а и лавины, я уже рассказала, - рассердилась Людмила. - И оставьте меня, пожалуйста, в покое. Я устала и спать хочу.
     - Он что, тебя допрашивать приехал? - Стас, похоже, тоже разозлился. - Любит он тебя, дуру набитую. С лица спал, переживает...
     - Это он тебе сказал, что переживает? - справилась Людмила.
     - Не хватало, чтобы он в жилетку мне плакался. Я по глазам вижу, что запал на тебя мужик, а ты как ослица уперлась: капризы, обиды, губки надутые... Терпеть не могу эти бабские штучки. Скольким мужикам вы вот так жизнь поломали, не подумавши!
     - Никому я жизнь не ломала и ломать не собираюсь! - сказала Людмила твердо. - Тем более твоему драгоценному Барсукову. Не хочу я его видеть, и точка! Ты понимаешь русский язык или нет? - Она повысила голос:
     - Не желаю я с ним разговаривать, сколько раз тебе повторять?
     - Хорошо! - Стас поднялся со стула, отставил его в сторону. - Так и передам Барсукову. Поехала, мол, у Людки Ручейниковой крыша, и ничего тут, брат, не поделаешь!
     - Вот так и передай! Поехала крыша и назад уже не приедет!
     В ответ Стас покрутил у виска пальцем и, не попрощавшись, вышел из палаты.
     Вновь открылась дверь, и на пороге возникла Антонина. Людмила вздохнула. В кои-то веки Стас послушался ее, но втайне-то она ждала совсем иного. Третий раз приезжает Денис в больницу, и в третий раз она отказывается встретиться с ним. Хотя только об этом и мечтает. Мысли о нем не покидают ее ни на минуту. Она перебирает в памяти мгновение за мгновением каждую их встречу и каждое их расставание. Она как за соломинку цепляется за каждое его ласковое слово, за каждый намек, который мог бы подтвердить его любовь к ней, и к вечеру настолько устает от этого, что начинает почти ненавидеть Дениса за те страдания, которые принесла ей эта безоглядная, сумасшедшая любовь.
     Никогда она не заботилась о том, как выглядит в глазах окружающих, а теперь замучила лечащего врача расспросами, останутся ли шрамы на лице и как долго будут видны на коже следы обморожения. Врач всякий раз принимался уверять, что она легко, благодаря Темуджину, отделалась, но в глаза при этом не смотрел, что было плохим признаком. А вчера вдруг затеял разговор о том, каких успехов достигла у нас пластическая хирургия, и вполне, если немного поднапрячься в финансовом отношении, можно будет избавиться от тех почти незаметных рубцов, которые, возможно - он подчеркнул - возможно, останутся на правой щеке. И теперь на перевязках Людмила непременно просила принести зеркало и с отвращением вглядывалась в покрытое струпьями лицо, уже не надеясь когда-нибудь избавиться от этой ненавистной, отвратительно пахнущей мазью Вишневского маски. В некоторых местах струпья отвалились, и на их месте проглядывала ярко-розовая, блестящая, как после ожога, кожа.
     - Привет, подруга! - Антонина с шумом придвинула стул к ее кровати и опустилась на него. - Все вредничаешь?
     - Тоня, - Людмила умоляюще посмотрела на нее, - что вы меня в какую-то злобную кикимору превращаете? Почему вы меня понять не хотите?
     - Мы как раз тебя очень прекрасно понимаем, но зачем же так издеваться над человеком? Скажи, у вас с ним что-то было?
     - Какое теперь имеет значение - было, не было?! - Людмила устало вздохнула. - Зачем ему сейчас такая образина? Ты бы видела, что у меня под бинтами!
     - Но ведь все пройдет! Подлечишься и еще красивее станешь! Врач говорит, первое время загорать нельзя будет, а потом кожа окрепнет и даже пятен не останется!
     - Это он тебе говорит, а меня уже предупредил, чтобы деньги готовила на пластическую операцию, если не хочу на всю жизнь уродиной остаться! Мало у меня было проблем, так вот еще одна прибавилась! Так что, Антонина, успокойся, и закроем эту тему! А что касается Барсукова, то мне его жалость не нужна, и передай ему, пожалуйста, чтобы больше не приезжал. Пусть свои обязанности должным образом выполняет. А то Стас говорит, упустили все-таки этого подонка. Все вокруг да около расхаживали, приглядывались, принюхивались, пока он не слинял в неизвестном направлении.
     - Светкина мать вернулась домой, - тихо сказала Антонина. - А Светка - ни в какую. Надымовские дома и в городе, и в Вознесенском опечатали, жить негде, так Барсуков до окончания школы ее у своих родственников пристроил.
     - А Слава был у меня и даже слова про нее не сказал!
     - Скажет он, как же! Она неделю назад республиканский конкурс красоты выиграла. А теперь, если Надымов сбежал, все планы у нее могут рухнуть. Сейчас газеты бросились его хаять да разоблачать, а кое-кто даже утверждает, что и весь конкурс был чистейшей воды липой, все было подстроено так, что, кроме Светки, никому и не светило занять первое место. Не знаю, конечно, что и кому там светило, но я этот конкурс по телевизору видела, и нашей Светке там действительно равных не было!
     - Не беспокойся, теперь она своего не упустит!
     Вот, видишь, уже нового спонсора в лице Барсукова нашла!
     - Не к той ревнуешь, подруга, - сказала Тонька тихо. - Конечно, Светка нам сейчас все сто очков вперед даст, но не шей Барсукову то, чего нет на самом деле. Человек он порядочный и справедливый и понимает, что пропадет она сейчас одна, без поддержки. Сколько вокруг нее разных мерзавцев вьется, не счесть! Вот он и взял ее под свою милицейскую крышу.
     - Антонина, - произнесла Людмила с удивлением, - смотрю, ты не только Стаськины словечки переняла, но даже его манеры и интонацию.
     - С кем поведешься, от того и наберешься! - констатировала подруга со вздохом и повинилась:
     - Он меня тут каждый день пытает, когда заявление в загс подадим, а я все оттягиваю, жду, когда ты из больницы выйдешь, кто ж у меня свидетелем на свадьбе будет?
     - Решилась все-таки?
     - Решилась! - Антонина смущенно хихикнула. - Как тут отвертишься, если скоро живот нос подпирать будет!
     - Тоня! Милая! - Людмила приподнялась на подушке. - Что же ты молчала? Сколько уже?
     - Да почитай два месяца. Я сначала сомневалась, думала, остыла немного, а потом сходила все-таки на прием, а мне и говорят, мамашей вскорости станете, милочка. В августе. Представляешь, все лето с этаким пузом ходить? Стас клянется, что непременно мальчик будет. Но сама знаешь, как их ментовским клятвам верить.
     - Тоня, - протянула Людмила мечтательно и вновь откинулась на подушки. - Если б ты знала, как я тебе завидую! А у нас ничего не получилось.
     - Какие ваши годы! В следующий раз обязательно получится! - отозвалась Антонина и деловито спросила:
     - Сколько раз ты с ним спала?
     - Один, - ответила Людмила и потрясение ахнула:
     - Тонька, зараза ты этакая, расколола меня все-таки!
     Антонина польщено улыбнулась:
     - Стаськина школа, тут уж ничего не скажешь.
     А ты, смотрю, не меньше моего ментовских слов нахваталась. - И передразнила подругу:
     - "Расколола"! И кто, интересно, вас этому научил, мадам?
     - Не язви! И без тебя тошно! Думаешь, легко мне сейчас? Я, конечно, дура, что уступила ему, но теперь уже ничего не изменишь!
     - По всем правилам, подруга, я должна быть на твоей стороне, но прости меня, на этот раз я тебя категорически не одобряю. Если ты Барсукова проворонишь, я тебе век не прощу и, ей-богу, даже знаться с тобой перестану. Они же все за тебя так переживают: и дед, и Денис, а про Костю ты что, совсем забыла?
     Приручила мальчишку, а теперь Надьке Портновской отдашь под крыло или как?
     - При чем тут Надька?
     - А при том, дурья твоя башка, что кружит она над Барсуковым, как орлица над орленком. Мне тут тетя Клава рассказывала, как Надька ее уговаривала по вечерам Барсукова пирогами подкармливать.
     Сама-то, видать, побаивается, что он ее вместе с пирогами из кабинета выставит, вот и пристала к тете Клаве: передай, мол, вечерком презент гражданину начальнику, а то болит девичье сердечко, мается, бедное, от того, что подполковник до ночи в кабинете один-одинешенек сидит, голодный, без пригляда женского. Тетя Клава отказалась, так она, говорят, на секретаршу Барсукова Наталью насела.
     А у той в Надькиной группе сын младшенький, ну как тут откажешь любимой воспитательнице!
     - И давно она его подкармливает?
     - Да не подкармливает она его, - рассердилась Тонька, - вечно ты перебиваешь, досказать не даешь! - Она перевела дыхание. - Барсуков на корню ее благодеяния пресек и, кажется, даже не поинтересовался, как юную тимуровку зовут. Но она в твое отсутствие непременно еще какую-нибудь пакость придумает, чтобы Барсукова завлечь.
     - Тоня, давай прекратим эти разговоры о Барсукове. Честно сказать, меня это мало интересует.
     Расскажи лучше про Надымова. А то Стас наговорил тут сорок бочек арестантов, а конкретно - только что в засаде две ночи сидел, а Надымова так и не поймал.
     - Вот и спросила бы Барсукова, а я ведь почти ничего не знаю. Стас мне не слишком докладываег о своих подвигах.
     - Но что-то все-таки докладывает?
     - Ну хорошо! Он тебе рассказал, что утопленник, которого подняли из водохранилища...
     - Оказался турком, чей "манлихер" я отбила у Цымбаря!.. Это я уже знаю, но как они вышли на Надымова?
     - А через Потрошилова. Сто-пятнадцать-ведьмедей лишь про Уразова услышал, тут же прибежал добровольно сдаваться в руки правосудия. Ему же не доложились, что Уразов под лавиной погиб. Сказали, что его бывший дружок пока в тяжелом состоянии, но вот-вот начнет давать показания. Ну, дедок и поспешил облегчить свою душу чистосердечным признанием. Рассказал, как Уразов Ковальчука по приказу Надымова угрохал, а самое главное, как карабин турка у него оказался. Турка этого к нему тоже Надымов привез, чтобы нескольких молодых сапсанов купить, которых дед специально для продажи поймал. Вот и углядели наши дружки-приятели, что у того большая сумма денег в долларах имеется. Тысяч десять, кажется. Решили, недолго думая, отправить иностранного гостя в могилевскую губернию. Уразова, как заплечных дел мастера, для этого пригласили. Надымов и Уразов увезли турка в тайгу, да там и прикончили...
     А оружие и остальные вещи Надымов приказал деду уничтожить, а он, видишь, пожадничал, оставил "манлихер" себе да еще и продал потом. При обыске у него дома вдобавок куртку нашли кожаную, в которой турка на таможне видели.
     - Жаль, что Надымова прошляпили, - вздохнула Людмила, - но теперь ему штрафом уже не отделаться. Поэтому и рванул когти, сволочь!
     - Ничего, недолго ему бегать! Это дело на контроль в министерстве взяли, Стасу уже основательно хвост накрутили и за Надымова, и за Уразова. Так что пожалела бы начальника, ему тоже попало по первое число, да ты еще такая бесчувственная! Поговори с ним, может, стимул какой появится, глядишь, и Надымова поймают быстрее.
     - Тоня, - взмолилась Людмила, - кто о чем, а вшивый - про баню... Ну как ты не поймешь, что мне совесть не позволяет амуры крутить в таком виде! Он, может, и пожалеет меня в силу своей порядочности, а если я этакой образиной на всю жизнь останусь? Зачем мужику жизнь портить?
     - Ну и прокукуешь всю жизнь со своим благородством, а на его товар всегда купец найдется, вроде Надьки или той же Светки. Не смотри, что малолетка, живо окрутит твоего Барсукова!
     - Зачем он Светке? На его зарплату манто из норки не купишь и на Багамы вряд ли слетаешь. А потом, ты же сама сказала, что он чисто по-человечески ей помогает.
     - Знаешь, Мила, мужик в горячке таких дел натворить может, особенно если женщина, в которую он по уши втрескался, делает ему от ворот поворот. В последний раз тебе говорю, подумай, не отталкивай Барсукова... Да, - спохватилась она, - от Вадима по-прежнему ни ответа, ни привета?
     - Вчера Кочерян был, - с неохотой ответила Людмила, - передал от него посылку с лекарствами. А сам, говорит, приехать никак не может. У него ведь защита диссертации на носу.
     - Диссертация . - язвительно хмыкнула Антонина. - Вот уж точно: то понос, то золотуха у твоего Вадика.
     - Антонина, - в дверь просунулась голова Стаса. - Я уже опаздываю на совещание, ждать тебя не буду.
     - Сейчас, сейчас, - заспешила Антонина и, склонившись над Людмилой, прошептала:
     - Черт чубатый, теперь всю жизнь под его дела придется подстраиваться. - И уже громче произнесла:
     - Ну, до свиданья пока. Дня через три-четыре опять приедем. Что тебе привезти?
     - Тоня, - Людмила смешалась на секунду, - Славку привези и, если можно... Костю. - И тут же спохватилась:
     - Хотя нет, не надо, зачем ребенка пугать. Да и не отпустит его Барсуков.
     - А может, я ему передам, и он сам вместе с Костей и дедом к тебе приедет? Максим Андреич все время про тебя спрашивает.
     - Все, хватит об этом! - рассердилась Людмила. - Сама приезжай да Славку прихвати. Мне вас двоих хватит вот так, - она провела ребром ладони по горлу, - под завязку!

Глава 29

     Прошло две недели. Струпья подсыхали и отваливались, но Людмила по-прежнему не могла смотреть на свое лицо без содрогания. Руки зажили раньше, но до сих пор их покрывали отвратительные розовые пятна, которые, стоило ей немного замерзнуть, приобретали сине-фиолетовый оттенок.
     Она с ужасом представляла, как же будет выглядеть ее лицо, которое пострадало значительно сильнее.
     Правда, присланные Вадимом лекарства (как выяснилось из письма, купленные за большие деньги Лайзой Коушелл исключительно из чувства сострадания к своей чуть не погибшей коллеге) неплохо ей помогали. Но самое главное, на лицо перестали накладывать тампоны с мазью Вишневского, отчего атмосфера в палате несколько улучшилась. А после того как врачи окончательно справились с ее бронхитом и высокой температурой, Людмиле позволили выходить поначалу в коридор, а потом и на обед в столовую.
     Чтобы отвлечься от воспоминаний, она принялась читать все подряд: газеты, какие-то сомнительные бульварные журналы, слезоточивые женские романы и скучнейшие детективы. Читала, спала, потом вновь читала и уже по сложившейся, иногда откровенно злившей ее привычке чуть ли не поминутно поглядывала на часы. Каждый вечер ее кто-нибудь навещал, чаще всего Антонина и Стас. Побывали и коллеги из заповедника, и учителя из школы. По воскресеньям приезжал Слава, который рассказывал ей о чем и о ком угодно, но ни разу не проговорился о Светке, хотя Людмила уже знала от Антонины, что та передала через Барсукова брату письмо. Но что было в этом письме, ответил ли Слава на него, а главное, встречался ли со Светланой - об этом он умалчивал.
     По вечерам было особенно тоскливо. За стенами палаты стихали даже самые слабые шумы, соседки уходили в столовую смотреть телевизор. Людмила оставалась одна с тишиной. Первую неделю она еще надеялась, что Барсуков в конце концов наплюет на ее запреты и в один прекрасный, самый прекрасный день в ее жизни возникнет на пороге палаты. Возможно, с виноватой улыбкой на губах, а может, будет улыбаться с вызовом, чтобы скрыть свою растерянность при виде того безобразия, что творится сейчас с ее лицом.
     Она представляла, как попытается он подавить разочарование. Или испуг? А скорее всего, отвращение... Все это слишком явно будет читаться в его глазах. Конечно, он будет вежлив, предельно вежлив, насколько позволит его ментовское воспитание.
     И она вряд ли прогонит его, хотя сердце будет разрываться на части, а слезы жечь веки и изъеденное морозом лицо...
     Людмила зарывалась лицом в подушку, сжимала в зубах наволочку, чтобы не выдать себя ни стоном, ни всхлипом.
     Каждый вечер, по уже устоявшейся привычке, она смотрела на часы и отмечала для себя: шесть вечера... У Барсукова закончился рабочий день, но он наверняка не ушел из кабинета. Его окна, три окна на втором этаже, будут светиться до ночи, если не случится ничего серьезного, а если случится, то и позже, до самого утра...
     В десять вечера свет в палате выключали, и уже в темноте она представляла, как Денис приезжает домой. Костя давно спит, Максим Андреевич кормит сына ужином. Потом они сидят на кухне, курят в открытую форточку, обсуждают события за день... Людмила привычно вздыхала. Максим Андреевич вряд ли догадывается, во что переросли их отношения. А если догадывается, то осуждает ли Дениса? И как относится к тому, что она не желает видеть его?
     Соседки, бойкие и разговорчивые деревенские бабенки, поначалу пытались откровенничать с ней на различные житейские темы. Но в ответ на ежедневный треп о мужьях, детях и свекровях, соседях и начальстве Людмила большей частью отмалчивалась, загораживалась газетой или журналом. И в результате прослыла в глазах теток гордячкой и задавакой, но это ее даже обрадовало: по крайней мере, на нее перестали обращать внимание и не лезли с выводившими из себя расспросами.
     Иногда она подходила к окну, садилась на широкий подоконник и наблюдала за автомобилями, что сновали мимо больничного корпуса сутки напролет. Вскоре это превратилось в своеобразную игру. Она загадывала желание на определенный цвет или марку автомобиля и радовалась, когда из-за поворота выскакивала нужная машина. Все желания были так себе и исполнились бы и без дополнительных усилий. Но ни разу Людмила не загадала о Барсукове.
     В последние перед выпиской выходные ее ожидали два сюрприза - два визита, совершенно неожиданные, но ознаменовавшие некоторые перемены в судьбе. Причем на второй ока не только не надеялась, но даже представить себе не могла, что подобное может случиться...

***

     В субботу, как обычно, с утра ее навестили Славка и Антонина. Брат похудел и осунулся, пиджак висел на нем как на вешалке. Людмила подозревала, что это вовсе не следствие хронического недоедания: уже с первого класса он мог приготовить себе вполне съедобный обед, а к окончанию школы научился жарить не только яичницу, но и картошку с мясом и даже стряпать.
     Так что не голод был причиной, а наверняка то самое письмо от Светланы. Но это были лишь догадки, подтвердить их даже Антонина не сумела, потому что Славку видела редко, а поговорить удавалось лишь в автобусе, во время неблизкого пути до города.
     На этот раз и Антонина, и Славка странным образом спешили: быстро сообщили школьные и деревенские новости и уже через четверть часа стали прощаться. Как выяснилось, Барсуков совершенно случайно оказался в городе по делам и обещал довезти их до Вознесенского на своей машине. Антонина сказала об этом абсолютно спокойно, без обычных подковырок в ее адрес. Людмила в ответ, вероятно слишком весело, попрощалась с ними: она изо всех сил пыталась скрыть разочарование и.., обиду. Она поняла, что Барсуков уже никогда не навестит ее...
     Но следующие посетители, хотя и на короткое время, развеяли ее дурные мысли. Впервые за эти дни ее навестили Максим Андреевич и Костя. Когда дед и внук возникли на пороге, она от неожиданности чуть не потеряла дар речи, сердце вдруг забилось где-то в горле, и ей показалось, что вместе с голосом она потеряла и способность дышать. Неужели Барсуков решил наплевать на собственные принципы и все-таки приехал повидать ее?
     Нет, не решился! Старший и младший из семейства Барсуковых хотя и приехали в город с Денисом, но проведать ее, как объяснил Максим Андреевич, надумали по собственной инициативе. Она ждала, что старик передаст ей хотя бы привет от своего несносного сына, но тот промолчал, а она не спросила. Видать, Максим Андреевич действительно не подозревает об их отношениях. Об их канувших в прошлое отношениях... И слава богу, что не догадывается, иначе она не смогла бы столь искренне радоваться их приходу.
     Самое главное было то, что Костя нисколько не испугался ее необычного вида, с порога бросился к ней, радостно что-то бормоча и улыбаясь во весь рот. Без лишних церемоний обнял ее за шею, а потом и вовсе залез на колени, да так и просидел почти все время.
     - Людмила Алексеевна! - Старик смущенно потер переносицу. - Простите, что не в свои дела лезу, но меня очень беспокоит Слава. В последнее время он, похоже, совсем перестал заниматься и, кажется, пропускает уроки в школе. Мне по-соседски видно, что он иногда в учебное время по двору бродит и вече