яжело  ворочается  сытым,
раздобревшим   телом,   ну   чисто   купчиха   на   перинах,   громадная
пепельно-серая туча.  Она  утратила  былую  черноту,  налилась  свинцом,
подернулась по краям белесой дымкой.  В  глубине  ее  что-то  грохотало,
утробно урчало и сыто отрыгивало. То и дело бледные вспышки  пронизывали
ее нутро, точно чья-то гигантская рука  то  зажигала  свечу,  то  мощным
выдохом гасила дрожащее пламя.
   - О Матерь Божья! - вскрикнула Маша и со всех ног бросилась на помощь
Лукерье, срывающей выстиранное поутру белье с веревок, протянутых  через
двор.
   Неестественная, гнетущая тишина повисла над поселением.  Замерли  все
звуки,  словно  притаились  в  испуге  перед  надвигающимся   бедствием.
Замолкли птицы, и лишь ласточки продолжали лихорадочно метаться на  фоне
тучи, как будто исполняли древнейший ритуальный танец.  Куры,  оживленно
квохтавшие перед этим в своем  закутке,  раскрыв,  точно  от  непомерной
жары,  клювы,  устремились  к  курятнику.  Дворовая  собачонка  Хватачка
забилась в конуру. Даже мухи, с яростным жужжанием бившиеся о стекло  на
веранде, упали на подоконник и застыли там в странном  оцепенении,  едва
шевеля ланками и крыльями...
   Только-только успели  женщины  с  полными  охапками  высохшего  белья
вбежать на  крыльцо,  как  легкий  порыв  ветра  пронесся  вдоль  улицы,
всколыхнул травы, заставил затрепетать листву, закрутил пыль и мусор  на
дороге в тугую спираль, ударился грудью в  приоткрытую  калитку,  и  она
захлопала, заколотилась, как будто чья-то нога принялась бить  в  нее  с
размаху, и с каждым разом все с большей и большей силой.
   Следующий порыв был уже  шквальным,  с  пылью,  густо  замешанной  на
угольной крошке и копоти, принесенной с завода. Грозно рыча, он  налетел
на дома, на огороды, вывернул  наизнанку  листья  деревьев,  пригнул  до
земли заросли крапивы и лебеды у заборов, заставил заголосить  испуганно
гусей на пруду, сбил с высокого шеста над сеновалом скворечник и понесся
со скоростью застоявшегося рысака по улице, гоня  перед  собой  огромный
столб пыли, со свистом втягивающий  в  себя  песок,  сухие  прошлогодние
листья, опилки, щепки и даже мелкие камешки...
   Лукерья передала свой ворох белья Цэдену и бросилась закрывать ставни
на окнах. Порывом ветра запросто могло вынести стекла,  которые  в  этих
местах ценились чуть ли не на вес золота. Бурят вслед за Машей прошел  в
избу и остановился на пороге ее комнаты, не смея идти дальше. Маша взяла
у него из рук белье, положила его на сундук, стоящий у стены,  и  вдруг,
почувствовав движение за своей спиной, оглянулась. Цэден стоял уже рядом
с ней и с совершенно непривычным изумлением смотрел  куда-то  поверх  ее
головы.
   Маша с недоумением проследила за  его  взглядом  и  поняла,  что  так
удивило ее обычно невозмутимого "амура": на стене, над кроватью, она как
украшение приспособила подарок тайши - три  орлиных  пера,  перевязанных
шелковым шнуром.
   Бурят, заметив ее взгляд, залопотал что-то по-своему, а  потом  вдруг
склонился  в  низком  поклоне,  не  переставая  бормотать  и   прижимать
сведенные вместе ладони то ко лбу, то к губам, то к  груди...  При  этом
его и без того узкие глазки превратились в почти неразличимые щелочки, а
лицо,  залоснившееся  от  нота,  приобрело  умиротворенное  и  довольнее
выражение.
   Затем Цэден обратил свое внимание на Машу,  взял  ее  руку,  приложил
ладонью к своему лбу, потом к груди и, беспрестанно кланяясь,  попятился
к  двери.  Появившаяся  на  пороге  Лукерья  проводила  его   удивленным
взглядом:
   - Чагой-то он?
   - Кажется, его ошеломил подарок бурятского князя, - кивнула  Маша  на
знак, сняла его со стены и с недоумением осмотрела со всех сторон. - Что
его так поразило, не пойму?
   - Для них, нехристей, все в диковинку, -  махнула  рукой  Лукерья,  -
тряпку какую цветастую увидят или  железяку  блестящую  и  радуются,  ну
точно дети малые! Наши купцы этим пользуются, дурят  их  как  хотят,  за
бесценок порой целый воз рухляди  наберут,  а  взамен,
хорошо если чаю или табаку  дадут,  а  то  и  вовсе  бусами  стеклянными
отделаются или, того хуже, водкой напоят. А буряты, оне к этой отраве не
приучены, вот и мрут как мухи, сердешные...
   За окном полыхнула молния, тут же с грохотом  разверзлись  небеса,  и
потоки воды с великой силон обрушились на поселок.
   Маша вгляделась сквозь стекло и узкую щель  между  ставнями:  что  же
происходит на улице?.. Сплошная стена воды стояла между небом и  землей.
Из-за прикрытых ставен в избе царил полумрак, а с началом линия и совсем
стемнело, и Лукерья, торопливо крестясь, зажгла на кухне свечи.
   За  стенами  избы  продолжала  яриться  и  буйствовать  буря,  ставни
испуганно  бились  в  оконные  переплеты.  Стихший  было   ветер   опять
забеспокоился, завыл оглушительно, и  Лукерья  снова  перекрестилась  на
образа, освещаемые слабым мерцанием лампадки:
   - Господи всемогущий и всещедрый! Убереги Прасковью и  Антона,  спаси
их милостню своею!
   - Теперь они, наверное, до утра на заимке останутся, - вздохнула Маша
и посмотрела на часы. О господи, за суматохой она  и  не  заметила,  как
пролетело время, и до свидания с Митей осталось менее получаса, а буря и
не думала стихать.
   Лукерья заметила ее взгляд, озабоченно глянула на окно, потом на Машу
и поджала сердито губы:
   - Даже и не думайте, Мария Александровна, в такую непогодь к  острогу
идти. Смоет вас водицей или, того  хуже,  ветром  исхлещет,  он  сегодня
словно с цепи сорвался, потому ходу все равно не даст.
   - Но что же делать? - Маша нервно заходила по комнате.  -  Митя  ждет
меня. Да и обед я для него приготовила сегодня как  никогда  удачный,  -
она посмотрела на корзины, стоящие на лавке под окном, - хотя мне их все
равно одной не унести.
   - Да что, Дмитрий Владимирович не понимает, что по такому  ливню  вам
ни в коем разе не пройти? - всплеснула руками Лукерья. -  И  не  казните
себя, Мария Александровна, не ваша это вина, что буря  поднялась.  Да  и
начальство небось навстречу вам пойдет: позволит перенести  свидание  на
завтра.
   - Дай-то Бог! - Маша устало опустилась на лавку  рядом  с  корзинами,
положила руки на колени и, повернувшись к окну, вновь прислушалась. Пет,
не утихомирилась буря, по-прежнему лютует ветер, и все  так  же  полощет
дождь, правда, молнии стали сверкать реже, и гром уже не рыкает сердито,
а покойно ворчит вдалеке от поселка.
   Лукерья  поставила  самовар  и  принялась  накрывать  на  стол:   уже
подоспело время ужина, а они, оказывается,  даже  пообедать  в  суете  и
хлопотах позабыли.
   Внезапно во дворе залилась тревожным лаем Хватайка.
   Лукерья насторожилась:
   - Кажись, приехал кто? - Она отвела  край  платка,  чтобы  освободить
ухо, прислушалась и быстрым шагом направилась к двери.
   Маша поспешила за ней, не понимая, кто это решился в  такую  непогоду
нагрянуть к ней с  визитом.  Понятно,  это  не  Антон  и  тем  более  не
Прасковья  Тихоновна,  иначе  собачонка  не  заливалась  бы   лаем,   а,
поскуливая от радости, просто  бросилась  бы  к  воротам,  вертя  мокрым
хвостом.
   Сердце ее замерло. Кузевановых она ждала только на следующей  неделе,
поэтому чей-то неожиданный визит,  предпринятый  невзирая  на  непогоду,
вполне мог принести очередные неприятности. Неужели что-то  случилось  с
Митей?
   Она в волнении сжала кулаки  с  такой  силой,  что  Ногти  впились  и
ладони. Маша не беспокоилась об Антоне и Прасковье Тихоновне, знала, что
у них хватит ума переждать бурю на заимке, но с Митей  в  любую  секунду
могло произойти несчастье,  будь  то  обвал  на  руднике,  или  внезапно
свалившийся камень, или удар молнии. На прошлой неделе так погибли  двое
каторжных из уголовников, застигнутые грозой на переходе  от  рудника  к
острогу.
   Сегодня гроза началась, если судить по времени, уже после возвращения
каторжников с работ, но молния могла попасть  и  в  острог,  вызвать,  к
примеру, пожар... Маша зажмурилась от ужаса,  представив  на  мгновение,
как огромные языки пламени лижут  деревянные  стены,  а  темные  фигурки
людей мечутся в охваченном огнем каземате, задыхаясь от дыма, без всякой
надежды на спасение...

***

   - Барыня,  Мария  Александровна,  -  ворвался  в  ee'-сознаиие  голос
Лукерьи и отвлек от  кошмарной  картины,  нарисованной  воображением.  -
Гость тут до вас! Говорит, из самого Петербургу...
   За спиной Лукерьи виднелась высокая, без сомнения, мужская  фигура  в
темном мокром плаще. Человек  откинул  с  головы  капюшон.  Маша  сквозь
сумрак, затопивший  избу,  вгляделась  в  его  лицо  и,  тихо  ахнув  от
изумления, отступила на шаг назад. Перед ней стоял не кто иной, как  его
сиятельство граф Лобанов собственной персоной.
   Граф должным образом оценил  ее  удивление,  усмехнулся  с  очевидным
ехидством, но тут же его лицо вновь приняло серьезное выражение. Он сиял
с себя плащ, бросил его на руки Лукерье и шагнул навстречу Маше. Склонив
голову в легком поклоне, Лобанов приложился  губами  к  ее  руке.  Маша,
оцепенев от неожиданности, молча проследила, как граф опять отступил  от
нее на шаг и вновь поклонился:
   - С великой радостью приветствую вас,  Мария  Александровна,  в  этой
богом забытой глухомани.  -  Лобанов  обвел  глазами  избу,  остановился
взглядом на ее лице, потом повел им вниз, охватывая всю ее фигуру разом,
и тут же вернулся к Машинному лицу.  Тонкие  губы  графа  скривила  едва
заметная улыбка, и он произнес почти игриво:
   - Для жены ссыльнокаторжного вы, та снеге, смотритесь очень  и  очень
неплохо и, бесспорно, весьма очаровательно и соблазнительно!
   Удивительно, но эти слова привели Машу в чувство. Она смело взглянула
в насмешливые глаза неожиданного визитера и холодно улыбнулась:
   - Никак не думала, паше сиятельство, что вы снизойдете до  общения  с
женой ссыльнокаторжного. Признаюсь,  ваш  приезд  был  для  меня  полной
неожиданностью. Притом я очень удивлена тем, что вы  пренебрегли  дурной
погодой и решились нанести визит женщине,  лишенной  каких-либо  прав  и
несвободной так же, как ч ее муж.
   Граф скептически усмехнулся, опять окинул ее быстрым взглядом, прошел
к окну, сиял и бросил на стол перчатки и опустился на лавку, на  которой
перед этим сидела Маша. Заметив, что она продолжает стоять, приглашающим
жестом показал на место рядом с собой.
   Маша с язвительной усмешкой посмотрела на него:
   - Простите, ваше сиятельство, но мне не дозволяется  сидеть  в  вашем
присутствии!
   - Ради бога, Мария Александровна,  я  все  понимаю,  только  не  надо
изображать из себя жертву! - устало молвил Лобанов. - Я в Терзе с самого
утра и уже достаточно наслышан о  вашей,  так  сказать,  полной  лишений
жизни среди сибирских просторов. И о свадьбе уведомлен, и о ваших добрых
взаимоотношениях с Мордвиновым...
   - Константин Сергеевич ни  в  чем  не  отступает  от  правил,  но  он
справедлив и милосерден! - перебила графа Маша.
   - Да-да, вполне с вами согласен. -  Лобанов  задумчиво  посмотрел  на
Машу. - Весьма  справедлив  и  милосерден,  особенно  с  такой  красивой
женщиной, как вы, Мария Александровна. - Он поднялся на ноги,  несколько
раз качнулся с пятки на носок.  -  Должен  вам  сказать,  mа  chеre,  вы
действительно и против моих ожиданий выглядите сейчас несравнимо  лучше,
чем во время нашей последней встречи в Петербурге. Да, кстати, у меня  к
вам письмо от Гагариновых...
   - Простите, ваше сиятельство, но я не имею права получать письма  без
ведома коменданта...
   - Да бросьте, chere amie, дурить мне мозги. - Граф лениво усмехнулся.
- Зная вашу настойчивость и  изворотливость,  склонен  думать,  что  вам
известно не менее дюжины способов, как обвести Мордвинова вокруг пальца.
И дружба ваша с купцами Кузевановыми, полагаю,  затеяна  не  только  для
того, чтобы исправно получать  от  них  провизию  и  книги,  которые  вы
заказали для своего дорогого Мити.  -  Он  положил  на  стол  концерт  и
припечатал  его  ладонью.  -  Получите  письмо  -  и  можете  ничего  не
опасаться. Я как-никак лицо тоже официальное, да и чином ниже,  чем  ваш
Мордвинов.
   Маша протянула руку к конверту, но Лобанов перехватил ее за  запястье
и с сплои притянул к себе:
   - Сколько бы вы, та Бонне, ни изображали  из  себя  святую  простоту,
обмануть  меня  нам  не  удастся.  -  Двумя  пальцами  он  приподнял  ее
подбородок. Губы его перестали кривиться в улыбке, а взгляд стал жестким
и даже слегка презрительным.  -  Ваши  хорошенькие  глазки  смотрят  так
по-детски невинно и кротко, что я поначалу даже  усомнился,  так  ли  уж
верны слухи, которые упорно ходят в Петербурге вокруг вашего имени...  -
Лобанов внезапно отпустил ее руку и  подтолкнул  к  лавке.  -  Садитесь,
сударыня, и будьте добры выслушать меня внимательно.
   Маша почувствовала, как внезапно  заледенели  ее  руки  и  ноги,  но,
стараясь не показать, что напугана словами графа, послушно опустилась на
скамью.
   Лобанов  несколько  раз  прошелся  взад  и  вперед  по  кухне,  потом
оглянулся на притаившуюся за печью Лукерью и приказал:
   - Зажги-ка, голуба, еще пару  свечей  да  самовар,  -  он  дотронулся
ладонью до медного бока самовара, - приготовь,  а  то  остыл  совсем.  -
Лобанов окинул взглядом стол. - Я так полагаю, что помешал  милым  дамам
отужинать?
   - Вы правильно полагаете, - проговорила Маша сухо и кивнула  Лукерье.
Та мгновенно подхватила самовар и, согнувшись от тяжести, понесла его  в
сени, где принялась громко звать Цэдена. Через секунду просунула  голову
в приоткрытую дверь и недоуменно сказала:
   - Исчез куда-то бурят!
   Лобанов усмехнулся:
   - Никуда не  денется  ваш  "амур",  я  его  к  плац-майору  послал  с
поручением. - Заметив Машин удивленный взгляд, рассмеялся. -  Видите,  я
даже знаю, как вы между собою Гурджиева называете.
   - Кого? - изумилась Маша. - Вы имеете в виду Цэдена?
   - Да, я имею в виду именно  его,  жандармского  ротмистра  Гурджиева,
только его православное имя Георгий, а Цэденом он лишь в редких  случаях
называется...
   - Насколько я понимаю, ваше сиятельство, это как раз те случаи, когда
он занимается столь постыдным делом, как шпионаж? - Маша  почувствовала,
что еще  мгновение,  и  она  не  сдержится,  вцепится  в  эту  наглую  и
самоуверенную физиономию с циничной усмешкой на тонких  губах.  Как  она
могла так глупо попасться  в  ловушку?  Почему  не  сообразила,  что  ее
безмятежный и молчаливый "амур" всего-навсего подлый и бесчестный  сбир?
.
   - Что ж, вы вольны называть это шпионажем, - граф пожал плечами, - по
без таких, как Георгий Гурджиев, нам бы не  удалось  держать  в  строгой
узде  комендантов  и  начальников  заводов,  а  каторжные   давным-давно
разбежались бы по тайге, ищи тогда ветра в ноле!..
   - Если я не ошибаюсь, вы, ваше  сиятельство,  пожаловали  ко  мне  не
только из-за письма от Гагариновых и не для рассказа о  подвигах  вашего
шпиона. Очевидно,  есть  что-то  очень  важное,  что  заставило  вас  не
дожидаться, когда прекратится ливень, и прийти в это скромное жилище.
   - Вы плохо думаете обо мне, Мария Александровна,  я  передвигаюсь  по
Сибири не пешком, а в  собственном,  весьма  удобном  экипаже,  где  все
приспособлено для длительных переездов. К слову, я вожу с  собою  своего
повара, не дай бог заработать в этих местах несварение  желудка.  Верная
гибель, не так ли?
   Маша промолчала, но про себя пожелала ему  провалиться  сквозь  землю
вместе с великолепным экипажем и с не менее  великолепным  поваром.  Но,
видно, что-то все-таки промелькнуло в ее глазах. Граф Лобанов озадаченно
хмыкнул,  посмотрел  на  Машу  исподлобья.   И   этот   взгляд,   прежде
насмешливый, слегка циничный, вдруг налился  гневом,  и  граф  со  всего
размаха припечатал снятельнейшую ладонь к столу:
   - Ну, хватит, голубушка Мария Александровна, довольно  ходить  вокруг
да около! Действительно, в Терзю я приехал  не  для  того,  чтобы  ручки
целовать   и   комплименты   расточать!   У   меня   на   руках   приказ
генерал-губернатора Муравьева о препровождении вас в Иркутский острог. У
него есть серьезные опасения, что  вы  готовите  побег  государственного
преступника, вашего мужа Дмитрия Гагаринова.
   - Побойтесь бога, граф! - Маша вскочила на ноги. - На каком основании
вы смеете делать подобные выводы?
   -  Подобные  выводы,  не  делаются   с   бухты-барахты.   -   Лобанов
презрительно усмехнулся. - Неужели вы думаете, что  ваш  душевный  порыв
остался вне внимания Третьего отделения? Вы или слишком наивны, или  так
уж хитры, что не хотите показать, насколько озадачены  моим  заявлением.
Но вам следует знать, что с момента принятия вами решения отправиться  в
Сибирь, якобы вслед за женихом, вы подверглись неусыпному наблюдению.  И
полученные от наших агентов сведения позволили нам сделать  закономерный
вывод: Мария Александровна Резванова лелеет несколько иные планы, а ваше
объяснение, что вы желаете связать свою судьбу с  осужденным,  -  жалкая
ложь и преследует  одну-единственную  цель:  подготовить  побег  Дмитрия
Гагаринова.
   Маша почувствовала, как ее душа словно свивается  и  тугой  комок  от
отчаяния. Где она выдала себя? При Цэдене они  с  Антоном  и  словом  не
перемолвились о своих намерениях.
   К тому же, кроме самых близких ей людей - Гагариновых  и  Антона,  да
еще Кузевановых, - никто не знал о ее планах. Гагариновы и Антон? В  них
она была уверена, как в  самой  себе,  но  что  касается  Кузевановых...
Сильнейший спазм сжал ее горло. Нет, не может быть! Они были так милы  с
ней, доброжелательны... И Тимофей по-особому симпатизировал ей,  она  же
чувствовала это... Слезы подступили к горлу, но она  сжала  кулаки  и  с
вызовом посмотрела на графа:
   - Надеюсь, ваше сиятельство, генерал-губернатор обладает неоспоримыми
доказательствами  моей  преступной  деятельности.  А   теперь,   -   она
решительно шагнула к графу, - зовите своих сатрапов. Надевайте  на  меня
цени, я готова следовать в острог! Только, - она замерла на мгновение  и
посмотрела полными слез глазами на графа, - позвольте мне попрощаться  с
мужем.
   - С мужем? - задумчиво сказал граф, взял со стола перчатки и медленно
натянул их на руки. - Пожалуй, вам следует присесть. Я не уверен, что вы
устоите на ногах, когда я  сообщу  вам  следующее  известие.  -  Лобанов
проследил взглядом за Машей, которая с побелевшим лицом, словно  слепая,
шарила перед собой руками, чтобы отыскать лавку. - Успокойтесь, mа bonne
, ваш супруг не стоит подобных волнений.
   - С ним что-то случилось? -  Маша  едва  нашла  в  себе  силы,  чтобы
произнести эти несколько слов.
   - Пока нет! Но определенно случится в скором времени. - Граф  быстрым
шагом прошел  к  двери.  На  пороге  остановился  и,  опершись  рукой  о
притолоку, сказал:
   - Две недели тому назад в Иркутский острог доставили  троих  из  пяти
беглых каторжников, совершивших побег незадолго до вашего приезда. После
пристрастного допроса одни из них показал, что побег был  подготовлен  и
совершен при непосредственном участии вашего дражайшего супруга.  Именно
Дмитрий Гагаринов помог им деньгами и одеждой...
   - Вы лжете, - прошептала Маша, чувствуя, что проваливается в какую-то
душную, вязкую бездну. Последним усилием, как  утопающий  за  соломинку,
она ухватилась за край ланки. - Вы все это выдумали, чтобы  расправиться
с ним...
   - Я не склонен в чем-то убеждать или  разубеждать  вас,  сударыня,  -
донеслось до нее от порога. - Даю вам полчаса на сборы. Ничего лишнего с
собой не брать...
   Маша прижала руки к груди,  вскрикнула,  и  липкая,  густая  темнота,
словно тяжелое ватное одеяло, накрыла ее с головой...

30.

   Какой-то непонятный резкий звук  заставил  Машу  открыть  глаза  и  с
недоумением вглядеться в густую, как кисель, черноту, залившую  комнату.
Знакомый проем окна - она привыкла видеть его  справа,  -  который  даже
ночью  выделялся   на   фоне   более   темной   стены   серым