облегчало  моего
положения, не уменьшало той ответственности за корабль  и  людей,  которая
лежала на мне, капитане, и ощущалась даже во сне. Я никогда  не  уклонялся
от ответственности, но теперь чувствовал, что  нужна  передышка,  какая-то
интермедия, то, что в мое время называлось  разрядкой.  И  вот  поэтому  я
согласился (хотя это было и  не  по  правилам)  сопровождать  Шувалова  на
планету для установления контакта  с  ее  населением,  хотя  правильней  и
разумней было бы остаться на борту: за контакт я не отвечал, а за  корабль
отвечал. Я  Мотивировал  свое  согласие  тем,  что  если  кораблю,  что-то
угрожает, то угроза эта придет только с планеты - ждать ее из пространства
не приходилось; и по той же причине я перемахнул  через  забор  и  напился
холодной колодезной воды во дворе,  а  потом  отворил  дверь,  оказавшуюся
незапертой, и шагнул вперед, в темноту.
   Я  сделал  несколько  шагов,  вытянув  руки,  чтобы  не   налететь   на
что-нибудь; ступал я осторожно, стараясь не нарушить тишины.  Все  же  пол
скрипнул под ногами, и я замер, но ничего не случилось. Я постоял немного,
чтобы глаза привыкли к освещению - вернее, к его отсутствию,  -  и  понял,
что нахожусь в прихожей, достаточно  просторной,  почти  лишенной  мебели,
только на стене висела вешалка, очень похожая на те, что были на  Земле  в
мое время, и в углу стояла не  то  табуретка,  не  то  скамеечка  -  я  не
разобрал и не стал уточнять. Прихожая была слегка вытянута,  и  кроме  той
двери, в которую я вошел, там было еще две - одна  справа,  другая  передо
мной, с торца. Я провел ладонью по стене, пытаясь нашарить выключатель,  и
не обнаружил его; мне не сразу пришло в голову, что в доме может просто не
быть электричества, потому что все тут было таким земным, что, казалось, я
сейчас войду в комнату - и увижу непременно стол, и диван, и  телевизор  в
углу, и полку с книгами, и полдюжины стульев, и коврик на стене или шкуру,
и акварель Суныня или еще чью-нибудь, и в углу будет торшер, а  с  потолка
будет свисать светильник с пластиковыми колпаками на две или три лампочки.
Одним словом, мне казалось, что я сейчас отворю дверь - ту, что  с  торца,
потому что если я пойду вправо, то попаду на кухню, в ванну и так далее, -
отворю дверь в комнату, и кто-то повернет  голову,  отрываясь  на  миг  от
телевизора, и скажет знакомым голосом: "Где ты пропадал так долго? Садись.
Есть хочешь?".
   Трудно объяснимое ощущение это было таким сильным, что мне вдруг  стало
смешно от того, что я крадусь тут на  цыпочках,  словно  вернувшись  домой
после  криминального  недельного   отсутствия.   И   я   кашлянул,   чтобы
предупредить того, кто должен был находиться в комнате, чтобы не  испугать
его своим внезапным появлением. Потом я подошел к двери и отворил ее.
   Я отворил и вошел, и мне стало не по себе. Потому что те, что я  только
что представил себе в прихожей, пока глаза привыкали к темноте,  на  самом
деле могло существовать только в моем воображении, и я это отлично знал, и
был внутренне готов к тому, что  на  самом  деле  увижу  нечто  совершенно
другое. И тем больше было мое изумление, даже не изумление, может быть, но
чувство, весьма похожее на  страх,  когда  я  пригляделся  и  увидел,  что
воображение мое на этот раз словно бы смотрело сквозь стену и  видело  то,
что находилось в этом помещении.
   Потому что здесь и на самом деле был стол. И стулья. И что-то висело на
стене. Телевизора, правда, не было, и никто не сидел  перед  ним.  Но  был
диван. И кто-то лежал на диване и спал, и если  прислушаться,  можно  было
уловить едва заметное легкое, размеренное  дыхание.  Перед  диваном  лежал
коврик, и то, что стояло  на  нем,  до  смешного  напоминало  наши  земные
домашние туфли без задников, а размер их был таков,  что  можно  было  без
колебаний сказать, что  на  диване  спит  женщина  -  впрочем,  и  дыхание
говорило о том же.
   Я постоял, глядя на нее, укрытую одноцветным одеяльцем - в полумраке  я
не мог разобрать, какого оно было цвета. Я смотрел на нее  не  настойчиво,
чтобы она не ощутила во сне моего взгляда я  не  проснулась  (я  не  хотел
будить ее, хватало уже и того, что я вломился без  спроса).  Под  влиянием
какого-то трудно объяснимого, а может быть, и вообще необъяснимого  порыва
я вместо того, чтобы, удовлетворившись результатами разведки, тихо  выйти,
вернуться к Шувалову и вместе с ним пораскинуть мозгами над  тем,  что  же
делать дальше, - вместо этого я подошел к окну, - ступая смело, хотя и  не
очень шумно, раздвинул плотные занавеси, - утро хлынуло в  комнату,  -  и,
повернувшись к той, что спала на диване, сказал весело и ласково:
   - Ну, сонюшка, пора вставать!
   Я сказал это; я  забыл,  начисто  забыл,  что  нахожусь  на  незнакомой
планете незнакомой звездной системы, за много световых лет от  Земли,  где
эти слова в подобной обстановке, может быть, и оказались бы  уместными.  Я
забыл, что немногие вещи способны так встревожить человека, как неожиданно
раздавшиеся рядом звуки чужого языка - даже  при  условии,  что  моя  речь
будет воспринята ею именно как язык, а не  как,  скажем,  собачий  лай;  я
забыл и сказал это.
   Женщина лежала лицом к стене; сейчас она потерлась щекой о  подушку,  о
теплую, мягкую, уютную  подушку  (представилось  мне),  и  сонным  голосом
пробормотала:
   - Сейчас, сейчас... еще пять минут...
   - Ну... - начал было я и вдруг подавился собственными словами.
   Она сказала. Сейчас. И я услышал и понял это. А она, значит, за миг  до
того услышала и поняла меня!
   Я не спал и не был пьян - в нынешней эпохе  я  успел  забыть,  как  это
бывает. И я был здоров, не бредил и не галлюцинировал.
   Может быть, я попал в ловушку? Может быть, все эти дома -  капканы  для
легковерных пришельцев из космоса, - устройства, которые в темной прихожей
анализируют наши мысли и воспоминания, а в комнате показывают нам то,  что
мы хотели бы видеть и слышать, и тем  самым  усыпляют  нашу  бдительность,
чтобы потом разделаться с нами, как это в мое время описывалось у Брэдбери
и других?
   Что еще можно было тут подумать?
   Может быть, и можно  было,  но  я  просто  не  успел.  Женщина  глубоко
вздохнула, повернулась ко мне и открыла  глаза.  Она  увидела  меня,  и  я
увидел ее. Увидел и сказал:
   - Наника?


   - Наника! - сказал я. - Это ты?
   Я мог бы и не спрашивать. Потому что совершенно  ясно  видел,  что  это
была она. Если бы у нее была, допустим, сестра-близнец, я бы не спутал их,
я уверен. Но здесь была она сама, и никто другой.
   Она находилась еще где-то во сне и медленно возвращалась оттуда.  Глаза
ее смотрели на меня, но сначала не видели. И вот  увидели,  я  понял:  она
тихо вскрикнула и закрылась одеялом.
   - Не бойся, - сказал я. - Это ведь я. Ты забыла? Просто я.
   - Кто ты? - боязливо спросила она.
   Голос был тоже ее, Наники; хотя, конечно, кто может поручиться  за  то,
что память через столько лет проносит образы  и  звуки  неискаженными?  Во
всяком случае, память не дала мне никаких оснований сказать" что это -  не
ее голос.
   - Я - Уль...
   - Кто ты? Откуда? - Голос ее окреп, она огляделась. - Зачем ты тут?  За
мной?
   - Да, -  сказал  я.  -  Конечно,  за  тобой.  Далеко  же  мне  пришлось
забраться, чтобы наконец снова найти тебя!
   - Тебя послали они?
   Я пожал плечами:
   - Кто "они", Нани?
   Она моргнула.
   - Я не Нани... Наверное, ты ищешь другую, не меня.
   - Нет, - сказал я. - Других не было. А если и  было  что-то,  не  стоит
вспоминать. И потом, разве я был виноват в том, что случилось? Но  знаешь,
давай поговорим об этом в другой раз.
   Она смотрела на меня и,  кажется,  ничего  не  понимала.  Она  все  еще
полулежала, закрываясь одеялом.
   - Одевайся, - сказал я. - Я отвернусь.
   - Ты не мог бы выйти? - спросила она. - Я не убегу.
   Я подумал.
   - Нет, - ответил я  потом.  -  А  вдруг  убежишь?  Или  опять  выкинешь
что-нибудь такое, как в тот раз?  После  таких  вещей  трудно  остаться  в
живых. Очень трудно. Я не выйду. Просто отвернусь. Одевайся.
   Я и вправду отвернулся и подошел к окну. Оно выходило в сторону  улицы,
и там, по ту сторону забора, должен был  стоять  Шувалов.  Однако  его  не
было.  Не  дождался,  подумал  я.  Ушел  бродить  по  городу,  неугомонный
старик... Я подумал об этом равнодушно, потому что  сейчас  это  не  имело
ровно никакого значения.
   В эти минуты мне было все равно. Совершенно  не  играло  речи,  что  мы
находились близ звезды, которую в любой момент могло разнести, как котел с
неисправным предохранительным  клапаном,  как  ядерный  реактор,  вышедший
из-под контроля; ничего не значило то, что миллиардам людей на Земле и  во
всей Солнечной системе и всем людям на этой планете, сколько бы их тут  ни
было, угрожала смертельная опасность; пустяком  было  -  что  мой  товарищ
куда-то исчез - может быть, вернулся к катеру, а то взял  и  провалился  в
колодец или мало ли куда, - все это не стоило больше  ни  копейки.  Потому
что рядом была она.
   В мои годы уже не питаешь  иллюзий  ни  относительно  себя  самого,  ни
насчет мужского пола вообще; говорят, это  заложено  в  нас  изначально  -
может быть, не стану спорить. Кола Брюньон недаром говорил, что если бы он
искал свою любимую на невольничьем  рынке,  где  выставленные  на  продажу
девушки  не  прикрыты  ничем,  кроме  разве  что  собственных  волос,   то
стремление найти ее не помешало бы ему мимоходом поглазеть и на остальных;
он не отказал бы себе в этом удовольствии. Таковы мы; но если вам повезло,
и на роду вам написана такая любовь, что всех остальных для вас просто  не
существует, а только она, она одна - то небо может рушиться,  а  солнце  -
гаснуть или взрываться, как ему больше нравится, но пока эта женщина рядом
с вами, мир для вас не погибнет. Вот такое было у меня - и что мне  сейчас
оставалось, как не забыть сию же минуту обо всем,  что  не  имело  прямого
отношения к ней?
   - Я готова, - сказала она за моей спиной.
   Я обернулся.
   Нет, как бы ее ни звали,  это  все  же  была  она.  Наряд  ее,  правда,
показался мне несколько странным - для  моего  времени  он  был,  пожалуй,
чересчур смелым, а для эпохи Шувалова старомодным, но это была она - и все
тут.
   - Ну, здравствуй! - сказал я, шагнул к ней, обнял ее и  поцеловал,  как
можно поцеловать девушку после разлуку в каких-нибудь две тысячи лет.
   Она не отвернулась, но губы ее были холодны и неподвижны.
   И только тут я наконец пришел в себя.


   - Сядь, - сказал я.
   Что-то промелькнуло в ее глазах, она подошла к дивану и села.
   Я сделал несколько шагов по комнате - туда и сюда. Она  не  следила  за
мной - глядела куда-то в потолок, глядела отчужденно. Я  маршировал  перед
ней, как на параде, и пытался хоть что-то понять.
   Это была Наника. Ее рост, ее  фигура,  ее  длинные,  тяжелые  рыжеватые
волосы, ее карие глазищи, маленький рот с  чуть  припухлыми  губами.  Чуть
обозначенные скулы, нос  -  все  было  настолько  ее,  что  тут  не  могло
возникнуть ни малейших сомнений.
   Но ни малейших сомнений не могло возникнуть и в том, что это  не  была,
не могла быть она.
   Разве что сбываются  сказки  о  вечной  жизни,  и  рай  на  самом  деле
находится на расстоянии двух тысяч лет от нашего времени, и  всегда  будет
находиться на этой дистанции, постоянно убегая от нас?
   Но мне сейчас было не до таких рассуждении.
   Это не могла быть она. И во времени, и  в  пространстве  мы  с  Наникой
разошлись навсегда. И тут была все-таки другая система и  другая  планета,
хотя все здесь напоминало Землю настолько, что вряд ли могло быть  простым
совпадением.
   Я вздохнул, придвинул стул и сел.
   - Ладно, - сказал я. - Давай разберемся кое в чем.
   - Я ничего не знаю, - проговорила она отрешенно.
   - Кое о чем ты, во всяком случае, знаешь больше, чем я.
   Она лишь пожала плечами.
   Я немного помолчал, систематизируя в уме вопросы,  которые  должен  был
задать ей.
   - Кто вы?
   Она покосилась на меня.
   - А ты не знаешь?
   Я покачал головой. Теперь она посмотрела внимательней и как-то странно.
Вздохнула.
   - Знаешь!.. Хорошо. Мы - люди от людей!
   Это ничего мне не говорило.
   - Я и сам вижу, что люди, а не  лошади.  -  Не  знаю,  почему  я  вдруг
подумал о лошадях, это было смешно, но я не стал смеяться. - Вас много?
   - Больше, чем вы думаете.
   - Мы? Ты знаешь, кто мы?
   - Еще бы! - она холодно улыбнулась.  -  Ты  переоделся,  но  мы  всегда
узнаем вас. Меня ты нашел, но остальных не найдешь.
   Я вздохнул и потер ладонями виски.
   - Нани, милая, - сказал я. - Да, черт... Как тебя зовут?
   - Какая тебе разница? - нахмурилась она. - Зови меня Анной. Доволен?
   - Анна, - пробормотал я, пробуя имя на вкус. Хорошее имя, но я привык к
другому и не хотел от него отказываться; недаром  в  старину  верили,  что
узнать имя вещи - значит получить власть над нею. -  Анна...  Красиво,  но
это не для тебя. Если тебе все равно, я буду звать тебя Наникой. Это  тебе
идет.
   Она внимательно посмотрела на меня, опустила глаза и снова  подняла,  и
движение это было мне до боли знакомо. Она спросила:
   - Ты любил такую женщину?
   - Продолжаю, - ответил я кратко, потому  что  сейчас  мне  не  хотелось
говорить об этом: слишком много было неясностей. - Знаешь,  давай  сначала
поговорим о непонятном.
   Она подняла брови.
   - Ты не торопишься увести меня.
   - Куда спешить?
   - А, ты  ждешь,  пока  подойдут  ваши?  Боишься,  что  мои  друзья  тут
неподалеку?
   - Твои друзья, мои друзья... Ты ведь совершенно не знаешь, кто  я,  кто
мы...
   - Я ведь сказала тебе: знаю.
   - Да нет же! Ты приняла меня за кого-то... боюсь,  не  очень  хорошего.
Давай разберемся. -  Я  вздохнул:  уж  очень  я  не  любил  разбираться  в
отношениях, но на этот раз, кажется, без этого  было  не  обойтись.  -  Мы
очень похожи; странно, до невероятности похожи.
   Она взглянула на меня с недоумением; и в  самом  деде,  довольно  смело
было сравнивать себя, молотого жизнью мужика около пятидесяти, с  красивой
девушкой, которой наверняка не было еще и двадцати пяти.
   - Да нет, ты не поняла. Не ищи зеркального отражения...
   - Тогда я совсем не понимаю, - сказала она. -  Что  может  быть  общего
между нами и вами - людьми от Сосуда?
   - Что?
   - Ты же человек от Сосуда - иначе зачем ты стал бы преследовать меня?
   - Да вовсе я не преследовал тебя! Я наткнулся на тебя случайно... И что
значит - человек от Сосуда?
   - Ты не то говоришь, совсем не то. Перестань притворяться. -  Сейчас  в
глазах ее горел гнев, но она и во гневе была прекрасна,  как  когда-то.  -
Откуда ты взялся, что не знаешь, кто такие - люди из Сосуда!
   - Ладно, слушай, - сказал я. - Я и правда не знаю, и никто  из  нас  не
знает. Мы прилетели из другой звездной системы. - Тут я спохватился. -  Ты
знаешь, что такое - звездная система?
   - Да. - Она взглянула на потолок. - Слышала еще в  Школе.  Но...  разве
там, на звездах, живут люди? Такие же люди, как мы?
   - И я тоже удивляюсь, - откровенно признался я. - Ты  представить  себе
не можешь, как это странно: прилететь в такую даль - и встретить людей, не
только до малейшей детали похожих на нас, но и говорящих на том  же  самом
языке. Это не может быть случайностью; тому должна быть причина. В чем она
заключается? Я хочу ронять...
   Она смотрела на меня, по ее лицу было видно, как вера в ней боролась  с
недоверием.
   - Очень странно... - сказала она медленно. -  Но  ты  и  в  самом  деле
хочешь, чтобы я тебе поверила?
   - Господи, чего же еще я хочу?
   - Ты и правда говоришь чуть-чуть не так, как мы...  но  это  ничего  не
значит. Ну, хорошо. - Было видно, что она  решилась.  -  Хочешь,  чтобы  я
поверила, - тогда разденься.
   Я понял бы, если бы мне предложили взять в  руки  раскаленный  уголь  и
держать его, сколько потребуется, чтобы доказать, что я  не  вру.  Но  что
касается раздевания...  Я  вовсе  не  против  того,  чтобы  раздеваться  в
присутствии женщины, но далеко не во всех случаях, и... вообще.
   - Раздевайся! - нетерпеливо повторила она. - Ты же знаешь, что  я  хочу
увидеть.
   Я, наверное, выглядел в тот миг страшно глупо, потому что ничего не мог
понять.
   - Ну? - Она топнула ногой.
   - Ладно, - сказал я хмуро.
   В самом деле, есть  и  еще  одна  ситуация,  когда  можно  раздеться  в
присутствии женщины. Представь себе,  что  ты  пришел  к  врачу,  -  и  ее
требование покажется тебе вполне естественным.
   - Ну, пожалуйста, - сказал я и расстегнул  комбинезон.  -  Ты  скажешь,
когда надо будет остановиться.
   Раздеваться мне никогда не было неприятно: для  своих  лет  я  выглядел
неплохо, а те непогоды, что оставляют  следы  на  нашем  лице,  обычно  не
накладывают отпечатков на тело - если, конечно, вы не прошли через  войну.
Я скинул комбинезон и повесил его  на  спинку  стула.  Снял  рубашку.  Она
смотрела в сторону.
   - Еще?
   - Сними это. - Она ткнула пальцем мне в грудь.
   Я стянул майку и стоял перед ней, опустив руки  и  чуть  вобрав  живот.
Теперь она повернулась ко мне, и мне показалось, что  она  сейчас  вытащит
откуда-нибудь фонендоскоп и начнется привычное: "дышите - не  дышите".  Но
ничего такого не произошло. Она просто посмотрела мне  на  живот.  Сначала
мельком. Потом чуть нагнулась и вгляделась внимательнее. Наконец послюнила
палец и крепко потерла кожу около пупка.
   - Щекотно, - сказал я хмуро.
   Она взглянула мне в глаза.
   - Правда... Неужели у тебя никогда не было этого?
   - Да чего, черт побери, чего?
   - Знака Сосуда. Опять ты притворяешься...
   - Ладно, - сказал я сердито. - Можно одеваться? - Мне  подумалось,  что
теперь было бы неплохо заставить раздеться и ее под каким-нибудь столь, же
нелепым предлогом, и я даже мог  бы  представить  себе,  что  я  увижу,  -
начиная с определенного возраста, мужчины уже неплохо отличают женщину  от
того, что на ней надето, - но я знал, что по отношению к Нанике никогда не
позволил бы себе такого даже в мыслях.
   - Ну, а что мне теперь сделать? Может, встать на голову?  Или  полетать
по воздуху?
   Она не обратила внимания на мое раздражение. И это тоже отличало ее  от
Нани, которая непременно спросила бы: "Ты обиделся?".
   - Хорошо... Так о чем ты хотел спросить меня?
   Я закончил одеваться, затянул замок комбинезона.
   - Кто вы?
   - Как это - кто мы? Ну, люди...
   - Да. Это-то и удивительно. Откуда вы здесь взялись?
   - Это я должна спросить тебя.  Потому  что  мы  живем  здесь  с  самого
начала.
   - А когда было это начало? Ну учила же ты в школе историю!
   Она кивнула.
   - Да, но только в школе учат, что мы произошли от Сосуда. А мы  думаем,
что - от людей... Что в самом начале были люди.
   - А что такое - Сосуд?
   - Странно все же, что ты не знаешь. Он находится в  столице.  Вообще-то
это большой дом. Оттуда произошли и самые первые люди, и все мы. Так  учат
в школе. Мы развивались и достигли Уровня. Теперь у нас Уровень.
   - Уровень?
   - Ну, то, как мы живем, называется - Уровень.
   - И каков он, этот Уровень? Как вы живете?
   - Хорошо, - сказала она. - Нам хорошо.
   Я усмехнулся.
   - Хорошо - если ты боишься, как бы тебя не схватили...
   - Ну, - сказала она, - это другое. Не  Уровень.  Хотя,  может  быть,  и
как-то связано с ним... Понимаешь, мы - такие, как я, - не верим,  что  мы
произошли от Сосуда. Потому что в таком случае - откуда взялся сам Сосуд?
   - Сложная философская проблема, - заметил я.
   - Я не знаю, почему нельзя думать, что и до Сосуда были люди.  В  школе
объясняли: думать так не  следует  потому,  что  тогда  возникнет  вопрос,
откуда произошли те люди, что были до Сосуда, и так далее  -  и  возникнет
так называемый порочный круг.
   - Ну, а почему же ты сама думаешь, что такие люди были?
   - Не знаю... Может быть, потому, что так думали мои родители.
   - Сосуд, ты говоришь... А ты видела его? - Я понял вдруг,  что  сосудом
э