очень
важны. Если ты тоже увидишь или услышишь что-то такое...
   - Тогда меня тоже допустят к самому Хранителю?
   - О нет, этот человек не увидит Хранителя. Но он увидит одного из  тех,
кто вхож к людям, имеющим доступ.
   - Я понял. Так ты покажешь мне?
   - Конечно. Но только...
   - Я должен что-нибудь сделать?
   - Только одно. Ты будешь удивляться. Это неизбежно. Но знай: в том, что
ты увидишь, нет никакого зла. И нет нарушения Уровня. Все это тоже  входит
в Уровень. Ты понял?
   - Понял. Не бояться. И не удивляться.
   - Не бояться. Пойдем.
   Чиновник повел его не в коридор, а к одному из простенков  между  ними.
Ключом отпер дверь.
   - Войди.
   Питек вошел. Чиновник вошел за ним и затворил дверь.
   Здесь, было темно. Но щелкнул выключатель, и зажегся свет.
   Чиновник посмотрел на Питека.
   - Я вижу, ты изумлен. Ты никогда не видал такого света?
   - Я... конечно же, нет. Где бы я мог увидеть его?
   - Ты прав: больше нигде. Но взгляни сюда. Как ты полагаешь, на что  это
похоже?
   Питек замялся. Больше всего предмет был похож на видеоэкран, но вряд ли
стоило говорить чиновнику такие вещи.
   - Право же, не знаю... Не приходит на ум.
   - Ты прав. Ну, допустим, похоже на маленькое, темное окошко. И  это  на
самом деле окно, только не такое, как все. Вот в  нем  ты  сейчас  увидишь
Хранителя...
   И снова послышался щелчок выключателя. Экран засветился.
   В большой комнате, спиной к окну, сидел  человек.  Окно  было  завешено
плотной белой занавесью.
   Человек сидел за столом. Перед ним были какие-то бумаги. Вот он встал и
сделал несколько шагов. Подошел к чему-то, стоявшему у стены.
   Это был пульт. Питек мог бы поклясться: пульт вычислителя,  хотя  и  не
очень мощного.
   Глядя на лист бумаги, что он держал в руке, Хранитель нажал  на  пульте
несколько клавиш. После этого он возвратился к столу, но сел не сразу.  Он
подошел к окну, приоткрыл занавесь и несколько секунд глядел наружу.
   В открывшемся уголке окна Питек увидел серую  стену  здания  без  окон.
Значит, окно кабинета выходило на площадь.
   Человек опустил занавесь и повернулся. Было  видно  его  лицо.  Человек
выглядел задумчивым и усталым.
   Он сел и снова углубился в бумаги.
   Экран погас.
   - Ты видел очень многое, человек! - сказал чиновник.
   - О, я даже не знаю, как сказать... Как благодарить тебя.
   - Будь честным гражданином - больше ничего не нужно ни  Хранителям,  ни
мне. И еще одно: не спрашивай меня, как все это устроено.
   - Нет, я не стану спрашивать. Скажи только: наверное, это очень  трудно
- быть Хранителем?
   - Очень, очень трудно! Недаром же они готовятся много лет, постигая все
тайны Уровня... Но  достаточно,  человек:  мне  ведь  надо  говорить  и  с
другими, а ты увидел все, что хотел.
   - Ты прав. Я бесконечно благодарен тебе...
   Они вышли в вестибюль. Свет за спиной погас.
   В вестибюле Питек едва не  столкнулся  со  стражником,  прискакавшим  с
вестью о стычке. Стражник только что вышел из коридора.
   Взгляды их встретились, и Питек понял, что его узнали.
   Стражнику и в самом деле было трудно забыть дикий взгляд продолговатых,
зеленых глаз, глаз охотника и кочевника. Во время схватки они уже смотрели
друг на друга.
   Питек поклонился чиновнику и поспешно зашагал к выходу.
   Затворяя за собой дверь,  он  увидел,  как  стражник  указывает  в  его
сторону здоровой рукой и как меняется выражение лица чиновника.
   Питек выбежал на крыльцо. Георгий с той стороны площади кивнул ему.
   Питек махнул рукой и побежал вдоль фасада.
   Георгий, не торопясь, пошел в ту же сторону.
   Он был спокоен. Он заранее чувствовал, когда придется  биться  и  когда
дело кончится миром.
   Сейчас ощущения боя не было.
   И в самом деле, как ни странно, никто не  погнался  за  Питеком.  Может
быть, чиновник не поверил стражнику. А  может  быть,  просто  некому  было
броситься в погоню. В вестибюле не было стражи, да она  и  не  была  здесь
нужна.
   За углом Георгий нагнал Питека, и они, не торопясь, пошли по  городу  в
том направлении, где в  диком  парке  был  оставлен  катер  с  девушкой  у
тридивизора.
   Город продолжал неспешно  жить.  Шли  люди,  ехали  экипажи.  Навстречу
разведчикам  попалось  несколько  возов.  Каждый   тянула   пара   сильных
тяжеловозов. Колеса тяжело рокотали.
   - Тяжелый груз, - заметил Георгий.
   - Да. Но небольшой.
   - Железо.
   - Пожалуй. Не слишком ли много сопровождающих?
   Они проводили телеги взглядом.
   - Что это может быть за железо?
   Они посмотрели друг на друга и кивнули.
   И Георгий ощутил, что бой недалек.
   - Ну, что ты успел? Видел Хранителя?
   - Представь - да.
   - Ото!
   - И еще кое-что.
   - Ну?
   - В доме электричество и электроника.
   - Что?
   Они остановились.
   - Вот оно как... А я удивился, что это сооружение напротив  сделано  из
пластика. Или, во всяком случае, облицовано им.
   - Тоже интересно...
   - Электричество. А силовая установка?
   - Никаких следов.
   - Она или в здании, или ток подводится по кабелю. Воздушной линии я  не
заметил.
   - Погоди, пока не обойдем весь квартал.
   Они обошли. Линии не оказалось.
   - Выходит, город этот - не простой.
   - Да... Что еще ты увидел?
   - Я сообразил примерно, где  помещается  хотя  бы  один  из  Хранителей
Уровня.
   - Скорей на катер. Я начинаю тревожиться, найдем ли мы его на месте.
   - Ты иди и лети к нашим. А я останусь.
   - Зачем?
   - Послежу за Хранителями. Может быть, узнаю что-нибудь о Шувалове. Если
каждый прохожий может смотреть на Хранителя, то неужели такой человек, как
Шувалов, не добьется встречи с ним? Я буду ждать тебя завтра, в этот  час,
на том же месте.


   Уве-Йорген стоял, подбоченившись. Автомат висел на его груди.  Честный,
добрый автомат.
   - На месте! Раз, два, три!.. Вперед - марш!
   "Музыка! - подумал он,  прислушиваясь  к  глухому  топоту.  -  Что  все
симфонии! Вот - музыка!"
   - Взвод - стой! Раз, два!
   "Бетховен!"
   - Слева по одному, перебежками, вперед - марш!
   Он полюбовался.
   Да дайте ему последних ублюдков - он и из них через неделю сделает...
   "Рыцарей", - усмехнулся он уголком губ.
   - Как держишь автомат, ты! Как же ты сейчас станешь из  него  стрелять?
Что это тебе - дубинка?
   "Нет, - подумал он, - люди и на  этой  планете  остаются  людьми.  Люди
всегда - люди. И стоит дать им в руки приличное оружие, как они...
   Как это  говорилось  у  тех  -  господь  создал  людей  разными,  одних
сильными, других - слабыми. Но  мистер  Кольт  изобрел  свой  сорок  пятый
калибр, и тем уравнял возможности..."
   - Внимание! По пехоте... В пояс... Короткими очередями...
   Защелкали затворы.
   Пока что впустую.
   Пока.


   Спешившись, Никодим привязывал лошадь  к  коновязи.  Стучался.  Входил.
Говорил: "Доброго здоровья". Просил напиться. Ему давали. Если был голоден
- кормили. Расспрашивали о новостях. Он тоже расспрашивал.  Отвечал  -  по
возможности. Ему было привычно и легко. Вот бы и всю жизнь так. Люди  были
простые, добрые, работящие. Хорошие. На девушек он  старался  не  глядеть.
Все же был дан обет. Конечно, обет этот  во  все  времена  нет-нет,  да  и
нарушался. Человек грешен, грешен. Но уж не настолько, чтобы  и  чести  не
знать.
   Потом, переночевав - в доме или на  сеновале,  -  ехал  дальше.  Прямая
дорога пролегала меж широких полей. Коренастые волы  -  их  предков  тоже,
верно, привезли с Земли - парами, а то и четверкой тянули  тяжелые  плуги.
Отваливались темно-коричневые  пласты.  Птицы  выклевывали  червей.  Здесь
снимали в год по два урожая. Тепло, и земля  хорошая.  Все  перло  в  рост
прямо бегом.
   Иеромонах ехал и вздыхал: пора дождю. Но и дождь пошел, как по заказу.
   В одном месте он не выдержал и сказал: - Дай, я.
   Не удивились и не перечили. Хочешь - паши.
   Полдня  проходил  за  плугом.  Устал.   Думал   потом:   тренировка   -
тренировкой, а пахарь - это тебе не тренировка. Этот труд основной.  Людей
кормим...
   Он и о себе вдруг подумал так: людей кормим.
   И снова велись разговоры.
   - Земля-то чья?
   Его не понимали.
   - Как - чья? Земля есть земля. Сама своя.
   Нет, не понимали.
   - А так, чтобы - твоя, моя - у вас нет?
   - Почему же: есть. Вот одежда - моя. Ношу ее.
   - А хлеб вырастет - чей?
   - Есть все будут. Значит - ничей. Людской.
   - Ага... - вздыхал Иеромонах. - Насчет бога у вас плохо.
   - Как это?
   - Понятия бога нету.
   - Это, может быть, в городе. Там и дома каменные.
   - Эх... - вздыхал Иеромонах. - А солнышко вас как - не беспокоит?
   Удивлялись.
   - Не муха, чтобы беспокоить. И погода славная. Растет как...
   - Так ведь это - пока оно спокойно. А вдруг...
   - Что - вдруг...
   - Да говорят...
   Улыбались.
   - Это в городе, верно, говорят. Мы на солнце глядим, как полагается.  У
нас все основательно, нам слухи ни к чему.
   И верно. Земля - основательно. И-солнце...
   Ах, солнце ты, солнышко, нет на тебя управы!
   А то бы взял и остался здесь. Не его это  дело  -  летать.  Тут  легкая
жизнь, земля - мирская, все - мирское. Живут  миром.  И  вечерами  действа
разыгрывают. Не божественные. Ближе. Но интересно. Сами  разыгрывают,  или
приезжают другие  -  и  тоже  разыгрывают.  Специальные  дома  для  этого.
Тридивизоров, правда, нет. И не надо. Избы тоже ладные, удобные. Чисто.
   - Скотину не держите, что ли?
   - Скотина на лугах.
   Мясо, однако, ели каждый день. Не то, чтобы помногу, но ели.
   Бога нет - это плохо. Только и сам он, Никодим,  от  бога  отвык,  если
говорить правду. Пока все вокруг верили - и сам верил. Все вокруг не верят
- и сам...
   Молился, правда. Шепотком или мысленно.  И  крестом  осенял  себя.  Так
привычка же. Господи! Сорок лет молился - сразу не бросишь. Да и  кому  от
этого вред?
   - Ну, будьте здоровы...
   - Да не оставит тебя Красота!
   Ехал дальше. И трудно думал.
   Не уйдут отсюда. Не поверят. Нет, не уйдут. Да и легкое ли  дело  -  от
такой земли, от ровной жизни - и вдруг бах, тарарах,  бросай  поля,  избы,
скот, набивайся в железные корабли, лети куда-то через черную пустоту...
   Лети от такой красоты, которая не просто сама по себе, а с людьми. Сама
по себе - значит, красота есть, а люди ее не замечают, и жить им от нее не
легче. Тут красота с людьми: они ее видят, они ее хранят,  друг  другу  ее
желают.
   Не поэтому ли так спокойны они, уверены, добры? Понимают, видно: раз  в
мире есть красота, значит, мир этот правильный.
   Не того ли когда-то хотелось и  самому  Никодиму?  На  Земле  тогда  не
обрел. Далеко пришлось залететь, чтобы встретить.
   С ними бы Никодим хорошо жил. Работал бы, как они.  И  с  легкой  душой
желал бы всем: пусть не оставит их красота.
   И никуда бы отсюда не ушел.
   И они, вернее всего, останутся.
   Силой не заставишь уйти. Народ основательный. Твердый.
   Если только такой указ выйдет? И то неизвестно еще.
   Поднять бы, закрутить, завертеть...
   Пророком сделаться?
   Побьют, пожалуй...
   А иное что придумаешь? Ничего.
   Ох, пророк ты, пророк, горе луково!
   И все же - не минуть сего...
   Только не легко  решиться.  Тут  прежде  всего  себя  надо  -  поднять,
закрутить, завертеть...
   И к вечеру снова:
   - Доброго здоровья...
   - И вам тоже.
   Ужинали.
   - Вот проезжал, заметил неподалеку: накось поля идет полоса. Непаханая.
Все кругом засеяно, а эта - непаханая. Вроде дороги, а -  не  дорога.  Что
так?
   Пожимали плечами.
   - Не пашем. Никогда не пахали.
   - Почему же?
   - Нельзя.
   - Да почему?
   Этого не знали. Но никогда эту полосу не пахали, и  теперь  каждый  год
напоминают - чтобы никто не забыл: не запахивать. Если на ней  проклюнется
деревце - срубать. Трава пускай растет. Но скотину не выпускать.
   - Ах, так, значит.
   - Так.
   - И далеко она? Конца я не увидел...
   - Кто знает. Говорят, до самой столицы.
   - Вот оно что. А в ту сторону?
   - Так и идет. Все прямо. Слышали - потом уходит в лес.
   - Да, прямая полоса.
   - На диво прямая.
   - Ехать по ней, значит, нельзя?
   - Никак нельзя.
   - Ну, спасибо за угощение. Будьте здоровы.
   - Здоровья и вам...
   Выходил. Седлал лошадь - отдохнувшую, поевшую, напоенную.
   - А сам ты откуда - от Уровня?
   - Путник я. Вот езжу, гляжу - как живете. Поручение такое.
   - Мы хорошо живем.
   Тут бы сказать - слава богу. Не говорили.
   Кланялся, садился в седло. И снова пускался в путь.



14

   Я сделал несколько кругов -  и  не  увидел  внизу  ничего  такого,  что
говорило бы о людских поселениях. Может быть, они и были внизу;  но  опыта
воздушной разведки мне явно недоставало. В свое время я, пятнадцатилетний,
стоял перед начальником училища штурманов  бомбардировочной  авиации;  шла
война, и за девять, помнится, месяцев (а может быть, и за  год)  из  парня
делали штурмана, способного вывести машину на цель, - но даже в  то  время
начальник не решился  зачислить  мальчишку,  которому  не  хватало,  самое
малое, двух лет. Начальник штаба училища, майор, пожилой, тощий, с лицом в
крупных морщинах, посмотрел на  меня  и  сказал:  "Ничего,  если  человеку
суждено летать, он будет летать".  И  меня  выпроводили.  Летать  я  потом
научился, прыгать тоже, но сейчас это мне никак не  помогало,  тем  более,
что наблюдать приходилось с большой высоты, чтобы не действовать на  нервы
здешним обитателям.
   Тогда я стал решать задачу с другого конца.  Несомненно,  был  какой-то
путь, какая-то тропа, по которой люди попадали  в  лесные  поселения.  Как
говорили ребята, тропа эта начиналась где-то в районе  ближайшего  к  лесу
населенного пункта. А найти его было не так уж трудно.
   Я посмотрел записи курсографа и выбрал направление. Как у нас на  Земле
в тех местах, где я жил когда-то, тут желтели  поля,  и  вились  речки,  и
синели  озерца,  и  линии  дорог  казались  проведенными   по   специально
подобранным лекалам. Городок я  увидел  издалека.  Это  была  уже  окраина
страны - не та, где мы приземлились, а противоположная. Небольшая  страна,
подумал я; и как им не одиноко на целой планете? Но тут  же  я  сообразил,
как это хорошо: задача эвакуации, хотя бы теоретически, становилась вполне
реальной, наши действия приобретали четкий смысл, и можно было  думать  об
этой стране и ее людях без хинного привкуса обреченности.  Теперь  городок
был подо мной, замысловатый и красивый, как начертание  старого  японского
стихотворения в оригинале. Я миновал городок и посадил катер  в  ближайшей
же роще, там, где едва можно было протиснуть машину сквозь густые кроны.
   Целый день ушел, чтобы надежно укрыть катер от случайных прохожих  -  а
может быть, и не случайных, как знать.  Потом  я  поел  и  отдохнул,  даже
вздремнул немного и проснулся свежим и готовым к действиям.
   Стояла ночь. Сильно пахло землей, она  была  тепла  на  ощупь.  Вдалеке
лаяли псы. Звезды теснились в небе. В  той  стороне,  где  лежал  городок,
мерцали редкие огоньки.
   И снова мне почудилось,  что  не  было  ни  времени,  ни  пространства,
отделявших меня от молодости, словно все, происходившее"  на  самом  деле,
придумалось или приснилось мне только  что,  когда  я,  усталый,  спал  на
теплой и пахучей траве; но вот я встал и иду, огни родного дома ждут  меня
и беззвучно, но явственно говорят: поспеши,  не  теряй  времени,  торопись
настичь то лучшее, что несомненно ждет тебя впереди.
   "Не теряй времени, - подумал я и вспомнил старинное: - Время стоит, это
ты уходишь... Как мы быстро уходим", - подумал я и невольно замедлил шаг.
   Через полчаса я вошел в городок. Улицы играли в  догонялки,  неожиданно
поворачивая и  останавливаясь.  Окна  не  светились.  Я  шел  мимо  спящих
домиков, мимо тусклых  фонарей,  в  которых  горели  свечи,  мимо  водяных
колонок с примитивными ручными насосами и незаметно пересек город и  вышел
на окраину с противоположной его стороны.
   Тут кончались домики, окруженные густыми садами, и начиналось  открытое
пространство,  поросшее  густой  травой,  неторопливо  уходящее  к  самому
горизонту, пересеченное лишь  одной  темной  неширокой  полосой  деревьев.
Возможно, то была большая дорога, но вряд ли она уходила в тот  лес,  куда
мне нужно было попасть.
   Тут я остановился. Дальше идти  было,  пожалуй,  незачем.  Шла  ли  эта
дорога в лес, или нет, но он лежал именно в этом  направлении,  где-то  за
кромкой  горизонта.  Теперь  следовало  набраться  терпения  и   обождать,
наблюдая  и  запоминая.  Я  сел  на  траву  и,  чтобы  не  скучать,   стал
представлять, что я не  один,  и  что  течет  медленный,  полный  скрытого
смысла, а внешне  поверхностный  разговор;  было  легко  придумывать  свои
слова, и трудно - то, что отвечала бы Анна,  будь  она  и  на  самом  деле
здесь. Даже в моих мыслях она не очень-то хотела  соглашаться  со  мной  в
вещах, казавшихся мне исполненными глубокого значения, и я ничего не мог с
этим поделать, а когда я все-таки заставлял ее согласиться (в  воображении
это возможно), вдруг оказывалось, что это уже не она,  а  какой-то  другой
человек.
   Прошел примерно час, когда мне  почудилось,  что  впереди  мелькнула  и
скрылась какая-то тень. Это мог быть только человек.
   Я приподнялся и, стоя на коленях, стал вглядываться.
   Ночной прохожий явно не хотел, чтобы его заметили. Но он был  отчетливо
виден в рассеянном свете звезд. Через  несколько  секунд  тень  его  снова
мелькнула - теперь чуть дальше. Его поведение обрадовало  меня.  С  таким,
несомненно, можно будет разговаривать без опаски. И он, конечно же, сможет
объяснить, где располагается то, что мне нужно было найти.
   Дав ночному прохожему отдалиться, я направился за  ним.  Нас  разделяло
расстояние метров в тридцать, и я старался сохранить дистанцию, пока мы не
отойдем подальше от города.
   Через несколько секунд человек снова остановился и оглянулся.  На  этот
раз я  среагировал  не  сразу:  задумался  о  вещах,  не  имевших  к  нему
отношения, и человек, кажется, заметил меня.
   Но он не пустился бежать и не  стал  прятаться,  а,  помедлив  секунду,
снова двинулся, и я  последовал  за  ним,  дав  себе  обещание  больше  не
отвлекаться. Не знаю почему,  но  то,  что  он  не  испугался  меня,  тоже
показалось мне хорошим признаком: люди, уходящие в лес, должны были, как я
считал, обладать достаточной смелостью.  И  вообще,  все  это  было  очень
интересно, потому что  свидетельствовало:  кроме  явной  и  уравновешенной
жизни, о которой я, по рассказам ребят  и  девушек,  успел  уже  составить
представление,  здесь  шла  и  какая-то  другая,  в  которой  люди  ночами
выбирались из города и не очень, видимо, хотели, чтобы их заметили.
   Человек впереди ускорил шаг.
   Я оглянулся и заметил, что позади, где остался городок,  мелькнула  еще
одна тень.
   Человек был не один.
   Теперь я улыбнулся с легким сердцем. Вряд ли появление второго  путника
можно было объяснить лишь случайностью.
   Еще один человек показался. И еще.
   Они шли, видимо, по хорошо известному им маршруту. Шли легкой,  летящей
походкой, держась метрах в десяти-двенадцати друг от друга.
   Когда-то я много и быстро ходил, и теперь  приноровился  к  их  шагу  и
сократил расстояние до шедшего впереди человека тоже  примерно  до  десяти
метров.
   Люди шли в полном безмолвии, но раз или два я услышал, как  приглушенно
звякнул металл.
   Чем дальше оставался город,  тем  короче  становились  интервалы  между
идущими: задние подтягивались, ускоряя  шаг.  Вскоре  они  уже  шагали  на
расстоянии метров полутора друг от друга.
   Люди направлялись, судя по  всему,  к  той  полосе  растительности,  за
которой, как мне подумалось, проходит дорога.
   Потом  по  колонне,  начавшись  в  ее  голове,  прошло  какое-то  новое
движение.  Оно  приближалось,  и   вот   шедший   передо   мной   человек,
полуобернувшись на ходу, негромко проговорил:
   - Что в лесу?
   - Деревья, - не очень умно ответил я,