о угодно.
   - Поищем, - согласился он.
   Мы поискали. Ничего не было.
   - Возьмем шире? - спросил я, заранее сомневаясь.
   - Бесполезно, - фыркнул он. - Как видно, у них своя логика, штатская?
   - Что же делать?
   - Наверное, все-таки копать, - сказал Уве-Йорген.
   - Лопат не взяли, - пожалел Никодим.
   - Возьмем и придем еще раз.
   - Ничего другого не придумать. Интересно, что там упрятано.
   - Интересно. Пошли.
   И мы зашагали к лагерю.


   После обеда парни ушли сменять посты. Остальные улеглись поспать. Жизнь
была, как на курорте, и не хотелось думать о  том,  что  звезда,  по  всей
вероятности, разводит пары, а предохранительный клапан ее испорчен.
   - Анна, - сказал я. - Пойдем, поговорим.
   Она сразу согласилась:
   - Пойдем.
   Мы шли по лесу, и я не знал, с чего начать. Она тоже молчала.
   - Слушай, - сказал я наконец шутливо-сердитым голосом. - Что ты за моду
взяла - бродить с ребятами по лесу?
   Она покосилась на меня:
   - Это не опасно.
   - Почему?
   - Несерьезно.
   - А со мной - серьезно?
   Она помолчала, потом сказала - тоже как бы в шутку:
   - Смотри - проспишь. Прозеваешь.
   - Тебя?
   - Меня.
   - Анна...
   - Не надо, - сказала она.
   - Что - значит, конец?
   - Нет, - сразу же ответила она. - Мне с тобой интересно.
   - Ну, тогда...
   - Нет. Так - не надо.
   У меня опустились руки. Потом я сказал ей:
   - Знаешь, в дядюшки я не гожусь.
   - Дурак, - сказала она.
   - Я?
   - Ты.
   - А! - сказал я.
   Мы еще помолчали.
   - Может, ты объяснишь, в чем дело?
   - Ни в чем, - сказала она. - Просто так.
   - Да почему... - начал было я, но тут же сообразил, что  спрашивать  об
этом и в самом деле не очень-то умно.
   - Ладно, - сказал я хмуро. - Погуляем еще?
   - Да.
   Мы пошли дальше.
   - Ты просто не представляешь, какое было множество дел...
   - Я ведь тебя не спрашиваю.
   - Неужели ты думаешь, что я...
   - Я думаю, что я тебе не нужна, - сказала она холодно.
   - Ну как ты можешь...
   - Ты что - не мог поговорить оттуда?
   - Не мог. Не мог я выйти на связь! Катера не было!
   - Нет, мог, - сказала она упрямо.
   Продолжать я не стал, потому что продолжать было нечего. Мы прошли  еще
немного.
   - Пойдем назад? - предложил я.
   Она без слов повернула назад.
   И тогда мы услышали выстрелы в той стороне, где были посты.


   Я глянул, и на миг оцепенел: по просеке двигались люди.
   Они были вооружены неказистыми, увесистыми ружьями.  Некоторые  держали
пики.
   Раздумывать было некогда. Я схватил Анну за руку.
   - К лагерю! Быстрее!
   Мы бежали, что было  сил,  отступали  под  натиском  превосходящих  сил
противника. В лагере все были  уже  на  ногах.  Уве-Йорген  все  же  успел
научить парней чему-то; во всяком случае,  залегли  они  быстро  и,  я  бы
сказал, толково. И  оружие  изготовили.  Но  стволы  всех  автоматов  были
направлены в небо.
   Наступающие теперь перебегали меж деревьев со всех сторон.  Впечатление
было такое, что нас окружали.
   Я достал пистолет, достал патрон и вытянул руку.
   Люди с ружьями приближались. Они были пока что метрах в шестидесяти,  а
я знал, что из моей штуки можно вести действенный огонь метров на двадцать
пять - тридцать. Иначе это будет трата патронов. Я ждал, пока они подойдут
поближе, и не спеша выбирал цель.
   Подошла Анна. Остановилась. Я схватил ее за руку и дернул:
   - Не изображай неподвижную цель!
   Она неспешно прилегла и с любопытством спросила:
   - Что вы будете теперь делать?
   "В самом деле, что же? - подумал я.
   Я лежу тут, на песке чужой  планеты,  и  собираюсь  стрелять  в  людей,
населяющих ее. Я считал, что прилетел спасти их, и вот  лежу  и  собираюсь
стрелять в них. И убивать. Потому что, когда я был солдатом,  меня  учили:
стрелять надо не мимо, а в цель. Надо убивать врага, потому что  иначе  он
убьет тебя.
   Но были ли эти люди моими врагами?
   Я был чужой им, они - чужими мне.
   Может быть, их вина в том, что они мешают нам спасти их?
   Но надо ли спасать человека любой ценой - даже  ценой  его  собственной
жизни?
   Пусть погибнет мир - лишь бы торжествовала справедливость?
   Или все-таки как-нибудь иначе?"
   Они были метрах в сорока, когда я встал.
   Встал, сунул пистолет в карман и с полминуты смотрел на них, а они - на
меня. Они не остановились, не замедлили шага.
   Я оглянулся, и на лицах наших парней увидел облегчение. Здешних парней,
не экипажа. Люди из экипажа лежали спокойно. Иеромонах отложил автомат  и,
подперев подбородок  ладонями,  словно  загорал,  а  остальные  продолжали
держать оружие наизготовку.
   Я ждал. Наконец от наступавших отделился человек и,  размахивая  руками
над головой, направился к нам. Он был без оружия.  Парламентер,  понял  я.
Правда, без белого  флага.  Но  откуда  им  знать,  что  в  таких  случаях
полагается нести белый флаг и изо всех сил трубить в трубы?
   - Дай-ка, - сказал я Иеромонаху.
   - Что?
   - Автомат.
   Не вставая, он протянул мне свой. Я закинул автомат за спину.
   - Я с тобой, - сказала Анна. На лице ее было любопытство.
   - Попробуй только, - пригрозил я и двинулся навстречу парламентеру.
   Мы встретились недалеко от наших позиций.
   - Ну, давай, - сказал я ему намеренно грубовато. -  Выкладывай,  с  чем
пришел.
   Однако он, видимо, не нашел в моем обращении ничего обидного.
   - Вам надо сдаваться, - сказал он.
   - Вот как? - удивился я.
   - Да, - сказал парламентер. - Ты умеешь воевать? Тогда смотри:  мы  вас
окружили. Вы проиграли. Значит, вам надо сдаваться. Ведь иного выхода нет?
   - Это как сказать, - усомнился я.
   Он описал рукой круг, потом поднял Палец:
   - Ты же видишь: мы вокруг вас. Это и есть окружение.  В  таких  случаях
полагается сдаваться.
   Я вздохнул.
   "Бедные человеки, - подумал я. - Что для вас война? Что-то вроде игры в
шахматы. Все строго по  правилам.  Ходы,  сделанные  не  по  правилам,  не
считаются. В безнадежной позиции полагается сдаваться, а не тянуть до  тех
пор, пока тебе объявят мат. Чемпионат на солидном уровне. Очень хорошо. Вы
ни с кем не воевали. Вам не с кем воевать. И не надо. Но  почему  те,  кто
послал вас теперь, не рассказывали вам, что драка  -  это  не  шахматы,  и
ведется она по тем правилам, какие изобретаются в ходе игры?"
   - Ага, - сказал я вслух. - Значит, нам полагается сдаться. Что же тогда
с нами будет?
   Он ухмыльнулся.
   - Да уж, наверное, придется вам всем повозиться  в  Горячих  песках,  -
сообщил он почти весело. - Будете строить  там  башни.  Не  иначе.  Может,
тогда ты поймешь, и все остальные тоже, что нельзя забираться  туда,  куда
не разрешено.
   - Может, тогда и поймем, - согласился я. - Ты заберешь свои  фигурки  и
отправишься восвояси.
   - А вы?
   - А мы останемся  здесь.  Нам  тут  очень  нравится,  понимаешь?  И  мы
собираемся здесь  побыть  -  ну,  допустим,  еще  два  дня.  Потом  можешь
приходить и поднимать свой флаг: нас тут уже не будет. Ну, договорились?
   - Вам нельзя здесь оставаться, - сказал он. - Это не  разрешено,  разве
непонятно?
   - Ну, ладно, - сказал я хмуро, уразумев, что сквозь его логику  мне  не
пробиться. - В последний раз спрашиваю: смоетесь вы  отсюда  или  придется
выгонять вас?
   Тут он понял, что я говорю серьезно.
   - Ты на самом деле не хочешь сдаваться?
   - Не вижу повода.
   - Но тогда... тогда вам будет куда  хуже!  Тогда  вы,  может,  даже  не
отделаетесь просто Горячими песками. Тогда... Ну, вам будет очень плохо.
   - Тем, кто доживет, - сказал я.
   Пока мы с  ним  перебрасывались  этими  необязательными  словечками,  я
думал: "А почему? Почему надо мне удерживать позицию, раз я не знаю, что в
ней ценного? Почему не прекратить войну,  не  начиная?  Зачем  я  лезу  со
своими правилами в этот симпатичный, но обреченный монастырь?
   А вот зачем, - ответил я сам себе. - Тут находится  что-то  такое,  что
для них очень важно. Не для этих  мужиков  с  самопалами,  -  им  известно
только, что тут нельзя находиться, и они спешат убедить  нас  в  том,  что
игра проиграна, чтобы и самим поскорее убраться  с  запретной  территории.
Нет, не для них, а для тех, кто послал их. Мы нечаянно  нащупали  какую-то
болевую точку в их организме. И они, те, кто послал сюда дружину,  ощущают
боль и хотят от нее избавиться.
   Но боль бывает полезна. Что, если мы все же  со  здешними  властями  не
поладим? Ничего не докажем, ни в чем не убедим? В таком  случае  (если  мы
действительно хотим, чтобы здешние нелепые люди пережили свою планету) нам
придется вывозить их силой. И прежде всего - Уве-Йорген совершенно прав  -
необходимо добиться согласия правительства. Нет, мы никак не должны убрать
свои пальцы оттуда, где, может быть, случайно  прижали  их  артерию...  Мы
останемся здесь".
   - Слушай, - недовольно сказал парламентер. - Ты не видишь, что  я  жду?
Сколько я могу стоять так, как ты думаешь?
   - Ладно, - сказал я. - Теперь обрати  внимание  на  то,  что  я  скажу,
запомни, как следует, и ничего не перепутай. Мы отсюда не  уйдем.  Сейчас,
во всяком случае, не уйдем. А ты  отправляйся  к  своему  командованию.  И
скажи, что переговоры мы станем вести только с ними  -  на  самом  высоком
государственном уровне. Понял?
   - Нет, - искренне сказал он. - Вам надо сдаваться,  почему  же  ты  еще
ставишь какие-то условия?
   Я махнул рукой: втолковать ему что-нибудь было невозможно.
   - Тогда так, - сказал я. - Ты все-таки запомни  то,  что  я  говорю.  Я
постараюсь, чтобы ты унес отсюда ноги живым и, по возможности, здоровым. А
ты передашь мои слова своему начальству. Усек? Тогда мотай отсюда.
   Не ручаюсь, что он понял все буквально, но тон мой был недвусмысленным.
Однако у ответ он только улыбнулся.
   - Что ты говоришь! - сказал он. - Оглянись: твои  уже  готовы  сдаться!
Они-то знают, что вы проиграли!
   Я внял совету и оглянулся.
   И в самом  деле,  наша  гвардия  уже  покинула  свои  укрытия,  оставив
автоматы на песке. Молодцы и вправду решили, что надо сдаваться -  по  тем
правилам; какие у них были приняты;  парни  стояли  кучкой,  безоружные  и
унылые. Уве-Йорген глядел  на  них  свирепо,  Георгий  -  презрительно,  а
привыкший прощать Иеромонах, кажется, был даже рад тому, что молодые  люди
не впадут во грех человекоубийства.
   - Монах! - крикнул я. - Подбери оружие!
   Он кивнул.
   Я обождал, пока он собрал автоматы. И снова взглянул на  стоявшего  тут
же парламентера.
   Он улыбнулся.
   - Ну? - сказал он. - Ты убедился? Давай и ты оружие! И  то  пусть  тоже
несут сюда.
   - Просят не беспокоиться, - ответил я ему языком  объявлений.  Медленно
снял автомат с плеча и двинул ему прикладом под вздох.
   Он не ждал этого,  оглянулся,  и  упал,  и  стал  корчиться  на  песке,
откусывая большие куски воздуха.
   А я повернулся и неторопливо пошел к кораблю. Я уже знал: в  спину  они
стрелять не станут. И вообще я не был уверен, станут ли они стрелять.
   Мои капитулянты стояли, оторопело глядя на меня.
   - А ну, пошли отсюда, - сказал я сердито.
   Они глядели, как побитые песики.
   - Как же... - пробормотал один из них. - Они ведь выиграли...
   - Повезло вам, мальчики и девочки, - сказал я невесело. - Вы не знаете,
что такое война, - и не надо вам знать этого. Бегите, куда глаза глядят, и
постарайтесь не попадаться войску.
   - А вы? - нерешительно спросил один.
   - А мы играем по другим правилам. Но они не для вас. Ну - шагом марш!
   Они медленно пошли.
   - Да не туда! - крикнул я им вдогонку. - Там вы тоже  попадете  к  ним!
Шагайте в глубину леса и обходите стороной!
   Теперь они задвигались побыстрее.
   Я   поглядел   в   сторону   противника.   Четыре    стрельца    тащили
нокаутированного мною парламентера в свой тыл. Остальные клацали  фузеями,
снова изготавливая их к бою.
   Мы с Монахом залегли так, чтобы ход, ведущий к кораблю, был позади нас:
я понимал, что, возможно, придется отступить туда и  отсиживаться  в  этом
доте.
   - Ну, отче, - сказал я.
   Монах не услышал; он бормотал что-то, и мне показалось, что я расслышал
слова вроде  "Одоления  на  супостаты..."  Я  даже  не  улыбнулся.  Каждый
настраивается на игру по-своему. Мне вот достаточно подумать об Анне.
   Я покосился на нее: она, конечно, не усидела в корабле и теперь  лежала
рядом.
   - Что вы будете делать? - спросила она с любопытством.
   - Хотим доказать, что сдаваться нам еще рано.
   - Но их ведь больше?
   - Ничего, - сказал я. - Зато мы в тельняшках.
   Я и не ожидал, что она поймет это.
   Но она не поняла и многого другого.
   - Они ведь с вами не согласятся...
   - Ну,  мы  еще  посмотрим,  -  сказал  я,  изготавливаясь,  потому  что
противник,  оправившись  от  удивления,  стал  строиться  для  атаки.  Они
строились очень  красиво  и  убедительно,  и  собирались  наступать  тремя
плотными колоннами. "Мечта пулеметчика", - подумал я. Но это будет  просто
мясорубка.
   Я вскочил на ноги.
   - Рассредоточьтесь, идиоты! - крикнул я им. - Цепью!  Перебежками!  Кто
же атакует колонной, когда у нас автома...
   Но окончания они  не  услышали,  потому  что  грянул  залп  и  на  меня
посыпалась хвоя. Тут же последовал второй - точно так же, над головами,  -
и они, не вняв  доброму  совету,  двинулись  вперед,  а  в  их  тьму  даже
засвистела какая-то пронзительная дудка.
   Я вздохнул; мне было тяжело.
   - Иди в корабль, ребенок, - сказал я Анне. - Это не для тебя.
   - Нет, - сказала она. - Я хочу посмотреть.
   - Если ты увидишь, ты меня больше никогда не...
   - Что ж ты не стреляешь? - возбужденно  подтолкнула  она  меня.  -  Они
стреляли уже два раза, а вы молчите. Надо и вам стрелять!
   Я покосился на нее. Глаза ее горели, ей было весело.
   "Вот так, - подумал я. - Мы, значит,  спасаем  это  бедное,  маленькое,
неразумное человечество. Своеобразным способом  спасаем  мы  его!  С  нами
приходит страх! - вспомнил я "Маугли". - Вот он,  страх,  страх  добротной
земной выделки - вот он, в моих руках. Вот прорезь,  вот  мушка.  Длинными
очередями, с рассеиванием по фронту..."
   Я целился не в макушку деревьев. Я целил в пояс, как  и  полагается  на
войне. Но перед тем, как мягко, плавно нажать  спуск,  я  все-таки  поднял
ствол чуть ли не к самому небу, словно хотел обстрелять проклятую  звезду,
из-за которой все и заварилось.
   Нет, нельзя, нельзя стрелять в людей, которые смыслят  в  военном  деле
столько же, сколько и малые дети, - а то и куда меньше,  если  говорить  о
детях моего времени, - и к тому же совсем не собираются убивать, меня.
   Мы играли на чужой площадке, и надо было -  если  мы  хотели  и  впредь
считать себя порядочными людьми - играть по их правилам.
   И я крикнул Монаху и всем остальным:
   - Только не вздумайте стрелять по людям!
   Они удивленно оглянулись; Уве-Йорген скривился, но Никодим улыбнулся.
   - Нет, - сказал он. - Я их только переполошу.
   Он прицелился в макушки деревьев и дал очередь.
   Шишки так и посыпались на них. Но шишки не убивают.


   Как только мы приняли их правила, стало ясно, что это будет игра в одни
ворота: их было слишком много, а мы играли все  время  одним  составом,  и
патронов у нас было не так уж много. К тому же, - я заранее знал, что  так
и получится, - наступавшие  стали  постепенно  входить  в  азарт,  и  пули
жужжали все ближе к нам, глухо стукаясь в стволы  или  плюхаясь  в  песок.
Сдуру они могли и ранить - случайно, конечно, но нас  было  слишком  мало,
чтобы терять людей даже случайно.
   - Оставайся здесь, - сказал я Никодиму. - А ты ползи за мной.
   Анна послушалась, хотя вряд ли это было ей приятно.
   Я подполз к Уве-Йоргену.
   - Пожалуй, Рыцарь, пора заключать перемирие.
   - Если ты собираешься воевать таким образом, - ответил  он,  не  отводя
взгляда  от  наступающих,  то  можешь  капитулировать  сразу.  Скажу  тебе
откровенно: такая война не по мне.
   - Я говорю не о капитуляции, - сказал я, стараясь не обидеться, -  а  о
перемирии. Нам надо поразмыслить, как следует.
   - Попробуй, - согласился он. - Дипломатия - твоя стихия.
   - Знаешь, - сказал я Анне. - Ты все-таки иди в корабль.  Позаботься  об
ужине хотя бы. Не бездельничай.
   Это подействовало, и она не стала возражать. А я улучил  момент,  когда
стрельба чуть ослабла, встал и  пошел  им  навстречу,  так  же  размахивая
руками над головой, как их парламентер.


   Удалось добиться перемирия на час. Наступавшие с облегчением прекратили
палить и  тут  же  занялись  ужином.  А  мы  сели  в  кружок  и  принялись
совещаться.
   - Это пока разведка боем, -  сказал  Уве-Йорген.  -  Но  ясно:  они  не
отвяжутся. Они всерьез обеспокоены. И, значит, говорить о мирном,  деловом
контакте больше нельзя.
   - Как бы они ни вели себя, - сказал я, - наша задача не меняется.
   - Сказано есть: прости им,  ибо  не  ведают,  что  творят,  -  произнес
Иеромонах и поднял палец.
   - Пусть не меняется цель, -  сказал  Рыцарь,  -  но  должны  измениться
средства. Ульдемир, ты еще надеешься, что Шувалов сможет чего-то добиться?
   - Мы не знаем, что с ним. Судя по событиям, вряд ли у  него  что-нибудь
получится.
   - Хорошо, - сказал Уве. - У нас есть еще две возможности. И  я  считаю,
что надо использовать обе.
   - Слушаем тебя.
   - Твои лесные люди. Придется тебе, капитан, лететь к ним. Взбудоражить.
И вести на город. Шувалова не  стали  слушать,  потому  что  он  не  сумел
показать, что за ним - сила. Иного не могу предложить. Надо прийти к ним и
показать силу.
   - Ну, а вторая? - спросил я.
   - Я останусь тут. Все-таки разберусь, из-за чего они выпустили  столько
патронов. Потом еще надо будет слетать за Питеком.
   - Они намного сильнее. У тебя кончатся магазины, и все.
   - Ну, - пренебрежительно сказал Уве-Йорген, - не так-то, это просто.  Я
думаю, со мной останется Георгий. А Монах полетит с тобой. И,  пожалуйста,
забери девушку. Ей тут нечего делать.
   Мне не очень  нравилось  предложение  Рыцаря,  но,  пожалуй,  оно  было
все-таки самым разумным. Конечно, мы  могли  уйти  все.  Но  тогда  так  и
осталось бы неясным, что же здесь скрывалось, ради чего люди призваны  под
ружье.
   - А потом? - спросил я. - Когда ты выяснишь,  что  здесь  кроется,  или
когда тебя заставят уйти отсюда?
   Уве-Йорген подумал.
   - Когда заберем Питека, вернемся на корабль,  -  сказал  он.  -  Оттуда
свяжемся с вами и будем действовать до обстановке.
   - Ладно, - согласился я. - Пусть будет так.
   - И еще одно, - сказал Уве-Йорген.
   - Ну?
   - Мы вступаем в войну, - молвил Уве-Йорген. - На войне иногда убивают.
   - Тут, кажется, нет.
   - Пока нет. Но в цель иногда попадаешь, даже не желая.  Так  называемые
шальные пули. И, я полагаю, надлежит принять какие-то меры на случай, если
все мы выйдем из строя.
   Мы помолчали.
   - Например? - спросил я затем.
   - Я имею в виду, что задача ведь останется прежней, независимо от того,
будем ли мы в живых, или нет. Землю надо спасти в любом  случае.  Пока  мы
еще пытаемся сделать это ценой минимальных жертв. Мы не виноваты, что  нам
мешают. Но может статься, минимальными жертвами не обойдешься.  Я  считаю,
что тогда надо  будет  действовать  жестко.  Атаковать  звезду.  Погасить.
Пожертвовать планетой  Даль.  Черт  побери,  будем  называть  вещи  своими
именами. Сейчас мы солдаты и имеем право говорить так.  Мы  рискуем  собой
ради чужих людей, и это дает нам право...
   - Не знаю такого права, - ответил я.
   - Они братья нам, - поддержал меня Монах.
   Но оба мы поняли, что прав сейчас  Рыцарь.  Если  нас  перебьют,  Земля
останется беззащитной. Она стояла за нашими спинами  и  ждала  решения.  И
планета Даль - тоже. Мы, пятеро людей, ничем не замечательных, были сейчас
трибуналом, вселенским трибуналом, решавшим  судьбы  миров.  Но  так  лишь
казалось: решение было только одно, выбора не было.
   Я провел голосование по правилам.
   - Никодим!
   - Видишь ли, - сказал он, - вы-то не знае