е говорил. И  мы  потеряем
всякую возможность оперировать  оружием.  Это,  мне  кажется,  будет  куда
страшнее.
   - И все-таки... Почему не заявить прямо вашему Полководцу,  что  задача
не имеет решения?
   - Да именно потому, что он -  ребенок,  мальчик,  малыш.  Он  не  может
признаться в поражении и  будет  упорствовать  до  конца.  Ну,  как  дети,
знаете.
   - Откуда мне знать? - буркнул Форама. - У  меня  их  никогда  не  было.
Кстати, почему вы решили, что он именно мальчик, а не девочка?
   - Почему? - Хомура несколько минут подумал. -  Да  не  знаю...  Потому,
наверное, что мы все вокруг него - мужики, а он ведь  многому  научился  у
нас и, значит, думает, как существо  мужского  пола  -  если  говорить  об
особенностях мышления, логики...
   - Ну-ну... Но, значит, есть в нем нечто, почему вы зовете его ребенком.
Как у него с эмоциями? Любовью,  привязанностью,  смелостью,  трусостью  и
всем подобным?.
   Штаб-корнет посмотрел на Фораму озабоченно; надо полагать, такого  рода
анализом возможностей Полководца он никогда еще не занимался. Подумав,  он
покачал головой.
   - Да никак, наверное. Думаю, в этом отношении он  ничем  не  напоминает
нас с вами. Не забудьте: он все же - военная машина, в  первую  очередь  -
военная.  И,  наверное,  то,  что  может  иногда  показаться   проявлением
эмоциональной  стороны  его  существа,  на  самом   деле   является   лишь
результатом   тщательно   проанализированных,   чисто   деловых,   всецело
практических соображений. Может быть, мы  и  стали  считать  его  ребенком
потому, что он не обладает той  гаммой  чувств,  которые  украшают  -  или
отравляют - жизнь взрослых.
   - Ребенок, играющий в солдатики...
   - Но играющий лучше всех в мире. И солдатики эти - живые.
   - Понимаю. Однако... У вас есть дети, штаб-корнет?
   - Нет. Мы все при Полководце - холостяки. Почему-то таких отбирали...
   - Да, тут мы в эксперты не годимся. Но может  быть,  попробуем  хоть  в
чем-то  разобраться?  Вот  вы  говорите  о  том,  что  ваш   малыш   может
закапризничать, например.
   - Ну да, так я говорю, - Хомура пожал плечами. - Просто  другого  слова
не находится. Но кто знает, насколько  сущность  этого  совпадает  или  не
совпадает у ребенка - и у Полководца. Внешне похоже, да...
   -  Но  ведь  капризничать  -  значит  проявлять  эмоциональную  сторону
характера, а не рациональную?
   - Вы слишком многого хотите от меня, мар. Я, в  общем,  знаю  не  более
того, что мне положено.
   - И потом, его стремление к игре, о котором  вы  упоминали,  стремление
воспринимать все как игру - в том числе и эту задачу,  последнюю.  Игра  в
солдатики - вы сами так сказали.
   - Да, этого у него не отнять, действительно. Не знаю, может быть...
   - Вы давно служите при нем?
   - Шестой год.
   - А сколько лет ему самому?
   - Полководцу? Уже двенадцать с лишним. До него было устройство попроще.
Но и он тоже постоянно совершенствуется, получает новые контуры...
   - Он всегда был таким,  как  сейчас?  Или  со  временем  что-то  в  нем
меняется?
   - Ну, если оценивать человеческими мерками, он становится,  безусловно,
опытнее... Умнее, что ли?
   - И спокойнее?
   - Не знаю, право, что сказать. В чем-то становится, а в чем-то  другом,
наоборот, с ним приходится быть осторожнее, чем раньше.
   - Я чувствую, что  мне  просто  необходимо  повидаться  с  ним  самому.
Побеседовать... Чтобы понять, что он такое. И можно ли рассчитывать на его
помощь в какой-то форме, или не стоит терять на это времени и  надо  сразу
искать что-то другое.
   - Что же  другое  может  помочь,  если  Полководец  подаст  команду  на
бомбоносцы? - Хомура покачал головой. - Конечно, поговорить с ним  вам  бы
следовало. Мы ведь к нему привыкли, многого уже просто не замечаем,  а  вы
могли бы что-то уловить.
   - Как же мне попасть туда, к вам?
   - Сам не знаю.  Попытаемся  как-то  протащить  вас  туда.  Хотя  вообще
принято считать, что это - задача безнадежная:  каждый  раз  при  входе  и
выходе - автоматическая проверка на ритмы мозга, на отпечатки пальцев,  на
запах, на кровь... Очень нелегко будет. Но, наверное, иного выхода нет.
   - Иной выход мот бы найтись, если бы...
   - Тсс!
   Приближался некто - вроде бы здешний, вроде бы под хмельком,  вроде  бы
чуть покачиваясь даже, что-то мурлыча под нос; шел прямо  на  них.  Форама
быстро огляделся;  нет,  никого  другого  поблизости  не  было.  Тогда  он
повернулся - так, чтобы ни малейшего  света  не  падало  на  его  лицо,  а
Хомура, чуть сместившись, оказался между Форамой и  приближавшимся.  Затем
показалась еще одна фигура, но это был Горга, державшийся шагах в  десяти.
Незнакомый подошел, остановился в двух шагах, все так же чуть покачиваясь,
- но глаза смотрели трезво и пристально.
   - Форама, ты, что ли? - спросил он, и язык  даже,  кажется,  не  совсем
повиновался ему. - Куда же ты подевался от ребят? А мы тебя  ждем,  может,
еще что выдашь интересное...
   - Давай, отсюда, - сказал Хомура холодно. - Здесь на  чужака  не  пьют.
Поищи, где подают.
   - Слушай, Форама... - но уверенности в голосе пришедшего  не  было,  он
явно бил наудачу.
   - Катись-ка ты к своему Фораме, - сказал  Хомура  и  шагнул  вперед,  а
Горга, так и держась в десяти шагах, громко,  подчеркнуто  кашлянул.  -  А
сюда не показывайся, - продолжал Хомура. - Здесь и без тебя комплект.
   - А ты его не видел случайно?
   - Думаешь, я тут всех знаю?
   - Ну, он заметный - треплется про науку; про взрывы...
   - А-а... Дружок, что ли?
   - Ну да, дружок. Сам позвал, чтобы я приехал, и вот...  А  ведь  я  ему
свеженький материал привез, как раз к случаю.
   - Видел я его с час тому, - сказал Хомура. - Тут целая шарага  была.  А
сейчас - не знаю. Пошарь по кустам. Он тут уже тепленький был.
   - Да? Ну ладно. А вы оба, - он все изворачивался,  пытаясь  ненавязчиво
заглянуть  в  лицо  Фораме,  но  Хомура  возвышался  неколебимо,  а  Горга
приблизился на несколько шагов и снова внушительно  кашлянул,  -  вы  оба,
если заметите, скажите - дружок его ищет. По имени мар Цоцонго,  это  я  и
есть. Или лучше крикните меня погромче, я далеко не уйду... Или еще  лучше
- позовите Мин Алику, это подружка его, тоже  приехала,  любовь  у  них  с
давних времен...
   Великим напряжением сил Фораме удалось удержаться на месте. Хорошо, что
чужой не видел выражения его лица.
   - Непременно передадим, - сказал Хомура без любезности.
   - А твой дружок что - онемел, что ли? Слова не скажет.
   - А он таких, вроде тебя, не любит, - ответил  Хомура  хладнокровно.  -
Два слова - и сразу в рыло. Так что ты его лучше не трогай...
   Поверил ли самозваный Цоцонго или нет, но мундир  Хомуры  он  разглядел
хорошо; хотя и без знаков  различия,  мундир  внушал  уважение,  и  пьяным
Хомура явно не был, так что лучше было не обострять: мало  ли  какие  свои
дела могут решать стратеги в этом месте.  Пришлый  удалился,  не  забывая,
впрочем, покачиваться, Горгу он обошел, сделав небольшой крюк, -  и  видно
было, как из  кустов,  что  возвышались  подальше,  вслед  ему  скользнуло
несколько теней.
   - Вот, - сказал Хомура, когда  они  отошли.  -  Это  вам  о  чем-нибудь
говорит?
   - Я узнал голос. Слышал его сегодня утром. Потом объясню. Мин  Алика...
Неужели они ее задержали? Она же ни при чем!
   - Нам  надо  поспешить,  мар  Форама.  Сможем  ли  мы  провести  вас  в
центральный пост Полководца или нет, но здесь вам  делать  больше  нечего.
Идите за мной, старайтесь не выходить на  свет.  Штык-капрал,  прикрывайте
нас с тыла.
   - У вас есть транспорт?
   - Военный катер всегда в распоряжении операторов.
   - Там, у себя, вы оставляете его наверху?
   - Да, это дежурный катер,  он  всегда  остается  на  поверхности.  Вниз
пропускают только катера старших начальников, если самых старших - то даже
без проверки: эти катера сами подают все нужные сигналы. Но у  нас  такого
нет. - Горга подошел вплотную.
   - Таким катером можно воспользоваться, - сказал  он  уже  почти  совсем
трезвым голосом. - Машина Верховного годится?
   Форама и Хомура уставились на него, не понимая.
   - Свяжитесь с ней из своего катера, - посоветовал Горга. - С водителем.
Мастер-капрал Сала. Мой двоюродный  брат.  Скажите:  Горга  очень  просит,
Горга отплатит.
   - Господи! - пробормотал Форама. - Вот уж нежданно-негаданно...
   - А-ой, - сказал Хомура. - Рискнем. Спасибо, Горга.
   - Да ну, - сказал Горга, - не за что. Так приятно посидели с человеком,
поболтали - отчего же не помочь?
   - Спасибо, Горга, - сказал и Форама. - Надеюсь, еще увидимся.
   - Здесь - не знаю, капитан, - сказал Горга, чуть улыбнувшись. - Я  свое
заканчиваю, ты - еще нет. Но - увидимся.
   - Питек... - тихо проговорил Форама всплывшее из недр памяти имя.
   - Счастливо оставаться, мары! - Горга четко повернулся и зашагал прочь.
Форама смотрел ему вслед.
   - Поехали, - сказал Хомура, не очень,  кажется,  удивившийся  последним
словам обоих. - Снизимся перед первой охранной линией и  пересядем  в  тот
катер. Хорошо бы и остальные решения найти так же просто...


   Услышав сигнал готовности - резкий,  неприятный  звук,  что-то  среднее
между пронзительным звонком и свистом, - Мин Алика поспешно легла в койку,
не раздеваясь, и почти одновременно тонкая сеть страховочных амортизаторов
развернулась в полуметре над нею и повисла, как полог  из  редких  кружев.
Было это, в  общем,  лишней  перестраховкой,  лишней  в  девяноста  девяти
случаях из ста, но бывает ведь и сотый. Что-то  где-то  вовне  приглушенно
проскрежетало, койка деликатно подтолкнула женщину  снизу  -  вот  и  весь
старт,  вернее,  первый  его  этап,  на   антигравах,   бесшумный,   почти
безопасный; второй должен был начаться в заатмосферном  уже  пространстве.
Сразу же наступила, невесомость, и Мин Алике  стало  как-то  не  по  себе;
чтобы отвлечься от неприятных ощущений,  она  постаралась  расслабиться  и
стала думать о вещах, вроде бы  отвлеченных  и  приятных,  думать  как  бы
спокойно, со стороны, именно так, как чаще всего думается  в  дороге,  где
человек является всего лишь пассажиром, где от него ничто не зависит,  все
дела, даже срочные, волей-неволей отложены до прибытия в точку назначения,
и можно не спешить (за тебя спешит то средство передвижения, на котором ты
едешь,  плывешь  или  летишь)  и  спокойно  предаваться  раздумьям  -   не
избирательно, но в том порядке, в каком сами они на тебя наплывают. Вот  и
Мин Алика сперва внушила себе, что все дела на оставшейся  позади  планете
для нее временно перестали существовать (кроме Форамы Ро, конечно;  но  он
не был делом, он был частью ее самой - частью, как бы  оставленной  Старой
планете в залог собственного возвращения), а дела на родной планете еще не
наступили. Однако планета приближалась, и  теперь  можно  было  откровенно
признаться себе в том, что все годы Мин Алика свою планету  помнила  и  по
ней скучала, только не позволяла себе останавливаться на  подобных  мыслях
даже мимолетно, чтобы не заболеть черной  тоской;  не  хватало  ей  родной
планеты, и не только потому, что она там родилась (факт  биографии,  порой
не значащий абсолютно ничего), но и потому, что,  какими  бы  недостатками
социального, экономического или иного типа  ни  обладала  Вторая,  но  она
просто была лучше, даже для непредвзятого арбитра,  не  уроженца  ее.  Она
была, во-первых, меньше, и,  значит,  уютнее,  и  понятие  ее  единства  и
нераздельности возникало и укоренялось  легче  и  естественнее,  чем  там,
откуда Мин Алика сейчас летела. Вторая была  меньше,  но  плотнее,  кстати
сказать,  так  что  ощутимой  разницы  в  напряжении  силы  гравитации  на
поверхности  обеих  планет  не  было.  Родная  планета  не  была   единым,
глобальным городом, как здесь, - нету теперь, вернее, уже "там"; тотальная
урбанизация не то чтобы не успела еще наступить на планете Мин  Алики,  ее
там старались не допустить сознательно, и планета оставалась зеленой, а не
серой, воду ее рек и озер можно было пить, не боясь отравиться, и было там
немало мест, где еще можно было уединиться  и  даже  не  слышать  никакого
иного шума, кроме посвиста ветра, шелеста листвы,  плеска  волны,  голосов
насекомых и птиц. Но, конечно, не даром; то, что принято называть  уровнем
жизни, иными словами - степень проникновения искусственной природы в жизнь
каждого человека (в итоге  в  технологических  цивилизациях  все  сводится
именно к этому), - уровень жизни  был  на  Второй  планете  ниже,  чем  на
Старой, на которой Алика загостилась так долго. Сколько же лет уже она там
пробыла? Семь? Восемь? Ну-ка, ну-ка... Родная моя! Смеешься - одиннадцатый
год пошел! Так сколько же тебе лет в таком случае - по-настоящему,  не  по
легенде? Ведь когда ты ушла в  разведку,  тебе  было  уже  девятнадцать?..
Впрочем, кого интересует возраст? Форама все равно старше.
   Форама, да... Мин Алика закрыла глаза и на миг перестала  быть  похожей
на Мин Алику, какой была только что, - хорошо,  что  сейчас  никто  ее  не
видел. Но тут же собралась с силами и снова стала прежней, привычной всем,
и самой себе прежде всего. Одиннадцать лет, значит... Небольшой как  будто
бы срок, однако за это время может измениться многое. Конечно,  информации
о родной планете у Мин Алики в общем хватало: даже из массовой  информации
Старой планеты  можно  было,  вводя  известные  поправочные  коэффициенты,
узнать достаточно много, а ведь Алика пользовалась, разумеется, не  только
массовой информацией. Но хотя известия говорили о многом  -  о  сменах  за
Круглым Столом, об  уровне  производства,  о  военных  делах,  о  событиях
общественной жизни, - в них не было  ничего  о  том,  как  плещет  вода  и
шелестят листья и бабочки летают над солнечным веселым  лугом.  А  сейчас,
приближаясь, Мин Алика вдруг почувствовала, что больше всего ей не хватало
именно этого, и ощутила острое  желание  не  возвращаться  на  Старую,  но
как-то  перетащить  сюда  Фораму  и  жить  на  своей  планете,   если-даже
понадобится уйти из разведки (если отпустят - подумала она параллельно)  и
существовать лишь теми самыми рекламными картинками, в фабрикации  которых
она за прошедшие годы изрядно  поднаторела.  Существует  же  и  на  Второй
реклама!.. Но тут же что-то словно толкнулось в ней изнутри, как  если  бы
она была в тягости (но этого не было, это уж точно) - толкнулось так,  что
она даже попыталась приподняться под  пологом,  и  расслабленность  прошла
вмиг: как же можно было забыть о главном  -  что  миру,  вместе  с  нею  и
Форамой, осталось, может быть, существовать считанные дни или даже часы  и
о том даже, что она летит не ради того лишь, чтобы отчитаться перед своими
хозяевами, но, в  первую  очередь,  -  чтобы  подыграть  Фораме  отсюда  и
добиться результата, нужного им обоим, нужного Мастеру и Фермеру, и  обеим
планетам - и всей необъятной Ферме, и всему  великому  множеству  подобных
ферм, где растят Тепло и Счастье.
   Вот о чем подумала она; но  в  следующий  миг  снова  прозвучал  сигнал
готовности, ее встряхнуло и прижало к койке, полог опустился  ниже,  почти
касаясь лица. Это  заработали  маршевые  двигатели:  начался  второй  этап
разгона одного из  многочисленных  кораблей  государственной  межпланетной
контрабанды, для которых разведчики обеих сторон были всего лишь  побочным
и вовсе не таким уж выгодным грузом.


   Совсем стемнело, давно уже стемнело, глухая  ночь  была.  На  Шанельном
рынке этого даже не заметили: дело было  привычное,  на  основное  занятие
обитателей оно  никак  не  влияло,  торговали  здесь  круглосуточно,  одни
уходили с выручкой, большой или малой, другие их сменяли,  предложение,  в
общем, соответствовало спросу с некоторым даже  превышением.  Компания,  к
которой  принадлежал  ранее  Форама,  несколько  поредела;   актер   успел
подремать немного, проснулся и  снова  присоединился;  Горга  еще  посидел
какое-то время, а потом исчез как-то  незаметно,  слинял,  как  говорится;
неизвестный друг, лже-Цоцонго, разыскивавший Фораму, сидел, выпивая  ровно
столько, сколько ему можно было, чтобы оставаться  постоянно  в  форме,  и
поглядывал по сторонам, и прислушивался, но без  большого  успеха.  Глухой
экс-чемпион пил,  не  пропуская  ни  одной,  но  организм  его  был,  надо
полагать,  настолько  закален  и  вынослив,  что   человек   этот,   могло
показаться, и неделю мог бы провести так, без сна и отдыха, а может  быть,
и больше, и оставаться по-прежнему все в той же форме, - хоть сейчас взять
биту и выйти в круг. Когда наступила ночь - потянуло ветерком, пыль осела,
жить стало приятнее, а общее число участников рыночного действа  осталось,
в целом, тем же самым: кто-то убыл, конечно, но подоспели другие, и  в  их
числе - гурманы, которые только в разгар ночи сюда и приезжали: считалось,
что в этом есть свой шик.
   Жизнь всего Города - ну, не всего, конечно, где-то  в  Городе  был  еще
вечер, а где-то уже занималась  заря,  -  жизнь  этого  участка  Города  с
наступлением полуночи тоже затихла, поредели кабинки на магистралях, стали
постепенно гаснуть освещенные окна. Однако  существовали  в  нем  и  такие
места, где позднего часа даже не заметили: очень заняты были и не обратили
внимания на то, что давно уже  естественный  свет  сменился  электрическим
(кое-где, правда, естественного света и вообще не бывало, слишком  глубоко
были упрятаны эти места в мощной коре Планеты). Одним из таких  мест  было
уже известное здание, в котором  все  еще,  с  небольшими  перерывами  для
подкрепления сил, происходило заседание Высшего Круга, фактически  ставшее
сейчас постоянно действующим органом, как оно и  предполагалось  в  случае
экстремальных ситуаций.
   Настроение в Высшем Круге было, откровенно  говоря,  не  самым  лучшим.
Кое-что шло не так, как предполагалось. Не так,  как  полагалось  бы.  Как
должно было. Не так. Скорее - наоборот. И даже не  это  заставляло  членов
Круга нервничать, а то, что было очень  трудно  объяснить  все  логически.
Начиная с того, что, по  всем  канонам,  решение  о  переходе  к  активной
обороне должно было бы даться людям труднее  всего:  как-никак,  различные
этические, моральные, культовые даже соображения и предрассудки,  заповеди
какие-то, упорно коренящиеся в подвалах сознания каждого человека,  должны
были помешать, заставить сомневаться, колебаться, спорить - с самим  собой
и с другими, - и, наконец, принять неизбежное решение с видом сокрушенным,
главою потупленной, свидетельствующими о том,  что  мы,  собственно,  были
против, нам все это никоим  образом  не  нравится,  однако  обстоятельства
оказались  в  данном  случае  сильнее,  логика  событий   -   мощнее,   мы
просто-напросто вынуждены в общих интересах - и потому не судите строго...
Вот как должно было бы все происходить  по  правилам  игры  и  по  законам
хорошего тона. На самом же деле получилось, что решение было принято (чему
свидетелями мы были) сразу, без вздохов, без трагического заламывания  рук
и даже без предисловия относительно  того,  что  мы,  мол,  долго  думали,
прежде чем решили, а просто: Первый Гласный отлучился к  своему  школьному
наставнику на кристаллической схеме,  задал  вопрос  типа:  что  больше  -
дважды два или дважды четыре? - получил недвусмысленный ответ, возвратился
к заседавшим и объявил решение.  Электронный  мудрец,  с  которым  Гласный
советовался, не анализировал - и не его это было дело,  -  откуда  взялось
"дважды два" и откуда "дважды четыре", да и сам Гласный оценивал  элементы
ситуации таким именно образом не  потому,  что  сделал  такой  подсчет,  а
непроизвольно - вернее всего потому, что ему так хотелось, так и он привык
думать, и все вокруг него думали  точно  так  же,  и  предшественники  его
мыслили так, и потомки, надо полагать, тоже будут считать, что если у  тех
- дважды два, то у них уж никак не меньше, чем  дважды  четыре.  Итак,  он
вышел и провозгласил; и никто не усомнился  в  спр