тощими никто их не  назвал  бы.  Я  тоже
поел немного - немного из вежливости, и еще потому, что с  каждой  минутой
беспокоился все больше, и все больше сомневался в том, что должен вот  так
сидеть  и  разговаривать  вместо  того,  чтобы  сразу  же  начать   поиски
руководителя экспедиции. Удерживало меня лишь то, что  разговоры,  которые
начались, когда Анна нас познакомила, стоили затраченных на них минут.
   Само  знакомство  произошло  без  особых  недоразумений.  Они  сначала,
насколько я мог слышать, выругали ее за то, что  она  не  дождалась  их  в
городе. Она оправдывалась вполголоса и кивком указала  на  меня.  Тут  они
соизволили наконец взглянуть в  мою  сторону  и,  видимо,  стали  наводить
справки по поводу новой личности. Анна ответила - и я прекрасно расслышал:
   - Это мой человек.
   Они, кажется, были не очень довольны, но разговоров на эту тему  больше
не было. Анна подвела их ко мне -  я  стоял,  как  император,  принимающий
послов, - и сказала:
   - Покажи им.
   - Пускай слазят и посмотрят, - сказал я. Потому  что  вовсе  не  считал
себя хранителем фондов этого музея под открытым небом.
   - Нет. Покажи то, на чем ты привез меня.
   - Катер? - сказал я, уразумев. Я поколебался мгновение,  но  сообразил,
что ничего дурного они катеру сделать просто не в состоянии: не такая  это
была машина. - Ну, идемте.
   Я кивнул Анне, чтобы она шла  вперед,  пропустил  остальных  и  замкнул
колонну, чтобы сохранить известную свободу действий. Они  облепили  катер,
как мухи - бутерброд с вареньем, и сначала очень тихо гудели и  восклицали
что-то вроде "ох" и "ух". Потом один из них сказал:
   - Да, это, конечно, не то, что Уровень. Как ты это сделал?..
   Тут, в общем, и начался разговор.
   Говорить с этими ребятами -  самому  старшему  не  было  и  тридцати  -
оказалось очень забавно. Я почти сразу  понял:  им  можно  втолковать  что
угодно - они поверили бы всему на свете. Похоже, что вранье у них не  было
в ходу, не знаю только - у ребят ли или  у  народа  вообще.  Я  назвал  их
народом, но как еще можно назвать их?
   - ...Так в чем же дело, ребята? - спросил я, отвинчивая крышку термоса,
в котором плескался кофе. - Почему  вы  бродите  тут  вместо  того,  чтобы
заниматься общественно полезной деятельностью, и почему  ваше  начальство,
как говорила Анна, не особенно  поощряет  эти  ваши  экскурсии?  Объясните
членораздельно.
   Они стали объяснять, это было интересно, и никак нельзя  было  прервать
разговор из-за того, что меня неизвестно где ждал Шувалов и ждали люди  на
корабле. "Потерпят немного, - подумал я, - потому что такой информации  мы
больше нигде не получим: наверняка, с точки  зрения  здешнего  начальства,
такой материал явно для  белых  выпусков,  которые  нам  вряд  ли  одолжат
почитать. Ладно, обождут".
   Я слушал и одновременно в мыслях систематизировал информацию,  приводил
ее в порядок,  в  каком  собирался  в  дальнейшем  изложить  ее  остальным
участникам нашей славной экспедиции. И получилось у меня примерно вот что.
   Ребята были талантливые, все восемь (девять, считая и  Анну).  Я  сразу
понял, что это так, потому что всю жизнь любил именно  талантливых  людей,
независимо  от  того,  в  какой  области  проявлялся  их  дар;  и   только
талантливых подлецов я не любил, хотя и отдавал им  должное.  Ребята  были
очень способные, и им страшно хотелось  что-то  сделать  -  талант  всегда
требует выхода, как пар в котле, и если не дать ему производить работу, он
рано или поздно разнесет и котел, и все, что окажется вблизи. Но  этого-то
выхода ребята не получали.
   - Да кто не разрешает? - допытывался я. - Родители?  Школьные  учителя?
Начальник полиции?
   Их старший подумал и пожал плечами.
   - Закон, - сказал он.
   - Что, есть такой закон, что ли, чтобы не придумывать ничего нового?
   - Есть закон о сохранении Уровня. А ты знаешь, что такое Уровень?
   - Полагаю, что знаю, - сказал я.
   - Ну, вот. Уровень - это как мы живем. Мы живем сегодня так,  как  жили
вчера. А вчера жили так, как позавчера.  И  завтра  будем  жить  так,  как
сегодня, как вчера, как позавчера.
   Тут я стал кое-что соображать.
   - Ага: значит, этот ваш Уровень законсервирован?
   - Как - законсервирован?
   - Ну, все время один и тот же? Прогресс не допускается?
   Слово это - прогресс - было им незнакомо.
   - Я же говорю тебе: есть закон о сохранении  Уровня.  На  все  времена.
Жить можно только так, как сейчас. Нельзя хуже. Нельзя лучше.
   - А вы живете плохо, и вам хочется, чтобы было лучше?
   - Ты не понимаешь. Нам вовсе не плохо. Мы не бываем  голодны.  В  школе
нас учили, что когда-то, когда еще не было Уровня, люди голодали -  у  них
не хватало еды, значит.
   Что такое голод, я помнил. И порадовался за ребят.
   - Значит, вы сыты. И одеты, я вижу...
   Надето на них было так немного, что проблема одежды  тут,  и  на  самом
деле, вряд ли могла существовать. Погода, правда, стояла теплая.
   - Конечно, одеты...
   - И учитесь?
   - Учимся или учились... Но учат нас тоже всегда одному и тому же. Вот я
окончил школу больше десяти лет назад, а он, - старший  кивнул  на  самого
зеленого паренька, - будет еще два года учиться. Но  учили  нас  одному  и
тому же, и его отца тоже учили тому же, и моего...
   - И это вам не нравится?
   - Может быть, и нравилось бы. Но, понимаешь... - Он  задумался,  словно
бы колеблясь. - Понимаешь, мне трудно объяснить. Но у каждого из нас...  и
не только у нас, у очень многих... есть такое чувство, как будто  мы  жили
так не всегда, как будто когда-то, давно, было иначе, все было иначе.  Нам
с детства говорят, что это ложное чувство, и, наверное, так  оно  и  есть,
потому что я очень хорошо знаю, что, когда он  родился  (снова  последовал
кивок в сторону паренька), все было точно так же, как сейчас,  но  вот  он
помнит, понимаешь - помнит, что было иначе. То же и со мной, и  с  каждым.
Этого не было, но мы это помним. И одни из нас приглушают память  и  живут
так, как надо по Уровню, а другие не могут: мы, например.  Мы  помним,  но
нам не разрешают вспоминать и говорить. А мы ищем. Ведь если что-то  такое
действительно было, то не может быть, чтобы не сохранилось ничего, никаких
доказательств. Мы ищем и надеемся найти.
   - И давно вы стали искать?
   - По-моему, люди искали всегда. Но не находили.
   - Искали, хотя им запрещалось?
   - Раньше не запрещалось. Можно было искать везде, кроме тех  мест,  где
быть вредно. Было одно такое место. Теперь прибавилось  вот  это,  где  мы
сейчас. Здесь тоже нельзя искать.
   - И что же люди делали, когда поиски кончались ничем?
   - Я говорил тебе: большинство возвращалось к Уровню. Другие, их  всегда
было немного, покидали Уровень и уходили в лес. Не в этот лес - в  другой,
в дальний. Они и сейчас живут там, и их становится, говорят, все больше.
   Я поразмыслил.  Странно.  Прогресс  полностью  перекрыт.  Заблокирован.
Никакого развития. И в  то  же  время  это  не  невежество.  Это  делается
сознательно, намеренно, с расчетом. Черт его знает - почему.
   - Как они живут там, в лесу?
   - Говорят, что хуже нас: у них там  не  хватает  многого.  Но  все  они
верят, что это ненадолго. Верят, что  быстро  достигнут  Уровня  и  пойдут
дальше.
   Господи, подумал я, бедная старая Земля, вечно ты повторяешься в  своих
детях - даже на другом конце мироздания...  Воистину,  куда  нам  уйти  от
себя?.. Тут я невольно взглянул на Анну, но сразу же отвел глаза.
   - Что же, - сказал я вслух, - людям, что уходят от общепринятого, порой
удается  достичь  не  таких  уж  плохих  результатов.  Значит,  вы  хотите
пробраться к ним?
   - Сначала мы должны найти здесь то, что от нас скрывают.
   - Что же, - сказал я, - считайте, что вы уже нашли.
   - То, что лежит там, под землей?
   - Да.
   - Что это? Ты знаешь?
   - Знаю. Я объясню. Но  сейчас  у  нас  мало  времени.  Мне  тоже  очень
хотелось бы побывать там, в лесу. Даже не то, что хотелось бы - это просто
необходимо.
   Это и вправду было необходимо, если вспомнить о том, что мы  собирались
сделать с их светилом и, значит, со всеми ними. То, что я узнал,  говорило
об одном: на планете кроме  этого  общества  существовало  еще  и  другое;
спасать надо было всех людей, и, следовательно, мы не имели  права  ничего
сделать, пока не договоримся не только с этими, но и с теми, кто  живет  в
лесу. Вот уж действительно - чем дальше в лес, тем больше дров!
   Я снова покосился на свой хронометр.
   - Скажи еще вот что: что значит - люди  от  людей,  и  эти  -  люди  из
бутылки, что ли?
   - Из Сосуда, - поправила меня Анна. - Я же говорила тебе!
   - Да, - сказал я, - ты, конечно, говорила. Извини меня.
   - Люди от людей... - повторил парень. -  Понимаешь,  те,  кто  защищает
Уровень, говорят так: раз все люди рождаются в одном месте, в  Сосуде,  то
они и могут существовать только в  одном  -  ну,  как  это  сказать,  -  в
одном...
   - Может быть только одно общество, - помог я.
   - Наверное, так.  В  лесу,  например,  нет  Сосуда,  и  там  не  должны
рождаться люди. Поэтому там их никогда не будет столько, сколько в Уровне.
   - Прости, - не понял я и опять невольно покосился на Анну (не  хотелось
при ней вести разговоры на эту тему).  -  Почему  люди  в  лесу  не  могут
рождаться нормально, как все?
   - Но ведь все и рождаются в Сосуде! А в лесу нет Сосуда, я же сказал.
   - А... - тут я запнулся, но в конце концов решился. -  Разве  детей  не
рожают женщины?
   Они переглянулись.
   - Понимаешь, - сказал уже другой парень, - память говорит нам, что  так
было. Мы чувствуем, что так должно быть. Не знаю, как объяснить, но мы это
чувствует. Но... у нас не так.
   - Ты хочешь сказать... что у вас нет любви?
   Он улыбнулся.
   - Есть... Нет, не думай, мы знаем, как могут рождаться дети. Люди -  от
людей. Но как только... как только это начинается, ну...
   - Я понимаю, - поспешно заверил я.
   - Считается, что это болезнь. Ну, и от нее вылечивают. Может быть,  это
и правда болезнь: когда в лесу это случалось, там, говорят, даже  умирали.
Думаешь, это неправда?
   - Почему же, - хмуро сказал я. - Правда. Могли и умирать. И  все  же...
Ладно, мы еще успеем потолковать об этом. ("Черт бы их взял, -  подумал  я
про себя, - им и рожать не дают по-человечески, это уж совсем ни  в  какие
ворота не лезет.  Непонятно,  но  придется  как-то  понять.  Однако  -  не
сейчас".) Но ты говорил - твой отец...
   - Конечно. Это тот, кто взял меня и вырастил. Ну, говори теперь ты.
   Они, кажется, чего-то ждали от меня.
   - В общем так, - сказал я. - Хорошо, что мы встретились. Мы - я  и  мои
друзья там (я глянул в небо) -  мы  вам  поможем  во  многом.  Если  и  вы
поможете нам. Сейчас нужно вот что. Нас прилетело двое. В городе,  где  мы
встретились с Анной, - я не удержался, и не только посмотрел на нее, но  и
прикоснулся к ее плечу, - со мной был еще один друг. Он  там  исчез.  Надо
его найти. Это очень важно. С ним ничего не должно случиться.  Я  не  знаю
ваших порядков, не знаю, что может с ним случиться и чего не может. Но  вы
должны помочь мне разыскать его. Вам легче: вы знаете, как это сделать,  а
я не знаю. А мне тем временем придется на  несколько  часов  отлучиться  -
слетать к нашим.
   Они тоже посмотрели вверх и, кажется, не очень-то поняли, где там могут
находиться мои друзья. Но вслух ни один не выразил сомнений.
   - Соберемся здесь же... Ну, через шесть часов. Согласны?
   - Что значит - через шесть часов?
   - А, ну да... - Я прикинул: период обращения планеты вокруг оси был мне
известен, двадцать шесть часов  с  минутами.  -  Это  когда  солнце  будет
примерно там.
   - Хорошо. Кто-нибудь, наверное, видел. Мы узнаем.
   - А ты, Анна, поедешь со мной.
   - Да, - сказала она легко, словно это было заранее ясно.
   - Садись, - сказал я. Сел сам, помахал им и включил стартер.
   Гравиген журчал, было слышно, как  свистит  за  колпаком  потревоженный
воздух. Небо темнело по мере того, как мы все дальше врезались в  него.  Я
проверил, хорошо ли пристегнуты ремни, сказал: "Ну, потерпи  теперь"  -  и
включил основной.
   Вот тут она, кажется, испугалась по-настоящему. Голубой огонь  вспыхнул
вокруг нас, за спиной зарождался  ураган,  фиолетовый  след  оставался  за
нами. Нас прижало к  спинкам.  Впереди  загорелись  звезды.  Нани-Анна  то
закрывала, то  открывала  глаза,  страх  в  ней  боролся  с  любопытством.
Вибрация прошла по катеру и затухла. Погасли язычки.  Небо  стало  черным.
Позади планета играла всеми цветами радуги. В южном полушарии ее я заметил
циклон. Мы легли на  орбиту.  Теперь  внизу  был  океан,  кое-где  острова
виднелись в нем, как сор на паркете. Перегрузка исчезла,  автомат  перевел
гравиген в режим искусственной тяжести. Я посмотрел на Анну.
   Она улыбнулась, оправляясь от страха.
   Я отвел глаза, потому что впереди уже знакомо мигали огоньки корабля.



9

   Выписка из судового журнала:
   "День экспедиции 593-й. Корабельное время 12:07.
   Местонахождение:  Орбита  спутника  планеты   Даль-2,   расстояние   от
поверхности - 1000/855 км, эксцентриситет и наклонение прежние.
   Режим: Инерциальный полет. Гравитация включена.
   Экипаж: Руководитель экспедиции и капитан корабля находятся на планете.
Срок возвращения истек 07 минут назад. Остальные члены экипажа  заняты  по
расписанию.
   Предполагаемые   действия:   Совещание   с   исполняющим    обязанности
руководителя экспедиции д-ром Аверовым.
   Запись произвел: И.о. капитана Риттер фон Экк".


   Уве-Йорген Риттер фон  Экк  выключил  журнал.  До  встречи  с  Аверовым
оставалось двадцать минут. Это время было нужно Рыцарю, чтобы обдумать все
трезво и окончательно.
   Из центрального поста он ушел  в  свою  каюту.  Она  была  чуть  меньше
капитанской, но обладала теми же удобствами, только экранов и  приборов  в
ней находилось не так много. Но в них Рыцарь сейчас не нуждался.
   Он сел в кресло, вытянул длинные ноги и закрыл  глаза.  Он  привык  так
расслабляться перед действиями, которые могут потребовать всех  сил,  всей
воли, напряжения всех мыслей. Именно такое  действие,  видимо,  предстояло
ему в самом близком будущем.
   "Земля, - думал Уве-Йорген. - Земля. Что тебе Земля, пилот, не  та,  не
твоя,  а  нынешняя,  во  многом  непонятная,  чуждая,  где  и  памяти   не
сохранилось ни о тебе, ни о тех, кто был некогда твоими друзьями?
   Но их прах и пепел там, - подумал он. - Там, а никак не здесь.  И  если
человек должен  хранить  преданность  чему-то  -  а  воин  должен  хранить
преданность, если он воин, а не ландскнехт, - то  ты,  Уве-Йорген,  можешь
быть предан только Земле, и никому больше.
   Пусть она - не обиталище, а лишь кладбище тех мыслей и  тех  целей,  за
которые ты сражался когда-то. Идеи оказались несостоятельными;  сейчас  ты
понял это до конца.
   Но - дороги и могилы. И если нет ничего другого, надо хранить  верность
могилам. Верность до смерти, - привычно подумал  он  на  родном,  немецком
языке. - Верность и преданность.
   А что такое - преданность воина? Это готовность пойти на все ради того,
чему ты предан. Преданность солдата выражается не в словах, а в действиях.
И в готовности нести ответственность за эти действия.
   Так мыслили в твое время, Уве-Йорген. И ты не можешь думать иначе.
   Потому что, сохраняя верность и преданность Земле, ты имеешь в виду  не
только ее сегодня, но и ее вчера, ее историю. То есть  и  тебя  самого,  и
тех, кто был рядом с тобой и кого больше нет. Пусть мы  были  неправы,  но
так уж сложилась история планеты Земля, что там нашлось место и для нас.
   Земля. И твой корабль. Ты предан ему, как бывает предан  солдат  своему
полку, своим командирам  и  своим  подчиненным,  своему  знамени  и  своей
машине. Твой корабль - часть Земли,  она  снарядила  его  и  послала,  она
положила твои руки на его штурвал. Верность  кораблю  есть  тоже  верность
Земле, как верность знамени равнозначна верности государству.
   Ты согласен с этим, У-Йот?
   Согласен.
   Значит, ясно: в заочной схватке Земли и планеты Даль-2 должна  победить
Земля. Даже если ради этого придется пожертвовать планетой Даль-2 со всем,
что находится на ней и в ней.
   Ты можешь поклясться: если бы был  другой  выход,  ты  избрал  бы  его.
Солдат не жаждет крови, он не садист и  не  палач.  Он  просто  не  боится
крови, когда путь к победе ведет через кровь.  Но  ты  не  видишь  другого
выхода. Не видишь потому, что его просто нет.
   Итак, тебе ясно, чего ты хочешь.
   Но предстоит самое трудное: убедить в этом того, чье согласие, хотя  бы
просто  согласие,  необходимо,  чтобы  твое  желание  стало   реальностью.
Согласие доктора Аверова. Потому что сейчас глава экспедиции - он. И  если
он скажет "нет", ты, солдат Уве-Йорген, не поступишь вопреки. А ты  солдат
до мозга костей и знаешь это.
   Аверов должен сказать "да".
   Добиться его согласия будет нелегко. Мир  Аверова  не  знает  войн.  Он
боится крови, она ему претит. Они считают, что человек должен жить, потому
что он человек. А вы, У-Йот, считали, что человек  должен  жить,  если  он
человек. Если. И были уверены,  что  не  всякий  человек  -  действительно
человек. Человек - тот, кто силен. Кто погибает - слаб.
   Пусть бы они жили. Нам не нужна их планета. Но  если  они  мешают  жить
нам...
   Аверов этого не поймет.
   Он будет метаться, искать несуществующие выходы. Медлить. И дотянет  до
того момента, когда поздно будет что-то предпринять, и погибнут все.
   У Аверова есть своя сила и своя слабость.  Надо  использовать  и  то  и
другое. Еще осталось несколько  минут,  чтобы  вновь  продумать  весь  ход
разговора.
   Но прежде надо еще раз вдохнуть родной воздух и дать глазам  отдохнуть,
полюбовавшись родным и привычным. Там, где проходили  лучшие  годы  жизни.
Тем, что и теперь видится ночью в тревожных солдатских снах..."
   Уве-Йорген открыл глаза и поднялся. Подошел к  дверце,  ведущей  в  Сад
памяти. Так, с легкой руки капитана, весь экипаж называл эти устройства.
   Рыцарь распахнул дверь. В каюте не было больше никого, и он  не  спешил
затворить ее, как делал, когда опасался, что кто-то заглянет и увидит.
   Перед ним открылась обширная поляна. Действительно, мельком подумал он,
неплохое  место  для  схватки  мчащихся  навстречу  друг  другу   рыцарей,
закованных  в  панцири,  с  опущенными  забралами   и   тяжелыми   копьями
наперевес...
   Но рыцарей не было, и не было копий.
   Увидел бы капитан Ульдемир...
   Капитан, впрочем, догадывается. Трудно все время жить в чужой коже. Что
делать...
   Рыцарей не было. Солнце стояло на закате, дул легкий ветерок,  и  пахло
вянущей травой. Машины стояли под  маскировочными  сетями,  и  Фогельзанг,
задирая нос,  заходил  на  посадку,  и  Уве-Йорген  остановился  у  своего
"мессершмита" и смотрел, как садится лейтенант  Фогельзанг,  и  поглаживал
ладонью зеленый дюраль, теплый на ощупь.
   "Смотри, Уве-Йорген, - сказал он себе. - Смотри, потому  что  это  тебе
еще пригодится, пилот".


   Аверов расхаживал по салону, и шаги его с  каждой  минутой  становились
все стремительнее, словно он должен был куда-то успеть,  куда-то  добежать
вовремя. Впрочем, может быть, он вовсе не-бежал куда-то;  может  быть,  он
убегал. Убегал от мыслей, а они все догоняли и догоняли его, и деваться от
них было некуда. Мысли спрашивали, и приходилось искать и находить  ответ,
и с каждым разом делать это становилось все труднее.
   "Шувалова с капитаном все нет, доктор,  -  говорили  мысли.  -  Значит,
планета  встретила  их   недоброжелательно.   Значит,   контакт   оказался
невозможен - или привел не к таким результатам, каких от него ожидали.  Да
и что в этом странного? Так оно и должно было случиться".
   "Нет-нет, - отвечал своим мыслям Аверов. -  Еще  ничего  не  произошло,
ничего не случилось. Каждую минуту они могут вернуться. Пока еще не пришло
время принимать решения".
   "Когда же