улся Горга и не сделал даже ни одного движения,  какие
принято совершать, чтобы доказать свою силу и мощь - не напряг бицепс,  не
выкатил грудь, не сжал кулак: и так видно было, что здоровья у него хватит
на нескольких. - Я-то доживу...
   - Думаешь, не помешают?
   - Кто бы это, например?
   Форама  вместо  ответа  ткнул  пальцем  вверх,  где   скользили   четко
различимые в темном небе огоньки.
   - А, эти, - легко сказал Горга. - Да нет. Эти не помешают.
   - Не осмелятся, что ли? - усмехнулся Форама.
   - Знают, что мы им  вложим.  И  вложим.  -  Горга  помолчал.  -  Иногда
просто-таки хочется, чтобы что-нибудь такое началось. Погулять охота! Я бы
с первым же десантом... Ох и дали бы!
   - Мы сильнее?
   - А черт его знает, - ответил после краткого раздумья Горга.  -  Ну  да
все равно, мы их раскатаем. Зубами  загрызем.  На  одной  ненависти.  Этих
сволочей давно надо придавить, чтобы не воняли.
   - Да, вот именно, - сказал актер не очень, правда, уверенно, ибо был он
человеком  миролюбивым,  хотя  изображал  порой  военачальников,  а  равно
героев, пока возраст позволял. - Чтобы не смердели.
   - Можно подумать, - осторожно поддел Форама, -  что  у  нас  тут  везде
розами пахнет. Сплошное благоухание.
   - Ну, знаете ли... -  испугался  актер,  а  Горга  повернулся  на  бок,
приподнялся на локте и сказал:
   - Да и у нас такое же дерьмо, кто этого не понимает, -  разве  что  под
другим соусом. Младенцам ясно... Ну и что? Мы-то ведь здесь? Это  -  наше?
Вот мы и будем  топтать  тех.  И  потопчем.  Если  только  сунутся.  -  Он
вздохнул. - Только ведь не сунутся.
   - А раз не сунутся, - молвил Форама, - зачем их топтать?
   - А что делать? Не мы их - они нас. И потом, так  жить  веселее.  Разве
нет?
   - А если бы ты жил там - тогда готов был бы топтать нас тут?
   - Ясное дело. Ты как  думал?  Так  жизнь  устроена.  На  какой  стороне
оказался, там и сиди, и поступай как  положено.  Да  ни  к  чему  все  эти
разговоры. Не сунутся они, я говорю. Я знаю.
   - А если не они, а мы? - сказал Форама.  -  Какая  разница?  Все  равно
начнется катавасия.
   - Мы? - Горга рассмеялся. - Не смеши. Нашим в жизнь не решиться. Дураки
они, что ли? Это нам с тобой мало что терять, потому мы  и  готовы...  Что
мне? Ну, убьют, не дослужу до пенсии - зато я хоть сейчас приму свою дозу,
авансом... Налей, артист, а то во рту сохнет от таких разговоров.
   Они выпили еще по одной,  утерлись,  чуть  занюхали  актерским  соленым
огурчиком.
   - А может, им тоже терять нечего? - не унимался Форама.
   - Им? Много ты знаешь!
   - Я не совсем о том. Живут они, конечно, лучше нас (Горга ухмыльнулся).
Но терять... Вот если бы они и на самом деле правили...
   - Привет! А кто же, по-твоему, нами командует?
   - Да вот ведь не зря говорят...
   - Знаете, - сказал  актер.  -  Если  вы  не  хотите  разбить  компанию,
найдите, пожалуйста, другую тему для разговора.
   - Ладно, - согласился Форама. - Сказочку можно рассказать?
   - Давай, - разрешил Горга. - Пусть будет сказочка...
   - Вот слушайте...
   Тут и пошел разговор, ради которого все было затеяно. Тогда-то и  стала
собираться постепенно -  толпа  не  толпа,  но  народу,  в  общем,  вполне
достаточно для того, чтобы уроненное слово не упало в пыль, но  чтобы  его
тут же подхватили и, перекатывая из ладони в  ладонь,  словно  раскаленный
уголек, передавали друг другу, часто даже не понимая до конца, но  главное
- внутренний смысл - угадывая и им проникаясь.
   - ...Вот отчего наш институт взорвался.
   - Высокая драма! - пробормотал актер. - Лучшее в жизни, это  -  высокая
драма.
   - Совершенно справедливо, - сказал  бывший  администратор.  -  Какой-то
институт действительно взорвался. Я слышал, об этом сегодня говорили. Хотя
официально и не сообщалось.
   - Всех бы вас взять, собрать в одно место и взорвать, - сказал Горга  и
сжал кулаки, словно сминая в комок всех, кого следовало  взорвать.  -  Все
придумывали да придумывали, вот - допридумывались.  Ну  ладно,  взорвалась
ваша команда, пусть так. А нам-то что? Ты уцелел. За это  непременно  надо
выпить.
   - А то нам, - сказал Форама, принимая стакан и  бережно  держа  его  на
весу, - что это только начало было. Но вскорости начнет рваться  и  всякое
другое. Постепенно, но неотвратимо.
   - Это бывает, - неизвестно к чему сказал экс-чемпион. - Бывает, да.
   - Вот я помню, однажды... - заговорил актер, забыл, что хотел  сказать,
и не закончил. Но его никто и не слушал.
   - Да пусть хоть все ваши институты  повзрываются,  -  сказал  Горга,  -
людям на все это наплевать. Нация и не заметит даже. Что мы,  без  вас  не
проживем?
   - Не только институты, - сказал Форама.
   - Ну еще что-нибудь, все равно.
   - Вот хотя бы ваши...
   - За нас ты не бойся, - перебил его Горга. - У нас не  взорвется.  Наши
вещие не зря пайку едят.
   - Тут твои вещие ничего не смогут. Тут - природа, понял?  Природа!  Ну,
как вода замерзает в свой час,  когда  морозы  настают,  и  никакие  вещие
помешать этому не смогут, пусть хоть ночей не спят.
   - Ну ладно, - сказал Горга, впрочем, не убежденный. - Что  же  там  еще
станет взрываться?
   Форама медленно посмотрел на небо.
   - Эти? Брось. Они еще только приготовятся пикировать, как  мы  их  -  в
лапшу. Это я авторитетно говорю. И воспоминания от них не останется.
   - От нас не останется. Потому что взрыв будет совсем другой. Все  живое
сметет. Остальное сгорит. Камень, правда, останется.
   - Врешь, - на всякий случай сказал Горга. -  Пугаешь.  Такого  быть  не
может. Ты поди, поищи неграмотных. Нас все же кой-чему учили. Есть  законы
природы. Понял? Природа помимо Закона не может.
   - Законы, как думаешь, могут меняться? Как у людей, например, меняются.
   - То у людей.
   - В чем разница?
   - Люди живые.
   - А природа? Да ты подумай спокойно: зачем мне пугать? Что я - на  твои
пью, попрошайничаю? За стаканчик вру? Нет, вроде. Думаешь, я обиженный?  Я
так жил, что дай бог всякому. И вот потому хочу еще жить...
   - Да, - сказал Горга. - Это верно. Жить еще охота. И чего нам не  жить?
- Он широко повел рукой. - Вот так хотя бы... Ладно, наши ведь  что-нибудь
придумают. Наверняка. А?
   - Придумать-то они уже придумали. Только не то, что нужно. Они  решили:
раз все равно пропадать, надо стукнуть по тем.
   - А что? - сказал Горга.
   - То, что скорее всего мы при этом погорим сами. Не  это  надо  делать.
Надо поскорей направить все эти бомбоносцы на солнце или еще подальше -  и
пусть там сгорят.
   - Мы направим. Ну а те?
   - А им тоже не лучше. И ведь есть же какая-то  связь  с  ними.  Значит,
можно объяснить им, договориться...
   - А, - сказал Горга и махнул рукой. - Связь-то есть. Тыщу лет  болтают.
Договариваются. И все никак не договорятся. И сейчас лучше не станет.
   - Сейчас дело куда серьезнее...
   - Давай лучше выпьем, пока живы. Эй,  не  напирайте,  не  топчитесь  по
живому...
   - Договориться! - сказал актер. - Диалог - это прекрасно. Я посоветуюсь
с нашим старшим. Он вхож...
   -  Вот  чего-то  у  меня  эта  штука  все  время  портится,  -   сказал
экс-чемпион, дуя на слуховую-капсулу. - Не от твоего ли этого, а? От того,
о чем ты тут рассказывал. Послушай, - вдруг встревожился он, -  а  она  не
рванет у меня в ухе? Я бы выкинул, понимаешь, но без  нее  я  и  вовсе  не
слышу. И зубы у Меня золотые, с ними как?..
   - Зря ты меня расстроил, - сказал Горга, - а  я  и  поспорить  с  тобою
по-настоящему не могу. Я - что, мое дело - убить красиво и аккуратно,  это
я умею...
   Уже совсем стемнело, и огоньки на небе  казались  яркими,  как  никогда
еще, и  люди  на  Рынке  теперь  поглядывали  на  них  не  как  обычно,  с
равнодушием - а опасливо, и становилось людям зябко и неуютно, хотя  вечер
был теплым и мягкий покой шел от земли...



7

   Погруженная в мысли, Мин Алика  даже  не  заметила,  как  кончился  так
называемый парк и начался пустырь. Это произошло  постепенно:  все  меньше
попадалось деревьев,  зато  все  больше  -  сочного,  кустистого  бурьяна;
покрытая многоугольными плитками,  аллея  оборвалась,  дальше  шла  убитая
множеством ног плотная земля. Все больше людей встречалось, и в  одиночку,
и группами; но уже стемнело, и она не обращала на  них  внимания,  хотя  и
чувствовала, что к ней приглядываются. Однако ее не трогали, а  ей  самой,
занятой   мыслями   новыми   для   нее,   необычными   и   оттого    столь
привлекательными, что расставаться с ними не хотелось даже на краткий миг,
- ей здесь сейчас было куда приятней, чем на гремящих магистралях.
   Ночные слова Форамы, чистые и прекрасные,  все  еще  звучали  в  Алике;
потом что-то стало заглушать, забивать  их,  в  их  голубой  поток  начали
врываться какие-то другие, неуместные, грубые - как если  бы  вдруг  чужая
станция заговорила на той же самой волне, беззаконно и бескультурно. Раз и
другой Мин Алика досадливо тряхнула головой,  но  помехи  не  отцеплялись;
тогда она пришла в себя - и  поняла,  что  если  первые  слова,  нежные  и
проникновенные, были воскрешены ее памятью, то вторые,  -  как  показалось
ей, черные - звучали в реальности; доступ же к  ее  сознанию  слова  нашли
потому, что произносил их тот же голос -  голос  Форамы.  Голос  доносился
откуда-то  из   собравшейся   по   соседству   довольно   большой   толпы.
Алика-решительно свернула  с  тропы  и  стала  Проталкиваться,  нимало  не
удивленная: она ведь знала, что он где-то здесь, затем сюда и  шла,  чтобы
увидеть его, взять, увести. На нее  почти  не  обращали  внимания,  только
дышали перегаром. Форама был тут, она узнала его и в  сгустившемся  мраке;
уже готова была шагнуть, чтобы, отстранив  последних  мешавших,  оказаться
рядом с ним. Форама в этот миг, подняв глаза, увидел ее - и лицо его стало
меняться, она ясно видела, как менялось оно на  глазах,  и  он,  умолкнув,
начал было приподниматься с земли... Тут с двух  сторон  ее  сразу  крепко
взяли за руки, она инстинктивно  напряглась,  но  ее  держали  железно,  и
чей-то голос шепнул в самое ухо:  "Без  глупостей,  времени  не  осталось,
транспорт вот-вот уйдет". Не грубо,  но  неотвратимо  ее  повлекли  назад,
между нею и Форамой вновь образовалась людская перемычка,  она  больше  не
видела его и не успела еще решить - не воспротивиться ли всерьез? - как ее
уже впихнули в маленькую лодку, неслышно опустившуюся только что прямо  на
тропу; последним, что она услыхала здесь,  было  сказанное  кем-то  -  без
удивления, впрочем: "Гляди-ка, бабу замели", - и парк вместе  с  Шанельным
рынком провалился вниз, и только ветер засвистел за полукруглыми стеклами.


   Тем самым стрелочником, который, невзирая на свое скромное положение  в
служебной иерархии, может порой оказаться виновником  крупной  катастрофы,
явился в данном случае некий представитель Стратегической службы, носивший
невысокое звание штаб-корнета, что соответствовало восьмому уровню в любой
другой области  деятельности.  Занимал  он  должность  Главного  дежурного
оператора в центральном посту Полководца, и в обязанности его входило -  в
часы дежурства следить за состоянием громадного агрегата, вводить  в  него
все, что прикажут. Составлял программы для Полководца, разумеется, не  он,
и не он решал, что вводить, а что - погодить; однако  если  какая-либо  из
программ вызывала  у  Полководца  нежелательную  реакцию,  иными  словами,
заключала в  себе  какие-то  внутренние  противоречия  либо  противоречила
какой-то из ранее введенных программ, то именно дежурный  оператор  должен
был принять меры к тому, чтобы программа была своевременно  исправлена,  а
до того - чтобы кто-то не попытался все же насильно втиснуть-ее в  машину:
Полководец, как и  всякое  существо  с  высоким  интеллектом,  был  весьма
нервен, и его реакции на такого рода  ошибки,  часто  являлись  совершенно
неадекватными - иными словами, гигантское устройство начинало психовать по
пустякам, как характеризовали  это  сами  операторы  в  своих  разговорах.
Конечно, сравнение со стрелочником, использованное  здесь,  в  достаточной
мере условно, но  все  же  оно  дает  представление  о  положении  и  роли
штаб-корнета Хомуры Ди в могучей и разветвленной системе обороны Планеты.
   Именно штаб-корнет Хомура Ди находился на дежурстве, когда на  обширном
пульте  Полководца  размеренная  и  привычная   до   полной   незаметности
беззвучная  перекличка  индикаторов  вдруг  замедлилась,  потом  и  совсем
расстроилась, одна группа их разом  погасла,  другая  и  третья  задрожали
быстро-быстро,  замерцали,  как  больное   сердце,   тут   же   включились
неприятно-багровые  тревожные  сигналы  и  негромко,  прерывисто   загудел
зуммер. Все это должно было обратить внимание людей на  поведение  машины,
отнюдь не вмешиваясь в него, и предложить им приготовиться к  разговору  с
Полководцем.   Ничего   подобного   штаб-корнет   не   ожидал,   но,   как
квалифицированный специалист с немалым стажем, был в любой момент готов  к
таким событиям. Он еще не успел ничего подумать, как рука его  сама  собой
протянулась к широкой клавише,  над  которой  было  написано:  "Разговор".
После того как он нажал, жужжание  сделалось  тише,  багровые  лампы  тоже
замигали  вполнакала,  что  означало,  что  причина  волнения  машины   не
устранена, но воздействие ее временно прекращено. После  этого  Хомура  Ди
неожиданно ласковым голосом спросил:
   - Ну, что там, старина? Что тебе так не понравилось?
   Тон его был ласковым потому, что штаб-корнет, как и все его товарищи по
службе, давно уже испытывал к громадному и мощнейшему устройству,  которое
они  обслуживали,  странную  нежность  -  подобие  той,   какую   взрослые
испытывают к детям, пусть очень развитым и  способным,  быть  может,  даже
гениальным, - но все же  детям,  имеющим  крайне  приблизительное,  а  еще
вернее  -  отдаленное  представление  о  жизни  со   всеми   ее   простыми
сложностями. И нежность  эта  сейчас  не  поколебалась  даже  оттого,  что
дежурить Хомуре Ди оставалось не более получаса, и  естественным  было  бы
желать, чтобы конец смены прошел  без  всяких  осложнений  и  чтобы,  сдав
вахту, можно было спокойно отправиться по своим делам, а свои дела  бывают
даже  у  дежурных  операторов,   носящих   звание   штаб-корнета.   Помимо
эмоциональной причины была и другая: Полководец, чья неимоверная сложность
и способность к саморегулированию давно уже сделали невозможным не  только
полный контроль, но и сколько-нибудь  исчерпывающее  представление  о  его
внутреннем мире,  -  Полководец,  как  знать,  на  неласковый  тон  мог  и
обидеться, а этого никому  из  дежурных  не  хотелось:  невелика  честь  -
обидеть ребенка.
   - Тебя что-то обеспокоило?
   Полководец ответил сразу же:
   - Это ты, Хомура? Слушай, тут какая-то глупость, тридцать три  собачьих
хвоста в глотку.
   Речь, как известно, далеко не самый точный способ изложения чего бы там
ни было: математический аппарат куда надежнее. Полководец в основной своей
работе обходился, естественно, без слов; однако пользоваться речью он тоже
мог. Такая способность была  ему  дана  прежде  всего  для  переговоров  с
высокими чинами, которые в математических символах,  в  конце  концов,  не
были обязаны разбираться в той же степени, что программисты или операторы.
Однако чаще всего этой способностью машины пользовались не  начальство,  а
именно операторы - чтобы несколькими  словами  скрасить  свое  одиночество
(через трое  суток  на  четвертые),  когда  они  оказывались  запертыми  в
упрятанном в недра планеты каземате наедине с пультом. И Полководец охотно
разговаривал с ними - на том, кстати, жаргоне, сильно отдававшем казармой,
на котором сами операторы изъяснялись на службе и который  у  них  же  был
Полководцем заимствован. Способности Полководца к анализу всего  на  свете
позволяли  ему  узнавать  собеседников  не  только  по  голосу,  но  и  по
индивидуальной манере разговора, хотя и сильно пригашенной жаргоном.
   - Глупость? Ну, это бывает. Расскажи, малыш, в чем там дело.
   - Дело в информации, чтобы ей сгореть. Ты тут дал мне задачу,  она  мне
очень нравится, мне давно хотелось чего-нибудь такого: широкие действия  с
подключением армады, с десантными операциями на втором этаже... Да ты  сам
знаешь, одним словом, - Большая игра.
   - Да, помню эту программу. Что же тебе в ней не по вкусу?
   - Я стал суммировать информацию. Все сходится по  всем  каналам,  кроме
одного.
   - Рассказывай.
   - Это канал общественного  мнения.  Понимаешь,  группа  датчиков  стала
давать совсем новую информацию.
   - По линии готовности противника?
   - Нет, это совсем другие каналы, неужели ты не  помнишь?  Информация  о
противнике по общественному каналу оценивается на уровне слухов, по самому
низкому коэффициенту. Не угадал, Хомура. Попробуй еще.
   Полководец любил такие игры. И операторов они тоже развлекали.
   - Информация об отношении  масс  к  предстоящим  действиям?  -  подумал
Хомура вслух. - Вряд ли. Об этом никто ничего не  знает,  работает  высшая
степень секретности.
   - Ты опять не угадал.  Скажи,  что  сдаешься,  потому  что  у  нас  нет
времени.
   - Ты победил, малыш, я сдаюсь. Говори.
   -  Информация  относительно  исполнителей.  Бомбоносцев,  охотников   и
прочего. Им якобы грозят взрывы, не зависящие от моих расчетов  и  команд.
Дается и приблизительное время, и оно меньше того,  какое  нужно  мне  для
проведения всей игры. Ты ведь понимаешь, я  не  могу  строить  расчеты  на
исполнителях, которые в любой момент могут  выйти  из-под  контроля.  Надо
проверить информацию, Хомура. Если она верна, вся программа теряет  смысл.
Тогда придется уложиться в меньшее время, а это значит, что игра  возможна
не в полном объеме, а лишь частично. Поэтому нужно определить в программе,
что нужно сделать обязательно, а от чего можно отказаться.
   - Проверить?
   - Ты ведь знаешь: у меня нет способов проверки этих каналов.
   - Знаю. Послушай, малыш, а если  просто  пренебречь  этой  информацией?
Какой коэффициент достоверности она у тебя получила?
   - Близкий к единице.
   - Но может быть, это тоже лишь слухи...
   - Маловероятно, Хомура. Понимаешь, информация очень конкретна, черт  бы
ее побрал. И частично совпадает с другой,  которую  я  получил  по  общему
каналу. Меня удивляет только, что канал Верхней информации не  дал  ничего
похожего. Ты ведь знаешь: Верхняя  информация  не  подлежит  сомнению,  ее
коэффициент достоверности -  всегда  единица.  Но  тут  получается  "явное
противоречие. Понимаешь, я проверил эту новую информацию на логичность, на
научность - проверил всеми моими способами.  И  ничто  не  опровергает  ее
достоверности. Информация настолько серьезна, что отбросить ее я не  могу.
Но не  могу  и  автоматически  принять:  она  противоречит  Верхней.  Если
противоречие не снимется,  вся  задача  попадет  в  категорию  не  имеющих
решения, а я, - Хомуре  показалось,  что  в  голосе  Полководца  зазвучали
капризные нотки, хотя на деле этого, конечно, быть не могло, - я  не  умею
решать задачи, не имеющие решения!
   - Постой, малыш, еще рано бить тревогу...  Значит,  все  твои  проверки
ничего не смогли опровергнуть?
   - Когда я проверял на  научность,  мне  показалось...  Если  бы  я  был
человеком, как ты, я смог бы от  нее  отказаться.  Там  имеются  величины,
которыми вы не оперируете: сдвиг фундаментальных законов. Но математически
все точно. Я не могу отвергнуть  информацию  только  потому,  что  она  не
логична или не достоверна  для  вас,  если  для  меня  она  и  логична,  и
достоверна. Разберись, Хомура, откуда исходит информация. Найди  источник.
Он может мне понадобиться.
   - Я разберусь. - Хомуре и в самом деле стало жалко обиженного  ребенка,
заполнявшего  здесь,  в  недрах  скального  массива,   тысячи   кубометров
пространства своими кристаллами. - Вся беда в том, что по этим  каналам  у
нас нет обратной связи. Ничего, я все у