алуй,  единственный
вопрос, на который я мог дать правдивый ответ.
   - Что с вами? Какая помощь вам нужна?
   - Я вывихнул ногу. Не могу идти. Боюсь, что она сильно распухла.
   - К сожалению, поблизости нет ни одного врача. И в доме тоже.
   - Но, наверное, кто-нибудь  из  домочадцев  сумеет  вправить  вывих?  Я
обещаю не кричать, чтобы не пугать вас. Я не  кричу  от  боли.  Только  от
любви.
   (Не знаю, почему я стал разговаривать в  таком  ключе.  Тоже  интуиция,
наверное.)
   Еще поколебавшись, она кивнула.
   - Хорошо. Идемте. С вывихом я справлюсь сама.
   Я сделал два шага. Она заметила, что перемещаюсь я с трудом.
   - Обождите. - Она приблизилась ко мне. Остановилась. - Только имейте  в
виду: я вооружена.
   - Я это понял сразу,  донка-ла.  И  я  боюсь  вашего-оружия.  Не  того,
конечно, что у вас в руке - это меня не пугает.
   - Однако, вы... смелы.
   - Увы, нет. Я лишь откровенен.
   - Но знаете ли вы, с кем разговариваете?
   - Кем бы я был, если бы не знал этого?  С  прекрасной  женщиной.  Самой
прекрасной из всех, кого мне случалось видеть.
   Откровенно говоря, я не был на сто процентов уверен в своих словах.  Но
за девяносто могу поручиться.
   Она наконец решилась и подошла ко мне вплотную.
   - Обопритесь на мою руку, господин путник.
   - Но мне, право, стыдно...
   - Я велю, - сказала она голосом, привычным к приказам.
   Я повиновался, вдыхая тонкий,  горьковатый  аромат,  исходивший  от  ее
волос. Она поняла.
   - Что это за аромат, по-вашему?
   - Горькой красоты. Горькой любви, быть может.
   Мы подошли к крыльцу.
   - Кто вы?
   - Путник, - повторил я.
   Мы медленно поднялись наверх.
   - Ну что же, - негромко сказала она. - Может быть, так лучше.
   - Несомненно, - согласился я. Она повернула голову.
   - Вы знаете, о чем я?
   - Я знаю, что это сказали вы. Этого достаточно.
   Она покачала головой - то ли удивляясь мне, то ли осуждая.
   - Вы всегда такой?
   - Нет.
   Мы вошли  в  дом.  Задержавшись  у  двери,  женщина  включила  свет.  Я
осмотрелся и не сдержал удивленного восклицания:
   - О!
   И в самом деле, разглядывая дом снаружи, можно было заключить лишь, что
он стар и надежно построен.  Тем  неожиданнее  было  то,  что  открывалось
взгляду внутри. Обширный холл, резные панели какого-то, наверняка ценного,
судя  по  глубокому  коричневому  с  золотистым  отливом  цвету,   дерева;
набранный из самоцветов пол, на который просто жалко было ступать;  резные
колонны такого же дерева, уходившие на шестиметровую высоту,  где  тяжелые
балки перекрещивались, давая опору потолку, с которого  свисала  на  цепях
массивная люстра желтого металла (я не очень  удивился  бы,  если  бы  мне
сказали, что она из золота, хотя не думаю, чтобы на самом деле было  так).
Две резных лестницы в противоположных  концах  помещения  уводили  наверх.
Вокруг, на некотором  расстоянии  от  стен,  размещались  диваны,  кресла,
столики - судя по стилю, очень старые, хотя не исключено, что то была лишь
стилизация. На стенах, выше панели - портреты. Бородатые, усатые  и  чисто
выбритые,  в  костюмах  разных  эпох,  они  были  схожи  выражением   лиц,
сурово-повелительным. Портреты были хороши, устремленные на зрителя  глаза
обжигали. Я невольно поежился.
   Кажется,  женщина  осталась  довольна  произведенным  впечатлением,  но
постаралась не показать этого. Она помогла  мне  добраться  до  ближайшего
кресла.
   - Садитесь.
   - Я так грязен, мадам...
   (На самом деле сказано было все то же "донка-ла". Но  сейчас,  когда  я
рассказываю об этом, мне легче пользоваться терминологией Земли.)
   - О, пустяки. Хотя... тогда на этот диван, кожаный. Вы  босиком?  Может
быть, вы путешествуете по обету?
   - В какой-то степени, мадам.
   Она чуть улыбнулась.
   - Что же, мне нравятся люди со странностями. А  теперь  займемся  вашей
ногой.
   - Может быть, прежде я бы помыл ее...
   - Потом. Сейчас горячая вода  только  повредит.  -  Она  опустилась  на
колени, задумалась на несколько секунд, видимо, прикидывая, как  совершить
предстоящее действие. А я во все глаза смотрел на нее и радовался.
   Все последнее время - после того, как я остался один,  -  я  как-то  не
замечал женщин.  Они  просто  перестали  восприниматься  как  женщины,  не
вызывали больше никакого интереса, хотя раньше это было совершенно  иначе,
и я, может быть, слишком часто глазел по сторонам.  Меня  некоторое  время
после происшедшей перемены даже озадачивало - как сразу  она  совершилась:
мгновенный скачок от точки кипения к нулевой температуре. Довольно  быстро
я к этому привык и нашел, что так жить легче.  И  только  сейчас  -  может
быть, сама необычность обстановки тому способствовала - я снова  воспринял
женщину именно как женщину. Нет, то никак не было реакцией изголодавшегося
солдата; скорее - как если бы вы вдруг  после  долгого  перерыва  услыхали
некогда любимую музыку и с удивлением поняли, что, как бы вы ни  менялись,
музыка остается такой же прекрасной и так же действует  на  ваши  чувства.
Вот с таким примерно ощущением я смотрел  сейчас  на  склонившуюся  передо
мной     женщину     с     несколько     удлиненным      овалом      лица,
безукоризненно-правильными (по земным понятиям, во всяком случае)  чертами
лица, тонким  и  гордым  носом,  решительно  изогнутыми  губами.  Никакого
другого желания во мне не возникло - только смотреть.  И  это  было  очень
радостно: оказывается, произведения искусства еще интересовали  меня,  еще
волновали...
   Я совсем забыл о своей ноге; и когда женщина сказала  мне:  "Обопритесь
руками... Сейчас будет больно... Ну!" - я не сразу сообразил, чего от меня
ожидают,  и  выполнил  ее  указание  почти  машинально.  В  следующий  миг
ветвистая, усеянная шипами боль пронзила меня от пят до головы. Мне стоило
большого труда не закричать. Но я удержался.
   - Ну вот и все, - сказала женщина, поднимаясь с  колен  и  оправляя  на
себе нечто облачно-туманное, взбитое, что было на ней надето. - Боль скоро
пройдет. Если хотите, я могу применить обезболивающее.
   - Нет, - сказал я, переведя дыхание. - Пусть будет так.
   - Хорошо. Сейчас я велю Атине вымыть вас...
   - Ни в коем случае, мадам, - возмутился я. - С этим я всегда справляюсь
сам!
   - Очень хорошо. - Она, не скрывая, внимательно наблюдала за мной.  -  В
таком случае, я попрошу, чтобы для вас подыскали какую-нибудь одежду.  Эту
придется облить бензином и сжечь (она, разумеется, сказала не "бензин",  а
"схип", но ведь мы и вообще говорили по-ассартски),  она  не  придает  вам
достоинства.
   - Как вам угодно, мадам. - Я нагнул голову, одновременно  прислушиваясь
к утихающей боли.
   - Вы, вероятно, проголодались, господин путник по обету?
   Откровенно говоря, так оно и было. Я кивнул.
   - В таком случае, после ванны... это будет уже ранний завтрак. Что  вам
угодно будет получить на завтрак?
   - О, на ваше усмотрение, мадам; я буду благодарен за все.
   - Вы очень непритязательны... Атина!
   Она произнесла это негромко, но уже через  секунду-другую  внутри  дома
послышались шаги. Вошла служанка. Я посмотрел на нее. Откровенно говоря, у
меня успело сложиться несколько иное представление о женщине, что  упоенно
предавалась любви в траве. Хотя - любви все возрасты покорны...
   - Приготовьте ванну, Атина, и посмотрите в гардеробе хозяина... Старого
хозяина... что-нибудь, что подошло бы  господину,  -  она  кивнула  в  мою
сторону. - Потом проводите его в ванну.
   - Да, хозяйка. - Служанка присела. - Сию минуту, хозяйка.
   Она унеслась. Я глядел ей  вслед.  Когда  я  снова  перевел  взгляд  на
хозяйку, то увидел на ее губах откровенную усмешку.
   - Что-нибудь не так, мадам?
   Она на миг стала серьезной.
   - Все не так... Хотя...
   Не договорив, она повернулась и вышла. Атина уже входила, чтобы отвести
меня, куда было приказано.
   Примерно через час я не  без  сожаления  покинул  ванну;  но  голод  уж
слишком настойчиво напоминал о себе -  по  мере  того,  как  боль  в  ноге
утихала. Я полагал, что хозяйка легла досыпать, и не думал, что  заставляю
ее  ждать.  Однако,  когда  Атина  отконвоировала  меня  в  обширный  зал,
служивший, судя по всему, столовой, женщина оказалась там; она уже  сидела
за столом, размерами напоминавшим теннисный корт (хотя и без коридоров для
парной игры). Женщина жестом пригласила меня сесть - не рядом  с  нею,  во
главе стола, где стоял еще один стул, но сбоку, справа от нее. Я  послушно
уселся.  И  понял,  что  снова  попал  в  затруднительное  положение.  Мне
наверняка следовало предложить даме что-то из множества яств, которыми был
уставлен стол; но черт меня возьми, если я мог назвать хоть  одно  из  них
или хотя бы определить, что из  чего  приготовлено.  Женщина,  как  бы  не
замечая, что загнала меня в тупик (но, в конце концов, у  меня  просто  не
было времени, чтобы изучить  ассартианский  быт  во  всех  его  деталях!),
предложила сама:
   - Прошу вас, не стесняйтесь и простите за скудость выбора. Советую  вам
начать с липота... вот это - житар из парты... Грудка  шушника  -  правда,
соус очень острый, из китранских молав. Налейте мне, пожалуйста, кирбо,  а
себе - по вашему выбору...
   Я беспомощно водил глазами по столу. Будь там бутылки с  этикетками,  я
разобрался бы: настолько я  владел  языком.  Но  все  было  в  хрустальных
графинах и различалось лишь цветом; что-то было налито, вероятно, и в  два
серебряных кувшина, стоявших там же; но тут даже и цвет напитка  оставался
загадкой. Я попытался сделать обходный маневр, рискуя прослыть неотесанным
вахлаком:
   - Мадам, насколько было бы приятней, если бы вы своими руками...
   - Я понимаю: болит нога... - Она произнесла это серьезно, но глаза ее -
большие,  серо-зеленые  -  откровенно  смеялись.  -  Я   с   удовольствием
поухаживаю за вами... Мне следовало бы понять сразу.
   Она налила мне и  себе  чего-то  темно-красного  из  графина,  добавила
светлой жидкости из кувшина. Положила на тарелку что-то -  белое,  залитое
коричневым соусом.
   - За ваш путь, - сказала она, поднимая бокал.
   Я ухватился за свой и чуть не потянулся чокаться, но вовремя  вспомнил,
что на Ассарте это не принято. Выпил. Вкусное и крепкое.  И  с  внутренним
отчаянием (так бросаются в холодную  воду)  принялся  за  закуску.  Вместо
вилок здесь полагались плоские  лопатки  с  короткими  зубчиками  с  одной
стороны; я постарался орудовать ими как можно непринужденнее.
   Я наелся быстрее, чем ожидал; дама давно уже отложила  свою  лопатку  и
сидела, глядя куда-то вдаль и изредка отпивая из бокала уже что-то другое,
зеленоватое. Когда я наконец отвалился от стола, она  перевела  взгляд  на
меня и еще несколько секунд помолчала. Под ее взглядом я почувствовал себя
неудобно - ощущение было таким, словно меня насадили на  вертел  и  сейчас
начнут поджаривать.
   В общем, так оно и получилось. Потому что она тут же сказала:
   - Ну, а теперь, господин путник, расскажите мне сказку. Я люблю слушать
сказки по ночам.
   - Сказку мадам? Я не уверен...
   - Но вы ведь все равно начнете рассказывать мне сказку, если  я  спрошу
вас, кто вы и откуда.
   Черт, она была права. У меня уже просилась на язык  разработанная  нами
легенда.
   - Мадам, почему вы...
   -  Погодите,  я  не  закончила.  Хочу  предупредить  вас:   вымысел   о
путешествии по обету, или же о нападении, при котором вы  лишились  всего,
или  о  заблудившемся  горожанине  -  и  так  далее,  и  тому  подобное  -
исключается. Вы не горожанин и не фермер, не  купец  и  не  ученый,  и  не
инженер, и не солдат, и уж подавно не  принадлежите  к  Сфере  Власти.  То
есть, может быть, вы - и то, и другое, и какое угодно по счету, но с одной
оговоркой: не здесь. Короче - вы не ассартианин.
   - Но мадам, что дало вам повод...
   - Да все на свете. Если бы вы хотя бы  прожили  на  Ассарте  достаточно
продолжительное время, вы бы знали: что в высших семьях принято всех  слуг
называть одним  именем  -  легче  для  запоминания,  а  отзывается  всегда
ближайший; что житар никогда не подают на  завтрак;  что,  отказываясь  от
служанки при купании, вы наносите серьезную обиду хозяину...
   Она была совершенно права; но ведь мы рассчитывали, что  у  меня  здесь
найдется хоть какое-то время для изучения именно обычаев, правил  и  всего
такого - и не моя вина, что  все  получилось  так,  а  не  иначе.  Однако,
независимо от причин, это был провал. И надо было уходить немедленно.
   - Мадам, я...
   - Помолчите еще, - сказала она повелительно. - И, наконец, вы  даже  не
знаете, куда попали и  с  кем  разговариваете.  Нет-нет,  мне  были  очень
приятны  ваши  слова.  Любой  женщине  они  были  бы  приятны.  Но  всякий
ассартианин скажет вам, что с Жемчужиной Власти разговаривают  не  так.  И
любой ассартианин с первого взгляда  понял  бы,  что  находится  в  Летней
Обители Властелинов - и вел бы себя соответственно. Итак, я объяснила вам,
чего не следует касаться в вашей сказке. Потому что сказка  хороша,  когда
она правдоподобна. В сказку нужно верить, иначе  незачем  слушать  ее.  Вы
готовы?
   Да, я, пожалуй, успел уже в какой-то степени прийти в себя.
   - Мадам, - сказал я. - Предположим, что вы  правы.  Поэтому  скажу  вам
лишь одно - и это не будет сказкой: кем бы я ни был и каковы  бы  ни  были
мои цели - в них нет ничего такого, что  грозило  бы  вам,  вашей  власти,
вашим  близким  и  приближенным.  А  теперь  позвольте  от  всего   сердца
поблагодарить вас за гостеприимство и помощь и уйти. Мне не  хотелось  бы,
чтобы мне пытались помешать в этом.
   Жемчужина Власти усмехнулась.
   - И тем не менее, я задержу вас. В ваших интересах: вам необходимо хотя
бы отдохнуть в нормальных условиях. Здесь вы в полной безопасности. Сейчас
вы настолько устали, что я даже не расспрашиваю вас всерьез. Но  когда  вы
проснетесь - вы мне расскажете все. Быть может, даже  несколько  раньше...
Господин путник, ускользнуть вам  сейчас  никак  не  удастся:  все  выходы
заперты и стража больше не будет предаваться страсти, пока ее  не  сменят.
Оцените положение - и согласитесь. Потому что я ведь обойдусь и без вашего
согласия...
   Я секунду подумал. Меня несколько встревожили ее слова: я  расскажу  ей
все, еще не успев проснуться. Что же,  она  могла  заранее  подсыпать  мне
что-то в еду, в  питье...  Или,  когда  я  усну,  подключить  какую-нибудь
аппаратуру и заставить меня в бессознательном состоянии выболтать  все  на
свете. Но отдохнуть и вправду-следовало. Что же: если нужно, я могу  и  не
спать сутки-другие даже без стимуляторов. А нога  тем  временем  придет  в
полный порядок.
   - Я верю вам, мадам. Я согласен.
   - Очень хорошо. Атина!
   Вот эта вполне могла бы оказаться там, у  ворот.  Я  пригляделся.  Могу
поспорить - это она и была. Что же, солдату повезло.
   - Проводи господина в спальню для великих донков. Но не задерживайся!
   Последние слова были сказаны с расстановкой.
   - О да, хозяйка. Ни в коем случае, хозяйка!
   Я встал, отвесил даме поклон и секунду смотрел на нее. Я не был уверен,
что увижусь с нею утром: исчезнуть  все-таки  следовало  прежде,  чем  она
продолжит свой допрос. Ничего, если нога будет в порядке, их решетка  меня
не остановит... Но мне хотелось запомнить  ее  облик.  Она  выдержала  мой
взгляд, не моргнув.
   - Желаю вам приятных снов, путник.
   - И вам, мадам.
   - Я постараюсь...


   Сон мой был более чем приятен.
   Мне снилось, что служанка повела меня к лестнице и довела до спальни на
втором этаже. Едва успев показать мне все, что следовало, она  выбежала  с
такой скоростью, будто я собирался загрызть ее. Хотя, видит Бог, у меня не
было таких намерений.
   Мне снилось,  что  я  разделся,  поискал  пижаму  и  не  обнаружил  ее.
Вероятно, здесь  предпочитали  спать  нагишом  (еще  один  пробел  в  моем
образовании; впрочем, сейчас это было уже все равно). Я лег на  широченную
кровать и накрылся легчайшим и теплым одеялом. И твердо решил не спать.
   Дальше мне приснилось, что дверь отворилась и в спальню вошла Жемчужина
Власти. Но уже не в облачном наряде, а в чем-то  что,  строго  говоря,  не
было ничем. Я попытался встать, но вспомнил, что на мне-то уж  и  подлинно
ничего нет. Она подошла и остановилась у кровати.
   - Ты не ассартианин, - сказала она. - И в этом - мое спасение.
   Она сделала паузу.
   - День тому назад меня насиловали на глазах всего мира.
   Я пискнул что-то, но она повелительно протянула руку.
   - После этого я решила не жить. Но сейчас поняла, что есть иной  выход.
Отплатить. Тогда я смогу жить дальше.
   Движением плеч она сбросила на пол то воображаемое, что  на  ней  было.
Она была ослепительна.
   - Этой ночью я тоже хочу кричать от любви.


   Еще мне снилось, что была любовь. В криках, в стонах, в горьком аромате
ее благовоний, в поту, в сплетении, когда уже не различить, кто где.
   И очень много слов. Говорила она. Говорил я. И она. И я. И...
   И снова стоны. Кажется, кричал и я. Хотя мне это не свойственно.
   Такими были сны.
   Потом я проснулся. Стояла еще  глубокая  ночь.  Рядом  со  мной  лежала
Ястра, беззвучно дыша. Ее рука покоилась на моей груди.
   Я поцеловал ее, стараясь не разбудить. Мне было странно. Я не  хотел  и
не искал ничего подобного и внутренне не был  готов.  Но  так  получилось;
может быть, следовало пожалеть об этом, но у меня  не  было  сожаления.  Я
знал, что когда-нибудь потом меня упрекнут в этом.  Но  сейчас,  наверное,
нельзя было поступить иначе. Не ради меня. Ради Ястры. Могущественные тоже
бывают слабы...
   Я  выскользнул  из  постели,  осторожно  переложив  руку   женщины   на
скомканную простыню. Что-то не  позволяло  мне  вновь  безмятежно  уснуть.
Нечто такое, что я знал, но сейчас никак  не  мог  вспомнить.  Подсознание
предупреждало  о  какой-то  опасности.  Никогда  не  следует  пренебрегать
подобными сигналами.
   Я быстро оделся и, бесшумно ступая, подошел к двери.  Оглянулся.  Ястра
крепко спала; наверное, душа ее нашла  пусть  хоть  небольшое  успокоение.
Буду рад, если так... Дверь отворилась без единого звука, и я вышел в холл
второго этажа. Толстый ковер скрадывал шаги, так что можно было  двигаться
свободнее. Я  сделал  несколько  шагов  и  остановился,  пытаясь  все-таки
понять, что именно меня  беспокоило  и  как  надо  было  поступить,  чтобы
тревога исчезла. Однако никаких идей не возникало. Я хотел было подойти  к
огромному окну, целиком занимавшему одну из стен холла  и  выходившему  на
висячую галерею. Однако в последний миг  передумал  -  и,  как  оказалось,
правильно.
   Правильно - потому что в следующее мгновение мне почудилось,  что  мгла
по ту сторону окна странным  образом  уплотнилась.  Я  замер,  напрягаясь,
приводя себя из расслабленного состояния  в  боевое.  Пятясь,  отступил  к
стене, остановился в простенке между той дверью, за которой спала Ястра, и
другой - что было за нею, я не знал. Я был безоружен, но это меня не очень
беспокоило: на Ферме меня вооружили умением, которое стоило многих стволов
и лезвий. Теперь я почувствовал, что готов применить его. Оставалось  лишь
ждать развития событий.
   Они не замедлили произойти. Я не увидел даже, но почувствовал  по  едва
уловимому движению воздуха, что одна из створок окна отворилась,  постояла
открытой не более секунды и мягко притворилась снова. Незваный  гость  был
уже здесь - я ощутил его присутствие так же уверенно, как  если  бы  видел
его глазами; однако в этой преисподней темноте я не мог увидеть  ничего  -
зато и он тоже. Так что я находился в выигрышном положении: я знал, что он
тут, а он, похоже, и не подозревал о моем присутствии.
   Воздух "снова едва ощутимо заколебался;  это  означало,  что  пришелец,
выждав, чтобы убедиться, что его  приход  остался  незамеченным,  двинулся
вперед. Видимо, у него не было точного представления о планировке этажа, и
он стал обходить холл по периметру. Остановился подле  первой,  считая  о