р отскочил в сторону,  прижался,  как  приклеился  к
гранитной стене Департамента Унификации. Нет, не от страха ему казалось...
Успевшие притерпеться к темноте  глаза  его  сейчас  выделили  несомненные
уплотнения  мрака:  две  человеческие   фигуры,   плавно   крадущиеся   по
противоположному тротуару. Двигались они в том же направлении, что  и  сам
Изар. Злодеи? Наяву, не в сказке? Наследник  плотно  сжал  губы,  нехорошо
усмехаясь.  Что  же,  сегодня  такое  приключение  даже  кстати  было  бы:
разогнать застоявшуюся кровь, разозлиться до предела - тем легче  окажется
предстоящее. Он сунул руку за пояс,  достал  изрядно  мешавший  все  время
пистолет, диктат-девятку, комбинацию пулевого и лучевого боя с электронной
корректировкой,  срабатывавшей,  если  огонь  велся  по  заказанной  цели.
Массивная рукоятка сама влегла в ладонь.  Ну,  прошу  покорно,  милостивые
государи, ожидаю в нетерпении...
   Те, однако, не спешили. Остановились - потеряв, надо думать,  Изара  из
виду. Затоптались. Наследник вытянул шею, полузакрыл глаза, прислушиваясь:
злоумышленники, показалось ему, стали перешептываться, - да,  сомнений  не
осталось: зашептались, и даже отдельные слова как  бы  перепорхнули  через
улицу: "Свет?.. - С ума ты... - Где?.. - Все  равно,  он  не  минует...  -
Упустили. Согер нас  убьет...  -  К  площади,  не  то  и  там...".  Фигуры
сдвинулись, пошли. Изар глядел им в спину.  Теперь  он  был  уверен:  один
тащил на плече  что-то,  пулемет  -  не  пулемет,  нет,  скорее,  лазерную
штурмовую пушку... Подожди, что он сказал? Согер... Согер? Да конечно  же,
Согер. О, Господи...
   Изар едва  не  расхохотался.  Согер  был  Верховным  директором  ДТК  -
Державной Телекомпании. Вот чьи  люди  это  были,  и,  конечно,  вовсе  не
штурмовую пушку нес один из них,  но  камеру  с  длинным  стволом  ночного
объектива. Ну-и охотнички! Потеряли дичь  на  ровном  месте...  Но  и  сам
Наследник Власти хорош: успел  фундаментально  забыть,  что  этим  вечером
одиночество его неизбежно окажется мнимым; телевидение не  упустит  своего
звездного часа, да и не имеет права упустить, весь мир ждет. Просто раньше
показ начинался с площади - так, во всяком случае, ему  рассказывали,  сам
он не видел, и не мог видеть, и никогда не увидит.  Потому  что  во  время
предыдущей подобной передачи его, понятно, еще не было на  свете,  сегодня
он - действующее лицо, а при следующей передаче снова окажется действующим
лицом - но уже в иной роли... Ну что же, свою роль, во всяком случае, надо
играть честно. А значит  -  никак  не  скрываться,  напротив:  позировать,
подставляться объективам везде, где только можно станет.  Потому  что  для
того все и делалось всерьез, без малейшего обмана: чтобы  мир  видел,  мир
знал, что неуклонно соблюдается Порядок, ничто не меняется, бытие  катится
по раз и навсегда уложенным рельсам!
   Изар нарочито громко закашлялся, оторвался  от  стены  и,  четко  стуча
высокими каблуками, вышел на проезжую часть улицы. Двинулся бодрым  шагом.
Тени с телекамерой застыли шагах в двадцати, потом на  цыпочках  заскакали
назад. Не поворачивая лица, Изар скосил глаза: ну, все в порядке, снимают.
Нахмурился, стянул лоб морщинами, прикусил губу - на случай, если они  там
захотят дать крупный план. И стал ступать напряженнее,  как  бы  скованно:
все-таки на страшное преступление идет человек...
   По-ночному мигали светофоры на перекрестках, слабо  светились  лампочки
над подъездами редких здесь жилых домов;  в  этой  части  Сомонта  обитали
министры,  немногие  директора   державных   департаментов,   многолучевые
генералы. Ни одно окно не было освещено, однако  Наследник  знал:  изнутри
прильнули к стеклам белесые ночные лица, встречают и провожают  взглядами,
ощущают свою причастность к событию исторического масштаба. До  следующего
- может быть, лет сорок, а то и все пятьдесят: на здоровье  он,  Изар,  не
жалуется...
   Площадь распахнулась неожиданно, главная площадь мира, предполье Жилища
Власти. Изар скользнул взглядом по куполам, колоннам,  шпилям,  царапавшим
небо, но за столетия так и не оставившим на нем заметных  следов.  Великая
Рыба, прародительница, на самой высокой и острой игле величественно  плыла
под облаками, не шевеля ни плавником. Изар вытянул руки на  уровне  груди,
сложил ладони чашей, зашевелил губами - вознес просьбу.  Прошел,  даже  не
покосившись на длинный, массивный вагон телевидения (слышно было,  как  за
стенками его глухо урчала силовая установка), перешагнул, тоже как  бы  не
видя, не отрывая глаз от Рыбы, через жгут  кабелей,  тянувшихся  к  Жилищу
Власти. В центре Площади, на высоких, плавно  изгибавшихся  мачтах,  сияли
лампы; Изар принял правее, огибая площадь по периметру, избегая освещенных
мест:  по  логике  преступления,  именно  так  он  должен  был  поступать.
Медленная группка людей двигалась навстречу, шагали  вперевалку.  Патруль,
горные тарменары в черных кожаных  плащах,  мохнатых  колпаках,  увешанные
кинжалами, с волнисто-изогнутой саблей на боку, поперек  груди  у  каждого
висел лазерный фламмер. Декан, старший патруля,  возглавлял  группу,  шаги
его были мягкими, скользящими -  поступь  охотника  или  зверя.  Прошли  в
десятке метров от прижавшегося к стене Наследника (ему на  мгновение  и  в
самом деле сделалось страшно, с тарменарами случалось,  что  они  забывали
правила игры; они всегда жили всерьез) -  никто  из  них  даже  бровью  не
повел, упорно смотрели только вперед. Пронесло.
   Изар обождал, пока патруль не отдалится шагов  на  двадцать;  он  почти
физически ощущал, как телеобъектив притиснул его к стене, как впивается  в
черты лица схватывая и самомалейшее изменение. Ну что же, это хорошо, если
поймали выражение искреннего испуга. Наследник знал, что в будущем не  раз
и  не  десять  все  эти  кадры  будут  просматриваться,   анализироваться,
оцениваться всеми причастными к  ремеслу  предосуждения:  от  достойнейших
членов  Академии  Поведения  до  базарных  прорицательниц.  По  ним  будут
пытаться предсказать, какой будет пора его власти, каким окажется он  сам,
войдя в ранг Властелина, какие доселе скрытые черты проявятся, и  надо  ли
ожидать от него великих дел  или  благодарить  Рыбу  за  то,  что  никаких
перемен не происходит... "Собачьи ублюдки, - подумал он, двинувшись дальше
и сохраняя на лице выражение напряженного внимания, - ведь и закон  принят
был раз и навсегда, и  строго-настрого  заказано  -  под  страхом  полного
отлучения телевидения  от  показа  -  записывать  происходящее,  разрешена
только прямая передача - и все равно записывают, и размножают, и дня через
три после события полную запись любой сможет не так уж  дорого  купить  на
Большом Торге. Запись всего того, что уже сейчас происходит, и  того,  что
сбудется через каких-нибудь полчаса. Ну, погодите, - подумал он, чувствуя,
как в нем  просыпается  злость,  -  на  этот  раз  вы  у  меня  не  весьма
расторгуетесь, на этот  раз  как  бы  не  пришлось  одному-другому  горько
поплакать, мне-то наплевать, я, если понадобится, могу вам  позировать,  в
чем мать родила, но Ястру тиражировать, на  ней  зарабатывать  вы  у  меня
закаетесь, клянусь жабрами!"
   Он обошел правое крыло Жилища Власти и решительно  свернул  к  Главному
крыльцу. У него было право входить сюда в любой час дня и ночи.  Изар  мог
выбрать и другой, не столь откровенный вариант: в левом  крыле  специально
было приотворено одно из окон первого этажа, шестнадцатое  от  угла,  окно
малой фельдъегерской, ныне пустовавшей по  сокращению  внешней  переписки;
дверь фельдъегерской  выходила  в  малый  служебный  коридор,  дальше  шел
большой, а он уже выходил к лестнице, что  вела  в  покои  Властелина.  На
случай, если бы он избрал этот путь, в большом  служебном  коридоре  засел
один из операторов телевидения с камерой. Но Наследник решил  идти  прямо;
хотелось, чтобы поскорее все закончилось.
   Четверо Ратанских гвардейцев перед входом  единым  движением  скрестили
копья с широкими режущими наконечниками, преграждая путь. За два  шага  до
них Изар остановился. "Слава гвардии!" - проговорил он громко и  спокойно.
"Слава наследнику!" - гвардейцы не задержались с ответом  ни  на  секунду.
Копья беззвучно разошлись, фламмеры на широкой серебряной груди каждого не
шелохнулись.  Двери  медленно,   торжественно   (иначе   они   не   умели)
растворились. Изар вступил в Жилище Власти, о котором всю жизнь думал, как
о доме, где живет его отец.
   Из-за позднего часа челяди внизу не должно было быть;  ее  и  не  видно
было, но Изару почудилось, что дыхание многих людей  доносилось  до  него.
Под  высоченным  потолком,  на  плечах   беломраморного   изваяния   Ленка
Фаринского, основателя Державы, Объединителя, угнездился оператор с ручной
камерой. Просто-таки ничего святого  не  было  для  них.  Горчичное  семя,
репортеры. Наследник был уверен,  что  по  другую  сторону  вестибюля,  на
статуе Азры Менотата, Законодателя, приютился  и  другой  такой  же  ловец
новостей. Сегодня придется все стерпеть, сегодня их день.
   Оставляя лифты слева, Изар направился к главной лестнице; он так  решил
заранее, потому что ни в одном лифте, даже в Жилище Власти, нельзя быть до
конца  уверенным:  возьмет  и  застрянет  в  самый  неподходящий   момент,
превращая высокую трагедию в непристойный  фарс.  В  последние  годы  вещи
служили людям все хуже и хуже, черт знает - почему, в этом еще  предстояло
разобраться. На лестнице он камер не заметил, но  остался  в  уверенности,
что они там были - где-нибудь  в  листве  окаймляющих  лестницу  деревьев.
Второй  этаж.  Смотритель  Большого  зала  сделал  шаг  от  двери,   низко
поклонился. Не утерпел, значит, старый дурак; ему ведь сейчас  тут  делать
совершенно нечего, но - захотелось своими глазами увидеть, как поднимается
Наследник к совершению главного своего поступка. Третий  этаж.  Здесь  еще
сохранились ароматы давно уже закончившегося ужина. И - четвертый.
   Сам того не замечая, Изар на четвертый этаж поднимался уже почти бегом,
перемахивая через две ступеньки.  Сейчас  он  остановился,  чтобы  смирить
дыхание. Здесь начинались собственно  апартаменты  Властелина.  Наследнику
вдруг стало страшно. Потому что если только забыть о Порядке - то  на  что
же он, Рубин, шел, как называется у людей  то,  что  он  должен  был  -  и
собирался сделать? И не знай он, что Порядок - превыше всего...
   Он шагал по Спальному коридору, в  конце  которого,  конечно  же,  тоже
утвердилась камера, расстреливая его  в  упор.  Миновал  Большую  спальню,
дверь в Малое святилище, где молился только сам Властелин с женой, и  Изар
тоже - когда был еще мальчиком и мать его еще была женой  Властелина.  Еще
жива была.  Следующая  дверь  -  малая  гардеробная.  Мимо,  мимо.  И  вот
наконец... Он остановился и снова вознес слова. Но не Рыбе  уже;  другому,
тайному божеству Глубины.
   Перед дверью Малой спальни, в тесной прихожей, как заводные, вскочили с
мест четыре офицера Легиона Морского дна. Это войско вершителей темных дел
Наследник ненавидел, хотя и знал, что без него Держава обойтись не  может.
Люди туда набирались из подонков, другие бы и не пошли. О  Легионе  ходили
темные слухи; Наследник по рангу своему знал о нем почти все, все вряд  ли
было ведомо и самому Властелину. Обычно  здесь  стояла  дворцовая  стража,
набиравшаяся из близких к Власти людей; на этот  раз  Изар  сам  попросил,
чтобы их  подменили  легионерами:  преддверие  спальни  было  единственным
местом, - не считая самой спальни, конечно, - где не  разыгрывалась  игра,
но все было всерьез. Здесь не могло, и не должно было обойтись без  крови;
такие дела не делаются без крови, это знает каждый, и  ничему  другому  не
поверит.   Почему-то   кровь   людская   всегда   служила   свидетельством
подлинности. Так пусть уж это будет кровь легионеров - ее на каждом из них
наверняка было во много раз больше, и если  кто  и  не  верил  в  это,  то
достаточно было ему заглянуть в их  равнодушные,  без  выражения,  мертвые
глаза, которые только от вида крови и оживали.
   - Слава Легиону! - все же проговорил Изар едва ли не сквозь зубы.
   - Слава Наследнику. - Ответ прозвучал как-то небрежно, между прочим.  В
этой небрежности чудился вызов.
   - Бриллиант Власти один?
   Изар намеренно назвал Властелина так, как по протоколу полагалось; будь
на месте этих четырех свои, дворцовые, он спросил бы более интимно.
   - Властелин отдыхает. А может, спит - мы не заглядывали.
   Это уж и просто грубостью было: назвать разговорным титулом,  а  не  по
ритуалу. "Свиньи, - подумал Изар, - что они  -  не  понимают,  что  сейчас
совершается? Или наоборот - слишком хорошо понимают, и мне решили с самого
начала указать мое место? Хорошо: это им зачтется. И очень, очень скоро...
Им воздается; а мне - простится. В эту ночь мне будет прощено все  -  будь
их даже дюжина..."
   Но вслух он  отвечать  ничего  не  стал,  только  сверкнул  взором.  На
легионеров это, похоже,  никак  не  подействовало.  Слабина  чувствовалась
здесь, явная слабина... Сделал шаг к внутренней двери. Тот, что был  ближе
к нему, проговорил, по-плебейски растягивая слова:
   - Прошу оставить оружие.
   Такое правило  существовало;  другое  дело,  что  у  Наследника  оружия
никогда не требовали - с таким же смыслом можно было  пытаться  разоружить
его перед входом в его  собственную  спальню.  Изар  вскинул  голову.  Все
взгляды как бы сошлись в одной точке. И Наследник вдруг  понял:  нет,  они
неспроста так. Они тоже натянуты, как струны. Кто-то все сделал для  того,
чтобы он, Изар, войдя, уже не  вышел  из  Жилища  Власти  живым.  И  повод
прекрасный: они люди маленькие, в традициях не искушены,  а  тут  страшное
дело произошло, и нам, мол, ничего  другого  не  оставалось,  как...  Ага,
значит, игра на игру, удар на удар. И совесть чиста.
   - С кем говоришь, пес безродный! - Он откинул голову, обождал  секунду:
не заведется ли? Тот сдержался, только скрипнул зубами. Теперь можно  было
пройти.
   Ах, как страшно ему вдруг стало на миг. Все ломалось. Все...
   Он протянул руку. Мягко щелкнул замок двери. Изар вошел, и дверь с едва
слышным шорохом закрылась за ним.


   Малая спальня Властелина  уже  почти  год,  как  была  преобразована  в
больничную палату, потому  что  уже  почти  год  Властелин  не  вставал  с
постели. Никто не питал надежды, что он  когда-нибудь  встанет.  Властелин
был стар и болен, и доживал свою жизнь среди ампул, шприцев  и  капельниц,
дыша воздухом, пропитанным запахом лекарств, не выводившимся, невзирая  на
самую совершенную вентиляцию. Такая жизнь была не  по  нему,  и  несколько
дней назад он бросил цепляться за нее, прекратил последние попытки.  Тогда
же он пригласил Наследника, и они говорили долго и обстоятельно; о  многом
надо было сказать, да к тому же  Властелин  и  говорил  теперь  с  трудом,
медленно. А ведь много лет считался - и был лучшим оратором мира. И  тогда
же, в самом конце разговора, они установили день.
   Наследник знал, конечно,  что  когда-нибудь  это  произойдет.  Но  знал
как-то отвлеченно. Думал об этом, как и о собственной  смерти:  придет  ее
срок, конечно, но ведь не сегодня и не завтра же, Великая Рыба добра...  И
так же об этом дне: не сегодня, не завтра. И когда  вдруг  оказалось,  что
событие подошло вплотную, Изар не сразу смирился с этим.
   - Не надо! - сказал он тогда отцу почти в ужасе.  -  Не  сейчас!  Я  не
готов...
   - Неправда, - сказал ему отец. - Ты всю жизнь к этому готов.  Ты  знал,
что это неизбежно. И все знали и знают.  Ты  никогда  не  был  трусом.  Ты
знаешь, что в  этом  действии,  определенном  Порядком,  есть  глубочайший
смысл; об этом написаны сотни книг. Нарушь Порядок - и мир поколеблется. Я
понимаю тебя. В свое время и мне было не по себе. Но иного выхода  у  меня
не было - да и у тебя нет и не может  быть.  Полная  власть  достается  не
даром. За нее нужно платить. И не единовременно; платить  придется  каждый
день и каждый час, пусть и по-разному. И вот это,  сейчас  предстоящее,  -
твой первый взнос...
   Отец говорил тяжело, задыхаясь, иногда умолкая надолго; и на самом деле
был он уже не жилец, это любой понял бы, едва взглянув на него. Но  что-то
протестовало в Изаре против предстоящего, против отведенной ему роли.  Как
бы ни было все это освящено традицией - от этого  не  становилось  оно  ни
менее жестоким, ни более человечным.
   - Папа, папа, а если... если я просто не могу?
   Отец медленно открыл глаза. Не сразу собрался с силами, чтобы ответить:
   - Слушай меня внимательно... Никому и никогда не говори таких слов. Они
означают лишь одно: что ты непригоден для того, чтобы перенять власть.  Ты
- не властелин. И если только люди поймут это,  они  отстранят  тебя.  Или
устранят. Законно или незаконно, все равно. Даже сам себе  никогда  больше
не говори этого.
   - Но почему, почему? Неужели по одному этому поступку  можно  судить  о
том, способен ли человек управлять Державой, или нет?
   - Может быть, в каком-то другом мире и нельзя. Но в нашей Державе...  в
нашей Державе власть - прежде всего твердость, даже жестокость. Мы издавна
приучены понимать только  такой  язык.  Да,  быть  жестоким,  порой  очень
жестоким - неприятно. Никому не приятно. И если ты берешься за власть,  то
первым твоим врагом, с которым придется  схватиться  не  на  жизнь,  а  на
смерть, будешь ты сам. То доброе и ласковое,  что  есть  в  тебе.  Это  ты
можешь оставить для твоих близких - но и только. Для остальных ты  -  сама
твердость, сама жестокость, непреклонность. И по тому, что тебе  предстоит
сейчас сделать, люди составят свое первое впечатление  о  тебе.  А  первое
впечатление бывает самым сильным и остается надолго...
   - А если это свыше моих сил?
   - Глупости. Минутная слабость. Но для нее нет никаких причин. Ты видишь
меня? Разве не ясно, что меня  уже  и  нет  здесь...  что  я  -  уже  там,
перевоплощенный в одну из блистательных рыб в  окружении  Великой...  Днем
позже это все равно произойдет само собой, но тогда ты потеряешь все...
   - Так скоро. Но почему? Разве ты не мог бы жить еще?
   - Пока врач не назвал мне дня, я не посылал за тобою.  Все.  Больше  не
желаю слышать ни слова  об  этом.  Да,  вот  еще  что...  Найди  своего...
Обязательно. И не спускай с него глаз. Он...
   Отец не договорил - видно, силы иссякли и он не то уснул, не то потерял
сознание; так и осталось неясным, что хотел он сказать, от чего -  или  от
кого предостеречь. Больше он не пришел в себя.
   ...И сейчас он лежал спокойно, укрытый до подбородка.  Горел  маленький
светильник на прикроватном столике. Изар протянул руку, не глядя - нашарил
выключатель, включил верхний, сильный свет (об этом просили - как было ему
передано - телевизионщики). И, твердо ступая, пересек комнату, приблизился
к кровати. Властелин не шевельнулся. Когда Изар  остановился  рядом,  отец
открыл глаза, но в них не было мысли - бездумная пустота. Наркотик?.. Изар
резко, почти грубо,  откинул  одеяло.  Худая,  морщинистая  шея...  Старик
медленно, как во сне, стал поднимать руки - инстинктивно? Но Наследник уже
наложил пальцы на горло отца. Он умел душить, он был научен с детства. Как
и его отец.  Как  и  сын  будет  научен,  когда  явится  на  свет:  душить
безболезненно, пережимая сперва артерии, выключая сознание... Изар  душил.
Тело отца напряглось, рот раскрылся,  вывалился  язык.  "Он  не  чувствует
этого, - повторял про себя Изар, - не чувствует..." Тело  опало,  но  Изар
все еще не отпускал руку: пальцы свело, и мгновенно промелькнула идиотская
мысль, что вот так он и останется навеки соединенным со своим  отцом  -  с
руками на его горле... Мертвая тишина стояла, только журчала  едва  слышно
установленная на спинке кровати - откровенно, по-деловому - камера.
   Наконец он отнял руки. Пошевелил пальцами, потом растер их: сейчас  ему
понадобится не только сила их, но и гибкость, точность  -  едва  ул