весь горизонт,  и  не  верилось,  что  еще  утром  проезжали  мимо  этих
серебристых, словно вырезанных изо льда пиков...
   Морозы все эти дни стояли жесточайшие. Пар, вылетавший изо  рта,  тут
же застывал по краям мехового капора и высокого воротника шубы,  которым
Маша, наученная горьким опытом, старательно прикрывала лицо.  Тем  более
удивили ее приказчики, они ходили в полушубках нараспашку, лихо  сдвинув
на затылок волчьи малахаи. Да  и  шубы  у  них  были  тоже  волчьи:  как
объяснил Маше еще Тимофей Кузеванов, мех этого  зверя  особо  ценится  у
сибиряков из-за того, что не продувается ветром, и  ворот  не  обрастает
куржаком, как это бывает в шубах из любого другого меха.
   До Верхнеудинска доехали без всяких препятствий, но  дальше  пришлось
взять две безрессорные повозки на колесном ходу и трястись на них  более
шестисот верст - снегу в этих местах очень мало, так что передвигаться в
санях но песчаной почве оказалось  почти  невозможным,  а  после  Кяхты,
города на границе с Китаем, снег исчез совсем, зато  участились  пыльные
бури, переносившие тучи песка.
   Кяхта поднялась им навстречу из степи. Русский  купеческий  город  со
множеством  тесовых  и  железных  крыш,  с  белыми  наличниками  окон  и
крашеными ставнями. Выплыли маковки церквей -  одна,  другая,  третья...
Показалась позолоченная крыша  дацана...  Справа  от  Кяхты,  отделенные
неширокой полосой свободной  степи,  возвышались  неряшливые  постройки,
словно разбросанные ветром на пустыре. Ямщик  на  мгновение  повернул  к
Маше голову, показал кнутовищем на постройки и прокричал:
   - Манмачен, китайский город!..
   В Кяхте они остановились в старой бревенчатой избе с двуглавым  орлом
над входом  и  покосившейся  вывеской  "Почтовый  станок"  -  так  здесь
назывались станции - и впервые за много  дней  смыли  с  себя  въевшуюся
желтую дорожную пыль и хорошо пообедали. Вечером Маша с Антоном  сходили
к вечерне, и она хотела отправиться к ночи в дорогу, но тучи красноватой
пыли повисли на Кяхтой. В такое время  лучше  отсидеться  дома.  Степная
пыль ест кожу, саднит в глазах и в Горле...
   Зимой по Забайкалью ветры редки, но с приближением весны они дуют все
чаще и подолгу и становятся настоящим бедствием для  местных  жителей  и
путешественников.
   После Кяхты, несмотря  на  то  что  Маша  купила  Для  себя  и  своих
спутников специальные попоны, защищающие от  песка,  вся  их  дальнейшая
поездка превратилась в сплошную и бесполезную  борьбу  с  этим  поистине
дьявольским наваждением: песок тучами висел в воздухе, скрипел на зубах,
забивался в волосы, одежду, обувь... Окрестные  пейзажи  были  скучны  и
унылы, похожи на один дурной, бесконечно длящийся сон: желтая  безлюдная
степь,  голые  пологие  холмы,   разрушенные   скалы,   поросшие   рыжим
лишайником. Какие-то странные, грубо обтесанные камни разбросаны  там  и
тут по степи, тянутся вдоль дороги,  замирают  на  вершинах  курганов...
Серые, шершавые, избитые ветрами забытые  надгробия...  Здесь  -  родина
древних монголов, здесь похоронены их предки. И где-то тут поблизости от
границы, судя по рассказам Тимофея, покоится  прах  Темуджина,  ставшего
впоследствии великим Чингисханом...
   Повозки, грохоча  и  дребезжа,  поднялись  по  каменистой  дороге  на
вершину плоскогорья. , - Смотри, барыня, - обернулся к ней ямщик, -  вон
где маньчжур живет!
   Приземистые, бурые от прошлогодней  травы  холмы  сползали  волнистой
лентой к югу, а за ними  виделись  уже  более  высокие  горы.  Там  была
заграница,  и  но  виду  она  ничем  не  отличалась  от  той  желтой   и
безрадостной степи, что расстилалась сейчас  перед  глазами  Маши  и  ее
спутников, - такая же холмистая и безлюдная...

   ...Или от Пермндо Тавриды,

   От финских хладных скал до пламенной  Колхиды,  -  вспомнилось  вдруг
Маше, -

   От потрясенного Кремля
   До стен недвижного Китая,
   Стальной щетиною сверкая,
   Не встанет русская земля?..

   Постоянное покачивание и тряска мешали  сосредоточиться  на  какой-то
одной мысли, по Маша нашла себе занятие: стала  сочинять  оправдательную
речь, которую она постарается произнести при  первой  встрече  с  Митей.
Требовалось не только упредить его гнев, но и  дать  знать  об  истинных
причинах ее приезда,  и  все  это  в  присутствии  надзирателей,  а  они
непременно заметят любой ее промах...
   Мысленные  упражнения  в  красноречии  на  некоторое  время  отвлекли
девушку  от  созерцания  убогих  пейзажей,   хотя   худые   предчувствия
продолжали мучить ее всю дорогу до Читы.
   Как и предупреждал губернатор, им встретилось очень  мало  поселений.
Казачьи станицы стояли вблизи границы, а вдоль тракта на их пути  лежали
лишь три небольшие деревеньки, где они смогли купить молока и хлеба.
   Из местного населения чаще всего  попадались  буряты,  кочевавшие  по
этим пустынным местам с многочисленными табунами коров, лошадей и овец.
   До Читы  Маша  ехала  почти  впроголодь.  Зарин  не  обманул  ее:  на
станциях, которые содержали в большинстве своем  буряты,  им  предлагали
сушеную или соленую говядину, а то и вовсе  сваренную  большими  кусками
очень жирную баранину, и Маша случайно  заметила,  как  старая  бурятка,
вынимая мясо из чугунного казана, складывала его  на  деревянное  блюдо,
постоянно облизывая при этом пальцы. Теперь даже  под  угрозой  голодной
смерти Маша не пожелала бы прикоснуться к подобному обеду. Она понимала,
что нельзя быть такой брезгливой, жизнь ее ожидает не  самая  лучшая,  а
привыкать придется и к более неприятным вещам, однако перебороть себя не
могла.
   Но ее охранники и, что удивительно, Антон  не  обращали  на  подобные
пустяки никакого внимания и с аппетитом поедали все, что  им  предлагали
на станциях, запивая мясо кирпичным соленым чаем с топленым жиром.
   Все это было менее страшным но  сравнению  с,  тряской,  которую  они
испытывали, передвигаясь по не слишком обустроенным дорогам  этой  богом
забытой окраины Российской империи. Иногда Маше  казалось,  что  она  не
доживет до следующей станции, так у нее болела спина. И долго еще  после
остановки ее трясло мелкой дрожью, и чудилось, что она по-прежнему  едет
на телеге и подскакивает вместе с этим поистине инквизиторским средством
передвижения на каждой едва заметной кочке.
   Наконец  они  приехали  в  Тарбагатай,  большое   русское   село,   и
остановились у золотопромышленника Курякина,  к  которому  у  Маши  было
письмо от Егора Савельевича. Нo письмо  можно  было  и  не  предъявлять,
настолько здесь были - рады каждому гостю. Сам  Матвей  Никитич  Курякин
вернулся лишь под вечер, но Машу и ее спутников встретила моложавая жена
хозяина,  истинная  сибирская  красавица  -  дородная,  розовощекая,   с
соболиными бровями и огромными карими глазами. Не слушая возражений, она
тут же велела затопить  баню,  потом  устроила  настоящий  пир  с  двумя
дюжинами блюд, начиная от жареного поросенка и кончая свежими  фруктами,
которые Курякиным исправно поставляли из Китая. Но более  всего  удивили
Машу не яблоки и груши - их вдоволь было и у Кузевановых, -  а  огромное
блюдо, доверху наполненное красной икрой, которую здесь ели,  как  кашу,
ложкой, заедая горячими блинами.
   Вскоре приехал Курякин, стал расспрашивать о дороге,  Маша  с  трудом
отвечала ему и не заметила, как заснула на диване в его кабинете.  Антон
позже рассказывал: это до такой степени растрогало хозяев, что они  даже
всплакнули, а потом сам хозяин взял Машу на руки и отнес в отведенную ей
спальню.
   Но Маша ничего не помнила, впервые за много дней оказавшись в  чистой
и мягкой постели, она проспала до полудня следующего дня.
   Хозяева  наотрез  отказались  отпустить  ее  в  этот  день,  и   Маша
согласилась остаться на вторую ночь в  этом  гостеприимном  доме.  После
обеда Матвей Никитич провез ее в своей коляске но селу, показывал  дома,
выстроенные декабристами. В одном из них жила его дочь, недавно выданная
замуж за местного купца. Маша весьма опрометчиво попросила  показать  ей
внутреннее убранство дома, так как  Курякин  рассказал,  что  обстановка
осталась от прежних хозяев, а в гостиной до сих  пор  висит  акварельный
портрет Александры Муравьевой, работы кого-то  из  декабристов.  Слишком
поздно Маша поняла, какую ошибку совершила, переступив порог дома.  Мало
того, что ей не дали как следует рассмотреть ни сам портрет, ни  мебель,
привезенную бывшей хозяйкой за  собой  в  ссылку,  уже  от  порога  Машу
подхватили под руки, усадили  за  стол  и  не  выпускали,  пока  она  не
взмолилась отпустить ее живой и здоровой...
   До Читы оставалось чуть более  двухсот  верст,  но  после  Тарбагатая
вперемежку с бурятскими айлами появились русские  села,  жители  которых
были или потомками каторжан, или бывшими ссыльнопоселенцами, оставшимися
навечно в Сибири. Они занимались хлебопашеством, охотой  или  торговлей,
жили справно, достаток приучил  их  к  спокойной,  размеренной  жизни  и
доброжелательному отношению к ближним.
   Как и в свое время Митю,  Машу  особо  поражали  чистота  в  избах  и
порядок на подворьях, скрывавшихся за массивными  заборами  и  огромными
воротами, которые всегда были  готовы  распахнуться  навстречу  путнику,
нуждающемуся в помощи.
   Маркел рассказал Маше об обычае, испокон  веку  существующем  в  этих
местах и показывающем, насколько милосердны  люди,  испытавшие  на  себе
ужасы каторги,  дурное  обращение  местного  начальства  и  полуголодное
существование на многочисленных рудниках и железоплавильных заводах.
   В каждом селе, при каждом доме были  устроены  под  окнами  небольшие
полки, на которые хозяйки выносили ржаной или  пшеничный  Хлеб,  творог,
яйца, выставляли крынки с молоком и простоквашей. Тем  самым  жители  не
только подкармливали беглых, проходивших через село ночью  и  собиравших
своеобразное подаяние, по избавляли свои подворья от воровства -  этакое
весьма интересное сочетание христианской добродетели и простой житейской
предприимчивости...
   К Яблоневому хребту они подъехали глубокой ночью, и ямщики отказались
ехать дальше, пришлось прибегнуть к давно испытанному и верному  способу
- дать на водку, он и здесь помог незамедлительно. Через  час  с  трудом
поднялись на огромную крутую гору, с еще  большим  трудом  спустились  с
нее, а через час с небольшим достигли станции, последней перед Читой.
   Молодая бурятка в меховом тулупе, разукрашенном разноцветной вышивкой
бисером, и в огромной  островерхой  шапке,  из-под  которой  выглядывало
множество мелких косичек, украшенных кораллами (местные жители  называли
их моржаиами), встретила путников  во  дворе,  проводила  на  станцию  и
исчезла, как оказалось, до утра.
   На  станции  было  совершенно  темно,  но  Маше  почудилось  какое-то
движение в глубине комнаты, она различила силуэт  человека,  мелькнувший
на фоне окна, и тут же резко в тишине стукнула дверь, а  вслед  за  этим
послышался  новый  звук,  словно  кто-то  поспешно  задвинул  за   собой
задвижку.
   Маша велела Антону принести свечи. В комнате стало светлее,  лишь  по
углам копошились неясные тени, да еще чернее стала ночь за окном. В печи
уютно потрескивали дрова, большая кошка, непременная жительница почтовых
станций,  ласково  терлась  о  колени  Маши,  а   ее   отважная   охрана
пристроилась на широких лавках у стен  и  спала  крепким  сном.  Правда,
Антон изредка приоткрывал то один, то другой глаз  и  пытался  уговорить
хозяйку прилечь на свободные полати и поспать хотя  бы  пару  часов.  Но
Маша так и просидела  всю  ночь  на  лавочке  за  столом.  Спать  ей  не
хотелось.
   Она думала о том, что через несколько часов увидит Митю.
   И нервная дрожь, которую она испытала, когда Маркел  сказал,  что  до
Терзи осталось меньше двухсот верст, не покидала ее до самого утра.

20.

   Лишь только забрезжило в окне, Маша разбудила  Антона  и  велела  ему
подавать чаи. Внезапно за их спинами распахнулись двери, и  из  соседней
комнаты  появился  молодой  человек,  поразивший  ее  своей  одеждой   и
внешностью. Он был  высокого  роста,  стройный,  подтянутый,  с  тонкими
чертами лица, которое выдавало  его  азиатское  происхождение,  но  было
лишено того темно-бурого оттенка, какой имели встречавшиеся на  их  пути
буряты, отчего, наверное, и получил этот народ свое название.
   Одет незнакомец был богато и не  без  изящества  в  халат  китайского
покроя из голубой камфы, затканный шелком с серебром и обшитый  бобровым
мехом. Голова у него была обрита, и лишь на затылке  оставалась  длинная
коса, такая же, как у китайцев. В руках он держал  остроконечную  шапку,
обшитую великолепным мехом бобра. Молодой человек приложил руку к  груди
и низко поклонился Маше. И хотя поклон этот не походил  на  европейский,
но проделан был с привычной ловкостью.
   Молодой человек выпрямился и улыбнулся открытой дружелюбной  улыбкой,
показав при  этом  прекрасные  белые  зубы.  Тут  же  вбежали  несколько
бурятов, расстелили на одной из ланок яркий красно-синий ковер и бросили
на него несколько подушек. Молодой человек, мягко  ступая  сапогами  без
каблуков, прошел к скамье и величественно, не сгибая спины, опустился на
ковер.
   Маша с недоумением посмотрела на своих охранников, и Зосима, почти не
разжимая губ, прошептал ей на ухо:
   - Это тайши, бурятский князь, начальник над этими инородцами.
   Маша слегка поклонилась молодому тайши и пригласила его попить с  ней
чаю. Тот вновь расцвел довольной улыбкой, сел вместе с ней за стол,  но,
сделав  пару  глотков,  вдруг  вскочил  с  места  и  поспешно,  даже  не
поклонившись Маше, вышел из комнаты.
   - У, чертова орда! - выругался Антон. - Вроде  и  князь,  а  никакого
понятия нету, как с барышнями обращаться.
   Маша рассмеялась:
   - У них одни законы, Антон, у нас другие, так что не стоит  лезть  со
своим уставом в чужой монастырь...
   Но она не успела договорить, на пороге вновь появился юный  бурятский
князь.  Теперь  он  был  не  один,  а  толкал  перед   собой   толстого,
неповоротливого китайца, оказавшегося переводчиком.
   Смущенно улыбаясь, тайши объяснил Маше, что его зовут Толгой  Баджиев
и он в сопровождении  своих  сайтов    и  нукеров
 следует на родину. Много лет с  раннего  детства  прожил  он  в
ламаистском дацане , получил образование,  а  теперь  должен
вернуться в свой улус ,  чтобы
управлять своим народом после смерти отца. Он извинился перед Машей, что
вынужден пользоваться помощью толмача: ширетуп  говорили с ним только по-китайскп, и потому юный бурятский князь
почти забыл не только русский, но и родной язык.
   Он с любопытством расспрашивал Машу,  кто  она  такая,  куда  едет  и
зачем,  и  очень  удивился,  что   она   невеста   ссыльнокаторжного   и
направляется в острог к своему  жениху.  Задумавшись  на  мгновение,  он
что-то быстро сказал китайцу-переводчику, и тот передал Маше приглашение
тайши следовать до Читы на его лошадях.
   А кони у него были необыкновенно бойкими и красивыми, повозка устлана
коврами и закрывалась медвежьей полостью. И Маша  решила:  эх,  была  не
была! И согласилась.
   Очень уж симпатичным был этот совсем еще молоденький князь и  смотрел
на нее с  такой  робкой  и  смущенной  улыбкой,  что  просто  грех  было
отказываться  промчаться  последние  версты  с  ветерком,   в   компании
приятного человека...
   Дорога забирала все круче и круче вверх, по резвые красавцы кони  шли
ходко и играючи взлетели на перевал. Две повозки Маши и следующие верхом
сайты и нукеры все еще поднимались в гору, и тайши сделал  девушке  знак
выйти из экипажа. Они прошли к небольшой пирамиде, сложенной из камней и
окруженной хилыми, растрепанными горным  ветром  лиственницами.  Редкие,
скрюченные ветви были сплошь унизаны разноцветными ленточками, кусочками
меха и кожи.
   - Омо! - сказал тайши и показал на камни и разукрашенные  деревья,  а
китаец-переводчик пояснил:
   - Бог! - Сложив молитвенно ладони, устремил  узкие,  заплывшие  жиром
глазки и небо и добавил:
   - Молиться. Люди.
   Молиться.
   Маша кивнула головой, дескать, поняла. А тайши улыбнулся ей и сказал:
   - Ижимей-тайлаган , - обвел рукой
простиравшуюся вокруг тайгу и, как и китаец, молитвенно сложил руки.
   Маша вспомнила, что ей рассказывал по этому поводу Тимофей Кузеванов.
У местных народов есть обычай  устраивать  подобные  омо  -  примитивные
святилища  в  честь  духов,  хозяев  этих  мест,  на  вершинах  гор,  на
перевалах, на берегах озер, в степи. По поверью, они  охраняют  человека
от напастей, но всякое может случиться,  и  поэтому  каждый  проезжающий
мимо святилища обязан  задобрить  духа  каким-либо  подношением.  Иногда
рядом с омо устанавливают деревянных идолов-онгонов.  Рты  у  них  щедро
смазаны бараньим жиром, а деревья  вокруг,  как  и  здесь  на  перевале,
украшены разноцветными ленточками.
   Толгой подошел к одному из  деревьев  и  повязал  на  ветку  красивый
узорчатый  платок.  Маша,  повинуясь  внезапному  порыву,  сияла  с  шеи
шелковый шарфик и повесила его рядом с платком  тайши.  Он  одобрительно
улыбнулся, взял девушку за руку и подвел к  только  что  поднявшимся  на
перевал спутникам. Ее повозки также благополучно добрались до  перевала,
и теперь оба приказчика и Антон стояли рядом с  ними  и  с  любопытством
наблюдали, как она в сопровождении тайши подошла  к  самому  старому  из
сайтов и низко поклонилась ему.  Старик  что-то  сказал  ей  на  ломаном
русском, кряхтя, слез с лошади и направился к святилищу. Один из нукеров
спешился вслед  за  стариком,  достал  из  его  переметной  сумы  бубен,
какие-то  странные  колокольчики  без  язычков  и   короткое   копье   с
привязанным на конце рукоятки лисьим хвостом.
   - Смотри-ка, шаман! - протянул за спиной Антона  Маркел.  -  Чегой-то
буряты затеяли?
   Тем временем и остальные всадники спешились  и  окружили  омо.  Шаман
вышел в центр круга. Плечи, спину и  грудь  его  покрывала  пелерина  из
белого  миткаля,  увешанная  разными  погремушками,  которые  звенели  и
грохотали при каждом  его  шаге.  Голову  закрывала  островерхая  шапка,
обшитая белой мерлушкой, ее венчали уже известные колокольчики.
   Шаман медленно и мерно стал бить в бубен, поначалу топчась  на  одном
месте. Постепенно темп убыстрился, и с каждым  новым  ударом  шаман  все
стремительнее и стремительнее кружился вокруг своей оси, повторяя раз за
разом одни и те же  слова,  то  выкрикивал  их  пронзительно,  на  самой
высокой ноте, то глухо и угрожающе ворчал, словно  предупреждал  кого-то
или пытался напугать.
   Маша, стоявшая рядом с тайши ближе всех к шаману, испуганно  следила,
как мотается его голова на тонкой старческой шее. В какой-то  момент  ей
показалось, что голова старика вот-вот оторвется, но удары  бубна  стали
раздаваться реже и звучали уже тише. Бешеный танец постепенно становился
медленней и спокойней. Наконец старик в последний  раз  потревожил  свой
бубен,  утробно  рыкнувший,  и  остановился,  словно   прислушиваясь   к
чему-то...
   Вдруг  Маша  охнула  и  отступила  назад,  рот   старика   безобразно
растянулся, из него выглянула огромная медвежья  лапа  и  тут  же  опять
исчезла. Шаман громко закричал и  несколько  раз  пронзил  воздух  своим
копьем.
   Маша,  потрясенная  до  глубины  души   столь   необычным   зрелищем,
оглянулась  на  своих  телохранителей  -  они  стояли,  разинув  рты  от
удивления. Антон, заметив ее взгляд, развел руками и озадаченно  покачал
головой. И только на самих бурятов манипуляции шамана не произвели почти
никакого впечатления... Они лишь быстро,  оживленно  заговорили  друг  с
другом, показывая руками то на шамана, то на Машу, то на каменный омо  и
деревья, на ветвях которых развевались дары тайши и  Машин  шарфик.  Тем
временем шаман, шатаясь, вышел из круга и сел  прямо  на  снег,  положив
рядом бубен и копье, а потом обессиленно упал на землю, и  тут  же  двое
крепких нукеров подхватили его под мышки и оттащили к одной