миг  воцарилась
тишина, которую нарушало лишь покашливание и шарканье ног.
     Женщина ждала. Когда все  успокоились,  она  простерла  руки,  словно
благословляя собрание. Жест-напоминание.
     - Возлюбленные братцы и сестрицы во Христе!
     Неотвязный рефрен. Стрелок на мгновение  ощутил  смесь  ностальгии  и
страха, прошитых жутким  ощущением  дежа  вю,  уже  виденного  раньше.  Он
подумал: "Я видел это во сне. Когда?", но отогнал эту мысль. Слушатели - в
общей сложности, возможно, человек двадцать пять - погрузились  в  мертвое
молчание.
     - Сегодня тема наших размышлений - Лукавый. -  У  нее  был  приятный,
мелодичный голос - выразительное, хорошо поставленное сопрано.
     По собранию прошелестел шепоток.
     - Мне  кажется,  -  задумчиво  промолвила  Сильвия  Питтстон,  -  мне
кажется, что каждого в Писании я знаю  лично.  За  последние  пять  лет  я
зачитала до дыр пять Библий, и несчетное число -  до  того.  Я  люблю  это
повествование, люблю всех действующих в нем лиц. Рука об руку с Даниилом я
входила в ров со  львами.  Я  стояла  подле  Давида,  когда  его  искушала
купающаяся в водоеме Вирсавия. Я была с Седрахом,  Мисахом  и  Авденаго  в
печи,  раскаленной  огнем.  Вместе  с  Самсоном  я  истребила  две  тысячи
филистимлян и вместе со святым Павлом была ослеплена на дороге  в  Дамаск.
Вместе с Марией я плакала на Голгофе.
     Паства тихо зашушукалась.
     - Я узнала и полюбила их. Лишь  одного...  одного...  -  она  подняла
палец, - лишь одного участника величайшей из всех драм  я  не  знаю.  Лишь
один стоит в стороне, и тень на лице его. Лишь один ввергает  тело  мое  в
дрожь, а дух - в трепет. Я боюсь его. Я не знаю, что у него на  уме,  и  я
боюсь его. Я боюсь Лукавого.
     Новый вздох. Одна из женщин зажала рот ладонью, словно желая сдержать
какой-то звук, и раскачивалась, раскачивалась без остановки.
     - Лукавого, который явился Еве в обличье Змия, пресмыкаясь на  брюхе,
извиваясь и ухмыляясь. Лукавого, который  ходил  среди  детей  Израилевых,
пока Моисей был на горе, того, кто нашептал  им  сделать  золотого  идола,
золотого тельца, и поклоняться ему в блуде и скверне.
     Стоны, кивки.
     - Лукавого! Он стоял на балконе с Иезавелью и смотрел, как царь  Ахав
с криком падает навстречу погибели, и вместе  усмехались  они,  когда  псы
сбежались лизать от крови жизни его. Братцы и сестрицы, будьте же  начеку,
остерегайтесь Лукавого!
     - Да. О, Исус... - Мужчина, которого стрелок в  первый  раз  заметил,
входя в город - тот, в соломенной шляпе.
     - Братья и сестры, он был здесь всегда. Но я не знаю, что у  него  на
уме. Не знаете и вы. Кому дано постичь кружащуюся там водоворотом  ужасную
тьму? столпы гордыни? не знающее меры богохульство? нечестивое  ликование?
Безмерное,  бессмысленно  бормочущее  безумие,   что   входит,   вползает,
втирается в самые страшные желания и страсти человеческие?
     - О, Спаситель Исус...
     - Это он возвел Господа нашего на гору...
     - Да...
     - Это он искушал его, суля весь мир и все радости земные...
     - Даааа...
     - Это он вернется, когда настанут Последние Времена... а они  грядут,
братья и сестры, разве вы не чувствуете этого?
     - Дааа...
     Раскачивающееся, всхлипывающее молитвенное  собрание  превратилось  в
море; казалось, женщина указывает на всех - и ни на кого.
     - Это он в обличье Антихриста придет увести людей  в  пылающие  недра
вечных мук и погибели, к кровавому концу греховности, когда Звезда  Полынь
воссияет в небе, когда желчь разъест утробы  детей,  когда  женское  чрево
породит чудовищ и в кровь обратятся деяния человеческие...
     - Аххххх...
     - Ах, Господи...
     - Гооосссс...
     Какая-то женщина повалилась на  пол,  с  грохотом  колотя  ногами  по
доскам. Один башмак у нее слетел.
     - Это он стоит за всяким плотским наслаждением... он! Лукавый!
     - Да, Господи!
     Какой-то мужчина, надсадно крича, упал  на  колени,  обхватив  руками
голову.
     - Когда вы пьете, кто держит бутылку?
     - Лукавый!
     - Когда садитесь играть в "фараона"  или  "глянь-ка",  кто  открывает
карты?
     - Лукавый!
     - Когда буйствуете во плоти другого  тела,  когда  оскверняете  себя,
кому продаете душу свою?
     - Лу...
     - Лука...
     - ...кавому...
     - Ууу... ууу... ууу...
     - Но кто же он? -  пронзительно  выкрикнула  проповедница  (сохраняя,
однако, хладнокровие - стрелок  чувствовал  этот  внутренний  бесстрастный
холод: женщина мастерски владела собой и аудиторией, господствуя над ней).
Внезапно он с ужасом и непоколебимой уверенностью подумал: она  зачала  от
человека в черном демона. Она одержима злым духом. И  сквозь  страх  вновь
ощутил жаркую дрожь желания.
     Державшийся за голову мужчина, спотыкаясь, вывалился вперед.
     - Я в пекле! - запрокинув к проповеднице голову, завопил он. Его лицо
дергалось и кривилось, словно под кожей  шевелились  змеи.  -  Я  согрешил
блудом! Я согрешил игрой! Я согрешил травой! Я грешил! Я... - Но его голос
вознесся к небесам в страшном  истерическом  вое,  поглотившем  слова.  Он
держался  за  голову,  словно  та  в  любую  минуту  могла  лопнуть,   как
перезревшая дыня.
     Молящиеся как по команде замерли в полуэротических позах экстаза.
     Сильвия Питтстон потянулась рукой вниз и ухватила мужчину за  голову.
Сильные и белые, безупречные и нежные пальцы пробрались в волосы,  и  плач
оборвался. Мужчина немо смотрел на нее снизу вверх.
     - Кто был с тобой во грехе? - спросила она.  Ее  глаза  -  достаточно
глубокие, достаточно спокойные и достаточно холодные, чтобы в них утонуть,
заглянули в глаза мужчины.
     - Лу... Лукавый.
     - Как имя ему?
     Грубый замирающий шепот:
     - Имя ему Сатана.
     - Отречешься ли ты от него?
     Нетерпеливое, страстное:
     - Да, да! О Иисус, мой Спаситель!
     Женщина запрокинула ему голову.  Мужчина  уставился  на  нее  пустыми
сияющими глазами фанатика.
     - Если он войдет в эту дверь... - проповедница с силой ткнула пальцем
в сумрак паперти, где стоял стрелок, - ...отречешься ли ты от  него  перед
лицом его?
     - Клянусь именем матери!
     - Веришь ли ты в вечную любовь Иисуса?
     Мужчина зарыдал.
     - Верю, б.... буду, верю...
     - Он прощает тебе, Джонсон.
     - Хвала Господу, - сквозь рыдания выговорил Джонсон.
     - Я знаю, что Он прощает тебя - так же,  как  знаю,  что  Он  изгонит
нераскаявшихся из чертогов своих и ввергнет во тьму горящую.
     - Хвала Господу, - торжественно и утробно прожурчало собрание.
     - Так же, как знаю, что этот Лукавый, этот  Сатана,  этот  Повелитель
Мух и Змей будет низринут и  сокрушен...  сокрушишь  ли  ты  его,  увидев,
Джонсон?
     - Да, хвала Господу! - всхлипнул Джонсон.
     - Сокрушите ли и вы его, увидев, братья и сестры?
     - Дааа... - Хор голосов звучал пресыщенно.
     - Если завтра вы увидите, как он лентой вьется по Главной улице?
     - Хвала Господу...
     Расстроенный и смущенный стрелок тем  временем  исчез  за  дверьми  и
направился в поселок. В воздухе отчетливо пахло пустыней. Время  двигаться
дальше почти настало. Почти.



                                    13

     Снова в постели.
     - Она не примет тебя, - сказала Элли. Голос у нее был  испуганный.  -
Она ни с кем не видится. Выходит только по воскресеньям - напугать всех до
смерти.
     - Давно она здесь?
     - Лет двенадцать. Давай не будем о ней говорить.
     - Откуда она пришла? С какой стороны?
     - Не знаю. - Явная ложь.
     - Элли?
     - Я не знаю.
     - Элли?
     - Ладно! Хорошо! Она явилась от поселенцев! Из пустыни!
     - Я так и думал. - Он немного расслабился. - Где она живет?
     Голос Элли едва заметно сел.
     - Если скажу, приласкаешь меня?
     - Ты знаешь ответ.
     Она вздохнула. Звук напоминал шелест старых, пожелтевших страниц.
     - Ее дом на пригорке за церковью. Маленькая лачуга. Там жил настоящий
священник... пока не съехал. Хватит с тебя? Доволен?
     - Нет. Еще нет. - Он повернулся и навалился на нее.



                                    14

     День был последним, и стрелок знал это.
     Небо, уродливо-лиловое, точно кровоподтек, сверху горело под перстами
ранней утренней зари. Элли привидением бродила по дому,  зажигая  лампы  и
приглядывая за шипевшими на сковороде кукурузными  оладьями.  После  того,
как она рассказала стрелку то, что ему необходимо было узнать, он страстно
набросился на нее, и, угадав надвигающуюся развязку, Элли  отдавалась  ему
так щедро, как никогда  в  жизни  -  она  отдавалась,  отчаянно  не  желая
наступления рассвета, отдавалась без устали, с энергией шестнадцатилетней.
Однако утром вновь была бледна, на грани менопаузы.
     Она без единого слова подала ему завтрак. Стрелок ел быстро -  жевал,
глотал, запивал каждый кусок горячим кофе. Элли ушла к  дверям  и  стояла,
оцепенело глядя  в  утро,  на  молчаливые  батальоны  медленно  движущихся
облаков.
     - Сегодня будет пыльная буря.
     - Ничего удивительного.
     - А вообще ты когда-нибудь удивляешься? - иронически спросила она  и,
обернувшись, увидела, что он  взялся  за  шляпу.  Нахлобучив  ее,  стрелок
протиснулся мимо Алисы.
     - Иногда, - сообщил он. Живой он увидел Алису еще только один раз.



                                    15

     К тому времени, как он добрался до  лачуги  Сильвии  Питтстон,  ветер
полностью стих и весь мир словно погрузился в ожидание. Стрелок  пробыл  в
краю пустынь достаточно  долго,  чтобы  знать:  чем  дольше  затишье,  тем
яростнее задует ветер, когда наконец решится подняться. Воздух был  напоен
странным матовым светом.
     К двери устало покосившегося жилища  был  прибит  большой  деревянный
крест. Стрелок постучался и подождал. Ответа не было. Он  снова  постучал.
Никакого отклика. Стрелок отступил на шаг, и его  правый  башмак  с  силой
ударил по двери. Небольшой внутренний  засов  треснул  и  отскочил.  Дверь
грохнула о стену, вкривь и вкось обшитую досками, и спугнула крыс, которые
со всех лап кинулись наутек. Сильвия Питтстон сидела в холле, в гигантском
кресле-качалке  из  черного  дерева,  и  спокойно  рассматривала   стрелка
большими темными глазами. Предгрозовой  свет  падал  ей  на  щеки  жуткими
серыми тенями. На Сильвии была шаль. Качалка едва слышно поскрипывала.
     Они обменялись долгим взглядом вне времени.
     - Ты никогда его не догонишь, - сказала Сильвия. -  Ты  идешь  стезей
зла.
     - Он приходил к тебе, - сказал стрелок.
     - И в мою постель. Он говорил со мной на Языке. Он...
     - Он трахал тебя.
     Женщина не дрогнула.
     - Ты идешь стезей зла, стрелок. Ты держишься в тени. Вчера вечером ты
держался в полумраке святого места. Неужто  ты  думал,  будто  я  тебя  не
разгляжу?
     - Зачем он исцелил травоеда?
     - Он ангел Божий. Так он сказал.
     - Надеюсь, это было сказано с улыбкой.
     Она приподняла губу, безотчетно, как дикий зверь, показав зубы.
     - Он говорил мне, что ты придешь следом. И объяснил, что  делать.  Он
сказал, что ты - Антихрист.
     Стрелок покачал головой.
     - Этого он не говорил.
     Глядя на него снизу вверх, женщина лениво улыбнулась.
     - Он сказал, что ты захочешь возлечь со мной. Хочешь?
     - Да.
     - Цена - твоя жизнь, стрелок. Я зачала от него дитя...  дитя  ангела.
Если ты войдешь в меня... - Позволив закончить свою мысль ленивой усмешке,
Сильвия повела могучими бедрами,  натянувшими  платье,  будто  безупречные
мраморные глыбы. Эффект был головокружительным.
     Стрелок опустил руки к рукояткам пистолетов.
     - В тебе демон, женщина. Я могу убрать его.
     Его слова мигом  возымели  действие.  Сильвия  отпрянула,  вжалась  в
спинку кресла, а на лице вспыхнуло хитрое и хищное выражение.
     - Не прикасайся ко мне! Не подходи!  Ты  не  смеешь  тронуть  Невесту
Господа!
     - Хочешь, поспорим? - сказал стрелок, усмехаясь. Он сделал шаг  в  ее
сторону.
     Плоть, облекавшая огромный остов, пискнула. Лицо женщины превратилось
в карикатуру на безумный ужас, и она ткнула в стрелка выставленными вилкой
пальцами, творя знак Ока.
     - Пустыня, - сказал стрелок. - Что за пустыней?
     - Ты никогда его не догонишь! Никогда! Ты сгоришь! Так он мне сказал!
     - Я поймаю его, -  сказал  стрелок.  -  Мы  оба  это  знаем.  Что  за
пустыней?
     - Нет!
     - Отвечай!
     - Нет!
     Он незаметно прокрался вперед, упал на колени и вцепился ей в  бедра.
Ноги женщины сомкнулись намертво,  как  тиски.  Она  издавала  похожие  на
причитания странные, сладострастные звуки.
     - Значит, демон, - сказал он.
     - Нет...
     Он грубым рывком разнял ее  стиснутые  колени  и  вытащил  из  кобуры
револьвер.
     - Нет! Нет! Нет! - Короткие, свирепые, утробные выдохи.
     - Отвечай.
     Сильвия качнулась в кресле, и пол задрожал. С ее губ слетали мольбы и
бессвязные обрывки какой-то тарабарщины.
     Стрелок пропихнул ствол пистолета вверх и  скорее  почувствовал,  чем
услышал, как легкие женщины шумно засасывают воздух в полном ужаса вздохе.
Она осыпала ударами его голову, барабанила по полу ногами. В то  же  время
огромное тело пыталось захватить вторгшийся в него предмет, заключить  его
в свою утробу. Снаружи за ними следило одно только фиолетовое небо.
     Она что-то провизжала - пронзительно, тонко, нечленораздельно.
     - Что?
     - Горы!
     - И что же горы?
     -  Он  делает  привал...  по  другую  сторону...  Боже  милостивый...
набирается сил. Медитирует, понятно? О... я... я...
     Внезапно вся эта огромная гора мяса напряглась, устремилась вперед  и
вверх, и все же стрелок был осторожен и не позволил укромной плоти женщины
коснуться себя.
     Тогда Сильвия словно бы лишилась сил, поникла,  съежилась  и,  уронив
руки в колени, разрыдалась.
     - Итак, - сказал стрелок, поднимаясь, - демона мы обслужили, а?
     - Убирайся. Ты убил дитя. Убирайся. Убирайся вон.
     У двери он остановился и оглянулся.
     - Нет ребенка, - коротко обронил он. - Ни ангела, ни демона.
     - Оставь меня.
     Он подчинился.



                                    16

     К тому времени, как стрелок прибыл к конюшне  Кеннерли,  на  северном
горизонте сгустилась странная мгла, и он понял, что это пыль.  Воздух  над
Таллом был по-прежнему совершенно тих.
     Кеннерли  поджидал  его  на  засыпанных  сенной  трухой   подмостках,
которыми служил пол сарая.
     - Отбываете? - Он униженно усмехнулся.
     - Да.
     - Но не перед бурей же?
     - Впереди нее.
     - Ветер летит быстрей, чем мул везет человека. И  на  открытом  месте
может убить.
     - Мул мне будет нужен прямо сейчас, - просто сказал стрелок.
     -  Само  собой.  -  Но  Кеннерли  не   уходил:   раздвинув   губы   в
подобострастной, полной ненависти улыбке, он не двигался  с  места,  будто
соображал, что бы еще сказать, а его взгляд  метнулся  куда-то  вверх,  за
плечо стрелка.
     Стрелок отступил  в  сторону,  одновременно  обернувшись,  и  тяжелое
полено, которое держала девушка по  имени  Суби,  просвистело  в  воздухе,
задев только  локоть.  Размахнулась  Суби  так  сильно,  что  не  удержала
деревяшку, и та загремела на пол. С опасной высоты сеновала легкими тенями
сорвались ласточки.
     Девушка тупо, по-коровьи смотрела на него. Из-под застиранной  рубахи
выпирало перезрелое великолепие грудей. Большой палец медленно,  будто  во
сне, искал прибежища во рту.
     Стрелок снова повернулся к Кеннерли. Кеннерли стоял -  рот  до  ушей.
Кожа приобрела восковую желтизну. Глаза бегали.
     - Я... - начал он шепотом, с трудом ворочая языком в заполнившей  рот
густой слюне, и не сумел продолжить.
     - Мул, - негромко напомнил стрелок.
     - Конечно, конечно, само собой, - зашептал  Кеннерли.  Теперь  в  его
ухмылке сквозил оттенок недоверия. Шаркая ногами, он отправился за мулом.
     Стрелок отошел туда, откуда можно было  следить  за  Кеннерли.  Конюх
вернулся с мулом и подал стрелку поводья.
     - Иди, займись сестрой, - сказал он Суби.
     Суби вскинула голову и не двинулась с места.
     Стрелок ушел, а они стояли  и  пристально  смотрели  друг  на  друга:
Кеннерли - с болезненной усмешкой, Суби - с  немым  бессловесным  вызовом.
Зной за стенами сарая по-прежнему напоминал кузнечный молот.



                                    17

     Стрелок вел мула по  середине  улицы,  вздымая  башмаками  фонтанчики
пыли. Бурдюки с водой были прикреплены ремнями к спине животного.
     У заведения  Шеба  он  остановился,  но  Элли  там  не  оказалось.  В
задраенном от надвигающейся бури трактире было пустынно, но все еще грязно
- с предыдущего вечера. Алиса еще не бралась за уборку, и дом вонял, точно
мокрый пес.
     Он заполнил дорожный мешок припасами -  кукурузная  мука,  сушеные  и
печеные початки, половинка куска сырого мяса, отыскавшаяся в леднике, -  и
оставил на дощатом прилавке четыре  сложенных  столбиком  золотых  монеты.
Элли не спускалась. Пианино Шеба молча попрощалось с ним,  показав  желтые
зубы. Он снова вышел на улицу и подпругой прикрепил дорожный мешок к спине
мула. Горло сжималось. Ловушки еще можно было избежать, однако шансы  были
невелики. В конце концов, он же был Лукавым.
     Стрелок  прошел  мимо  погруженных  в  ожидание,  закрытых   ставнями
строений, ощущая на себе проникающие в щели и трещины взгляды.  Человек  в
черном сыграл в Талле Господа. Что им двигало? Ощущение  комичности  всего
сущего или же отчаяние? Вопрос этот был не совсем праздным.
     Позади  вдруг  раздался  пронзительный  надсадный  вопль,   и   двери
распахнулись настежь. Вперед устремились какие-то  фигуры.  Итак,  ловушка
захлопнулась. Мужчины в  грязных  рабочих  штанах.  Женщины  в  брюках,  в
линялых платьях. Даже дети не отставали от родителей  ни  на  шаг.  Каждая
рука сжимала палку или нож.
     Стрелок отреагировал мгновенно, не задумываясь - это было  у  него  в
крови. Он крутанулся на каблуках, а руки уже выхватили  револьверы,  и  их
рукояти тяжело и уверенно легли в  ладони.  На  него  с  искаженным  лицом
надвигалась Элли (конечно, это и должна была быть Элли); шрам в  меркнущем
свете казался отвратительно лиловым. Он увидел, что ее держали заложницей:
из-за плеча Алисы, будто неразлучный со своей хозяйкой прислужник  ведьмы,
выглядывала перекошенная, гримасничающая физиономия Шеба. Женщина была его
щитом, приносимой им жертвой. В неподвижном свете мертвого  штиля  они  не
отбрасывали теней. Стрелок отчетливо увидел их и услышал ее голос:
     - Он схватил меня О Исусе не стреляй не надо не надо не надо...
     Но руки прошли хорошую школу. Высокий Слог был знаком не только языку
стрелка - последнего из своего племени.  В  воздухе  прогрохотали  тяжкие,
немузыкальные револьверные аккорды. Алиса зашлепала губами, обмякла, и  он
снова спустил курки. Шеб вдруг резко запрокинул голову и вместе  с  Алисой
повалился в пыль.
     На стрелка дождем посыпались полетевшие в воздух палки. Он зашатался,
отбил их. Деревяшка с кое-как вбитым гвоздем до крови распорола ему  руку.
Какой-то давно небритый мужик с пятнами пота подмышками с разбегу  прыгнул
на него, сжимая в лапище тупой кухонный нож. Стрелок уложил его  замертво,
и мужик тяжело рухнул на дорогу, ударившись подбородком.  Громко  лязгнули
зубы.
     - САТАНА! - визжал кто-то. - ПРОКЛЯТЫЙ! СБИВАЙ ЕГО!
     - ЛУКАВЫЙ! - выкрикивал другой  голос.  На  стрелка  дождем  сыпались
палки. От сапога отскочил чей-то нож. - ЛУКАВЫЙ! АНТИХРИСТ!
     Стрелок выстрелами проложил себе дорогу в самой гуще толпы. Он  бежал
среди падающих тел, а руки с жуткой точностью выбирали  мишени.  На  землю
осели двое мужчин и женщина, и стрелок проскочил в оставленную ими брешь.
     Во главе взбудораженной, охваченной лихорадочным волнением  процессии
он перебежал через улицу к выходившему на заведение Шеба шаткому строению,
где помещались униве