едование  в  Ассарте  шло  по  мужской
линии, и не ребенку какого-то бродяги было претендовать на великую Власть.
Так что этих обстоятельств он в расчет не принимал. Ему смутно  помнилось,
правда, что в оставленной на Ассарте части архива были какие-то документы,
позволявшие поставить это правило под сомнение. Однако  бумаги,  вероятнее
всего, уже не существовали более: положение на планете в  дни,  когда  Хен
Гот покидал ее, говорило о том,  что  там  вообще  мало  что  и  мало  кто
уцелеет.
   Впрочем, историк, которого события последних месяцев сделали достаточно
осторожным, возможно, еще очень долго не решился бы на поступок,  если  бы
не последний разговор с Магистром, окончательно расставивший все точки над
"i".
   Миграт, похоже, вернулся домой несколько навеселе.  Иначе  он  вряд  ли
обратился бы к историку с такими словами:
   - Ну как - не надоело тебе бездельничать? Так можно и совсем  отвыкнуть
от настоящей работы, а?
   - Я готов, - поспешил заявить Хен Гот.
   - Это славно. Ты там все копаешься в бумажках...
   Хен Гот лишь пожал плечами, да и что тут можно было возразить.  В  этом
ведь и заключалась главная его работа.
   - Может, в этом и есть смысл, - признал Миграт. - Ты ведь многое знаешь
о других мирах? Ну, об их прошлых делах, о традициях и всем прочем, верно?
   Историк почувствовал себя уверенным, каким давно уже не ощущал:
   - Это моя профессия.
   - Тогда скажи: ты ведь привез на Ассарт, кроме прочего, чужие традиции.
А пригодные среди них есть?
   - Н-ну... Что значит - пригодные?
   - Например, такие: у нас  на  Ассарте  никогда  еще  народ  не  свергал
Властелинов. Не отправлял, так сказать, в отставку.  И  потому  нет  такой
традиции. А у других миров?
   Хен Гот ответил уклончиво:
   - Наверное, есть... Не помню. Конечно, если поискать...
   - Вот и поищи, - сказал Миграт повелительно. - И вспомни  как  следует.
Наверняка хоть где-то такие примеры есть. Вот они мне и  нужны.  Со  всеми
обоснованиями.
   - А... зачем? - не смог удержаться от вопроса историк.
   - Затем! - ответил Миграт кратко. Встал, потянулся.
   - Устал. Пойду спать...
   Вот, значит, как. Многое  стало  понятным  для  Хен  Гота  после  этого
краткого разговора. И побудило действовать.
   Составив свою,  достаточно  логичную  картину  происходящих  событий  и
расстановки сил, Хен Гот понял:  если  он  не  хочет  стать  предателем  и
содействовать Миграту в осуществлении его замыслов, остается только  одно:
бежать, пока претендент его ни в чем не заподозрил. Собраться  самому  ему
было недолго; но он хотел не только совершить побег, но и забрать с  собой
самое дорогое: Лезу и архивные документы. Оказавшись на Ассарте и доставив
Изару  и  то  и  другое,  он  смело  мог  рассчитывать  на  самое  высокое
вознаграждение; он имел в виду, конечно же, не деньги.
   С бумагами было  проще:  беспрепятственно  работая  с  ними,  он  сумел
отобрать все то, что представляло в этой обстановке подлинную ценность,  -
по тому, что ими при случае мог бы воспользоваться Изар, а  еще  более  по
той причине, что ими больше не смог бы воспользоваться Миграт. Бумаги эти,
бережно  им  уложенные  и  упакованные,  легко   умещались   в   небольшом
чемоданчике. Куда сложнее оказалось с женщиной. Он опасался в разговоре  с
нею называть вещи своими именами; а все попытки возбудить в  ней  какие-то
подозрения или сомнения в целях и замыслах  Миграта  пресекались  Лезой  в
самом начале: походило  на  то,  что  Магистру  каким-то  образом  удалось
очаровать неопытную женщину, и она теперь доверяла ему безгранично -  хотя
никакой любовной подоплеки этого вроде бы  не  существовало;  да,  женщина
была полностью на стороне Миграта, что же  касается  того,  что  произошло
между нею и Хен Готом той ночью в архивной комнатке, -  историк  продолжал
уверять себя в том, что Леза то ли на самом деле не помнила об этом, то ли
усилием воли приказала себе забыть навсегда -  а  может  быть,  вообще  не
придавала  случаю  никакого  значения;  женская  психика  оставалась   для
историка тайной за семью печатями, опыта в любовных делах у него  не  было
совершенно никакого, даже теоретического, поскольку события, происходившие
в этой области в истории, как правило, не документировались и найти  их  в
архивных описях было просто невозможно.  Сам  же  он  с  ранней  молодости
почему-то опасался  похождений,  в  которых  могли  оказаться  замешанными
женщины.
   И тем не менее он не мог и не желал просто так взять  и  отказаться  от
своей мечты о ней, от своей любви. Он вовсе не замечал -  или,  следуя  ее
примеру, запретил  себе  замечать,  что  разрешение  от  бремени,  хотя  и
происшедшее вполне благополучно, не пошло Лезе не пользу:  она,  казалось,
совсем перестала следить за своей внешностью, все силы и внимание  отдавая
ребенку; одевалась кое-как и по сравнению с той, какой  была  на  Ассарте,
утратила большую часть привлекательности, которая, как известно, у  женщин
зависит не только и не столько от природных данных, сколько  от  ухода  за
собой. Но историк не видел этого; что удивительного;  он  смотрел  на  нее
глазами влюбленного. Интересно, однако, что  и  Миграт  как  бы  не  видел
изменений в ней - или не придавал им никакого значения.
   Так или иначе, историк хотел, чтобы Леза была с ним. И не сразу, но все
же решился на крайние, по его представлениям, меры.


   Хен Гот дождался случая, когда Миграт в очередной раз предупредил,  что
вернется только завтра; такое повторялось достаточно часто,  и  остающиеся
дома уже привыкли к тому, что возвращается он живым и здоровым и,  похоже,
в неплохом настроении. Историк подозревал, что Магистр  навещал  доступных
женщин, не осмеливаясь требовать подобных услуг от Лезы; но то  были  одни
подозрения. Вечер без Миграта прошел, как обычно: ребенок, домашние  дела,
снова ребенок, небогатый ужин, любование спящим ребенком  (по  мнению  Хен
Гота, он был обычным младенцем, похожим на любого другого, но он  старался
не выказывать своего впечатления) и,  наконец,  отход  ко  сну  и  тушение
огней. Одним словом, как всегда.
   После того как все затихло, Хен Гот выждал еще с полчаса. За это  время
он дважды принимал решение - не пытаться, и дважды  отменял  его.  Наконец
поднялся и, стараясь ступать бесшумно, вошел  в  ту  комнатку,  где  спали
ребенок и Леза. Постоял, прислушиваясь. Она  ровно  дышала.  Он,  все  еще
колеблясь, подошел к постели. Осторожно присел. Кровать скрипнула. Леза не
проснулась; она вскакивала только на  плач  ребенка,  высыпалась  плохо  и
посторонние шумы ее не беспокоили. Историк глубоко вздохнул, решился и лег
рядом с женщиной, поверх одеяла. Она  не  пошевелилась.  Лежала  спиной  к
нему, на левом боку. Он положил руку ей на грудь.  Медленно  сжал  пальцы.
Она не могла не  почувствовать  этого.  И  почувствовала.  Повернулась  на
спину. Безумея, Хен Гот рванул одеяло и навалился на женщину.  Теперь  уже
ничто не могло бы остановить его,  никакие  понятия  о  приличии,  никакая
мораль.  Леза  пыталась  сопротивляться;  но  все-таки  он  был   сильнее.
Чувствовал, что она уступает. Сейчас! Ну! Ну же!
   Леза схватила его  за  горло  и  начала  душить.  Пальцы  ее  оказались
неожиданно сильными. Ему  пришлось  удерживать  ее  руки.  Хен  Гот  хотел
прошептать что-то ласковое, но воздуха не хватало, он ощутил, что начинает
задыхаться. Голова затуманилась. Он испугался. Кажется,  Леза  и  в  самом
деле не желала его. Он уже не думал об обладании, но хотел  лишь  оторвать
ее пальцы от горла. Чувствовал,  что  слабеет.  Захрипел.  Сознание  почти
отключилось.
   Кажется, и она пришла в себя.  Пальцы  разжались.  От  сильного  толчка
ногой он упал с  кровати.  Странно:  при  этом  он  испугался,  что  может
пробудиться ребенок. Так и получилось: младенец захныкал сквозь  сон.  Хен
Гот поднялся и, придерживаясь за стены, выбрался из комнаты.
   Оставаться тут было более нельзя; он понял это,  как  только  в  голове
восстановилась ясность. Надо было уходить. Из  дома.  Из  города.  С  этой
проклятой планеты.
   Все, что он мог взять с собой, было в два счета собрано, и Хен Гот,  не
прощаясь,  выскользнул  из  дома.  Теперь  у  него  была  одна  дорога:  в
космопорт, и оттуда - домой, на Ассарт. А там - будь что будет.


   Начав реализовывать свой план, историк сразу же понял,  что  отсутствие
рядом с ним женщины было к великому благу: даже одному  ему,  отягощенному
лишь тощим мешком с одеждой и чемоданчиком, заключавшим в  себе  бесценные
документы, да еще баночкой, в которой плескалась золотистая Малая  Сестра,
придется изрядно  помыкаться,  прежде  чем  удастся  наконец  покинуть  не
очень-то гостеприимную Инару.
   Уже сам путь к космопорту оказался достаточно трудным:  хотя  Хен  Готу
удалось негласно позаимствовать у Миграта немного наров, здешних денег, он
не рискнул потратить хоть малую толику их, чтобы нанять машину и без забот
доехать  до  космогородка,  где  были  расположены  единственные  на  этой
окраинной планете посадочные комплексы: обширный  торговый  и  куда  более
скромные военный и пассажирский.
   Так что большую часть пути пришлось проделать пешком, идя не по дороге,
а опушкой леса, параллельно магистрали: Хен Гот боялся, что, обнаружив его
отсутствие, Миграт кинется в погоню и схватит его еще на дороге. (На самом
деле Магистр, занятый своими делами и заботами о Лезе, лишь на третий день
рассеянно спросил у молодой женщины: "А где наш дармоед? Что-то я  его  не
вижу". И услыхав в ответ неопределенное: "По-моему,  он  сбежал",  выразил
свое мнение единственным, хотя и емким словом: "Придурок", и больше к этой
теме не возвращался.)
   Правда, на второй день своего анабазиса Хен Гот осмелел настолько,  что
добрую  половину  пути  проделал  на  пригородном  поезде  -  без  билета,
разумеется.
   Но то были лишь цветочки.
   Проникнув в конце концов на  пассажирский  вокзал,  историк  без  труда
установил, что, к сожалению, прямого сообщения с Ассартом у  Инары  сейчас
не было - да и никогда не бывало. Слишком уж далеки  были  эти  миры  -  и
территориально, и по уровню  и  интересам.  Инара  по  сравнению  с  любой
планетой скопления Нагор отставала едва ли  не  на  целую  эпоху,  на  ней
паровозы еще топили дровами, космогородок - единственный - был построен на
средства других миров, заинтересованных в вывозе  отсюда  трипротина,  чья
добыча и производство были до такой степени вредны,  что  развитые  соседи
предпочитали и заводы здесь строить за свой счет, и сообщение поддерживать
- только бы не разрушать вконец собственное жизненное пространство. Ассарт
же к числу этих миров не относился, поскольку от использования  трипротина
отказался еще при старом Властелине, когда выяснилось, что применение  его
может дорого обойтись последующим поколениям.
   Итак, прямого сообщения с Ассартом не было вообще никакого,  а  с  теми
четырьмя мирами, что таким  сообщением  пользовались,  связь  осуществляли
только транспортные корабли, на каждом из которых имелось где две, где три
или даже четыре  тесных  каютки.  В  них  на  Инару  прибывали,  в  случае
необходимости, инженеры или ревизоры,  короче  -  представители  компаний,
владевших здешними рудниками, заводами  и  самими  кораблями,  разумеется.
Однако эти корабли садились на торговом комплексе,  а  эта  территория,  в
отличие  от  пассажирской,   охранялась   частной   полицией,   мордастой,
вооруженной и несговорчивой  -  во  всяком  случае,  не  Хен  Готу  с  его
мизерными  ресурсами  было  их  уговаривать.   Так   что   громкое   слово
"Космопорт", с которым у историка связывалось представление о сверкающих -
титан и стекло - многоэтажных корпусах  с  кассами,  гостиницами,  барами,
ресторанами, видеозалами и даже  театром,  с  множеством  кораблей  самого
разного  облика,  стартующих  и  прибывающих,  с   широко   раскинувшимися
стоянками наземного транспорта, с аграпланами,  бесшумно  взвивающимися  с
крыш, и прежде всего с великим множеством людей - прибывающих,  улетающих,
встречающих  и  провожающих  -  и,  конечно  же,  обслуживающих,  -  здесь
оказалось совершенно неприменимым.
   Слово это в его инарианском пассажирском толковании означало, как.  Хен
Готу пришлось убедиться, длинный, приземистый  каменный  сарай  без  окон,
зато со множеством торчавших из крыши вентиляционных труб и  единственными
въездными воротами из тонких досок, некогда окрашенных,  -  в  отличие  от
въезда в  торговый  комплекс,  прегражденного  створками,  на  которые  не
пожалели железа;  впрочем,  может,  то  была  и  броневая  сталь.  Хозяева
торгового комплекса и  его  содержимого,  видимо,  понимали,  что  уровень
воровства  не  находится  в  прямой  зависимости  от  уровня  цивилизации,
поскольку последняя существует лишь местами, воруют же везде.
   Из увиденного историку сразу же  стало  ясно,  что  якобы  пассажирское
строение никак не годилось  для  людей,  но  было  просто  кладовой,  где,
видимо, хранились механизмы, предназначенные для обслуживания пассажирских
кораблей, - когда они  бывали.  Здание  охранялось,  хотя  далеко  не  так
серьезно, как каменные и железные пакгаузы торговой  части:  тут  Хен  Гот
насчитал всего лишь троих вооруженных  стражей  в  униформе,  напоминавшей
донельзя выношенную военную.
   Люди же, не носившие ни формы, ни оружия, были заметны  в  малом  числе
совсем в другом месте, у дачного типа двухэтажного  домика,  коего  первый
этаж был сложен из кирпича,  второй  же  оказался  бревенчатым.  Там,  как
выяснилось, размещалась контора пассажирского транспортного предприятия  с
очень  немногочисленным   персоналом,   двумя   телефонами,   украденными,
наверное, из антикварной  лавки,  зато  с  наглухо  заколоченной  билетной
кассой: похоже, о билетах здесь давно забыли, точно так же, как и о  самих
пассажирах: все люди, по местным убеждениям,  делились  на  прилетающее  и
улетающее изредка цивильное начальство (военное пользовалось своей  частью
городка) - и на всех прочих, кому летать было некуда и незачем.
   И, что самое плохое, подобное  отношение  к  пассажирам  было,  видимо,
совершенно обоснованным: на небольшом стартовом пятачке,  рассчитанном  на
один-единственный корабль, сейчас не было не только  этого  единственного,
но и вообще никаких признаков, какие указывали бы,  что  этим  устройством
пользовались в исторически достоверном прошлом.
   Все это было тем более обидно, что на старт-финише торгового  комплекса
жизнь била ключом: на глазах историка на протяжении менее  чем  часа  один
транспорт среднего тоннажа стартовал, другой, того же класса, сел - а  еще
три находились под погрузкой, и в  их  открытых  грузовых  люках  один  за
другим  исчезали  круглые  контейнеры  с   пресловутым   трипротином.   Но
проникнуть   на   торговую   территорию   не   представлялось   возможным:
проволочный, в несколько рядов, забор был прозрачным для взгляда  -  никак
не для плоти.
   Хен Гот все же попытался.  Нет,  не  лезть  на  проволоку,  разумеется.
Все-таки он был  цивилизованным  человеком.  Он  вновь  вышел  на  дорогу,
приблизился к броневым воротам,  перед  которыми  стояли  двое  с  оружием
наизготовку, прошел мимо, стараясь даже не смотреть  в  ту  сторону,  и  в
некотором отдалении залег в канаву. Расчет оказался  правильным:  примерно
каждые полчаса по дороге проезжали тяжело нагруженные грузовики,  на  диво
современные, явно не на Инаре  сделанные;  это  подвозили  товар,  тот  же
трипротин скорее  всего.  Перед  воротами  машины  проверялись  достаточно
тщательно. И все же следовало, по-видимому, рискнуть:  иного  пути  он  не
видел.
   Намерений, однако, бывает недостаточно, нужно еще и умение. А его-то  у
историка и не было. Он попытался было забраться сзади под брезент, которым
был накрыт груз очередной машины, когда она остановилась для досмотра.  Но
не смог сделать даже и  этого:  его  заметили,  вытащили  за  шиворот.  Он
подумал, что  сейчас  его  убьют.  Или,  быть  может,  арестуют  и  начнут
допрашивать с пристрастием. Но оказалось, что даже такого уважения  он  не
достоин: ему просто поддали ногой, и  он  растянулся  на  пыльной  дороге,
встал и захромал прочь, не сдерживая слез обиды.
   И  не  только  боль  и  унижение  заставили  его  плакать,   но   явная
несправедливость судьбы. А именно то, что как раз в то время, когда стражи
ворот столь пренебрежительно обошлись с  ним,  мимо  них  прошла  какая-то
женщина - и беспрепятственно, никем не остановленная  и  не  досмотренная,
оказалась на территории торгового комплекса. Красивая женщина  в  полетном
комбинезоне, с непокрытой головой, просто прошла, ни на кого не глядя, - и
все. Обычная, да; только,  может  быть,  странным  образом  просвечивавшая
насквозь? Хен  Гот  помотал  головой:  вероятно,  у  него  уже  начинались
галлюцинации. Отряхиваясь от пыли, он еще с  полминуты  глядел  ей  вслед,
пока не сообразил наконец, что ворота ведь  еще  не  успели  открыться,  -
выходит, она прошла сквозь них? Нет,  то  была,  разумеется,  чистой  воды
галлюцинация, не более.
   Пришлось вернуться на пассажирскую территорию - открытую  для  всех  по
причине полной ее бесполезности.


   У Хен Гота просто опустились руки. Вблизи дощатого  ларька,  в  котором
продавалась немудреная снедь и мерзкое пиво, почему-то пахнувшее мылом,  -
ларьком этим и заканчивался перечень строений инарианского  космопорта,  -
историк не то чтобы понял,  скорее  догадался,  мучительно  вслушиваясь  в
разговор двух пивных бурдюков (именно так он определил для  себя  клиентов
ларька), что прибытие ближайшего по времени корабля из мира Шорк ожидается
где-то через неделю. Впрочем, он не был уверен, что понял правильно,  язык
был все-таки очень далек от ассартского, хотя некоторые корни  явно  имели
то же происхождение. Поедая купленную  в  ларьке  булку  из  муки  грубого
помола с куском колбасы, о происхождении которой он постарался не  думать,
Хен Гот решал дилемму: пуститься ли в обратный путь и просить  прощения  у
ненавистного ублюдка (это обещало продолжение  какой-никакой,  но  все  же
жизни) - или просто умереть. Совершенно неприемлемой была мысль,  что  его
покаяние будет происходить на глазах у Лезы; нет, он не мог пойти на столь
крайнее унижение, после которого и вовсе перестанет значить хоть что-то  в
ее глазах.
   Лучше уж умереть; тогда она хоть изредка станет вспоминать о нем, как о
гордо ушедшем после того, как она отвергла его  любовь,  -  и  погибшем  в
неравном сражении с грубым бытием.
   Умереть, кстати, можно было и здесь, для этого  не  требовалось  заново
переживать все трудности обратного пути.
   Как именно умереть? Это показалось ему  очень  простым:  стоит  только,
когда  решение  окончательно  дозреет,  гордо  и  открыто   двинуться   на
охранников торгового комплекса - и они, без сомнения, на этот раз  откроют
огонь и убьют его, а он,  умирая,  в  последний  раз  выговорит  немеющими
губами ее имя.
   Был и другой способ: просто умереть с  голоду.  И,  откровенно  говоря,
историк вначале остановился именно на нем: ему подумалось, что такой образ
действий будет и менее болезненным, и более верным: охранники ведь могут и
не убить, а просто ранят, а что потом? Может быть, установят его  личность
- и это приведет к неприятностям для Лезы? Нет, риск был слишком большим.
   Значит, смерть от голода, решил он. И после булки с  колбасой  не  стал
покупать уже ничего.
   Он нашел местечко в пыльном кустарнике близ пивного ларька и залег там,
подложив под голову  чемоданчик  с  архивом  и  пристроив  банку  с  Малой
Сестрой. Вечером уснул, но перед рассветом  проснулся  оттого,  что  очень
хотелось есть. Чтобы отвлечься, он начал думать об истории - о том, как он
стал бы убеждать Властелина отказаться от идеи Новой Истории и  обратиться
к истории Подлинной, которая - Хен Гот все более в этом убеждался  -  была
ничем не хуже, хотя, может  быть,  по  свойственной  ас