те... Я могу согласиться.  Ибо
верю: все свершится по воле Божьей. Некогда Аврааму было  ведено  принести
сына в жертву - и он был готов зарезать мальчика. Но Господь  в  последний
момент послал ему барана, и сын спасся. Надо только верить...
   - Ладно, - сказал я. - Твоя точка зрения ясна. Георгий?
   - Ха! - сказал он. - Я не  знаю...  Это  славная  планета,  знаешь  ли,
капитан. И люди мне нравятся, хотя бегают они не очень быстро. Я вспоминаю
родину. Я мог бы жить здесь. На Земле - нет, а здесь мог бы. Если  бы  эти
места уцелели. Но мы воины. Здесь есть все - мужчины, женщины, и  старики,
и дети. И им придется умереть. Потому что там, на Земле, тоже есть мужчины
и женщины, старики и дети, и их куда  больше.  Скажу  прямо;  я  люблю  их
меньше, чем тех, кого вижу здесь. Но послали меня те, что на  Земле.  Воин
не меняет хозяев и не нарушает клятвы. Больше я ничего не скажу.
   - Вот и все, - сказал Уве-Йорген. - Что  думаю  я,  всем  ясно,  а  ты,
капитан, подчинишься необходимости.
   - Когда она возникнет? - спросил я.
   Уве-Йорген ответил не сразу.
   - Через двое суток, - сказал он, -  мы  или  овладеем  положением,  или
будем перебиты. Если победим мы, весь сегодняшний разговор потеряет смысл.
Если победят нас...
   - Двое суток?
   - Да, - сказал он. - Конечно, вести партизанскую войну  в  лесах  можно
годами. Но нам нужна быстрая победа.
   - Все, - сказал я и направился к катеру, чтобы связаться с Гибкой Рукой
и отдать ему приказ. Двое суток. Двое суток  до  конца  -  или  до  начала
чего-то нового. Двое суток.
   Никодим и Анна шли со мной. Нам предстояло втиснуться  втроем  в  малый
катер и долететь до леса. Большой катер оставался тут, с Уве-Йоргеном.  На
прощание я сказал ему:
   - Так я надеюсь, что ты будешь действовать как достойный  представитель
высокой цивилизации.
   - Не спрашивай меня, капитан, - посоветовал он, - и не беспокойся.
   Но я не был спокоен. Я знал, что есть вещи,  которые  Уве-Йорген  умеет
делать лучше меня, но всей душой надеялся, что ему  не  придется  проявить
свое умение.



17

   Переговоры по радио между катером  N_1  и  кораблем  экспедиции  "Зонд"
(Запись):
   "Катер: Вызываю борт. Здесь капитан. Как слышно?
   Борт: Слышимость хорошая. Здесь Рука. Как слышите вы?
   Катер: Нормально. Что на борту?
   Борт: У нас все в  порядке.  Доктор  наблюдает.  Установка  в  порядке.
Моторы изготовлены.
   Катер: Можете ли стартовать в любой момент?
   Борт: Можем.
   Катер: Контрольная сверка времени. У меня семнадцать ноль пять.
   Борт: Семнадцать ноль пять точно.
   Катер: Прошу отметить это время.
   Борт: Отмечено.
   Катер: Если на протяжении сорока восьми часов, повторяю: сорока  восьми
часов...
   Борт: Сорок восемь часов, понял вас.
   Катер: Если за это  время  вы  не  получите  никаких  других  указаний,
приказываю начать операцию воздействия. Поняли? По истечении сорока восьми
часов начать операцию воздействия, если  от  меня  или  еще  кого-либо  из
членов экспедиции и экипажа не будет получено других распоряжений.
   Борт: От любого члена?
   Катер: Если первый пилот сообщит о гибели капитана. Если  любой  другой
член экипажа сообщит о гибели капитана и первого пилота.
   Борт: Понял вас. По истечении сорока семи часов пятидесяти семи минут.
   Катер: Правильно. Это в том случае, если  наблюдения  не  покажут,  что
опасность может возникнуть раньше.
   Борт: Если будет опасность, я сделаю все сразу же.
   Катер: Да. Тогда не жди ни минуты. Но я надеюсь, что все обойдется.
   Борт: Я тоже так думаю. Все будет в порядке, капитан.
   Катер: Привет Аверову и наилучшие пожелания.
   Борт: Привет всем нашим.
   Катер: Принято. У меня все. Конец.
   Борт: Конец".


   Шувалов полагал - и, по-видимому, справедливо, - что люди,  находящиеся
у руководства, могут обладать  многими  недостатками,  в  том  числе  (как
показывала история) порой очень неприятными, но быть глупыми они не могут.
И в данном случае, поскольку опасность, грозившая планете, была равной для
всего  ее  населения,  независимо  от  его  здоровья,  силы,   социального
положения и прочего, -  постольку  Шувалов  полагал,  что  руководство  не
станет пренебрегать ни малейшей возможностью спасения и с радостью  пойдет
навстречу тем, кто предложит такое спасение.
   Но в его положении никакая инициатива  не  была  возможна.  Он  не  мог
повлиять на ход событий, и  оставалось  лишь  требовать,  чтобы  ему  дали
возможность встретиться с кем-либо из Хранителей Уровня. Однако просьбы  и
требования его оставались тщетными. Ему каждый раз отвечали одно и то же:
   - После приговора ты сможешь просить о  смягчении  участи.  Тогда  твою
просьбу рассмотрят Хранители. Пока же им не о чем с тобой разговаривать.
   - Но простите! - возражал Шувалов. - Мне лучше знать, есть  ли  у  меня
поводы для разговора!
   -  Может  быть.  Но   закон   не   позволяет   Хранителям   выслушивать
преступников, пока суд не вынес приговора.
   С законом спорить было невозможно.
   Время уходило стремительно. И  когда  настала  пора  представать  перед
судом, Шувалов решил прибегнуть  к  последнему,  видимо,  средству,  какое
оставалось в его распоряжении.


   Его судили в большом зале, заполненном народом. Стены  и  потолок  зала
были покрыты странной росписью, мрачные, резкие краски которой,  начинаясь
от  пола,  постепенно,  чем  выше,  тем  больше   переходили   в   мягкие,
умиротворяющие.  Возможно,  эта  роспись  заменяла   символы   правосудия,
принятые на Земле - повязку и весы богини.
   Судей было пятеро, и они находились на возвышении, однако не за столом,
как казалось бы естественным Шувалову, - стола не было, они просто  сидели
в глубоких креслах. Кресла стояли полукругом, в центре которого  находился
круглый табурет, на который усадили Шувалова.  Судьи  оказались  пожилыми,
сдержанными в словах  и  жестах  людьми.  Зато  публика  проявляла  эмоции
открыто, и выражаемые  ею  чувства  были  -  это  стало  понятно  сразу  -
неблагоприятными для Шувалова.
   Публика пришла, видимо, не ради сенсационного зрелища (как  предположил
было Шувалов, когда его ввели и он увидел набитый зал). Люди были искренне
возмущены и встревожены, и  тревога  за  того,  кто  подвергся  нападению,
написанная на их лицах, то и дело  вытеснялась  выражением  не  то,  чтобы
ненависти, но какого-то  холодного  отчуждения,  целиком  относившегося  к
подсудимому.
   Ритуал был несложным. Публике объявили, кого будут  судить  и  за  что.
Потом еще раз объяснили Шувалову, что судить будут именно его, и  подробно
объяснили, в чем его обвиняют. Затем стали давать показания возчики, судья
и пострадавший астроном. Он говорил, и взгляд его то и  дело  обращался  к
Шувалову (хотя астроном должен был обращаться к судьям), и во взгляде этом
было недоумение и сожаление.
   - Итак, подсудимый, признаешь ли ты себя виновным в том,  что  хотел  и
пытался совершить убийство?
   Кажется, настал момент. Шувалов встал.
   - Высокий суд... - начал он.
   - Ты говори просто: судьи.
   - Судьи! Я признаю себя виновным.
   Легкий гул прошел по залу.
   - Но это - лишь малая часть  преступлений,  в  которых  можно  обвинить
меня!
   В зале настала тишина.
   - Я, систематически нарушая Уровень...
   Снова гул.
   - ...нашел способ совершить, воистину страшное и жестокое преступление!
   И снова - мертвое безмолвие.
   - Последствия преступления были бы неисчислимы. Они привели бы к  тому,
что Уровень рухнул бы, а затем и сама жизнь ваша и  всех  людей  сделалась
невозможной. Сейчас я в ваших  руках,  но  помните:  я  не  один!  И  если
совершится задуманное мной - вы все погибнете!
   В  зале  кто-то  слабо  вскрикнул.  Кто-то  заплакал.  Шувалов  перевел
дыхание.
   - Я еще не знаю, какой способ мы применим. Потому что, судьи, мы  знаем
два способа, и каждым из них можно добиться такого результата.
   Шувалов умолк. Он сделал паузу намеренно.
   - Говори! - чуть хриплым голосом сказал судья, сидевший посередине.
   - Мы можем сделать так, что огонь охватит все. Ваши  дома.  Мастерские.
Посевы. Леса. Закипят и испарятся реки. Сама кровь закипит в ваших  жилах.
В жилах каждого: мужчины и женщины, старика и ребенка. Все  погибнет,  все
сгорит, и жизнь прекратится и никогда более не возродится здесь. Вот  один
способ, судьи.
   Он снова умолк, и тот же судья снова сказал:
   - Говори же!
   - А вот второй способ. Мы вызовем  холод.  Страшный  холод.  Потускнеет
солнце. Ледяная кора покроет все. От холода погибнут растения  и  деревья.
Наступят голод и страшный мороз. Реки вымерзнут до дна, и все живое в  них
погибнет.  Некоторое  время  вы  сможете  еще  укрываться  от   холода   в
помещениях, но голод погубит вас. Погибнут все. И  жизнь  кончится.  Жизнь
каждого из вас и всех вместе.
   Крайний справа судья сказал:
   - Но погибнешь и ты, подсудимый! И твои товарищи тоже погибнут.
   - Да, - сказал Шувалов. - В том-то и дело. Ведь каждый  человек  должен
умереть. Но мы решили: раз мы должны умереть, то пусть умрут все.
   - Подсудимый... Неужели ты так ненавидишь людей?
   Шувалов ответил не сразу. "Господи, -  думал  он,  -  я  слишком  люблю
людей, даже дураков - потому что они ведь не виноваты в своей глупости,  в
том,  что  есть  знание,  которое  оказывается  слишком  тяжелым  для   их
нетренированных мозгов..."
   - Да! - сказал он. - Я ненавижу людей!
   - И все-таки... То, что  ты  сказал,  звучит  страшно,  но...  Как  нам
поверить во все те ужасы, во все эти бедствия?
   - Неужели вы не верите в то, что тот, кто мог спокойно  и  хладнокровно
попытаться убить человека, в силах совершить то, о чем я сказал?
   "Не верьте, - думал он, - пожалуйста, не верьте... Но  среди  тех,  кто
сидит в зале, найдется хоть несколько таких,  кто  поверит  -  и  разговор
будет не удержать, и, так или иначе, вам  придется  обратиться  ко  мне  -
потому что больше вам обратиться не к кому..."
   Судьи переговаривались вполголоса. Гул в зале нарастал.
   - Подсудимый! - обратился к нему судья, сидевший в середине.  -  Скажи,
нет ли способа предотвратить эти преступления? Чего ты хочешь? Может быть,
если мы предоставим тебе свободу, и обещаем  безнаказанность,  и  позволим
уехать, куда ты пожелаешь...
   Шувалов покачал головой.
   - Судьи!  -  сказал  он.  -  Я  должен  сообщить  вам,  что  уже  начал
раскаиваться в том, что задумал и подготовил  такое  преступление.  Потому
что, как мне теперь кажется, люди все-таки не заслуживают такого конца. Но
только я один знаю, как можно предотвратить то, что я замыслил.
   - А это предотвратить можно?
   - Пока еще можно.
   Судья встал.
   - Мы требуем, чтобы ты сказал нам - как! Пусть ты и  пытался  совершить
страшное преступление - предотвратив другое, гораздо более ужасное, ты  во
многом искупишь свою вину!
   - Да! Да! - кричали в зале.
   - Я согласен, судьи.
   - Говори!
   Шувалов снова сделал паузу.
   "Смешно, - думал он, - как же несложно  было  все  придумать!  Ни  один
человек ни за что  не  поверил  бы,  начни  я  снова  говорить  о  вспышке
Сверхновой - не поверил бы, хотя мои доказательства с научной точки зрения
выглядели бы безукоризненно. А вот поверить в то же самое, как в следствие
злого  умысла,  -  вы  в  состоянии,  вы  готовы.   Милые,   простодушные,
необразованные люди..."
   - Я скажу, судья, - произнес он важно. - Но не тебе, и никому из вас.
   - Почему же?
   - Потому что дело ведь касается всех людей, не так ли? Оно относится ко
всему Уровню, ты согласен? И будет справедливо, если я скажу все тем,  кто
хранит Уровень!
   Судьи посовещались вполголоса.
   - Ты настаиваешь, подсудимый?
   - Да. Иначе я не согласен. А затем, если Хранители захотят, я  расскажу
и всему народу.
   Судьи снова переговорили. Потом сидевший посередине объявил:
   - Приговор не будет вынесен сегодня. Мы сообщим обо  всем,  что  сказал
подсудимый, Хранителям, и они вынесут свое решение.
   По залу прокатился вздох облегчения.
   Искреннее всех вздохнул Шувалов. "Вот и сделано дело, - подумал  он.  -
Наконец-то я смогу встретиться с их руководством.  Объяснить.  Убедить.  И
начать работу..."
   Он снова - на этот раз уже с другим чувством  -  обвел  глазами  людей,
собравшихся в зале. И они тоже, не спеша расходиться, смотрели на  него  -
кто со страхом, кто с интересом, некоторые - равнодушно, иные - со злобой.
А один смотрел с улыбкой, с веселой улыбкой. Шувалов  удивился:  уж  очень
неуместно было здесь выражение  симпатии.  Он  поднял  брови.  Улыбающийся
встретил его взгляд, улыбнулся еще шире и прищурил глаз - и тогда  Шувалов
узнал Питека, и на душе у него стало совсем хорошо, и захотелось петь.


   - ...Впрочем, - сказал старший Хранитель Уровня, -  у  вас  и  не  было
возможности  составить  о  нас  правильное  представление.  Так  уж  глупо
получилось... Но согласитесь сами - ваш визит был для нас по меньшей  мере
неожиданным. Кто мог подумать, что вы - с Земли?
   Шувалов охотно кивнул. Наконец-то он разговаривал  с  человеком  -  это
сразу ощущалось - своего круга. С поправкой, разумеется, на уровень знаний
- и все же с человеком, мыслящим, видимо, достаточно широко и масштабно.
   Хранитель устало потер лоб.
   -  Да,  неверное  представление...  Вам,  видимо,   многое   показалось
произвольным, непонятным... неприемлемым. Наверное, так. Мне трудно судить
об уровне вашей сегодняшней цивилизации, однако я  понимаю,  что  все  эти
столетия она не стояла на месте и развивалась, видимо,  не  совсем  в  тех
направлениях, что до экспедиции наших предков - так мы их  называем,  хотя
это и неточно.
   - В общем, да, - согласился Шувалов. - Земля несколько изменила цели  и
методы.
   - Что касается нас, то у нас не было выбора. Характер  нашего  развития
был предопределен заранее.
   - Не могли бы вы рассказать подробнее?
   - Да, пожалуйста, пожалуйста... На Земле, вероятно, еще помнят о  нашей
экспедиции?
   - В основном - специалисты  и  историки.  Помним,  что  было  несколько
экспедиций... но о результатах нам ничего не известно.
   - Один из результатов - перед вами... Попытайтесь представить себе, как
все происходило, - и вы поймете, что ничем иным это кончиться не могло.
   Представьте себе, что крайне небольшое  количество  людей  -  не  более
двухсот человек - покидает Землю, чтобы никогда более на нее не вернуться.
Чтобы осесть на одной из тех планет, существование которых  предполагалось
- только предполагалось! - в данной звездной системе. Люди летят, по  сути
дела, наугад. На карту поставлена жизнь. Потому что если им не  повезет  и
планет - во всяком  случае,  годных  для  обитания  -  не  окажется,  они,
возможно, и сумеют вернуться, но прилетят  уже  глубокими  стариками  -  и
прилетят неизвестно в какую эпоху.
   Шувалов кивнул.
   - Вы, конечно, понимаете, что те, кто летел, были энтузиастами,  людьми
в какой-то степени не от мира сего - хотя,  разумеется,  людьми  упорными,
выносливыми и умелыми. Такие  сочетания  встречаются.  Ну  и,  безусловно,
авантюристическая жилка у них тоже должна была быть.
   Итак, они летели, предпочитая  надеяться  на  то,  что  нужная  планета
обнаружится, на нее можно будет сесть и на ней можно будет  жить.  Как  вы
теперь видите, надежда оправдалась.
   Шувалов снова кивнул.
   - Они летели, чтобы обосноваться и  жить.  Летели,  покинув  достаточно
высоко развитую цивилизацию. Но тут, еще до старта,  вступили  в  силу  те
закономерности, с которыми раньше, в период освоения территорий  Солнечной
Системы, люди не встречались.
   Люди понимали, что с момента старта им придется рассчитывать только  на
самих себя. Даже связь с Землей  с  каждым  днем  полета  становилась  все
затруднительнее;  и  уже  заранее   было   ясно,   что   сообщение   между
человечеством  и  его  новыми  поселениями  в  космосе  будет  практически
невозможным: слишком много сил требовалось на снаряжение такой экспедиции,
и слишком велик был процент риска. О  регулярных  рейсах  хотя  бы  раз  в
столетие нельзя было и думать всерьез.
   - Это стало возможно только сейчас, - сказал Шувалов.
   - Что же,  неплохо.  Однако  тем,  кто  летел  тогда,  рассчитывать  на
что-либо подобное не приходилось.
   Итак, предстоящая оторванность  от  материнской  цивилизации  заставила
задуматься над вопросом: какую же часть ее можно взять с собой  и  что  из
взятого можно будет сохранить и укоренить на новом месте?
   - Я понимаю.
   - Всякая техническая  цивилизация,  как  вы  знаете,  является  сложным
комплексом явлений, тесно связанных  между  собою.  И  чтобы  захватить  с
собой, скажем, такое примитивное  достижение  техники,  как  электрическую
бритву, надо было взять и все необходимое для  постройки  на  новом  месте
электростанции - начиная с материалов и генераторов и кончая  строительной
техникой, средствами транспорта,  топливом,  запасными  частями  -  и  так
далее.
   - Да, в наше время серьезно занимаются этой проблемой.
   - А тогда только начинали. Итак, взять  с  собой  пришлось  бы  слишком
много - а на то, чтобы изготовить отсутствующее  на  месте,  надеяться  не
приходилось: даже для того, чтобы сделать ту же самую бритву, нужно  такое
количество различных и достаточно высоко развитых отраслей техники, какое,
естественно, не могло быть заброшено с Земли. Я не знаю, каков по размерам
ваш корабль...
   - О, вы сможете детально ознакомиться с ним...
   - Заранее благодарю... Но, во всяком случае, вряд ли вы  представляете,
как мало можно было взять с собой в  то  время.  Учитывался  каждый  грамм
массы и каждый кубический сантиметр объема.
   - М-да... Не хотел бы я быть на их месте.
   - Я  тоже.  Итак,  им  следовало  прежде  всего  решить:  что  является
важнейшим при создании колонии на пустом месте и без  притока  сил  извне.
Что является жизненно важным.
   - Судя по, тому, что колония прижилась, им удалось найти решение?
   - Да.
   - И это оказалось...
   - Это были люди.
   - Люди?
   - Вот именно. Было установлено, что для того,  чтобы  не  вымереть,  не
захиреть, не  выродиться,  наконец,  такая  колония  должна  прежде  всего
обладать определенным количеством людей -  не  ниже  критического  уровня,
который тогда оценивался приблизительно в несколько тысяч человек.
   - Вот как...
   - Да. Но выполнить такое условие было невозможно хотя  бы  потому,  что
корабль мог взять двести человек - и самое необходимое для них. Не более.
   - Воистину, задача не из самых простых.
   - И все понимали, что если начинать от первичного количества  в  двести
человек, - предположим, сто пар, - то, по естественным условиям, население
колонии смогло бы достичь нужной величины слишком поздно. Вернее,  оно  не
успело бы ее достичь - колония угасла бы значительно  раньше.  Здесь  ведь
счет шел на поколения!
   - Сложно, сложно.
   - Тем не менее, выход был найден.  Та  аппаратура,  которую  экспедиция
взяла с собой, то немногое, что она смогла увезти, предназначалось не  для
производства энергии, не для обработки земли и не для резания металлов, но
для производства... людей.
   Шувалов, поморщился.
   - Боюсь, что я не смог бы согласиться с таким решением...
   - Иного выхода не имелось. А уже в  то  время  были  достаточно  хорошо
разработаны методы,  при  помощи  которых  любая  клетка  организма  могла
развиться в полноценный организм. Любая клетка!
   - Это-то мне известно...
   -  Необходимые  установки,  взятые  экспедицией   с   собой,   обладали
достаточной мощностью для того, чтобы уже в первый год произвести на  свет
тысячу младенцев, на второй - столько же, а при  желании  производство  их
можно было бы и расширить. Первичный материал был взят с  Земли:  миллионы
клеток...  Этим  достигалось,  кстати,  еще  одно:  устранялась  опасность
вырождения людей, которая в ином случае непременно  возникла  бы  в  столь
узкой популяции.
   - Люди от Сосуда! - пробормотал Шувалов. -