ить себе то, ради чего они идут на  опасность  и
стеснения? Почему, Мастер, ты не берешь людей Тепла, тех, кто  знает,  для
чего существует человечество? Только ли потому, что тебе их жаль?
   - В этом меня никто еще не упрекал, - ответил Мастер, и не понять  было
- серьезно ли он сказал, или то была шутка, уклонение от сути разговора.
   - И все же?  Вот  ты  послал  человека  с  этой  Земли.  Заблудившаяся,
достойная сожаления цивилизация. При посеве им было дано  не  меньше,  чем
всем   иным:   уравновешенный   мир,   в    котором    требовалась    лишь
наблюдательность, пытливость и естественный образ мышления, чтобы понять и
найти, что в мире есть все, потребное, чтобы жить и порождать Тепло, много
Тепла, - а что еще нужно  Вселенной  от  человека?  Но  что  сделали  они?
Изуродовали  свой  мир,  нарушили   естественное   равновесие,   и   чтобы
поддерживать его искусственно, им нужно все больше всего,  все  их  усилия
уходят на поддержание того,  что  должно  было  существовать  естественным
образом, и у них не остается больше сил на Тепло, на самих себя.
   - Ты не вполне справедлив, Фермер. На той же  Земле  люди  нынче  любят
друг друга; научились в конце концов. А ведь не так уж давно казалось, что
они не доберутся до этого рубежа.
   - О, эта их хилая любовь! Любовь старцев; не та, что посылает людей  на
свершения, не любовь движения,  но  любовь  неподвижности;  что  толку  от
такого чувства, и какое мизерное Тепло возникает там вместо тех его  волн,
что можно было бы ожидать? Мал урожай с поля, Мастер, и  если  бы  они  не
были так далеко на окраине, лучше было бы перепахать его и засеять заново;
ты же пытаешься, мне кажется, омолодить сорт.
   - Именно, Фермер. У нас есть правило: не  отказываться  от  сделанного,
любой ценой пытаться добиться блага, пытаться до самого конца. Ты думаешь,
что они вырождаются; а я попробую... Потому что каждый такой случай  может
дать нам опыт, а опыт, возможно, понадобится кому-то из нас или таких, как
мы, в будущих временах, а ты сам знаешь, что впереди их - бесконечность.
   - Но и печальный опыт остается опытом; и может быть, в следующий раз мы
будем знать, что перепахивать надо раньше, не  стоит  тратить  времени  на
выжидание. У нас времени много, да; но у них его  мало,  и  тут  мы  ничем
помочь не можем.
   - Но вот же человек с Земли, посланный мною, делает свое дело.
   - Человек с Земли. С какой Земли? Человек  из  былого,  когда  у  людей
хватало еще энергии на что-то, кроме купания в теплой  водице,  когда  они
еще способны были прыгнуть очертя голову со скалы в холодные  волны...  Но
где та Земля? Осталась далеко. Время минуло. Их время, не наше.  А  мы  не
владеем их временем, ни я, ни ты даже.
   - Да. Но есть те, кто владеет.
   - Есть. Но что ты решил? Ты хочешь?..
   - Если будет причина.
   - Просить об иссечении времени?
   - Такие случаи были.
   - Но не ради  столь  ничтожной  цели.  Речь  шла  о  галактиках,  не  о
крохотной изолированной окраинной планете.
   - Не только масштаб решает.
   - Я был бы рад, конечно. Но у меня такой решимости нет.
   - Ее достанет у меня. Но я хочу, чтобы ты обещал мне поддержку.
   - Не могу ответить сразу.
   - Сразу и не нужно. Лишь тогда - и если - когда он сделает свое дело.
   - Тогда ты заговоришь об этом снова.
   - Согласен.
   - Ты внимательно следишь за ними. Мастер?
   - Больше ничего я сейчас не могу.
   - И ты не боишься?
   - Я понял тебя. Но что делать, Фермер? Мы сильны и знаем  много,  очень
много. Но есть условия, в которых мы можем  не  больше,  чем  мальчишка  с
дикой  планеты,  только  начинающей  зеленеть.  Можем  только   верить   и
надеяться, когда дело касается чувств. Да разве ты и сам...
   - Не надо об  этом,  Мастер.  Ты  знаешь:  поэтому  я  в  глубине  души
благодарен тебе за то, что ты возишься со всеми ними. Земля - не чужая мне
планета, может быть, оттого я пристрастен.
   - Поэтому ты в нужный миг поддержишь меня.
   - Ты был уверен в этом заранее... А в том, что он сумеет доказать,  что
людей с Земли еще рано предавать забвению?..


   Тут можно было выбирать, не следовало кидаться сломя голову к первой же
попавшейся на пути паре. Таких пар чем  дальше,  тем  больше  виднелось  у
дороги;  они  стояли  на  обочине,  выжидательно  и  призывно   глядя   на
приближавшихся одиночек, со значением пошевеливая тремя пальцами  руки.  С
необозримо давних времен сохранилась традиция объединяться  для  кайфа  по
трое: в одиночку пить умел не всякий, двое - это чаще всего драка,  всегда
нужен третий, судья и примиритель; четверых же слишком много на  начальную
полуфлягу - для первого приема, для орошения  пересохшей  почвы.  Так  что
Форама, не откликаясь, миновал несколько пар, его не привлекавших. То были
люди неинтересные, припухлость морщинистых  лиц  показывала,  что  хмелели
они, втянувшиеся, сразу же и начинали нести чепуху, Фораме же  нужны  были
люди  готовые  и  слушать,  а  при  нужде  даже   и   действовать   -   не
профессиональные змееглоты. Таких он  нашел  не  сразу;  он  увидел  их  в
момент, когда его, цепко ухватив распухшими и грязными пальцами за  рукав,
пыталась остановить женщина - толстогубая, измятая, с застарелыми  синяком
под глазом и, верно, с мозолями на лопатках от частых упражнений. Кажется,
упражнений сейчас она и жаждала и бормотала, овевая парфюмерным  перегаром
изо рта, где был недочет зубов: "Да не  прошу  же  я,  не  прошу,  я  сама
угощаю, свежачок, сама угощаю, ставлю для затравки, а потом и сам ты, если
будет твоя воля, ты не смотри, ты знаешь, где я  раньше  ходила,  скажу  -
ахнешь, я и сейчас, если бы не..."  Но  Форама  уже  приметил  двоих,  что
привлекли его внимание некоторой  человекообразностью,  хотя  и  тщательно
замаскированной; один, во всяком случае,  привлек.  Форама  рванул  рукав;
женщина пошатнулась, взмахнув руками, но устояла, лишь переступила ногами,
несусветно выругалась и неожиданно  заплакала,  рванув  платье  на  вислых
грудях; Форама успел еще подумать, что  такой  встречи  достаточно,  чтобы
потом месяц или полгода не смотреть на женщин (о Мин Алике он в тот миг не
думал, она не женщина была, она была - Все). И тут же  перестал  думать  о
жрице любви, потому что подошел и остановился подле тех двоих.
   Они тоже сразу опознали в нем непрофессионала. В каком  бы  непотребном
состоянии ни находился его наряд, но не было в  нем  главного:  одежда  не
была пропитана той массой, что возникает от смешения пыли, пота, пролитого
питья, размазанных закусей,  если  человек  неделями  не  переодевается  и
ночует под кустами, порой даже не отходя в  сторону  от  места  возлияний.
Яснее ясного было для опытного, что Форама - не  завсегдатай,  и  это  тех
двоих, кажется, устраивало, как  и  его  самого.  Мог  он  оказаться  либо
свежескатившимся и лишь начинающим свой путь по кругам  Шанельного  рынка,
либо гастролером, искателем разрядки, острых  ощущений  и  непринужденного
общения; и то, и другое было равноприемлемо.
   Итак, он остановился перед ними, понимая, что уже на ходу был оценен, и
взвешен, и не отвергнут:  приглашавшие  пальцы  стоявших  сжались,  головы
кивнули. Было два-три вопрошающих взгляда, без единого слова; затем Форама
прикоснулся к карману, давая понять, что не напрашивается  на  дармовщину,
но может  соответствовать.  После  этой  процедуры  все  трое  неторопливо
зашагали, каждый по-своему и про себя переживая предстоящее начало.
   Минуя киоски, прилавки, навесы и тележки с косметическим и  парфюмерным
продуктом, они,  как  аристократы  Шанельки,  подошли  к  дощатой,  крепко
сколоченной будке, одной из немногих, где  торговали  казенным  продуктом.
Один из тех двоих, рослый и статный, в дешевом, но  почти  новом,  неловко
сидевшем на нем мешковатом костюме, приблизился к окошку. Перед тем, шагах
в пяти, эти трое остановились было, переглянулись  снова,  разом  опустили
пальцы в карманы и вытащили по бумажке, по небольшой: мелкие у  всех  были
приготовлены заранее, тут не место было хвалиться козырями, тут признавали
скромную постепенность во всем. На широкую ладонь рослого легли  еще  две;
он, однако, не сжал  пальцев,  они  опять  переглянулись,  второй  кивнул,
бродяга он был или кто, но держал себя достойно; Форама пробурчал "мгм", и
еще по бумажке легло. Был резон в том, чтобы не бегать  слишком  часто,  а
больше брать за раз тоже не следовало,  тогда  не  отбиться  стало  бы  от
попрошаек. Рослый купил две полуфляги, они канули в объемистых  внутренних
карманах его обширного даже для столь мощной фигуры пиджака, и трое отошли
на несколько шагов в поисках чертополоха поразвесистей.  Сели  на  грязный
песок. Длинный расставил бумажные стаканчики, сковырнул жестянку.  Спросил
у Форамы: "Надолго?" Между собой те двое, видимо, все уже  выяснили.  "Как
получится, - ответил Форама, - вообще не спешу". "Нас тоже пока не  ждут",
-   сказал   рослый;   третий   -   бродяга   не    бродяга,    с    лицом
грустно-выразительным - согласно наклонил голову и сглотнул слюну. Длинный
спросил: "На два раза?" - остальные кивнули,  он  налил  по  полному,  все
торопливо   разобрали   стаканчики.   "Шамор",   -    сказал    немолодой,
представляясь; "Горгола, можно - Горга", -  длинный;  "Форама",  -  сказал
Форама. Кивнули вежливо друг  другу,  выпили,  вздохнули,  утерлись  -  до
закуски было еще далеко, люди приходили сюда не  ради  обжорства.  Минутку
посидели, прислушиваясь каждый к самому себе, потом Горга разлил  остатки,
чтобы сразу же покончить с  первой  полуфлягой:  вышло  по  полстаканчика.
Кивнули, выпили. Теперь можно было уже не спешить: начало положено, дальше
уж сама пойдет...


   Всякое найденное, принятое в принципе решение является лишь  начальным,
исходным пунктом множества действий, связанных с его реализацией.  Поэтому
и выводы, к которым пришло совещание Высшего  Круга,  свидетелем  которого
оказался  Форама,  лишь  дало  начало  многим  действиям,   уточнениям   и
доработкам, которые, вместе взятые,  и  должны  были  привести  к  лучшему
результату. Среди этих уточнений и  доработок  были  и  важные,  но  самым
значительным,  пожалуй,  явился  вопрос  -   каким   образом   практически
осуществить нападение на бомбоносцы противника над своей планетой.
   Дело в том,  что  вся  многочисленная  армада  охотников,  следовавших,
каждый по своей  орбите,  за  соответствующими  бомбоносцами  с  вражеской
планеты, не подчинялась команде ни одного из стратегов  в  частности:  это
было бы еще с полбеды, но любая атака на бомбоносцы, предпринятая даже без
помощи охотников, но и любым другим способом, практически  осуществимым  с
надеждой на успех, не могла бы осуществиться даже и по команде  Верховного
Стратега. Вся хитроумная и совершенная система обороны планеты  находилась
в ведении одного лишь Полководца, а Полководец был не человеком, но весьма
сложной системой множества компьютеров высокой мощности  и  надежности,  в
которые была введена - и продолжала поступать - вся информация, касавшаяся
обороны, все конечные цели,  все  стратегические  принципы,  на  основании
которых предполагалось эти цели достигнуть. Все  принципы,  среди  которых
сохранность населения собственной планеты играла далеко не последнюю роль,
и вовсе, не по соображениям альтруизма, но по экономическим и военным, ибо
после первого удара кто-то должен был развить и  закрепить  успех,  а  еще
кто-то должен  был  обеспечить  это  развитие  и  закрепление  необходимой
материальной базой. Иными словами, нужна была рабочая сила и личный состав
войск, или живая сила, как ее иначе называют, не говоря  уже  о  том,  что
после окончательного успеха кому-то придется  восстанавливать  то,  что  к
тому  времени  останется  на  своей,  планете  в  состоянии,   допускающем
восстановление, - а все понимали, что  за  успехи  (несомненные,  впрочем)
придется платить по высоким ставкам. Итак, все эти соображения хранились в
памяти машин.  В  ходе  важного  совещания  этому  обстоятельству  особого
внимания не уделили. Казалось, что оно не создает  никаких  принципиальных
трудностей: ведь, в конце  концов,  основные  стратегические  принципы  не
противоречили новым,  обстоятельствам,  и  тот  факт,  что  лица,  в  чьей
компетенции было - нажать кнопку, этим  нажатием  вовсе  еще  не  подавали
стартовой команды, но лишь побуждали Полководца начать реализацию  Большой
задачи, а уж дальше он действовал сам по своему электронному разумению,  -
факт этот вначале никого не озаботил. Наоборот, немедленно после  принятия
совещанием  решения  программистам  была  дана   команда,   и   разработка
соответственной программы сразу же началась. Но уже через несколько  часов
стали возникать первые сомнения в том, что осуществить задуманное будет не
так просто, как показалось вначале.
   Причина затруднений крылась в некоторых недостатках  Полководца,  ранее
никого не заботивших, потому что недостатки эти были лишь продолжением его
достоинств. Достоинством гигантской машины был высокий порог необходимых и
достаточных условий, без учета которых она  не  могла  и  не  должна  была
начинать практические действия. Это  являлось  достоинством,  ибо  обещало
тщательный учет максимального количества  даже  самых  незначительных,  на
первый взгляд, обстоятельств, которые могли оказать хоть какое-то  влияние
на  ход  событий.  Человеку,  даже  многочисленной  группе  людей,  с   их
естественной инерцией мышления и способностью отвлекаться по  поводам,  не
имеющим  непосредственного  отношения  к  стратегии,  с  их   ограниченной
емкостью памяти и несовершенным процессом оперирования этой памятью, никак
не удалось бы учесть все  подобного  рода  мелочи  при  мгновенной  оценке
обстановки, когда необходимо в тот же миг принять  оптимальное  решение  и
тут  же  расчленить  его  на  множество  конкретных  операций  в   должной
последовательности; человеку это не удалось бы, а компьютер мог, потому он
и существовал и потому окончательную  команду  подавал  именно  он,  а  не
человек с пальцем на кнопке. Но в число  этих  необходимых  и  достаточных
условий, о которых уже сказано, входили  не  только  такие,  как,  скажем,
сиюминутный уровень информированности противника о замыслах и возможностях
обороняющейся стороны, и не только своя информация об уровне  возможностей
противника   противостоять   новым   замыслам   и   усилиям    превентивно
обороняющихся, но и такие, как, допустим, уровень  и  характер  настроений
своего собственного населения, что не без  оснований  считалось  одним  из
факторов, ощутимо влияющих  на  достижение  конечного  успеха.  Уровень  и
характер настроений машина устанавливала по данным,  поступавшим  из  двух
основных источников: по каналам Высшего  Круга  и  по  собственным  линиям
информации. Линии эти состояли из множества  микрофонов,  установленных  в
самых неожиданных  местах  и  передававших  услышанное  непосредственно  в
анализаторы  Полководца,  который   сам   уже   делал   выводы.   Впрочем,
непосредственно в машину поступали многие данные и другого характера.
   И вот когда программисты стали вводить в приемные устройства Полководца
элементы новой программы, машина начала  требовать  различных  дополнений.
Это само по себе было в порядке  вещей;  однако  порой  характер  вопросов
оказывался таким, что ответить на них можно было далеко не  сразу  -  если
вообще можно было. Например:  какова  вероятность  того,  что  в  решающие
устройства бомбоносцев противника  в  последнее  время  не  введены  новые
условия реагирования на приближение к бомбоносцам посторонних тел?
   Вопрос был не таким, от какого можно отмахнуться, но также и не  таким,
на какой можно дать скорый и однозначный ответ. У разведки  никаких  новых
сведений по данному вопросу не было; но разведка  могла  и  не  успеть,  в
конце концов, ее  задания  выполняли  люди,  а  не  компьютеры.  С  другой
стороны, всякая экспериментальная проверка,  естественно,  исключалась,  а
если бы и можно было в принципе  придумать  такой  эксперимент,  какой  не
повлек бы за собой немедленной массовой атаки бомбоносцев, то  времени  на
это понадобилось бы больше, чем было отпущено (по  необходимости)  на  всю
оборонительную операцию. Посовещавшись, программисты кратко ответили,  что
никаких новых данных  не  поступало,  однако  Полководца  такой  ответ  не
устроил. Машина затребовала информацию вторично. Тут программисты более не
решились принять ответственность на себя,  и  доложили  наверх.  Верховный
Стратег заколебался; формально он мог решить вопрос лишь с ведома  Высшего
Круга, но обстоятельства требовали иного. Не предлагая сесть, стоя  на  не
видимом постороннему глазу возвышении позади обширного  письменного  стола
(Верховный  Стратег  был  небольшого  роста,  что  досаждало),  он  кратко
спросил:
   - Чего же он, в конце концов, хочет?
   - Нужна уверенность, что в чужих бомбоносцах нет новых программ.
   - А они могли поступить?
   - Вполне возможно. Они передаются кодом, который каждый раз меняется, и
поэтому перехватить или исказить его никто  не  в  состоянии.  А  обмен  с
бомбоносцами у них, как и у нас, совершается постоянно, поскольку  грозные
эти   устройства   выполняют,   естественно,   кроме   основных   еще    и
разведывательные функции.
   -  Это  мне  известно.  Вот  подонки!  -  заявил  Верховный,  хотя   их
собственные программы передавались  на  свои  бомбоносцы  точно  таким  же
способом и наблюдение с автоматических кораблей велось точно так же. - Ну,
так чего же хотите вы?
   - Нужно дать машине ответ.
   - А обойти вопрос никак нельзя? Ну, заблокировать его...
   - Никак нет. Любой разрыв логической цепи  заставит  машину  прекратить
дальнейшее развитие работы.
   - Какие только идиоты  так  придумали,  -  проворчал  Верховный.  После
краткого размышления он снова спросил: - Ну а если взять  и  вырубить  эту
домашнюю шарманку вообще? У нее формальный подход, а дело-то ведь ясное.
   - Все каналы подачи команд на каждое орбитальное исполняющее устройство
идут через Полководца, как вы знаете,  -  ответил  лейб-программист.  -  А
чтобы смонтировать новую систему в обход Полководца, нужны месяцы, если не
годы.
   Лейб-программист ограничился изложением этого обстоятельства и не  стал
прибавлять, что Полководец обладал устройствами для перехвата и  искажения
провокационных  сигналов  на  свои  бомбоносцы,  что   вообще   бомбоносцы
повинуются  только  команде,  данной  сегодняшним  кодом,   а   код   этот
вырабатывается и вводится самим  Полководцем  и  в  данный  момент  никому
больше не известен, что выключить гигантское устройство просто нельзя: его
энергетическая установка  находится  под  его  же  собственной  защитой  и
обслуживанием, всякое посягательство на нее он воспримет как нападение, на
такой случай у него имеется соответственная программа, и очень не хотелось
бы, чтобы он  начал  реализовывать  ее,  поскольку  программа  эта  в  его
электронном мозгу ассоциирована с захватом Планеты  противником.  Так  что
пришлось бы ждать истощения топливных запасов, а топливом  Полководец  был
обеспечен  на  ближайшие   пятьдесят-шестьдесят   лет.   Обо   всем   этом
лейб-программист напоминать не стал: достаточно было уже и того,  что  для
перемен нет времени.
   Верховный Стратег героически выразился, и  наступила  пауза.  Потом  он
выпрямился, насколько это  было  для  него  возможно,  расправил  плечи  и
выкатил грудь. Момент был  историческим;  кто-то  Должен  был  решиться  и
принять на себя  величайшую  ответственность,  сделать  шаг,  от  которого
зависело, может быть, все будущее, судьбы Планеты, судьбы обоих  миров;  И
стать этим "кем-то" выпало ему. Верховный Стратег не  жаловал  прессу,  но
тут пожалел, что рядом не оказалось фотокорреспондентов.
   - Хорошо! -  молвил  он  голосом,  в  котором  не  было  ни  намека  на
нерешительность или сомнения. - В  таком  случае,  дайте  Полков