторожность  никогда  не
помешает, особенно в краях, где на сто верст  порой  ни  одной  деревни,
кроме почтовых станций. Она уже слышала несколько историй про  варнаков,
грабивших купеческие обозы, но  их  пока  господь  миловал  от  подобных
встреч, и Маша уже была склонна уверовать в  то,  что  и  дальнейшее  их
путешествие пройдет столь же мирно и спокойно, без особых происшествий.
   Но, очевидно, они уже исчерпали тот лимит на спокойствие, которое  им
отпустило  Провидение,  потому  что  через  минуту   во   двор   станции
стремительно влетела почтовая  тройка,  на  полном  ходу  затормозила  у
крыльца, и из саней, пошедших юзом по раскатанному до льда снегу,  почти
вывалилась  человеческая  фигура  в  настежь  распахнутой  шубе.  Слегка
пошатываясь и хватаясь за перильца, приезжий миновал крыльцо, и тут же в
сенях что-то  громко  зазвенело,  покатилось  и  с  грохотом  разбилось.
Старичок смотритель всплеснул руками и поспешил к выходу из комнаты.
   В этот момент с  треском  распахнулись  двери,  и  на  пороге  возник
молодой офицер в чипе штабс-капитана. Сбросив покрытую курживом  шубу  в
руки опешившего  смотрителя,  он  нетвердым  шагом  прошел  на  середину
комнаты, расстегнул мундир, оглянулся по сторонам и, едва справившись  с
заплетающимся языком, с большим трудом выдавил из себя:
   - Степка, стервец! Горячих щей и водки!
   Антон поднял голову, с удивлением оглядел вдрызг пьяного офицера.  Но
тот тоже заметил его  и,  приняв,  вероятно,  за  никому  не  известного
Степку, подступил к нему с явным намерением ухватить его за шиворот.  Но
промахнулся, поймал Антона за чуб и что было силы дернул за него.  Антон
как ужаленный вскочил с лавки. И в следующее  мгновение  Маша  с  ужасом
увидела, что пьяный офицер, которого ее рослый слуга,  в  свою  очередь,
схватил за грудки, взмывает в воздух и приземляется на  лежанке  русской
печи среди березовых веников  и  латаных  валенок,  положенных  там  для
просушки.
   Из-под  офицера  дружной   стайкой   порскнули   тараканы,   старичок
смотритель испуганно вскрикнул, а Антон подхватил Машу под локоть, и они
вихрем вылетели во двор, в мгновение ока  погрузились  в  сани  и,  лишь
когда те выехали за ворота, начали хохотать как