ы  те
позволили им подняться достаточно высоко, чтобы избежать  града  пуль,
который непременно обрушился бы на них, появись Латиго  в  каньоне  до
того, как их укроет расселина.
     Резкий горький запах начал заполнять воздух. И от груды  веток  к
ним потянулись сероватые струйки дыма.
     - Катберт, ты первый. Ален - за ним. Я - последним.  Карабкайтесь
живее, парни. На карте наши жизни.



                                  21


     Люди Латиго вливались в зазор, делящий груду  веток  надвое,  как
вода в тоннель. По мере их продвижения вперед зазор расширялся. Нижний
слой высохших веток уже горел, но в  своем  нетерпении  настичь  троих
юношей они то ли не видели язычков пламени, то ли не обращали  на  них
внимания. Не почувствовали они и резкого  запаха  дыма:  люди  слишком
долго дышали вонью горящей  нефти,  чтобы  различать  какие-то  другие
запахи. Да и у самого Латиго, который первым ворвался в груду веток, в
голове  билась  только   одна   мысль,   заставляющая   трепетать   от
предвкушения сладкой мести: каньон  замкнутый,  с  отвесными  стенами,
каньон замкнутый, с отвесными стенами!
     Однако что-то еще все настойчивее стучалось в его  мозг  по  мере
того, как копыта лошади лавировали не только среди камней, но и
     (костей)
     множества выбеленных солнцем черепов и костей коров, овец, других
животных. Какой-то дребезжащий, сводящий с ума вой  уверенно  заполнял
голову, заставляя слезиться глаза. Однако хоть звук был и силен  (звук
ли, он же звучал не снаружи,  а  внутри  головы),  Латиго  невероятные
усилием воли заглушил его, заставив себя думать о том, что
     (каньон замкнутый,  с  отвесными  стенами,  каньон  замкнутый,  с
отвесными)
     он вот-вот отомстит обидчикам. Да, по  возвращении  ему  придется
отчитываться перед  Уолтером,  может,  перед  самим  Фарсоном,  да  он
понятия не имел, какое наказание ждало его за потерю нефти...  но  все
это будет позже. А в тот момент он хотел только одного  -  убить  этих
наглецов.
     Впереди каньон чуть поворачивал к северу, и дно его уходило вниз.
Наверное, они  там,  но  деваться-то  им  все  равно  некуда.  Небось,
прижались к дальней стене каньона или прячутся между  камней.  Что  ж,
Латиго ударит по ним из всех стволов,  и  рикошеты  пуль  заставят  их
выйти на открытое место. Они еще выйдут с поднятыми руками, надеясь на
милосердие победителей. Тщетная надежда. После того, что они  сделали,
после того...
     Когда Латиго огибал излом, уже с револьвером в руке,  его  лошадь
закричала, не заржала - закричала, как женщина, и поднялась  на  дыбы.
Латиго успел ухватиться за рог передней луки и удержался в  седле,  но
лошадь на чем-то поскользнулась и повалилась на бок.  Латиго  выдернул
ноги  из  стремян,  спрыгнул  на  землю,  увернувшись   от   падающего
животного, тут он почувствовал, что вой, который он гнал от себя, стал
в  десять  раз  сильнее,  усилился  до  такой   степени,   что   глаза
завибрировали в глазницах, а из головы вышибло ту единственную,  самую
важную мысль
     (каньон замкнутый, стены отвесные, каньон замкнутый, стены...).
     С такими, как Джордж Латиго, червоточина справлялась без труда.
     Мимо приземлившегося на четвереньки Латиго проскакивали всадники,
на которых напирали сзади  другие  всадники,  парами  протискивающиеся
через зазор в нарубленных  ветках  (потом,  по  мере  того  как  зазор
расширялся, уже и тройками).
     Перед Латиго мелькали черные хвосты и серые ноги лошадей, сапоги,
башмаки, джинсы всадников. Он попытался встать,  и  тут  же  лошадиное
копыто угодило ему в затылок. Шляпа смягчила удар, и Латиго не потерял
сознания, но тяжело рухнул  на  колени,  наклонившись  вперед,  словно
собрался помолиться. Перед его глазами  заплясали  звезды,  а  по  шее
потекла кровь из рваной раны на затылке, нанесенной копытом.
     Теперь он слышал, как ржут другие лошади. И  кричат  люди.  Вновь
поднялся, кашляя в поднятой лошадьми пыли (едкой пыли, которая  резала
горло, как дым), и увидел Хендрикса, который пытался  податься  на  юг
или  восток,  вырваться  из-под  напирающих  всадников.  Ему  это   не
удавалось. Самую  дальнюю  треть  каньона  занимало  какое-то  болото,
заполненное зеленоватой, клубящейся паром  водой.  Под  верхним  слоем
воды, похоже, затаилась трясина, в которой, судя по  всему,  и  увязли
ноги лошади Хендрикса. Она громко заржала, пытаясь подняться на  дыбы.
Но передние копыта словно приклеились  к  зеленоватой  воде.  Хендрикс
пинал и пинал лошадь, но та  не  могла  сдвинуться  с  места,  хоть  и
пыталась. А голодный дребезжащий вой забивал  уши  Латиго  и  заполнял
весь каньон.
     - Назад! Поворачивайте назад!
     Он хотел выкрикнуть эти слова, но едва прохрипел их.  И  всадники
по-прежнему проносились мимо него, поднимая  пыль,  невероятно  густую
пыль. Латиго набрал полную грудь воздуха, чтобы крикнуть громче... они
должны повернуть назад, в каньоне Молнии затаилось что-то ужасное... и
выдохнул, не произнеся ни слова.
     Ржущие лошади. Едкий дым.
     И этот ужасное, сводящее  с  ума  дребезжание.  Лошадь  Хендрикса
затягивало  в  болото,  с  выпученными  глазами,  оскаленными  зубами,
падающими с губ хлопьями пены. Вот Хендрикс упал в вонючую  воду,  над
которой поднимался парок, да  только  не  в  воду.  Болото  выпростало
зеленые щупальца. Одно прошлось по щеке, обнажая белые  кости,  второе
вырвало глаза, остальные обхватили  тело  и  потащили  в  глубину.  Но
прежде чем  Хендрикс  скрылся  под  зеленоватой  поверхностью,  Латиго
увидел, как из раззявленного рта густым потоком хлынула кровь.
     И другие  это  увидели,  попытались  податься  прочь  от  зеленой
западни. Но на тех,  кому  это  удалось,  надавила  следующая  людская
волна,   некоторые   из   всадников   продолжали   подбадривать   себя
воинственными криками. Новые люди и лошади  посыпались  в  зеленоватое
марево, которое с жадностью заглатывало  их.  Латиго  увидел  солдата,
которому отдавал свой револьвер. Бедолага, который, подчиняясь приказу
Латиго, застрелил одного из своих товарищей, чтобы привести  остальных
в чувство, вопя, спрыгнул с лошади и на четвереньках пополз  прочь  от
зеленой мерзости, которая уже ухватила его лошадь. Попытался подняться
на ноги, но оказался на пути двух всадников. Успел закрыть руками лицо
и тут же угодил под копыта.
     Крики раненых и умирающих заполнили  каньон,  но  до  Латиго  они
долетали из  далекого  далека.  Слышал  он  лишь  дребезжащий  вой,  в
котором, однако, начал различать слова. Голос приглашал его прыгнуть в
болото. Покончить со всем этим ужасом. Почему нет? Ведь все  кончится,
не так ли? Будет поставлена точка.
     Но вместо того чтобы подчиниться, он попятился от западни,  и  на
этот  раз  попытка  удалась:  напор  всадников  ослабевал.   Те,   кто
последними прорвался сквозь устье каньона, придержали лошадей.  Но  их
силуэты терялись в густом дыму.
     Эти коварные мерзавцы подожгли  нарубленные  ветки.  Боги  небес,
боги земли, я думаю, мы в ловушке.
     Он не мог отдавать команды -  всякий  раз  когда  Латиго  набирал
полную грудь воздуха, он вылетал из  нее  сухим  кашлем,  -  но  сумел
схватить за руку проезжающего всадника,  парнишку  лет  семнадцати,  и
скинуть его с лошади. Паренек полетел головой вниз и размозжил  голову
о камень. Латиго же запрыгнул в седло еще до того, как последняя дрожь
ушла из ног паренька.
     Он развернул лошадь и направил  ее  к  устью  каньона,  но  через
двадцать ярдов его остановила густая завеса  дыма.  Ветер  дул  ему  в
лицо, и сквозь дым Латиго с трудом разглядел оранжевое  пламя  горящих
веток.
     И ему пришлось поворачивать к  зеленому  болоту.  Новые  всадники
возникали из дыма. Один врезался в лошадь Латиго, и того второй раз за
пять минут сбросило на землю.  Он  приземлился  на  колени,  с  трудом
поднялся на ноги и, шатаясь, поплелся прочь от огня, надсадно  кашляя,
с красными, слезящимися глазами.
     За изломом каньона дышать было чуть легче.  У  самой  червоточины
Латиго увидел месиво лошадей, многие  переломали  ноги,  и  ползающих,
вопящих людей. На зеленой поверхности плавали  шляпы,  сапоги,  шейные
платки. Даже горн.
     Иди сюда, зазывало зеленое чудище, и Латиго уже не находил в себе
сил сопротивляться этому мягкому, обволакивающему голосу. Заходи,  тут
ты сможешь отдохнуть, расслабиться, забыть о всех проблемах.
     Латиго поднял револьвер, намереваясь пристрелить этот  голос.  Он
не верил, что голос можно убить, но помнил лицо своего  отца  и  хотел
войти в болото, нажимая на спусковой крючок. Умереть в бою.
     Да только не нажал. Револьвер выпал из его разогнувшихся пальцев,
и он направился к червоточине, как и те, кто окружал его.  Дребезжащий
вой прибавлял в силе, кроме него, Латиго уже ничего  не  слышал  и  не
чувствовал.
     Совсем ничего.



                                  22


     Они видели все это из расселины, Роланд и его друзья, застывшие в
двадцати футах от  обрыва.  Они  видели,  как  нарастала  паника,  как
затаптывали людей, как всадников и лошадей сбрасывали в червоточину и,
наконец, как люди добровольно вошли в нее.
     Катберт находился выше всех, под ним - Ален, ниже,  на  крошечном
скальном выступе, стоял Роланд, ухватившись  за  кусты.  И  сверху  им
открывалось недоступное мечущимся в дымном аду людям: они видели,  как
червоточина растет, выплескивается из озерца-болота, жадно  тянется  к
ним, накатывает на них, словно приливная волна.
     Роланд, утолив жажду битвы, не  хотел  смотреть  на  происходящее
внизу,  но  не  мог  оторвать  глаз.  Вой  червоточины,  трусливый   и
торжествующий одновременно, радостный и грустный, не отпускал  его  от
себя. Как зачарованный смотрел он вниз, точно так же как и его друзья.
И когда едкий дым, заполнив дно каньона, начал подниматься  все  выше,
они кашляли, но не сдвигались с места.
     Люди кричали в сгустившемся дыму. Метались в нем,  как  призраки.
Их силуэты таяли по мере того как нарастала  толщина  дымовой  завесы,
где-то под этой белой едкой пеленой в  отчаянии  ржали  лошади.  Ветер
сворачивал  дым  в  вихри,  которые  выписывали  причудливые   кривые.
Дребезжала червоточина,  а  дым  над  ней  начал  приобретать  зеленый
оттенок.
     А потом люди Джона Фарсона перестали кричать.
     Мы их убили, не без ужаса подумал  Роланд.  Потом  пришла  другая
мысль: Нет, не мы. Я. Я их убил.
     Роланд не знал, сколько  бы  еще  он  простоял  на  том  скальном
выступе... может, пока поднимающийся  дым  не  поглотил  его,  но  тут
Катберт, начавший карабкаться наверх, произнес два  слова.  И  столько
было в них ужаса и изумления, что оцепенение Роланда сняло как рукой.
     - Роланд! Луна!
     Вздрогнув, Роланд вскинул голову, увидел, что небо уже потемнело.
Силуэт Катберта четко прорисовывался на его фоне. Смотрел  Катберт  на
восток, на его лицо падал оранжевый отблеск встающей луны.
     Да, оранжевой, гудела червоточина в его голове.  Смеялась  в  его
голове. Оранжевой, как и в ту ночь, когда ты приходил,  чтобы  увидеть
меня и сосчитать. Оранжевой, как  огонь.  Оранжевой,  как  праздничный
костер.
     Как получилось, что уже совсем стемнело? -  мысленно  спросил  он
себя, заранее зная ответ. Время вновь  сдвинулось,  слой  относительно
слоя, как случается с твердью  после  землетрясения.  Пришли  сумерки.
Взошла луна.
     Ужас охватил Роланда. Дикий ужас, бросивший его на стену. Он едва
не потерял равновесия, чтобы не свалиться с уступа, схватился то ли за
куст, то ли за лиану. Он словно вновь попал в  розовый  вихрь.  Может,
Колдовская радуга показывала ему далекие миры только  с  одной  целью:
скрыть то, что могло произойти в непосредственной близости?
     Я бы тут же  повернул  назад,  если  б  думал,  что  ее  жизнь  в
опасности. Его слова.
     А если шар знал? Если он не мог лгать, то мог хотя  бы  намекнуть
на... Мог не только унести его далеко-далеко в черную землю, к  Темной
Башне. Но показать  ему  нечто  другое,  что  вспомнилось  ему  только
сейчас: тощего фермера, который сказал... что? Не слова, о которых  он
подумал, которые слышал с раннего  детства.  Не  "долгой  тебе  жизни,
богатого урожая", а...
     - Смерть, - прошептал он окружающим его камням.  -  Смерть  тебе,
жизнь - моему урожаю. Гори огнем.  Вот  что  он  сказал.  Гори  огнем.
Приходи, Жатва.
     Оранжевый, стрелок. Старческий голос у  него  в  голове  сменился
старческим же смехом. Голосом и смехом Риа с Кооса. Цвет  праздничного
костра. Гори огнем, конец года, нынешние пугала с  красными  руками  -
лишь дань древним  обычаям.  Раньше-то  все  было  по-другому.  А  вот
сегодня мы вспомним эти обычаи, время от времени их должно вспоминать.
И твоя чертова подружка сгорит в огне. Этой ночью я  отплачу  тебе  за
моего любимого Эрмота. Этой  ночью  настанет  час  расплаты.  Приходи,
Жатва.
     - Полезли! - закричал Роланд,  вытянул  руку,  шлепнув  Алена  по
заднице. - Вверх, вверх! Ради ваших отцов, вверх!
     - Роланд, что?.. - Ален не мог понять, с чего  такая  спешка,  но
полез вверх, цепляясь руками  за  кусты  и  скальные  выступы.  Мелкие
камешки из-под его ног сыпались на голову Роланда.
     - Скорее, скорее, -  подгонял  друга  Роланд.  -  Может,  еще  не
поздно, может, мы успеем!
     Но он знал, что надежды нет. Демоническая Луна взошла,  он  видел
ее отсвет на лице Катберта.  В  голове  дребезжащий  вой  червоточины,
гниющей язвы на плоти реальности, смешивался с безумным смехом ведьмы.
И Роланд знал, что надежды нет. Смерть  тебе,  жизнь  -  урожаю.  Гори
огнем.
     О, Сюзан...



                                  23


     Сюзан ничего не понимала, пока  не  увидела  мужчину  с  длинными
рыжими волосами и в соломенной шляпе, из-под которой азартно  сверкали
глаза. В руках он держал вылущенные початки кукурузы. Он  был  первым,
обычный фермер (вроде бы она видела его на нижнем рынке,  может,  даже
кивком здоровалась с ним, а он-с ней), стоявший на обочине  неподалеку
от того места, где дорога к Шелковому  ранчо  пересекалась  с  Великим
Трактом, освещенный поднимающейся по небосводу луной.  Она  ничего  не
понимала, пока они не поравнялись с ним. А вот когда он швырнул охапку
вылущенных початков в медленно катящийся возок, на котором она стояла,
со связанными впереди руками, поникшей головой и веревкой на  шее,  ей
все стало ясно.
     - Гори огнем, - выкрикнул он, чуть ли не весело, те самые  слова,
которых она не слышала с раннего детства, поскольку их давно  заменили
другие: "Приходи, Жатва". А потом добавил что-то еще, что именно,  она
не разобрала, похоже, на языке, на котором говорили Древние, но  вроде
бы она уловила слово чар. Слово, которое имело только одно значение  -
смерть. И когда  засохшие  початки  посыпались  вкруг  ее  сапог,  она
поняла, что означают эти незнакомые ей слова, поняла, что не  будет  у
нее ребенка, не будет свадьбы в далеком, сказочном Гилеаде, не  войдет
она с Роландом в огромный зал, освещенный электрическими  лампами,  не
будет у нее мужа, не будет ночей нежной любви. Все это в прошлом.  Мир
"сдвинулся", и  жизнь  ее  закончилась,  по-настоящему  еще  не  успев
начаться.
     Она знала, почему ее поставили на  возок,  почему  она  стоит  на
возке и почему единственный оставшийся  в  живых  Охотник  за  гробами
набросил веревочную петлю ей на шею.
     - Не пытайся сесть, - предупредил он, в его голосе слышались чуть
ли не извиняющиеся нотки. - У меня нет желания задушить тебя, девочка.
Если возок дернется и ты упадешь, я постараюсь не затягивать петлю. Но
если сядешь - затяну. Ее приказ. - И он мотнул головой в сторону  Риа,
сидевшей на скамье возницы, с поводьями в скрюченных руках. -  Сегодня
командует она.
     И  она  командовала.  И   продолжала   командовать,   когда   они
приблизились к городу. Как бы ни повлиял  магический  кристалл  на  ее
тело, как бы ни сказалась его потеря на ее разуме, власть  над  людьми
осталась при ней. Более того,  увеличилась,  словно  она  нашла  новый
источник энергии, от которого могла подпитываться, во  всяком  случае,
какое-то время. Мужчины, которые могли переломить Риа об  колено,  как
спичку, беспрекословно, словно дети, выполняли ее приказы.
     Все больше людей присоединялось к процессии. Полдюжины  всадников
ехали перед возком, с братом Раймера и мужчиной с прищуренным  глазом,
целая дюжина - позади, составляя компанию Рейнолдсу,  который  обмотал
свободным концом веревки татуированную руку. Сюзан не знала,  кто  эти
мужчины, откуда они взялись. Риа тем временем  свернула  на  дорогу  к
Шелковому ранчо, ведущую на юго-запад, вокруг города, потом свернула и
с нее и уже на восточной окраине Хэмбри  вновь  вернулась  на  Великий
Тракт. Возок катился медленно, ведьма, похоже, соизмеряла его скорость
с местоположением опускающегося к горизонту солнца. Она  не  подгоняла
пони, наоборот, сдерживала его. Когда они миновали фермера, что  стоял
один (несомненно, хорошего человека,  работающего  от  зари  до  зари,
обожающего жену и детей, пусть в его глазах,  под  надвинутой  шляпой,
она увидела недобрый блеск), Сюзан поняла, откуда  такая  неспешность:
Риа ждала восхода луны.
     И Сюзан взмолилась, не богам - отцу. Папа?! Если  ты  здесь,  дай
мне силы, помоги мне постоять за него, за память  о  нем.  Помоги  мне
постоять и за себя. Не ради моего  спасения,  не  ради  избавления  от
смерти, но для того, чтобы не радовать  их,  не  дать  им  насладиться
моими болью и страхом. И ему, пожалуйста, помоги и ему...
     - Сохрани его целым и невредимым, - шептала она. - Сохрани  моего
любимого. Пусть он всегда добирается до того места, куда  идет,  пусть
радуется тому, что видит, пусть радует тех, кто видит его.
     - Молишься, дорогуша? - спросила ведьма, не поворачивая головы. В
скрипучем голосе слышалось лживое  сострадание.  -  Да,  сейчас  самое
время пообщаться с Силами... до того,  как  слюна  закипит  у  тебя  в
горле. - Она откинула голову и  заквохтала,  остатки  ее  волос  стали
оранжевыми в свете поднявшейся-таки луны.



                                  24


     Их лошади, ведомые  Быстрым,  прибежали  на  крики  Роланда.  Они
стояли рядом с тем  местом,  где  расселина  выходила  на  поверхность
земли, с развевающимися на ветру гривами, мотая головами и  недовольно
всхрапывая, когда ветер бросал  на  них  клубы  густого  белого  дыма,
поднимающегося из каньона.
     Роланд не замечал ни лошадей, ни дыма. Взгляд его  сосредоточился
на мешке, который висел на плече у Алена.  Магический  кристалл  снова
ожил.  Сквозь  мешковину  пробивалось  отчетливо  видимое  в   темноте
пульсирующее розовое сияние. Роланд протянул руки к мешку.
     - Дай его мне!
     - Роланд, мне кажется, не...
     - Дай его мне, будь проклято твое лицо!
     Ален посмотрел на Катберта,  который  кивнул...  затем  бессильно
развел руками.
     Роланд буквально сорвал мешок с его плеча,  сунул  в  него  руки,
вытащил хрустальный шар.  Он  яростно  сиял:  розовая,  не  оранжевая,
Демоническая Луна.
     А  за  их  спинами  в  каньоне,  то  громче,  то  тише  подвывала
червоточина.
     - Пристально в эту штуковину не вглядывайся, - прошептал  Катберт
Алену. - Не вглядывайся, ради твоего отца.
     Роланд же склонился над пульсирующим кристаллом,  розовый  отсвет
побежал по его щекам и лбу, заполнил глаза.
     В Радуге Мейрлина он и увидел Сюзан, дочь Патрика, очаровательную
девушку в окошке. Увидел ее стоящей  на  черном,  расписанном  золотом
возке, возке старой ведьмы. Рейнолдс ехал позади, держа в  руке  конец
веревки, петлей наброшенной на шею Сюзан. Возок  катился  к  "Зеленому
сердцу", катился  с  ритуальной  неспешностью.  Вдоль  Холмовой  улицы
рядком стояли люди, первым из которых был фермер на  темной  дороге...
жители Хэмбри и Меджиса, в которых  взыграли  темные  инстинкты  былых
времен. Они вспомнили, казалось бы, давно