о технологии, о степени сложности многих
из тех вещей, что лежали сейчас у него на столе, и о том  уровне  науки  и
техники, какой требовался, чтобы изготовить даже  самые  простые  из  них.
Поэтому ему было нетрудно предположить, что за те год-два, что происходила
запрещенная законом миграция  в  лес,  люди,  обосновавшиеся  там,  сумели
изготовить все эти предметы. Зачем?  Для  того,  чтобы  нарушить  Уровень.
Всякое запретное действие порой совершают не потому, что очень понадобился
его результат, но для  того  лишь,  чтобы  нарушить  запрет  и  тем  самым
доказать свою независимость и незаурядность; это судья хорошо знал.  Итак,
путем логических рассуждении он пришел к двум выводам: прежде всего -  что
человек, сидевший  сейчас  под  замком,  явился  из  леса,  причем  явился
вызывающе, не скрывая того, что является нарушителем Уровня. И затем - что
лесные люди слишком уж разошлись и к добру это не приведет.
   Человека из леса можно было своей властью осудить и послать  на  работу
туда, где в Горячих  песках  люди  воздвигали  высокие  башни  и  зачем-то
развешивали между ними медные веревки. Там он работал бы, как и  все,  это
не была каторга, просто работать там приходилось столько, что на нарушение
Уровня времени просто не оставалось. Но можно  было  и  отослать  Шувалова
вместе с вещественными доказательствами в столицу, чтобы  там  судьбу  его
решили сами Хранители Уровня. В том и в другом были свои привлекательные и
свои неприятные стороны. Если наказать его самому, то могло статься,  что,
получив странные вещи, Хранители захотят увидеть и преступника  -  что  ни
говори, все дело выглядело не очень-то обычным. Если человек будет  уже  в
Горячих песках, то Хранителям придется ждать достаточно долго - и  как  бы
это не обернулось против самого судьи. Значит, отправлять старика  строить
башни вроде бы не следует. Однако, с другой стороны, если он, судья, сразу
отошлет преступника в столицу вместе с его пожитками, там  могут  сказать:
неужели судья сам не может разобраться в том, какое  наказание  полагается
за такое нарушение закона?
   И еще - та угроза, о которой он говорил. Может  быть,  в  этом  кроется
что-то серьезное, а может быть, и нет: проста  плохое  воспитание,  вот  и
угрожает. Опять-таки спросят: ты кого нам прислал?
   И вот выходило, что самое лучшее, как ни прикидывай,  -  это  поступить
именно так, как  он  поступил:  засунуть  незнакомца  к  докторам,  а  тех
предупредить, чтобы не очень поспешали, а наоборот, проверили бы тщательно
- сумасшедший он или нет. Тут все получалось в точности, как  нужно.  Вещи
будут в столицу отосланы, там их  посмотрят.  Если  скажут  -  представить
преступника, то сделайте одолжение: вот он! Взять из больницы и отправить.
А если просто поинтересуются: что там с  задержанным,  каков  приговор,  -
очень просто  ответить:  находится  у  врачей  на  проверке,  вот-вот  она
закончится, тогда и поступим по всей строгости закона.
   Или по всей его милости; человек не молодой, и жаль его. Он ведь  скоро
совсем из сил выбьется; Уровень кормил бы его до самой смерти,  а  там,  в
песках, кто ему поможет?
   Одним словом, так ли поглядеть, этак ли - торопиться ни в  коем  случае
не следовало.
   Пусть поживет там недельку-другую. Можно будет иной раз и  заглянуть  к
нему. Нет-нет, да и сболтнет что-нибудь интересное. Хоть  ты  и  судья,  а
любопытен, как все люди. Почему бы и не узнать -  как  же  все-таки  живут
люди там, в лесу?
   А тем временем как раз станет ясно, как с ним поступить.
   Судья вытер лоб. Устал. И то  -  такие  каверзы  жизнь  подсовывает  не
каждый день. Вообще-то жизнь спокойная.
   Пожалуй, пора и домой. Вещички эти собрать, и - под замок.  Не  возьмет
никто, но таков порядок. Так-то ничего не запирают, а  все,  что  касается
суда, полагается держать под замком. Таков закон. А закон надо исполнять.
   Судья осторожно поднял одежду. Легкая, ничего не  весит.  Руке  от  нее
тепло. И вроде бы чуть покалывает. Чего только не придумают  люди.  Зачем,
спрашивается?
   Он спрятал одежду и все остальное в стол, замкнул на замок.
   Выглянул из окна. Люди выходили из домов, шли к черным  ящикам:  пришел
час смотреть на солнце. Ему-то, судье, больше не нужно: он вышел  из  этих
лет. А два года назад еще смотрел. Когда был помоложе. Сейчас силы уже  не
те.
   Ну, все, вроде?
   Судья совсем собрался уходить. И, как назло, прибыл из  столицы  гонец.
Ввалился, весь в пыли. Протянул пакет.
   Судья прочитал. Поморщился недовольно.
   Что такое? К чему? Завтра с утра каждого десятого - в  лес?  Туда,  где
бывать запрещено? С лопатами и с оружием. Что надо делать - укажут там, на
месте.
   Судья рассердился. Полоть надо, а тут  -  каждого  десятого.  Но  вслух
говорить этого не стал. Сказал гонцу лишь:
   - Скажешь - вручил. Иди - поешь, отдохни.
   И двинулся обходить дома, оповещать насчет завтрашнего утра.


   Солдаты чаще всего плохие дипломаты. Уве-Йорген знал это, и утешало его
лишь то, что и ученые, в общем, не выделялись особыми талантами  в  данной
области. Во всяком случае, в его эпоху.
   Аверова   он   встретил   торжественно,   ни   один    специалист    по
дипломатическому протоколу не смог бы придраться. На столе  дымился  кофе.
Рыцарь внимательно посмотрел в глаза Аверова и остался доволен.
   - Итак, доктор,  назначенный  срок  пришел.  Наши  пока  не  вернулись.
Надеюсь, что мы еще увидим их  живыми  и  здоровыми.  Но  до  тех  пор  мы
вынуждены будем по-прежнему нести бремя обязанностей:  вы  -  руководителя
экспедиции, я - капитана корабля.
   Аверов кивнул.
   - И я считаю, - продолжал Уве-Йорген, - первым и главным, что мы должны
сейчас сделать, является уточнение наших целей и способов  их  достижения.
Вы согласны?
   Аверов не сразу ответил:
   - Да.
   - Хорошо. Мы оба, видимо, достаточно много думали об этом. Согласны  ли
вы с тем, что именно мы и именно  теперь,  не  рассчитывая  на  контакт  с
Землей и не дожидаясь его, должны решить судьбу двух цивилизаций?
   Уве-Йорген владел разговором. Он формулировал  вопросы,  и  собеседнику
оставалось лишь отвечать. А ведь ответ часто в немалой степени зависит  от
того, как поставлен вопрос, в какие слова он облечен. Это пилот знал; этим
он пользовался. Аверову  оставались  лишь  немногословные  ответы.  Вот  и
сейчас он сказал:
   - Иной выход вряд ли возможен.
   - Я думаю точно так же.  Итак,  ваша  цель?  Я  бы  определил  ее  так:
спасение максимального числа людей в одной или обеих системах. У вас  есть
возражения?
   Аверову очень хотелось бы возразить, но  у  него  не  было  возражений.
Наедине с собой он уже пережил все, понимал,  к  чему  неизбежно  приведет
разговор, и был лишь благодарен пилоту за то, что не он, Аверов,  а  пилот
говорит все грозное и страшное, а ему остается лишь соглашаться.  А  может
быть, при случае, и возражать, едва представится малейшая возможность.
   - Теперь о путях достижения. Скажите откровенно, доктор:  вы  верите  в
возможность эвакуации планеты? Если даже наши  посланцы  сумеют  обо  всем
договориться.
   Аверов оживился.
   -  Знаете,  Уве-Йорген,  я  очень  сильно  надеюсь  на  то,   что   они
договорятся. У Шувалова - поразительная способность убеждать людей!
   - Вы уже говорили об этом, доктор. Но надо ли напоминать  вам  ваши  же
выкладки? Даже если они договорятся - мы не успеем, понимаете - не успеем.
Не успеем спасти их, и очень вероятно - не успеем спасти вообще никого.
   Это было так; и все же...
   - Обождите, Рыцарь. Мы с вами судим, исходя из того, что известно  нам.
Но  вовсе  не  исключено,  что  наши,  возвратившись,  привезут   какую-то
информацию, которая заставит нас в корне пересмотреть...
   - Если-они вернутся.
   - А если они не вернутся, - вдруг, неожиданно для самого себя,  крикнул
Аверов, - то надо их найти! Или, может быть,  вы,  пилот,  хотите  бросить
друзей на произвол судьбы? Но этого, этого уж я не позволю!
   Уве-Йорген после паузы промолвил:
   - Иными словами, вы получили  новые  данные  о  поведении  звезды?  Она
раздумала взрываться?
   - Нет! Но...
   - Что же изменилось, доктор?
   - Ну, неужели вы... Какое жуткое хладнокровие, Уве-Йорген! И вы  можете
быть так спокойны?
   Пилот невесело усмехнулся.
   - Я привык терять товарищей, доктор. К сожалению...
   - О, эти ваши безжалостные времена! Но я не  желаю  привыкать  к  таким
вещам!
   - Мы тоже не желали - нас  не  спрашивали.  Но  не  станем  спорить  об
отвлеченных материях. У вас есть план, как их найти?
   - Лететь к планете на большом катере.
   - И кто же полетит?
   - То есть как - кто?
   - Доктор, вы вынуждаете меня снова напомнить... Если бы речь шла только
о наших товарищах, я и не подумал бы возражать  вам.  Но  если  мы  начнем
такие поиски - сколько они продлятся? Где гарантия, что мы не  потеряем  и
других? И кто же тогда погасит звезду и  спасет  Землю?  Кто  спасет  ваше
человечество?
   - Почему "мое"?
   - Моя Земля давно кончилась. Мы - как те кистеперые рыбы, что  нечаянно
дожили до поздних времен, хотя все родичи их давно превратились  в  лучшем
случае в окаменелости... Это ваш мир, доктор, и у  вас  должна  болеть  за
него душа. И вы должны понять, что важнее: миллиарды людей там - или  двое
наших товарищей здесь. Что говорят вам ваши представления о гуманности?
   - А как будет выглядеть с позиций гуманности то, что мы  оставим  людей
здесь на верную гибель?
   - С моей точки зрения, доктор, гуманность -  это  умение  не  приносить
больших жертв там, где можно обойтись малыми.
   - Я с ума сойду...
   - Не советую. Легче от этого не станет никому, а вам - только  хуже.  И
думайте не только о себе. Когда мы погасим звезду  и  вернемся  на  Землю,
чтобы доложить о случившемся, только вы один сможете объяснить  там  -  не
только словами, но и цифрами - с чем мы здесь столкнулись.  Это  нужно  не
мне, а человечеству. Вы согласны?
   - Да, видимо, так...
   - Простите меня за бестактность, доктор, но как жаль, что вы не  прошли
военной службы. Тогда вы научились бы обходиться без  "видимо"  и,  оценив
обстановку, кратко ответили бы: так.
   - Где же я мог бы?..
   - Знаю, знаю. А жаль. И как только воспитало вас ваше прекрасное время?
Я с удовольствием говорю с вами, но воевать согласился  бы  скорее  против
вас. Это была бы веселая война...
   - Ну перестаньте же...
   - Кроме того, вот вам  мои  соображения  о  возможности  поисков  наших
товарищей. Кто стал бы этим заниматься? Я необходим на корабле  как  лицо,
способное заменить капитана, и как квалифицированный  пилот.  Мой  товарищ
Питек хороший пилот, прекрасный, может быть, но им нужно руководить  -  он
порой чересчур эмоционален, и ему одному нельзя доверить  машину.  К  тому
же, я в одиночку не доведу корабль до Земли.  Но  не  буду  отнимать  ваше
время: мне нужен каждый член экипажа. Следовательно, я больше не выпущу на
планету ни одного человека. Не говоря уже о том, что мы не можем  потерять
и большой катер - последнее наше средство сообщения с чем бы то ни было.
   - Да. Я понимаю. Все это мне ясно. И то, что звезду придется гасить.  И
то, что наши шансы спасти здешнее население ничтожны...
   - Их просто нет.
   - Пусть даже так. Но мы обязаны дождаться наших.
   - Как долго должны мы их ждать?
   - Ну, взрыв ведь произойдет не завтра...
   - Такая вероятность совершенно исключена?..
   - Нет, не совершенно. Но она невелика... хотя будет возрастать с каждым
днем.
   - В таком случае... Хорошо... Будем ждать. Двое суток. Согласны?
   -  Почему  именно  двое  суток?  Вы  решили  наугад  или  у  вас   есть
какие-нибудь соображения?
   - В мое время, -  Уве-Йорген  усмехнулся,  приподняв  уголок  рта,  как
обычно, - если рыцарь через двое суток не возвращался  на  свою  базу,  мы
считали его погибшим. И редко ошибались.
   - И вы так спокойно...
   - Да перестаньте! Не думаете же вы, что  гибель  людей  доставляет  мне
удовольствие! Были, конечно, и такие, но всех оболванить он не успел...
   - Кто? - машинально спросил Аверов.
   - Король Джон Безземельный, если это вас устраивает. Ну, что же,  будем
считать, что мы договорились. И, откровенно говоря, на вашем  месте  я  бы
гордился...
   - Гордились бы - чем?
   Но пилот не ответил. Он  напряженно  всматривался  в  экран.  Шагнул  в
сторону, переключил локатор. Поднял глаза. Медленно улыбнулся.
   - Поздравляю, доктор. Кажется, мы жгли порох впустую.
   - Что это значит? - дрогнувшим голосом спросил Аверов.
   - Если у туземцев нет своих космических устройств, то  это  может  быть
только наш катер. И не пройдет и четверти часа, как вы  сможете  поплакать
на плече у своего руководителя.
   Аверов был так рад, что и не подумал обижаться.



10

   - Рад приветствовать вас на борту, капитан, - сказал мне  Уве-Йорген  и
щелкнул каблуками. Мне показалось, что он сказал это искренне. Я вылез  из
катера; Рыцарь  ждал,  потом  его  брови  прыгнули  вверх;  однако  он  на
удивление быстро справился с изумлением и кинулся вперед -  помочь,  но  я
опередил его.
   -  Здравствуйте,  юная  дама,  -  поклонился  он.  -   Какая   приятная
неожиданность... Я очень, очень рад - если это не сон, разумеется.
   Анна стояла рядом со мной и глядела  на  Рыцаря,  а  он  снова  перевел
взгляд на катер, но никто больше не вышел, и он взглянул на меня, и улыбка
его погасла.
   - Вас только двое?
   - Да, - сказал  я  невесело  и,  чтобы  поскорее  завершить  неизбежный
церемониал, продолжил: - Знакомьтесь.
   - Уве-Йорген Риттер фон Экк. Имею честь... Что же случилось, Ульдемир?
   - Объясню подробно, но не сию минуту. Анна...
   Она с любопытством осматривалась; теперь Анна повернулась ко мне.
   - Сейчас я провожу тебя в мою каюту. Примешь ванну,  пообедаешь.  А  мы
тем временем поговорим с товарищами.
   - Нас будут ждать в лесу, ты не забыл?
   Я мысленно сказал ей "браво!": на лице Анны не было ни  тени  смущения,
ничего на тему "как это выглядит", "что могут подумать"  и  так  далее.  И
незнакомая обстановка, видимо, не тяготила ее, и чужой человек тоже.
   - Как ты могла подумать! Ну, пойдем. Через четверть часа в  центральном
посту, Уве. И пригласите, пожалуйста, доктора Аверова.
   - Непременно.
   Голос пилота был деловитым, и в нем более не чувствовалось удивления.


   - Очень странный человек.
   У меня были по этому поводу свои соображения, но я все же спросил:
   - Кто, Анна? Уве-Йорген?
   - От него так и тянет холодом.
   - Он очень сдержанный человек. Так он воспитан.  Подробнее  я  расскажу
тебе как-нибудь потом. Как ты себя чувствуешь здесь?
   - Тут уютно. Хотя... сразу чувствуется, что живет мужчина. - Она обошла
каюту, всматриваясь в детали обстановки. - Очень много незнакомых вещей, я
не знаю, для чего они...
   - Договоримся: я покажу тебе, что можно  трогать  и  к  чему  лучше  не
прикасаться. Иди сюда. Вот ванна. Вот вода... Да где ты?
   - Сейчас... - отозвалась она изменившимся голосом. - Уль... Подойди  на
минуту. Кто это?
   В каюте на столе стоял портрет в рамке. Не фотография,  но  рисунок  по
памяти с той фотографии,  что  была  у  меня  когда-то:  Наника  в  черном
вечернем платье сидела на стуле,  уронив  руки  на  колени,  и  глядела  в
объектив, чуть склонив голову. Сам снимок остался там, в двадцатом.
   - Кто это? - повторила она полушепотом.
   - Разве ты не понимаешь?
   - Это... Это ведь почти я? Нет... Это совсем я!
   - Это ты.
   - Ты... знал обо мне раньше?
   - Знал. Только не надеялся, что мы встретимся.
   - И ты прилетел сюда из-за меня?
   - Да, - сказал я, не кривя душой; я ведь и на самом деле  оказался  тут
из-за нее - надо только вспомнить, что она была для меня одна, та  и  эта,
вопреки рассудку и логике. - Из-за тебя. И за тобой.
   - Уль...
   Мы замолчали. Воздух в каюте сгустился и был полон электричества, и  мы
не удивились бы, ударь сейчас молния. Лампы сияли по-прежнему ярко, но мне
показалось, что стоят сумерки; я был  уже  в  том  состоянии  духа,  когда
видишь не то, что есть, а то, что хочешь видеть, когда созданный тобою мир
становится реальным и окружает тебя. Наверное, и  с  ней  было  то  же.  Я
шагнул и нашел ее почти на ощупь. Меня шатало от ударов сердца. Ее  ладони
легли мне на плечи. Но хронометр коротко прогудел четверть, и лампы  снова
вспыхнули донельзя ярко, и мне пришлось зажмурить  глаза  от  их  режущего
света. Я медленно опустил руки, и она тоже.
   - Уль... - снова сказала она, и я побоялся думать о том, что было в  ее
голосе.
   - Время, - сказал я беззвучно: голос отказал.  Я  кашлянул.  -  Значит,
выкупайся, потом отдохни перед обедом. Полежи вот здесь. Ты устала. Боюсь,
что наш разговор с товарищами несколько затянется. Совещание...
   "Совещание, - подумал я. -  Проклятое  изобретение  давних  времен;  от
работы, от отдыха, от любимой женщины, от  друзей,  живой  или  мертвый  -
поднимайся и иди  на  совещание,  проклятый  сын  своего  столетия,  своей
эпохи..."
   Анна отступила на шаг; что-то блеснуло в ее глазах и погасло.
   - Ты обиделась?
   - О, что ты, нет.
   Это была ложь. Только мне лгала она сейчас или себе тоже?
   - Обиделась. Но сейчас нельзя иначе. Слишком важно...
   А кому сейчас лгал я?
   - Да, конечно. Нельзя...
   - Пойми.
   - Я понимаю. Иди.


   - ...Такова ситуация на планете. Как видите, все очень не просто.
   Я  смотрел  на  Аверова,  полагая,  что  продолжит  разговор  он.   Но,
неожиданно для меня, заговорил Уве-Йорген.
   - Ульдемир, а не может ли ситуация оказаться еще сложнее?
   - Объясни, что ты имеешь в виду.
   - Может быть, кроме этих двух групп, на планете  есть  и  еще  какие-то
люди? Другие группы, населения?
   - Думаю, мне сказали бы об этом.
   - Ребята, о которых ты рассказал? Они сказали бы, если бы знали. Но они
могут и не знать. Ты сам говорил, что от них многое скрывают.
   Только сейчас в разговор вступил Аверов, и я  сразу  почувствовал,  что
они поют по одним и тем  же  нотам;  видимо,  пока  я  бродил  по  зеленым
лужайкам, они успели хорошо отрепетировать.
   - Подумайте, - сказал Аверов, - такая возможность весьма вероятна. Люди
могли разделиться на разные группы еще в полете. Ведь  добирались  они  не
год и не два. Разделение могло произойти и сразу после высадки или  вскоре
после нее. Не случайно ведь обнаруженные нами люди живут вовсе не на месте
приземления корабля.
   - Что-нибудь да осталось бы в памяти, - возразил я,  пытаясь  в  то  же
время понять, куда они  гнут;  а  что  они  хотят  добиться  определенного
результата, уже не вызывало сомнений.
   - Вовсе не обязательно, - Аверов мотнул головой. - Недаром они забыли и
о своем корабле! Да и вообще... Много ли мы знаем о  народе,  из  которого
происходит наш Питек? А ведь этот-то народ существовал несомненно!
   - Вот это правда, - сказал Питек, ухмыльнувшись. - Мы-то  существовали,
да еще как! - Он широко развел руки. - Иногда, по вечерам, когда я  выхожу
в Сады памяти, мне кажется, что вот этого всего не  существует.  Но  мы-то
были!
   - В дописьменные времена, Питек, - сказал я ему как можно  ласковее.  -
Поэтому от вас ничего не сохранилось.
   - Я сохранился, - возразил Питек,  чуть  обидевшись  (правда,  лишь  на
мгновение: мы не умели обижаться друг на друга, не то нас не оказалось  бы
здесь).
   - Извини, - сказал я. - Ты сохранился, и  прекрасно  сохранился.  Но  я
хотел лишь сказать, что здесь, на Даль-2, дописьменных  времен,  наверное,
вообще не было.
   - Не вижу предмета для спора, - сказал Аверов. - Я просто полагаю,  что
такая  возможность  не  исключена.  Вы  ведь  не  вступили  в  контакт   с
руководством, а если бы и так, то они могли по  каким-то  соображениям  не
сказать вам всей правды.
   - Да, - сказал я, - спорить действительно не о чем. Но если даже других
популяций на планете нет, если  их  общество  находится  лишь  в  процессе
разделения или в самом начале процесса, это  и