ний.  Таким  образом,  Мин  Алика
приобрела опыт вместе с изрядной долей разочарования, в том числе и в себе
самой: не оказалось никакого таинства, все было естественно  и  скучно,  и
каждый раз хотелось, чтобы это поскорее кончилось. От скуки она  по-своему
посмеивалась над этими двумя, от чего они, искренне  считавшие  ее  глупой
курочкой, приходили в непонятное им самим исступление и готовы были в  тот
момент полезть ради нее на нож; но в самую последнюю минуту, когда  у  них
могло вспыхнуть что-то серьезное (насколько они  еще  оставались  к  этому
способны), она двумя-тремя словами смазывала все, внутренне смеясь, и  они
оставались в недоумении. Связь с первым продолжалась месяц,  со  вторым  -
после двух недель перерыва, блаженной одинокой жизни  без  любви  -  целых
полгода: ей захотелось испытать, на сколько ее  хватит.  Разведка  в  этот
период  целомудренно  стояла  в  стороне,  не  спуская  с  нее,   впрочем,
отеческого взгляда (сравнение с сутенером было бы тут,  пожалуй,  чересчур
обидным); Мин Алика  ощущала  на  себе  этот  внимательно-доброжелательный
взгляд даже и в самые интимные минуты, и это еще усиливало ее  холодность.
Внешне, однако же, она научилась делать все, что полагалось по мизансцене.
В конце концов она сама поверила как в свою холодность, так и  в  то,  что
любовь - иллюзия для дурочек,  хотя  при  желании  из  всего  этого  можно
извлекать определенное, чисто моральное удовольствие, думая о  том,  сколь
многого можно таким путем добиться. Ради подобного  удовольствия  она  под
конец стравила бывшего  любовника  со  вторым.  Дождаться  конца,  увидеть
результат этого она не смогла: пора ученичества прошла.
   Теперь  ее  сочли  по-настоящему  готовой.  На  вражескую  планету   ее
забросили без помех; впрочем, так же происходила и заброска резидентов  со
Старой планеты на Вторую: все знали, что разведки все равно действуют, как
постоянно в человеческом теле живут микробы; что совершенно оградиться  от
разведки противника невозможно, и главное не в том, чтобы не допустить  ее
деятельности, но  в  том,  чтобы  по  мере  возможности  деятельность  эту
направлять и использовать. Если бы не было вражеской разведки, не было  бы
и  дезинформации  -  мощного  оружия  практической  политики.   Итак,   ее
забросили;   поскольку   облик   Алики   меньше    всего    соответствовал
представлениям о научной работе, ее вниманию поручили  физиков.  Формально
же она жила тем, что поставляла рекламные картинки - это давало ей  полную
свободу и  крохотную  независимость  в  пределах  девятого  разряда,  выше
которого ей подниматься  не  рекомендовалось.  Для  полной  легализации  и
безопасности  нужен  был  мужчина,  любовник;  в  разное  время  их   было
несколько, о каждом она собирала информацию, и если мар Форама Ро полагал,
что в один прекрасный день кабинки их случайно оказались рядом  и  женщина
без умысла подняла на него свой невинно-розовый взор, то у Мин Алики  было
на этот счет свое мнение. Впрочем, мужчины  редко  анализируют  события  в
этой области, когда они развиваются в желательном для мужчин направлении.
   Десяток лет, прожитых Мин Аликой на  Старой  планете,  прошел  в  общем
спокойно. Языковой проблемы не было: обе нации, потомки  одних  и  тех  же
предков, говорили на одном и том же  языке,  образовавшемся  давным-давно,
после слияния древних народностей; диалектные различия в  речи  Мин  Алики
были своевременно и тщательно устранены. К новой жизни она привыкла  почти
сразу: нужную подготовку  прошла  еще  дома,  и  хотя  внешне  тут  многое
выглядело (а кое-что и действительно было) совершенно иным, чем на Второй,
все это относилось к второстепенным деталям  быта,  привыкнуть  к  которым
несложно. Труднее всего было свыкнуться с  главным:  здесь,  на  вражеской
планете, где заклятым и ненавистным врагом считали ее родной мир,  жили  в
общем такие же люди, и жили в общем так же, так же радовались  и  плакали,
так же работали, ели, пили, иногда помногу, так же рожали детей и умирали.
И люди  эти  сами  по  себе  не  были  ни  злодеями,  ни  агрессорами,  ни
аморальными  подонками:  люди  как  люди.  Со  временем  она  стала   даже
подумывать, что если бы человеку можно было выбирать, где именно родиться,
сделать выбор было бы не так легко; и оставались лишь голоса предков, цвет
знамени, императорская корона да еще тот эффект отдаления, о  котором  тут
уже было сказано. Им-то Алика и служила верой и правдой.
   Форама,  весьма  удовлетворенный  прелестной,  глуповато-скромной,  еще
молодой и непритязательной любовницей, никогда, как  сам  он  полагал,  не
говорил с нею о своих делах; он не имел и  понятия  о  том,  какое  обилие
информации она черпала в нем - равным  образом  не  понимал  и  того,  что
сдержанность, покорность и некоторая  даже  занудность  в  делах  любовных
отчасти были вызваны тем, что ей все это и на самом деле было скучно, а  в
основном - тем, что его самого именно  это  и  устраивало:  он  ложился  в
постель не для  того,  чтобы  обнаружить  там  сложности.  Если  бы  Алике
показалось нужным, она предстала бы перед ним совершенно иной - но  с  тем
же внутренним спокойствием, что и раньше. Так было до вчерашнего вечера.
   То, что произошло вчера с ними, было уже не игрой, но Любовью.  И  даже
нам, знающим все те обстоятельства, что помогают понять подлинный смысл  и
размах событий, участниками которых оказались Мин Алика  и  Форама  Ро,  -
даже нам трудно сказать, что это за любовь и откуда она  взялась.  Сыграло
ли здесь роль вживление в личность Форамы Ро капитана Ульдемира, а  в  Мин
Алику - посланного Мастером эмиссара? Что касается капитана, нам известно,
что он только что лишился любви и ему была  обещана  новая  -  следует  ли
рассматривать происходящее, как исполнение Мастером  его  обещания?  Такая
возможность не исключена. С другой стороны, выполнял ли при  этом  эмиссар
задание, или было и в самом эмиссаре нечто, способствовавшее?.. Но  искать
ответов на это не следует, ибо Мастер не  любит  лишних  вопросов  и  дает
ответы лишь тогда, когда сам считает нужным, и таковы же его люди, так что
тут  придется  набраться  терпения.  И,  однако,  даже  зная,  какие  силы
участвуют в этих эпизодах, мы не можем отделаться от мысли, что и не  будь
Ульдемира, и не будь эмиссара, и оставайся Форама Ро только Форамой, а Мин
Алика - просто Мин Аликой, - произошло бы то же самое  и  Любовь,  которая
умеет ожидать в засаде и нападать внезапно, точно так же  отметила  бы  их
своим внимательным взглядом. Ожидание любви и потребность в ней  постоянно
усиливаются в человеке, когда ее нет.
   Любовь все поменяла местами. Как отразилась она на поступках  Форамы  -
уже известно. Что же касается Мин Алики, то  она  ухитрилась  за  истекшие
неполные сутки нарушить свой долг уже дважды. Во-первых, она не сообщила о
том, что в ее жизнь вмешалась любовь, в то время как по инструкции  должна
была сделать это при первой же возможности, то есть сегодня утром. Хотя ее
наставники и не одобряли любви,  они,  будучи  реалистами,  понимали,  что
абсолютной гарантии от естественного  чувства  никто  им  дать  не  может;
оставалось лишь  в  случае  столь  печального  события  сразу  же  вносить
определенные  коррективы  в  деятельность   своего   заболевшего   любовью
человека, чтобы, с одной стороны, не загубить дело, с другой - не  вывести
из строя работника и с третьей - попытаться взять процесс под  контроль  и
использовать  в  своих  интересах  путем  хотя  бы  элементарной  вербовки
предмета любви. Но Мин Алика предпочла о случившемся не сообщать - до  тех
пор, во всяком случае,  пока  сама  не  разберется  как  следует  в  своем
неожиданном и не во всем понятном чувстве. Вторым нарушением долга (и куда
более серьезным) явилось то, что она не сообщила о совершившемся взрыве  и
его причинах - хотя эта информация по своему  значению  намного  превышала
все, что было связано с  любовью.  Почему  не  сообщила?  Трудно  сказать;
вероятнее всего потому, что была слишком занята Форамой и тем новым делом,
которое возникло у нее вместе с приходом  эмиссара.  Однако  вряд  ли  Мин
Алика была единственным человеком, который знал  о  взрыве  и  должен  был
сообщить о нем на Вторую планету; скорее всего, были такие  люди  и  кроме
нее;  так  что  можно  полагать,  что   на   Второй   сообщение   получили
своевременно, и молчание Мин Алики должно было неизбежно  привлечь  к  ней
внимание ее наставников и руководителей.
   Так или иначе,  за  много  лет  Мин  Алика  впервые  до  такой  степени
пренебрегла делом, которое до сих пор оставалось для нее самым  важным.  И
поэтому вряд ли покажется удивительным, что сейчас, приближаясь  к  месту,
откуда ей удобнее всего были выйти на связь со своей  планетой,  -  месту,
удаленному от мощных локальных источников  помех,  неизбежных  аксессуаров
технической цивилизации, - женщина не ощущала в  себе  той  собранности  и
решительности, какие прежде сопутствовали  каждому  сеансу.  Она  понимала
также, что если задержку с информацией можно было бы еще как-то объяснить,
то умолчание об изменившихся отношениях с  Форамой  сейчас,  когда  ее  на
связь вызвали, будет расценено (если о нем узнают) уже не как небрежность,
но как прямое нарушение долга. Но она так и не решила до сих  пор,  станет
ли об этом сообщать: это чувство было ее, а не их, ее и Форамы  только,  а
не обеих планет.
   Она медленно и как бы бесцельно шла по парку народных  гуляний,  сейчас
почти безлюдному, одной своей стороной примыкавшему к  заросшему  бурьяном
пустырю, где хозяйничал  пьяный  сброд.  Хилые  деревья  на  искусственной
подкормке, не компенсировавшей все же  отравленного  отходами  цивилизации
воздуха, не позволявшего деревьям жить по-настоящему,  -  деревья  жалобно
шелестели, редкая, проволочно-жесткая трава желтела на облысевших газонах.
Мин Алика  не  замечала  сейчас  убожества  природы,  она  успела  к  нему
привыкнуть, хотя ее родная планета выглядела совсем иначе:  более  молодая
по возрасту имперская цивилизация еще не успела запакостить все  до  такой
степени - во всяком случае десять лет назад  так  оно  было;  коренные  же
обитатели Старой планеты  вообще  никогда  этого  убожества  не  замечали,
потому что сравнивать  им  было  не  с  чем.  Мин  Алика  обдумывала  свой
возможный разговор с наставниками и ощущала в себе странную  боязнь  того,
что разговор каким-то образом вдруг разрушит все, повернет совершенно иной
стороной, отдалит ее от Форамы и от  того  конкретного  содержания,  какое
вдруг возникло для нее в затертом словечке  "счастье".  В  нерешительности
была Мин Алика; именно она, потому что эмиссар Мастера пока в это дело  не
вмешивался. Неожиданное чувство к Фораме и боязнь за него явились, видимо,
для Алики немалым душевным потрясением - и смутно, как перед рассветом, ей
вдруг показалось, забрезжило, что нет противостояния  двух  наций  и  двух
планет, но есть по одну сторону  -  она  и  Форама,  а  по  другую  -  все
остальное, и бороться надо за них самих, а следовательно (если  придется),
против всего остального. И это было логично, но настолько неожиданно,  что
Мин Алика растерялась и не знала, что же лучше сейчас предпринять.
   Однако здравый смысл,  хотя  и  несколько  оттесненный  в  сторону,  не
собирался сдаваться. И подсказал, что независимо от того, что решит ока  в
дальнейшем, сейчас  выйти  на  связь  все-таки  нужно:  не  услышав  ее  в
назначенный час, там заволновались бы,  а  может  быть,  и  заподозрили  и
поручили бы кому-то выяснить и проверить, а при нужде - принять меры.  Это
было бы ни к чему - и сейчас, да и потом тоже. Итак, поговорить - а  потом
уже искать выход.
   Придя к такому решению, Мин Алика шире зашагала по аллее, мимо  пыльных
деревьев, несмело  протягивавших  ветви  к  заходящему  уже  солнцу,  тоже
пыльному и неяркому из-за постоянно взвешенных в атмосфере  мелких  частиц
промышленных  отходов,   ускользающих   от   фильтров,   из-за   испарения
технических  жидкостей  и  сгорания  топлива.  Зашагала,   приближаясь   к
излюбленному  ею  укромному  местечку.  Яркие,   быстробегущие   звездочки
бомбоносцев, оружия  родной  планеты,  в  очередной  раз  поднявшиеся  над
городом, быстро набирали высоту; на этот раз они не  вызвали  в  ней  того
душевного движения, какое бывало раньше, -  ощущения  единства  с  ними  и
взаимной  зависимости.  Огоньки  показались  ей  холодными,  чужими,  даже
враждебными, и на мгновение ей стало  так  зябко,  что  она  ощутила  даже
легкую дрожь, пробежавшую по телу; может  быть,  впрочем,  то  была  дрожь
отвращения, но этого Мин Алика еще не понимала.
   Добравшись, наконец, до своего места, крохотной  площадки  между  пышно
разросшимися сорняками, она опустилась  на  землю,  устроилась  поудобнее,
раскрыла сумочку и послала в пространство свой обычный вызов.
   Мин Алика предполагала, что это будет такой же разговор, как всегда,  в
обмен на ее информацию  ей  будет  дан  очередной  перечень  вопросов,  на
которые надо будет потом искать ответ; на деле же оказалось иначе. Получив
из другого  источника  сообщение  о  гибели  института,  который  считался
основным объектом Мин Алики, ее наставники, как ни  прискорбно  это  было,
заподозрили, что отсутствие ее информации, в  случае,  если  с  нею  самой
ничего не произошло,  может  быть  скорее  всего  объяснено  тем,  что  ее
раскрыли и перевербовали, что она стала двойником  (как  ни  печально,  от
таких случаев не свободна история ни одной разведки) и надо  принять  меры
для уточнения и, в случае нужды,  исправления  ситуации.  Так  что  вместо
очередных вопросов женщина получила вдруг приказание срочно прибыть; канал
прибытия указывался. Приказание было весьма  категорическим,  и  возражать
она не решилась. Она закончила связь, сознавая лишь, что  предчувствия  ее
оправдались и связь их с Форамой грозит распасться совсем: вернется ли она
сюда и что за это время может случиться с Форамой - кто знает?
   Тут надо, правда, сказать, что та же Мин Алика, но  уже  в  ином  своем
качестве - эмиссара - на  все  это  лишь  усмехнулась  не  без  иронии:  и
отправиться на ту планету, и в любой  миг  вернуться  оттуда  казалось  ей
делом элементарным, и если бы она  сейчас  решила,  что  визит  на  Вторую
противоречит интересам Мастера, она и не подумала бы туда направиться.  Но
поскольку она знала, что и Вторая должна неизбежно сыграть  в  предстоящем
свою роль, ей показалось не лишним побывать там сейчас, имея  определенный
официальный статус. Однако перед тем, как отправиться туда, ей  захотелось
еще раз увидеть Фораму. Она настроилась на него -  и  к  своему  удивлению
обнаружила, что мар Форама находился в это время буквально в двух  от  нее
шагах и можно было, не оставляя этого целиком на его усмотрение, взять его
за руку, препроводить в подготовленное ею сегодня убежище  и  успеть  даже
обсудить вкратце план его действий. Все складывалось самым лучшим для  нее
образом.


   Алкоголь для человека скорее вреден, чем наоборот; следовательно, и для
общества тоже. Для общества в большей мере, чем для  государства,  которое
взимает налоги, получает прибыль и  содержит  все  более  множащуюся  стаю
чиновников. Деньги, как известно, не пахнут, не то  от  них  весьма  часто
несло бы густым сивушным перегаром. Кроме того, право потреблять  спиртное
по собственному разумению - неотъемлемая часть свободы. Поэтому  отношение
государства к алкоголю можно сравнить с отношением христианской  церкви  к
половому акту: он есть  грех,  однако  без  этого  греха  прекратилось  бы
существование человечества, а с ним самой церкви. Следовательно,  грех  не
только допустим, но и необходим - лишь в определенных рамках,  нужных  для
очистки совести тех, кто эти рамки  устанавливает,  чтобы  доказать  самим
себе и всему миру, что они отнюдь не капитулируют перед  грехом,  но  лишь
идут с  ним  на  определенный  вынужденный  компромисс  и,  следовательно,
достойны всяческого уважения. По той же причине они  грешат  и  сами:  это
подчеркивает их единство со всей нацией, со всей планетой.  Для  инстинкта
размножения существуют  рамки  семьи,  для  удовлетворения  потребности  в
алкоголе - рамки происхождения напитка  и  места  его  употребления:  пить
можно в частных жилищах, в ресторанах или  пивных,  на  пикниках  на  лоне
природы; делать же это на улице или тем более на  службе  -  грешно;  пить
можно купленный в установленном месте,  официально  произведенный  продукт
(ибо тогда потребитель платит за него на порядок-другой дороже, чем он  на
самом деле стоит, к вящему ликованию  финансистов),  а  употреблять  пойло
собственного  производства  или  хотя   бы   и   фабричный   продукт,   но
предназначенный для других целей, - тоже грешно, и весьма. И тем не менее,
хотя всем известно, что грешить не только постыдно, но  и  просто  опасно,
люди всегда грешили и в одной, и в другой области; всегда -  в  смысле:  с
момента возникновения самого понятия греха.
   Все это было прекрасно известно Фораме не только в  принципе,  но  и  в
деталях. Сам он пользовался среди знакомых  репутацией  человека,  пьющего
весьма умеренно - по большим праздникам и в  надежной  компании.  И  слова
журналиста о том, что там, где пьют,  Фораму  станут  искать  в  последнюю
очередь, а то и вовсе  не  станут,  пришлись  как  раз  кстати:  в  месте,
указанном Маффулой Асом, Форама мог не  только  добиться  своей  цели,  но
заодно и укрыться от тех, кто, усомнившись в его гибели, захочет проверить
или опровергнуть свои подозрения фактами. И в самом деле, Фораме надо было
еще и где-то существовать; он сперва об этом не  подумал,  уповая,  что  -
образуется само собой, не  попросил  разрешения  вернуться  к  журналисту.
Меньше всего он мог подумать, что Мин Алика, хрупкая  и  беспомощная,  обо
всем подумает и все приготовит: с раннего утра  он  ее  больше  не  видел.
Обдумав сейчас ситуацию, он понял, что ни жилища друзей  и  приятелей,  ни
гостиницы, если он даже рискнет там показаться, не послужат для него столь
надежным укрытием, каким могло бы стать место,  ему  вроде  бы  совершенно
чуждое, обитель греха не тайного,  но  вызывающего,  не  прикрытого  и  не
пытающего-я даже укрыться  от  осуждающих  взглядов,  -  вот  такое  место
окажется  для  него  наиболее  безопасным  и  именно  там  ему  и  следует
находиться.
   Место, названное Маффулой, как раз таким и было: местечко из наихудших,
содом своего рода, где самое понятие греха давно  уже  забыто,  и  которое
люди достойные обходят по кривой большого радиуса (из отвращения и  страха
не столько перед грехом, сколько перед  пьяными).  В  зоне,  обслуживаемой
здешним транспортным подразделением, было три  или  четыре  таких  гнезда;
раньше сказали бы - в этом городе, но города давно слились, вобрав в  себя
многоэтажные пищевые централи, где урожай зрел при искусственном освещении
и орошении или же куда солнечный свет передавался извне при помощи  мощных
световодов; таких, впрочем, было  меньшинство:  внешний  свет  зависит  от
погоды, регулирование погоды требует громадных  затрат  энергии,  так  что
выгоднее было  расходовать  лишь  часть  ее  на  искусственное  освещение,
которое можно было строго дозировать и точно им управлять. Да  и  не  было
больше возможности отводить на прокормление  такие  колоссальные  площади,
как когда-то. Известно, что для того, чтобы жить  охотой,  человеку  нужна
территория во много раз большая, чем требуется ему же, когда он  переходит
к скотоводству и землепашеству; но еще намного  меньше  угодий  нужно  для
прокорма одной единицы, когда  производство  еды  переходит  на  рельсы  в
полном смысле слова промышленные, и  пищевые  централи  обликом  перестали
отличаться от металлургического или любого  иного  крупного  производства;
тогда и произошла последняя вспышка роста городов, завершившаяся полным их
слиянием. Но осталась традиция; и участ