ст, ничего не было. Снизу доносились треск и хруст перемалываемых страшной силой воды свай и досок.
     Но женщины и Ташковский вновь поспешили по дороге. Она забирала выше и выше, пока не пропала среди очередного и вовсе страшного завала. В одну кучу здесь смешало деревья, камни, спекшуюся под солнцем чуть ли не в железобетон глину. Они пробирались сквозь эту страшную мешанину, воняющую чем-то отвратительным, едким и кислым одновременно, уже в одиночку, стараясь не упускать друг друга из виду. В горле першило, хотелось пить. Но под ногами лишь кое-где чавкала грязь, воды же не было.
     - Ксения, вы знаете, что это такое? - Ташковский, задыхаясь, догнал ее. Его лицо было красным от напряжения, но глаза возбужденно блестели.
     - Что? - Она остановилась, радуясь минутной передышке, и вытерла пот со лба рукавом. - Оползень?
     - Здесь прогремел взрыв, который мы видели с берега, - произнес торжественно писатель. - Значит, наши где-то поблизости. Думаю, тут рядом должна быть воронка... - Он огляделся по сторонам. - Ага, вон она...
     Он потянул ее за руку.
     - Постойте, - Ксения почувствовала, как тошнота подступает к горлу. - Но ведь наши могли здесь взорваться? Может, Зайнулла специально вывел их на это место? Мы ведь не слышали стрельбу?
     Ташковский остановился как вкопанный и растерянно огляделся по сторонам.
     - Я как-то об этом не подумал.
     - К тому же здесь могут быть другие фугасы, - сказала, подходя к ним, Анюта.
     - Сами по себе фугасы безопасны, - торопливо успокоил их Ташковский, - я где-то читал, что они приводятся в действие подрывниками...
     - Нам от этого не легче. - Анюта хмуро посмотрела на него. - Давайте убираться отсюда, да поживее!
     - Но куда? - Ксения развела руками. - Нам эти завалы за день не пройти, а уже темнеет...
     - Я ведь говорил, что вы поступаете неосмотрительно, - проворчал Ташковский. - Честно сказать, я не представлял, что здесь можно заблудиться. И самое печальное, что ребята не поймут, куда мы подевались, и бросятся нас искать.
     - Да, я признаю, что мы поступили крайне опрометчиво, - вздохнула Ксения. - Но теперь ничего не остается, как переждать ночь в этом кошмаре.
     Возможно, мы не успеем взлететь на воздух до утра.
     - А я представляю, как нам завтра попадет. Я знаю Костина. Он не позволит нам уйти от наказания, - усмехнулась Анюта - Я готова стерпеть даже кнутом по спине, - сказала Ксения сквозь зубы, - лишь бы они были живы. Остальное приложится.
     Компания остановилась на краю воронки. Их поразила даже не ее глубина, а то, что рядом сохранилось дерево. Оно стояло чуть наклонившись, скорбно вздев к небу сучья без единого листика, с ободранной корой.
     - Смотрите, девочки, - Ташковский улыбнулся, - мне кажется, дерево чем-то похоже на нас. Буря пронеслась, землетрясение, взрыв рванул, а оно стоит и хоть бы хны. Это, я вам скажу, - наша порода!
     Он подошел к дереву и попытался обхватить его руками, но оно вдруг стало крениться набок.
     - Артур! Назад! - закричали в голос Анюта и Ксения. Писатель уже успел отскочить в сторону, но поскользнулся и поехал вместе с землей вниз по склону. Дерево же продолжало клониться вниз. Обнаженные корни ломались, как спички, и вырывались из почвы. Наконец оно упало, выворотив корнями тонкий пласт земли и несколько камней.
     Возможно, дерево так и осталось бы лежать, нависнув над воронкой своей изувеченной кроной. Но потревоженная Ташковским почва продолжала ползти вниз, захватывая новые и новые участки склона. И дерево, неожиданно превратившись в ужасный таран, пошло прямо на Ташковского.
     Женщины кричали не переставая. Артур, услышав шум и треск, оглянулся. Ноги застревали в рыхлой почве, и он не успел увернуться. Рванувшись вбок, Ташковский упал и скрылся среди камней.
     Забыв обо всем, Ксения бросилась к нему. Дерево в этот момент настигло их обоих, и ветвь ударила ее по голове.
     Анюта видела, как Ксения зашаталась, схватилась руками за голову и повалилась навзничь. А дерево, треща ветвями и сучьями, рухнуло на нее.
     Ксения почувствовала страшную боль в нотах.
     Весь мир завертелся вокруг нее огненным колесом.
     Потом все звуки, набатом гудящие в голове, стихли, огненное колесо превратилось в красное, потом в серое... Густая черная пелена накрыла ее. Женщине показалось, что она со страшным свистом летит куда-то вниз. Словно огромные створки дверей разошлись и вновь захлопнулись за ней... И все исчезло...
     В первый момент Ташковский тоже не понял, что произошло. Он слышал крики Анюты и Ксении. И в то же мгновение его бросило на землю и понесло куда-то вниз со страшной силой. Он не сразу пришел в себя после падения. Его привели в чувство крики. Он ясно различал голос Анюты.
     Рядом Ташковский увидел груду камней и кучу изломанных, перепутавшихся сучьев.
     - Ксения! Артур! - надрывалась откуда-то сверху Анюта. - Вы живы?
     Он откликнулся.
     - Артур, посмотрите, где Ксения? - закричала опять Анюта.
     - С вами все в порядке? - спросил сверху мужской голос. И он узнал голос Костина.
     - Жив! Жив! Я жив! - закричал он ликующе. - А что у вас?
     - Все в порядке! - ответил теперь уже Максим.
     И требовательно спросил:
     - Вы видите Ксению?
     - Нет, но... - Ташковский осекся. Прямо перед глазами из-под кучи ветвей и камней виднелась нога Ксении в изодранных джинсах. Она была в крови.
     - Здесь она, здесь. - Артур бросился к дереву.
     Забыв о боли в руках, он тщетно пытался поднять ствол, под которым лежало неподвижное женское тело. Но его сил было недостаточно. И наверное, впервые за многие годы Артур Ташковский заплакал навзрыд.
     Вниз по склону бежали люди. Его мягко отстранили и усадили на камень. Ташковский слышал громкое дыхание, какие-то команды, треск сучьев, возбужденные возгласы.
     Наконец кто-то радостно закричал:
     - Жива! Жива! Дышит!
     И тогда закоренелый атеист, циник и эгоист Артур Ташковский осенил вдруг себя крестом и прошептал разбитыми при падении губами:
     - Слава Тебе, Всевышний, за доброту Твою и участие! За спасение и милосердие!
     Он проводил взглядом высокую мужскую фигуру. Максим Богуш поднимался вверх по склону с Ксенией на руках. И подумал, что война для Ксении закончилась. Но закончилась ли она для него самого и для тех, кто стоял сейчас на краю воронки и смотрел, как поднимается наверх Максим со своей самой дорогой для него ношей на руках? И губы непроизвольно прошептали:
     - Аминь!

Эпилог

     Максим сидел на ступеньках крыльца и смотрел на огромную кучу березовых дров. Он их рубил с самого утра, но все равно оставалось несколько чурок, которыми он решил заняться завтра. Весь день стояла невыносимая, необычная для мая жара. Мать вздыхала и охала. Соседки наперебой предсказывали засуху, и она беспокоилась, что Максим опять уедет и не успеет починить электронасос, единственный помощник при поливе огорода.
     Впрочем, сын его и не собирался чинить. Проще было съездить в Красноярск и купить новый. Только все руки не доходили...
     Благодаря стараниям Верьясова Максиму вернули документы и деньги, которые он оставил в сейфе генерала Катаева. Правда, пришлось писать объяснительные и отвечать на дотошные вопросы хмурого человека в сером пиджаке с прямыми плечами.
     Но он выдержал и это испытание.
     Деньги, впрочем, ушли на новую крышу родительского дома и подержанный "БМВ". Пора было задуматься о том, как и на что он будет существовать дальше. Хотя его военной пенсии вполне хватало для скромной, но безбедной жизни. Мать до сих пор держала хозяйство, копалась в огороде. Она не расспрашивала его о прежней жизни, не пыталась узнать о планах на будущее. А просто тихо радовалась, что сын опять с ней. И еще втайне молилась, чтобы все у него сложилось хорошо. Случайно он подслушал, как она просила Бога, чтобы Максим никуда больше не уезжал, нашел себе подходящую работу, женился... Мать перешла на шепот, и Максим поспешно отошел от окна. И после, каждый раз глядя на нее, он чувствовал, как болезненно сжимается сердце... Ведь он точно знал, что ни одна из ее просьб не будет исполнена.
     Максим привык к тому, что черная полоса в его жизни затянулась больше чем на полгода. Но месяц назад позвонил Верьясов и, как всегда, бодрым тоном сообщил, что ему удалось отыскать следы содержимого сейфов генерала Катаева. И это было очень кстати, потому что без документов Максим чувствовал себя отщепенцем. Не мог устроиться на работу и даже получать пенсию.
     Но на этом везение не кончилось. В автомагазине, где он покупал кое-какие детали для своего "бээмвэшки", кто-то неловко толкнул его. Максим оглянулся. И тут же попал в объятия Николая Протасова, бывшего депутата Верховного Совета, которого он когда-то вывел под пулями из здания Белого дома в Москве. Это произошло во время всем известных печальных событий, в тот самый день, который стал последним днем его военной карьеры.
     Честно говоря, Максим не сразу узнал в седоватом, с солидным брюшком господине испуганного, с трясущимися руками Николая, которого он чуть ли не волочил за собой, ухватив за шиворот, по темным, как туннель, коридорам... Теперь это был крайне уверенный в себе, холеный, прекрасно одетый барин. И разъезжал он на сверкающем внедорожнике с тонированными стеклами.
     Протасов долго мял и тискал Максима и даже пролил скупую мужскую слезу, - так обрадовала его неожиданная для обоих встреча.
     Чуть позже они сидели в полутемном прохладном зале ресторана где-то недалеко от речного порта. В окно хорошо был виден Енисей, поросшие лесом горы, гребень Такмака... Они пили водку, закусывали семгой. Николай был радушен, рассчитывался долларами, щедро давал на чай хорошенькой официантке и бармену. Словом, делал все, чтобы Максим заподозрил его в связях с криминалом, о чем не преминул тут же сказать Протасову.
     Тот расхохотался. И хохотал долго, вытирая слезы огромным клетчатым платком. Затем высморкался и метнул на стол визитку. Перед Максимом сидел не криминальный авторитет, а генеральный директор самого крупного в городе завода, промышленного гиганта, выпускающего официально то ли телевизоры, то ли холодильники, то ли вовсе какие-то сноповязалки. Но когда на Байконуре или в Плесецке случались непредвиденные ситуации, целые отделы специалистов холодильно-сенокосильного оборудования в мгновение ока десантировались на вышеуказанные объекты и столь же быстро ликвидировали последствия очередного ЧП.
     По этому поводу Протасов даже вспомнил давний анекдот про рабочего подобного завода. Дескать, сколько деталей ни выносил за ворота, собрать швейную машинку для жены не смог. Все время получался автомат Калашникова.
     Максим вежливо посмеялся. Протасов изрядно утомил его своей необузданной энергией, шутками и беспрестанным хлопаньем по плечу. Но муки были вознаграждены. К концу застолья Протасов неожиданно предложил Максиму возглавить службу безопасности на заводе, посулил хорошие деньги, приличную квартиру или коттедж за городом на выбор и дал три дня сроку на обдумывание.
     В душе Максим ему не поверил. За свою жизнь он изрядно наслушался пьяных заверений в вечной дружбе, предложений работы и прочих прелестей жизни. Посулы, как правило, заканчивались ничем.
     Протрезвев, щедрые благодетели превращались в субъектов с бегающими глазками, обещавшими что-нибудь подыскать, но не сейчас, а в ближайшем будущем. То есть, может быть, когда-нибудь и где-нибудь.
     Поэтому Максим постарался забыть о предложении Протасова сразу, как они расстались.
     Каково же было его удивление, когда через три дня у ворот их дома остановился автомобиль Протасова... Так неожиданно исполнилось одно из самых больших желаний его матери. Но что касается остальных...
     Максим вздохнул и окинул взглядом гору дров.
     Надо бы уложить их в поленицу. Но страшно хотелось курить. Сигареты он оставил на столе в комнате рядом с программой телевидения... Он в который уже раз посмотрел на часы и в который раз выругал себя за слабоволие. Нет, он ни в коем разе не пойдет сейчас в дом и не включит телевизор. И как бы ему ни хотелось вновь увидеть лица тех, с кем ему пришлось пережить страшные события октября прошлого года, телевизор он не включит, даже если его будут подталкивать к нему бульдозером, тащить клещами и лупцевать плетями.
     Почти две недели шла активная и крайне навязчивая реклама канувшей было в Лету авторской программы Ксении Остроумовой "Личное мнение". От рекламы, казалось, не было спасения. Отрывки из фильма о Баджустане, как выразилась мать, были "и в супе, и в каше". На экране чаще всего мелькали лица Ташковского, Анюты, Ксении. Правда, ни разу не показали Костина и Верьясова, а в одном эпизоде Максим узнал со спины себя.
     Это было в аэропорту Бишкека. Он бежал к реанимационному автомобилю, увозившему Ксению, но его оттолкнули. Не позволили сделать даже двух шагов...
     Максим застонал, как от мучительной боли. Эта сцена не давала ему покоя долгие восемь месяцев.
     Долгие, невыносимо долгие восемь месяцев, пока он ждал ее звонка, ждал, что она его найдет... Но не дождался. Впрочем, зачем он понапрасну рвал себе сердце, ведь все стало ясно и понятно еще тогда, в Бишкеке...
     Вертолет киргизской погран-службы приземлился где-то на задворках столичного аэропорта. Здесь их встретили представители российского посольства...
     Максим и Костин вынесли на носилках Ксению.
     На погранзаставе ей ввели антишоковые препараты и противостолбнячную сыворотку. Наложили гипс на сломанные ноги. Реанимационный автомобиль местного военного госпиталя слегка опоздал, и Максим поначалу принял выскочившего из него человека за врача. Это был среднего роста полный мужчина лет этак пятидесяти, с заметной лысиной на голове, приятным лицом и голосом, в котором звучал ужас, когда он бросился к лежащей на носилках Ксении.
     Он встал на колени, целовал безвольно лежащие на груди руки со сломанными ногтями, гладил ее по щеке, расправлял спутавшиеся волосы и плакал, повторяя раз за разом:
     - Ксюша, радость моя! Девочка! Слава богу, ты жива! Жива, радость моя!
     Он все бубнил и бубнил, не отходя от носилок, и не давал никому подойти ближе. Ташковский успел шепнуть Максиму, прежде чем его самого не затолкали в автомобиль "Скорой помощи", что это Егор Кантемиров, один из самых известных руководителей на телевидении. Но Максиму было все равно, кто он такой и чем занимается. Важнее было, что он имел какие-то права на Ксению и, судя по его поведению, отказываться от них не собирался. А ведь она сказала, что не замужем. Хотя что значит - не замужем? Можно не иметь официального мужа и быть не свободной... И как он мог подумать, что такая женщина одинока? Да, она была одинока и несчастна в том грязном баре. На самом деле она вполне счастлива и не свободна, имея столь богатого и знаменитого любовника.
     Санитары подняли носилки. Они шли быстрым шагом к реанимационному автомобилю. Егор семенил рядом, придерживая Ксению за руку.
     Максим догнал процессию и сквозь зубы произнес:
     - Позвольте!
     Он хотел лишь в последний раз посмотреть на ее лицо. Кантемиров оглянулся и с недоумением взглянул на него.
     - Что нужно? - Его голос звучал вежливо, но не очень дружелюбно. - Что вам нужно? - Взгляд телебосса скользнул по фигуре крупного мужчины в изодранном камуфляже, глаза блеснули. Он даже попытался улыбнуться. Но Максима трудно было провести. Он понял, что телевизионщик насторожился.
     - О, я понимаю! - произнес он покровительственно. - Вы - тот самый охранник. Ксения мне звонила...
     Максим молчал. Он не сводил глаз с Ксении.
     И ему было плевать, что бормочет ее щеголеватый любовник. Любимая была по-прежнему без сознания и не знала, что они все-таки не позволили взорвать остальные девять фугасов. Они не позволили бы взорваться и первому. Но Зайнулла все же провел их. Улучив момент, повернул колесико завода на наручных часах, оказавшихся мини-передатчиком, и в воздух взметнулись тонны слежавшейся породы. Конечно, после он сдал им все места закладки фугасов. Попробовал бы не сдать.
     Но этот первый взрыв стоил им очень дорого. Он унес жизни трех бойцов спецназа, двоих тяжело ранил. Ребята отправили Зайнуллу в расход, несмотря на мольбы и стенания прежде бравого командира "Черных беркутов".
     Всего этого Ксения не знала и не видела. Это была специфика войны, которую женщины никогда не могли понять. И Ксения тоже ее не понимала и осуждала...
     Максим дотронулся до женской руки, свесившей-, ся с носилок.
     Егор суетился рядом, что-то бормотал, затем полез в нагрудный карман и стал торопливо отсчитывать зеленоватые сотенные купюры.
     - Возьмите, - совал он тощую пачку в руки Максиму. - Это за Ксению. Я знаю, вы спасли ее.
     Возьмите, это ваш гонорар...
     Максим посмотрел на него с недоумением и отвел руку с протянутыми долларами:
     - Не надо... Не надо мне ваших денег...
     Он развернулся и пошел по полю к своим товарищам, которые стояли возле микроавтобуса и наблюдали, как он прощается с Ксенией.
     - Как так? Вам мало? - возмутился Егор и нагнал его. - Я заплатил вам гораздо больше, чем платят охранникам. Я консультировался...
     Он попытался вновь затолкать доллары в его руку, но Максим скомкал их и бросил на бетон. Как перекатиполе, серый комок понесся по асфальту.
     Егор пытался его настичь, но безуспешно. Телевизионщику пришлось пробежать метров двести, прежде чем доллары вновь оказались в его бумажнике...
     Максим молча уселся рядом с Ташковским. Писатель прошептал ему:
     - Она непременно вас найдет, Максим! Выздоровеет и найдет! Я не сомневаюсь...
     И вот Ксения выздоровела, стала еще красивее и соблазнительнее; по крайней мере, такой она смотрелась с экрана. И наверняка даже думать себе о нем не позволяет. И все, что кричала ему о своей любви, когда он уходил к перемычке, было лишь капризом избалованной бабенки. Ей не понять настоящей любви, когда готов расстаться с жизнью, лишь бы любимому человеку жилось лучше...
     Она выздоровела и успела подготовить свою программу, которая без нее не выходила на экраны. В основном шли повторы, и вот, наконец, анонс новой передачи. Естественно, почитатели журналистского таланта Ксении Остроумовой прилипнут сегодня вечером к телеэкранам. Тем более, что события в Баджустане до сих пор на слуху.
     Через два месяца, как пал режим Арипова и неожиданно скончался от чахотки мятежный генерал Рахимов (правда, ходили слухи, что он застрелился в своем кабинете, когда узнал о провале некоей секретной операции и гибели сына), в стране прошли президентские выборы. Как и ожидалось, во главе Баджустана стал скромный ректор столичного университета. Через две недели после инаугурации он уже встретился с российским президентом.
     А в его свите пару раз промелькнула хорошо знакомая Максиму физиономия с выгоревшими бровями, белобрысой головой и пристальным взглядом маленьких темных глаз. На этот раз Сергей Верьясов был в смокинге. И вероятно, в его компетенции опять находились вопросы культуры и образования народа Баджустана.
     Максим сплюнул. Он изо всех сил сдерживался, чтобы не войти в дом. Нет, все-таки у него хватит силы воли, чтобы не включить телевизор, не увидеть лица этой сучки, которая ни разу не вспомнила о нем, не позвонила, не написала...
     Правда, она не знала его адреса, но с ее-то возможностями... Вполне могла это сделать через Верьясова или того же Ташковского Максим опять вздохнул и шепотом выругался. Что он за слюнтяй такой! Не может заставить себя переступить порог, чтобы взять сигареты. Неужто он не в состоянии сдержать себя и не включить этот чертов телевизор...
     Он встал и подошел к калитке. Широкая пыльная улица была пуста. Лишь в том месте, где она заворачивала к реке, виднелась стайка ребятишек с удочками. Солнечный зайчик скользнул по лицу. Он поднял глаза. Из окна мансарды массивного двухэтажного особняка, что возвышался метров этак на триста выше по склону от дома его матери, кто-то опять смотрел в бинокль. Это прод