Владимир Михайлов.
   Капитан Ульдемир 1-4

   Сторож брату моему
   Тогда придите, и рассудим
   Властелин
   Наследники Ассарта


   Владимир Михайлов.
   Сторож брату моему

   -----------------------------------------------------------------------
   "Капитан Ульдемир", книга первая.
   Н.Новгород, "Флокс", 1993 ("Избранные произведения" т.1).
   OCR & spellcheck by HarryFan, 16 November 2000
   -----------------------------------------------------------------------


1

   Я плохо помню день своих похорон, зато день гибели  до  сих  пор  перед
глазами. Вернее, не день;  он  успел  уже  кончиться,  сентябрьский  денек
семьдесят  третьего  года,  уточняю  -  одна  тысяча  девятьсот  семьдесят
третьего. Уточняю для тех, кто не сразу  поймет,  что  происходило  это  в
двадцатом веке, так невозможно давно.  День  уполз  за  горизонт,  сумерки
сгустились, когда я позвонил ей. Она подошла к телефону и,  едва  я  успел
что-то пролопотать, сказала голосом, в котором была бесконечная усталость:
   - Я разочаровалась в тебе.
   Разочаровалась;  приятное  словечко.  Приятное   ретроспективно:   оно,
как-никак, предполагает, что перед этим она была мною очарована, а в  этом
я как раз  был  меньше  всего  уверен.  Так  что  таилась  в  слове  некая
возможность, крылся повод порадоваться хотя  бы  за  свое  прошлое,  когда
тобою очаровывались, а не наоборот.
   Но я не испытал  ровно  никакой  радости.  С  таким  же  успехом  можно
гордиться тем, что тебя  стукнули  по  затылку  топором,  а  не  молотком:
значит, сочли серьезным противником, высоко оценили крепость черепа. Боюсь
только, что после такого удара не остается времени для оценки проявленного
к тебе уважения; вот и у меня в тот раз времени не осталось.
   В ответ я тогда, помнится, изрек что-то вроде:
   - Ну, извини...
   И положил трубку, и даже прижал ее покрепче - чтобы трубка, не дай бог,
не подскочила сама к уху и не пришлось бы услышать что-нибудь еще похуже.
   Похуже - потому что я знал, что никаких смягчений вынесенного приговора
не последует. Наника  имела  обыкновение  говорить  то,  что  чувствовала;
именно чувствовала, а не думала.
   И вот я, положив трубку, сидел и не то,  чтобы  думал,  а  инстинктивно
искал ту дырку, в которую можно было бы удрать от самого себя; потому  что
если Наника разочаровалась, то виновата в этом наверняка была  не  она,  а
именно я, и от этого "меня самого" надо было куда-то деваться - оставаться
в своем обществе мне ну никак не хотелось. Мысли бодро  выполняли  команду
"на месте",  и  ничего  остроумного  не  появлялось;  хотя  я,  по  старой
армейской привычке, раза два попробовал скомандовать: "Дельные мысли,  три
шага вперед!" - ни одна не  нарушила  строя.  Но  поскольку  положение,  в
котором  я  оказался,  было  довольно-таки  стереотипным,  то   оставалась
возможность  воспользоваться  каким-то  из  стандартных  выходов  -  а  их
человечество даже к двадцатому веку успело уже-наработать немалую толику.
   Отделаться от себя самого  можно  было,  например,  с  помощью  хорошей
выпивки. Бывало, что друзья  проявляли  скромность  и  где-то  за  книгами
застаивалась не обнаруженная ими бутылка. Память  подсказала,  что  искать
бесполезно, но я на всякий случай встал - двигался я словно в невесомости,
не ощущая тяжести тела - и пошарил. Но безуспешно: не те  друзья  заходили
ко мне в последний раз. Этот  стереотип  отпадал;  надо  было  искать  еще
что-нибудь.
   Я взял трубку. Не телефонную -  о  ней  мне  в  тот  миг  и  думать  не
хотелось, словно это она сама выговорила услышанные мною слова;  я  судил,
конечно, неправильно, потому что  по  телефону,  быть  может,  удалось  бы
разыскать кого-нибудь из приятелей, а поплакать другу  в  жилетку  -  тоже
стереотипный выход, и не самый худший: посочувствуют тебе, а не  ей,  хотя
кому из вас в эту пору хуже - трудно сказать. Ну, да ведь и ее  кто-нибудь
утешит! (Этой мысли мне только не хватало.) Итак, я взял трубку,  хорошую,
старую английскую трубку "Три Би", медленно набил ее (табак,  как  всегда,
был пересушен), потер  пальцами  чубук,  лихо  отваленный  вперед,  словно
форштевень клиппера, сунул длинный мундштук в рот и раскурил.
   Что делать дальше, я так и не придумал, но раз уж я  встал,  надо  было
двигаться: переживать в темной комнате еще тоскливей, чем в освещенной,  а
зажечь свет я не хотел, потому что тогда мог увидеть в  темном  окне  свое
отражение; на такое я в тот миг не был способен. Я толкнул дверь, вышел на
веранду, на крылечко и спустился в сад.
   Совсем стемнело, и небо  было  спокойным  и  ясным,  и  звезды,  вечные
утешительницы, своим неощутимым светом прикоснулись к моему лицу.  Летучая
мышь промчалась бесшумно и  низко,  круто  метнулась  в  сторону  и  через
мгновение кинулась еще куда-то; ловила мошек, верно;  но  мне  в  тот  миг
показалось, что это - проекция моей души на белесоватое небо, и что во мне
сейчас что-то - душа, коли нет иного термина, - вот так же  мечется,  ловя
ускользающую добычу и шарахаясь от препятствий. У летучей мыши  для  этого
есть, как известно, локатор.  А  у  меня  что  было?  Я  подумал  и  нашел
словечко: судьба.
   И вот я шел вдоль забора, мимо хилых яблонь, и думал:  где  у  человека
судьба? Медики вроде бы знают, какие центры в организме, в головном  мозге
ведают разными функциями - зрением, слухом,  болью,  удовольствием,  даже,
может быть, памятью. А где центр судьбы? Без него, думал я, никак  нельзя:
ведь судьба - не вне человека, а в нем самом, потому-то от нее и не  уйти.
(Истина, известная настолько давно, что уже в том двадцатом веке она  была
банальностью.) Не уйти; а уйти мне хотелось, потому что после сказанных  и
услышанных  нынче  слов  судьба  моя  могла  заключаться  лишь  в   одном:
неторопливо стареть. И этой судьбы я не желал.
   Молодость - существо, и она не хочет  умирать.  Вообще,  человек  живет
несколько  почти  совсем  независимых  жизней  и,  значит,  его  постигает
несколько смертей. Умирает детство, умирает юность.  Но  детство  умирает,
само того не понимая, и ему интересно: детство жаждет  перемен.  Юность  -
героически: она полагает, что все еще впереди и смерть  ее  -  всего  лишь
переход в  лучший  мир,  юность  в  этом  смысле  крайне  религиозна,  она
бесконечно верит в жизнь. Молодость - иное;  она  уже  просматривает  путь
далеко вперед и  чувствует  себя  примерно  как  тот,  что  падал  со  сто
какого-то этажа и, когда из окна пятидесятого ему крикнули: "Как дела?"  -
бодро  ответил:  "Пока  -  ничего".  Молодость  не  хочет  умирать,   даже
состарившись, даже когда она уже - старая молодость.
   Да, я не хотел этой смерти, а нетопырь все суетился  вверху,  и  звезды
оглаживали его так же, как и меня. Я  тронул  пальцами  ствол;  кора  была
теплая. Я нагнулся и ладонью коснулся травы, и она показалась мне  нежной,
как волосы, волосы Наники.
   Впрочем, может, и не нетопырь метался над головой,  а  какая-то  другая
летучая мышь. Просто в детстве я очень любил "Маугли" и помнил до сих  пор
песенку оттуда:

   На крыльях Чиля пала ночь,
   Летят нетопыри...

   Теперь-то  я  знал,  что  ребенок,  попавший  в  джунгли,  не  вырастет
человеком, хотя биологически и останется им. А в детстве мне казалось, что
только там, в лесу, можно  жить  по-настоящему,  что  в  нем  -  подлинная
свобода. Поэтому, наверное, я, горожанин, всю жизнь так  любил  лес.  Лес,
братство человека, зверей, всей природы. И сейчас,  когда  я  трогал  кору
яблоньки, гладил траву и глядел на звезды  и  на  летучую  мышь,  я  понял
вдруг, какой выход есть для моей боли, моей скорби о Нанике и о любви.  Не
надо было ни пить, ни искать  приятелей  и  плакаться.  Нужно  было  снова
попытаться найти тот общий язык со всем, что окружало меня,  который  я  в
детстве знал - или думал, что знаю, - и  забыл  впоследствии,  когда  стал
воспринимать природу как декорацию или условие  рациональной  жизни.  Надо
было окунуться в природу, нырнуть в нее, погрузиться -  может  быть,  даже
раствориться, и оставаться в ней до тех пор, пока она не  вымоет  из  меня
все лишнее, чего немало накопилось за прожитые десятилетия и  из-за  чего,
быть может, Наника и сказала о своем разочаровании.
   Это было уже почти готовое решение.  Окунуться,  нырнуть,  погрузиться,
раствориться (и немедленно, ждать я не мог)  -  слова,  словно  специально
подобранные, сами указывали адресата.
   Мы зародились в воде и вышли из нее. Мы - жизнь. Мы состоим из  воды  и
еще малости чего-то. Окунуться в  лес  можно,  но  это  -  ощущение  более
психологическое, чем физическое. Все равно мы остаемся в привычной  среде,
только чуть иными становятся шумы и запахи.  Окунуться  в  воду  -  совсем
иное. Иная сущность обнимает тебя со всех сторон, словно мать,  к  которой
ты наконец вернулся - а она терпеливо  ждала...  Недаром  я  всегда  любил
плавать, боязнь воды казалась мне неестественной, утонуть  -  невозможным:
не может ведь мать пожелать зла одному из чад своих. И  вот  я  решительно
прошагал к калитке, отворил и захлопнул ее за собой.
   В сентябре большинство дачников уже разъезжается: дети идут в школу,  а
дача на три четверти - для детей. И я шел  по  безмолвной  улице  пустого,
темного поселка, а впереди, метрах в  трехстах,  рисовалась  темная  гряда
ольшаника, обозначавшая берег. Я пошел напрямик, полем, сокращая путь, раз
и другой пересек дорогу, вышел на прибрежную полянку и нырнул в кустарник,
сразу же нащупав знакомую  тропинку.  Она  бежала  вдоль  реки,  по  самой
кромке, вдоль невысокого - метра в два-три  -  обрыва.  Надо  было  только
отводить от лица невидимые во мгле ветви. Минут пять я пробирался, пока не
вышел наконец на любимое место: тут летом  мы  купались  с  сыном.  Быстро
разделся и ступил в прохладную, но для  обитателя  Прибалтики  вполне  еще
приемлемую воду.
   Гауя - река мелкая, но  стремительная  и  с  причудами.  В  ней  тонут,
бывает. Но я-то знал, что не утону. Мы с рекой были одной крови, она и  я.
Поэтому, пройдя метров десять по щиколотку в воде и добравшись  до  места,
где дно стало понемногу  опускаться,  я  просто  лег  на  воду  и  отдался
стремительному потоку, выставив руки вперед, чтобы не шарахнуться  головой
о какую-нибудь корягу, каких в этой реке множество.
   Не шевеля ни пальцем, я летел вперед со скоростью академического  скифа
- такое уж тут течение. Назад придется возвращаться  бегом  вдоль  берега:
против течения не выгребешь.
   Так я подумал и ощутил холодок: как-никак, был сентябрь,  а  Гауя  и  в
июле - не из теплых рек. И  тут  меня  охватил  азарт:  что  значит  -  не
выгребешь? А если постараться? Согреться все равно нужно было.
   Я повернулся головой против течения и пошел брассом на  два  гребка.  И
наконец-то почувствовал состояние растворенности в реке, единства  с  нею,
со всей природой, со всем мирозданием и  со  звездами,  что  все  так  же,
наверное, светили наверху, но теперь уже не они, а вода  ласкала  меня.  Я
плыл и плыл, и хотелось плыть так всегда,  я  был  невесом,  руки  и  ноги
работали ритмично, усталость еще не  пришла,  и  можно  было  помечтать  о
возможности плыть вот так - где-нибудь в теплых морях, что ли...
   Даже не знаю: продвинулся ли я против течения, держался ли на месте или
меня все-таки сносило. Думаю, что не сносило: плавал я хорошо. И вот  я  в
очередной раз вдохнул воздух, и лицо снова ушло  в  воду,  -  но  ноги  не
сделали гребка, и руки не вышли вперед, как им полагалось...
   Так и не знаю, что произошло тогда: сердце ли, конвульсия, просто ли не
захотелось возвращаться домой из этого мира, где я был один и не было того
второго меня, от которого я так хотел сегодня отделаться, - или же "частый
гребень" именно в  этот  миг  нащупал  меня,  стрелки  на  далеком  пульте
показали величину индекса, кто-то кивнул - и мои руки и ноги остановились.
   Так и не знаю, были ли яркие огни, которые я увидел, когда вдохнул воду
и понял, что тону,  когда  хотел  крикнуть  "Нани!.."  и  не  смог,  когда
сообразил вдруг: надо было звонить еще раз, два раза, сто раз, потому  что
не сегодня-завтра девушка двадцати с небольшим лет поняла бы,  что  нельзя
рубить голову, даже не выслушав обвиняемого, - не знаю, были ли эти  яркие
огни реальностью, той другой, вернее - этой другой реальностью, или так  и
должно быть, когда тонешь. Может быть, и то, и другое, но  в  операционном
зале "частого гребня" я больше никогда не был - нам и не полагается бывать
там. Похороны свои я видел в записи. Биоробот был  очень  похож  на  меня,
насколько можно быть похожим на себя, если тебя  находят  на  второй  день
черт знает где и ты успел уже стать кадровым утопленником.
   Я пытался разглядеть, была ли Наника на похоронах. Народу было средне -
не много и не мало, но запись хронисты сделали довольно скверную, да и  то
все общим планом. Только того, другого  меня,  от  которого  я  так  хотел
отделаться, мне показали крупно, чтобы у меня не оставалось сомнений.
   Я все-таки думаю, что она была там. Что  ей,  в  конце  концов,  стоило
прийти? Ее там никто не знал, да и  вообще  между  нами  ничего  не  было.
Кроме, разве что, любви. И то лишь с моей стороны.



2

   Запись информ-конференции руководителя программы "Зонд". (Земля,  Центр
космических программ):
   "Руководитель программы: Текст заявления вам роздан. Но мы знаем, что у
людей, интересующихся нашими проблемами, обычно  возникают  дополнительные
вопросы; я постараюсь на них ответить  -  в  пределах  моих  возможностей,
разумеется.
   Представитель "Глобинформа": Вопросов великое множество.
   Руководитель: Верю, что это не гипербола, хотя в заявлении мы старались
изложить все достаточно ясно. Итак, я вас слушаю.
   "Глобинформ": Нам кажется, что задача  экспедиции  обрисована  чересчур
расплывчато. Хотелось бы несколько большей четкости.
   Руководитель: Сказать  исчерпывающе  в  немногих  словах  было  трудно.
Экспедиция предпринята для испытания новой техники и выполнения  некоторых
научных заданий.
   Представитель "Новостей  каждого  часа":  Конечно,  многое  зависит  от
истолкования терминологии. Не  скажете  ли  вы,  что  подразумевается  под
"новой техникой"?
   Руководитель: Охотно. Новая техника - во-первых, сам корабль  -  первая
машина, способная выходить в сопространство и преодолевать  там  громадные
расстояния в приемлемое для нас время. Во-вторых...
   Корреспондент агентства "Марстеле": Простите, одну минуту. Можно задать
вопрос? Какое время вы считаете приемлемым?
   Руководитель: Такое же, как и вы.  Люди  должны  долететь  до  звезд  и
вернуться; вернуться, скажем, через  месяцы  и  даже  годы,  но  не  через
десятилетия или столетия. О такой возможности много  говорилось,  но  лишь
теперь мы получили ее и можем использовать. Итак, во-вторых, новая техника
-  это  некоторые  устройства,  которыми   оснащен   корабль   и   которые
предполагается испытать в полете.
   "Глобинформ": Например?
   Руководитель: Ну, скажем... аппаратура для зондирования звезд.
   Представительница  журнала  "Женщина  Солнечной  системы":   Мне   жаль
огорчать вас, но я вынуждена спросить: зачем?  (Легкий  смех  в  зале.)  Я
спрашиваю серьезно. В вашем заявлении перечислены звезды, являющиеся целью
экспедиции. Все они достаточно близки. Они уже давно исследованы  вдоль  и
поперек  средствами  и   оптической,   и   радио,   и   рентгеновской,   и
гравиастрономии. Мы знаем их  куда  лучше,  чем  свою  планету.  Зачем  же
понадобилось посылать экспедицию? Рисковать людьми?
   Руководитель: Я понимаю вас. Но, во-первых, риска,  строго  говоря,  не
больше, чем при перелете, скажем,  через  Тихий  океан,  -  и  значительно
меньше, чем при внутрисистемном полете. Во-вторых, одно дело  -  наблюдать
звезды отсюда, хотя бы и при  помощи  наших  мощных  устройств,  и  совсем
другое - делать это вблизи. Не все силы являются дальнедействующими, и  мы
предполагаем... одним словом, есть гипотезы, нуждающиеся в проверке именно
таким путем.
   "Новости каждого часа": Не можете ли вы сказать, насколько  справедливы
разговоры о том, что экспедиция намерена не только зондировать звезды,  но
и пытаться воздействовать на них?
   Руководитель: М-м, как вам сказать...
   "Марстеле": Как можно откровеннее! (Смех.)
   Руководитель: Естественно. Но научный подход требует,  как  вы  знаете,
осторожности в формулировках. Думаю, что могу сказать следующее: на  борту
корабля действительно имеются  устройства,  предназначенные  для  проверки
возможности воздействовать на  звезды,  регулировать  происходящие  в  них
процессы. Понимаете, до  сих  пор  возможность  эта  представлялась  чисто
теоретической:    единственная    звезда,    на    которой    мы     могли
экспериментировать, - это Солнце, и вряд ли  надо  объяснять  причины,  по
которым мы на это не решались. (Оживление в  зале.)  Теперь  представилась
возможность проверить имеющиеся гипотезы на практике.
   "Глобинформ": Нельзя ли уточнить, какие именно  гипотезы  вы  имеете  в
виду?
   Руководитель: Охотно выполняю вашу просьбу. Прежде всего, речь  идет  о
гипотезе Кристиансена - Шувалова. Не сомневаюсь, что  вы  о  ней  слышали.
Иногда  ее  называют  теорией  Кристиансена   -   Шувалова.   История   ее
возникновения любопытна. Кристиансен - ученый, астрофизик, жил и работал в
далеком прошлом. Он построил  гипотезу  относительно  развития  процессов,
приводящих  к  возникновению  Сверхновых.   Из   построений   Кристиансена
вытекало, что процессы, происходящие  в  недрах  переменных  звезд  такого
типа,  можно  регулировать  при  помощи  приложения   относительно   малых
мощностей, даже очень малых, вызывая с их помощью так называемые  курковые
реакции. Чтобы вам было совершенно понятно, приведу такой пример: воду  из
огромного бака можно вычерпать, скажем, стаканом, и это потребует большого
труда, крупных затрат энергии. Но если пробить в баке  отверстие,  затраты
энергии будут неизмеримо меньшими, а результат мы  получим  тот  же:  вода
выльется из бака, причем на этот раз под влиянием собственного веса  -  мы
просто дадим возможность тяготению  произвести  эту  работу,  а  в  первом
случае нам пришлось бы выполнять ее самим. Надеюсь, это вам ясно.  Правда,
предположения Кристиансена  относительно  источников  такой  энергии  были
признаны неверными, и,  видимо,  поэтому  теория  его  была  отвергнута  и
забыта. Уже в наше время ее случайно нашел Шувалов и обосновал  на  уровне
современной науки, предложив использовать источники энергии, недоступные в
эпоху Кристиансена, но  доступные  нам.  Теперь  предполагается  проверить
установку,  действие  которой  основано  на  теории  Шувалова;  проверить,
правда, не на звездах, которые могут когда-либо стать  Сверхновыми,  а  на
обычных цефеидах. Трудно себе представить, какие колоссальные  возможности
откроются перед нами, если эксперимент увенчается успехом. Однако он будет
предпринят лишь  в  том  случае,  если  не  будет  никаких,  так  сказать,
противопоказаний, никакого риска, и даже в таком случае -  в  самом  конце
экспедиции, когда все прочие задачи будут уже выполнены.
   Корреспондент "Сегодня  и  каждый  день":  Вы  уверены,  что  все,  что
касается  противопоказаний,  будет  выполнено?  Второй  вопрос:  о   каких
колоссальных возможностях вы говорите?  Если  гипотеза  подтвердится,  что
выиграет человечество?
   Руководитель: По сути дела, это тот же вопрос  "зачем?",  только  иначе
сформулированный.  Попытаюсь   ответить.   Первое:   как   вам   известно,
экспедицией  руководит  Шувалов.  Комментарии   вряд   ли   нужны,   этого
выдающегося ученого и организатора все мы знаем давно и хорошо. Думаю, что
на Шувалова  -  титулы  его  я  опускаю,  чтобы  не  злоупотреблять  вашим
терпением; если они вам понадобятся, возьмите хотя  бы  семьдесят  восьмой
том энциклопедии, кассета одиннадцатая, грань тридцать четвертая, - думаю,
что на