что  ткнуть
палкой в открытую язву".
     - Сейчас я войду в ваш туалет, - сказал Эдди. Он показал на  дверь  в
дальнем левом углу комнаты, такую незаметную, что ее почти невозможно было
отличить от панелей, которыми были обшиты стены. - Войду один. А  потом  я
выйду оттуда к вам сюда с фунтом вашего кокаина. С  половиной  партии.  Вы
его проверите. Потом  вы  приведете  Генри  сюда,  чтобы  я  мог  на  него
посмотреть. Когда я увижу его, увижу, что с ним все в порядке, вы отдадите
ему наш товар, и он поедет домой с одним из ваших  джентльменов.  Пока  он
будет ехать, я и... - он чуть не сказал Роланд - ...я и остальные  ребята,
которых, как мы с вами оба знаем, вы сюда нагнали, можем смотреть, как  вы
строите эту штуку. Когда Генри будет дома и в безопасности - а это значит,
что никто не будет над ним стоять, тыча ему в ухо пистолет, - он  позвонит
сюда и скажет одно слово. Так мы с ним сговорились перед моим отъездом. На
всякий случай.
     Стрелок проверил сознание Эдди, чтобы выяснить, правда это или  блеф.
Это была правда, по крайней мере, Эдди считал именно  так.  Роланд  видел:
Эдди действительно верит, что Генри раньше умрет,  чем  скажет  это  слово
лживо. Стрелок не был в этом так уверен.
     - Ты, видно, думаешь, что я до сих пор верю в Санта-Клауса, -  сказал
Балазар.
     - Нет, я знаю, что не верите.
     - Клаудио. Обыщи его. Джек, а ты пойди и обыщи туалет. Весь.
     - Там есть какое-нибудь место, про  которое  я  не  знаю?  -  спросил
Андолини.
     Балазар  довольно  долго  молчал,  внимательно  разглядывая  Андолини
темно-карими глазами.
     - На задней стенке шкафчика с лекарствами есть  маленькая  панель,  -
сказал он. - Я там держу кое-какие личные вещи. Там  слишком  мало  места,
чтобы спрятать фунт наркоты, но ты там, пожалуй, все же проверь.
     Джек вышел, и, когда он входил в  маленький  нужник,  стрелок  увидел
вспышку того же ледяного белого света, какой освещал  нужник  в  воздушном
вагоне. Потом дверь закрылась.
     Взгляд Балазара снова метнулся к Эдди.
     - Зачем тебе так нелепо врать? - почти скорбно спросил он. - Я думал,
ты сообразительный парень.
     - Посмотрите мне в лицо, - спокойно сказал Эдди, - и скажите мне, что
я вру.
     Балазар сделал, как просил Эдди. Он смотрел долго. Потом  отвернулся,
засунув руки в карманы так глубоко, что стало чуть-чуть заметно раздвоение
на его крестьянской заднице. Поза его выражала скорбь - скорбь  о  блудном
сыне; но прежде, чем он отвернулся, Роланд  успел  заметить  на  его  лице
выражение, не имевшее со скорбью ничего общего. То, что Балазар  прочел  в
лице Эдди, вызывало у него не скорбь, а глубокую тревогу.
     - Раздевайся, - сказал Клаудио и наставил на Эдди пистолет.
     Эдди начал раздеваться.


     "Не нравится мне это", -  думал  Балазар,  ожидая  возвращения  Джека
Андолини из  туалета.  Ему  было  страшно,  он  вдруг  вспотел  не  только
подмышками или в промежности - в этих местах он потел всегда, даже  зимой,
даже в самый собачий холод, - а весь. Когда Эдди уехал, он  выглядел,  как
торчок - сообразительный торчок,  но  все  равно  торчок,  которого  можно
подцепить за яйца рыболовным крючком наркоты и вести, куда  захочешь  -  а
когда вернулся, стал выглядеть, как...  вот  именно,  как?  Как  будто  он
каким-то образом вырос, как-то изменился.
     Точно кто-то влил в него две кварты свеженькой смелости.
     Да. В этом все дело. И в  наркоте.  В  этой  блядской  наркоте.  Джек
переворачивал вверх дном весь туалет, а Клаудио обыскивал Эдди со  злобной
дотошностью вертухая-садиста; Эдди стоял  совершенно  равнодушно  (Балазар
никогда раньше не поверил бы, что он или любой другой наркаш  способен  на
такое равнодушие), даже, когда Клаудио четыре раза харкнул себе  на  левую
ладонь, растер смешанные с соплями слюни по всей правой кисти и засунул ее
Эдди в зад до самого запястья и даже на дюйм-другой подальше.
     Наркоты не оказалось ни в туалете Балазара, ни на Эдди,  ни  в  Эдди.
Наркоты не было ни в одежде Эдди, ни в его куртке, ни  в  дорожной  сумке.
Значит, все это был всего лишь блеф.
     Посмотрите мне в лицо и скажите мне, что я вру.
     И он посмотрел. То, что он увидел, его встревожило.  Он  увидел,  что
Эдди Дийн абсолютно уверен в себе: он действительно  намеревался  войти  в
туалет и выйти из него с половиной товара Балазара.
     Балазар и сам почти поверил в это.
     Клаудио Андолини  вытащил  руку  из  задницы  Эдди  Дийна.  При  этом
раздался хлюпающий звук. Рот Клаудио искривился,  как  леска,  на  которой
завязаны узлы.
     - Давай быстрей, Джек, у меня  вся  рука  в  говне  этого  торчка!  -
сердито крикнул Клаудио.
     - Если б я знал, Клаудио, что ты там будешь раскопками заниматься,  я
б, когда в последний раз посрал, подтерся бы ножкой от стула, -  незлобиво
сказал Эдди. - И у тебя бы рука была чище, и мне  бы  не  казалось,  будто
меня только что изнасиловал бык Фердинанд.
     - Джек!
     - Пойди спустись в кухню и приведи себя в порядок, - спокойно  сказал
Балазар. - Нам с Эдди незачем делать друг другу  неприятности.  Ведь  так,
Эдди?
     - Так, - ответил Эдди.
     - Да он все ж таки чистый, - сказал Клаудио. - Ну, то есть не чистый,
а нету у него там ничего. Уж будьте уверочки. - Он вышел,  вытянув  правую
руку перед собой, будто нес дохлую рыбу.
     Эдди спокойно смотрел на Балазара, а Балазар  опять  вспоминал  Гарри
Гудини, и Блэкстона, и Дуга Хеннинга, и Дэвида Копперфилда. Вот,  говорят,
что представления фокусников так же отжили  свой  век,  как  водевиль,  но
Хеннинг-то - суперзвезда, а этот пацан Копперфилд в тот единственный  раз,
когда Балазару удалось  попасть  на  его  представление  в  Атлантик-Сити,
буквально свел публику с ума. Балазар любил фокусников с  тех  самых  пор,
как в первый раз увидел  такое  представление;  прямо  на  улице  какой-то
человек показывал карточные фокусы, и платили ему мелочью  из  кармана.  А
что  всегда  делают  фокусники  в  первую  очередь,  прежде,  чем  достать
что-нибудь неизвестно откуда -  что-нибудь  такое,  от  чего  вся  публика
сперва ахнет, а потом зааплодирует? Вот что  они  делают:  они  приглашают
кого-нибудь из публики подойти  и  убедиться,  что  место,  откуда  должен
появиться кролик, или голубь, или гологрудая красотка, или еще что-нибудь,
совершенно пустое. Больше того - убедиться, что положить туда что бы то ни
было невозможно.
     "Я думаю, может, он так и  сделал.  Не  знаю,  как,  и  мне  это  без
разницы. Единственное, что я  знаю  точно  -  это  то,  что  все  это  мне
совершенно не нравится, черт возьми, вот нисколечко не нравится".


     Джорджу  Бьонди  тоже  кое-что  не  нравилось.  И  он  очень   сильно
подозревал, что и Эдди Дийн не будет от этого в восторге.
     Джордж был почти уверен, что в какой-то момент после того,  как  Чими
вошел в бухгалтерию и погасил свет, Генри умер. Умер тихо, без  шума,  без
суеты, без шухера.  Просто  отлетел,  как  семечко  одуванчика,  унесенное
легким ветерком. Джордж подумал, что, может, это случилось как раз,  когда
Клаудио ушел в кухню отмывать испачканную дерьмом руку.
     - Генри? - прошептал Джордж, придвинув губы так близко к  уху  Генри,
что получилось, как когда сидишь с девочкой в кино и целуешь ее в  ухо,  и
это выходило совсем, на фиг,  неприлично,  особенно,  как  подумаешь,  что
чувак-то, наверно, помер - вроде бы от наркофобии  или  как  там  ее,  эту
хуевину - но он же  должен  выяснить,  а  стенка  между  этой  комнатой  и
кабинетом Балазара тонкая.
     - Что случилось, Джордж? - спросил Трюкач Постино.
     - Заткнитесь, - сказал  Чими  тихим  и  басовитым,  как  звук  мотора
грузовика, голосом.
     Они заткнулись.
     Джордж сунул руку под рубашку Генри. Ох, ему становилось все  хуже  и
хуже. Ему не переставало представляться, что он сидит с девчонкой в  кино.
Вот теперь он ее щупает, только это  не  она,  а  он,  это  уж  не  просто
наркофобия, а голубая наркофобия, еби ее мать,  и  тощая  торчковая  грудь
Генри  не  поднималась  и  не  опускалась,  в   ней   ничего   не   делало
"тук-тук-тук".  Для  Генри  Дийна  все  было  кончено,  для  Генри   Дийна
бейсбольный матч завершился на седьмой подаче. Ни хрена не  тикало,  кроме
его часов.
     Джордж придвинулся к Чими Дретто, ощутив окружавший его густой  запах
Исторической Родины - запах оливкового масла и чеснока - и прошептал:
     - По-моему, у нас тут проблема.


     Джек вышел из туалета.
     - Нету там никакой наркоты, -  сказал  он,  разглядывая  Эдди  своими
невыразительными глазами. - А если ты подумывал насчет окна,  так  ты  про
это забудь. Там стальная сетка, проволока десятый номер.
     - Насчет окна я не думал, а товар там, - спокойно ответил Эдди. -  Ты
просто не знаешь, где искать.
     - Я извиняюсь, мистер Балазар, - сказал Андолини, -  но  с  меня  его
нахальства уж вроде бы хватит.
     Балазар внимательно смотрел на Эдди; Андолини он словно и не  слышал.
Он очень глубоко задумался.
     Задумался о фокусниках, которые вытаскивают из шляп кроликов.
     Вот ты вызываешь кого-нибудь из публики проверить и подтвердить,  что
шляпа пустая. А что еще никогда не меняется? Конечно же - то,  что  никто,
кроме фокусника, в шляпу не заглядывает.  А  что  сказал  этот  мальчишка?
"Сейчас я войду в ваш туалет. Войду один".
     Обычно ему совершенно не хотелось знать, как делается  тот  или  иной
фокус; когда знаешь, все удовольствие пропадает.
     Обычно.
     Но сейчас он дождаться не мог, когда,  наконец,  сможет  узнать,  как
делается этот фокус.
     - Прекрасно, - сказал он Эдди. - Если он там, иди сходи за  ним.  Вот
так, как есть. С голой жопой.
     - Ладно, - сказал Эдди и направился к двери туалета.
     - Но не один, - добавил Балазар. Эдди сразу же остановился, тело  его
напряглось, точно Балазар всадил в него невидимый гарпун, и при виде этого
на  сердце  у  Балазара  потеплело.  В  первый  раз  что-то  вышло  не  по
мальчишкиному плану. - С тобой пойдет Джек.
     - Нет, - сразу же ответил Эдди. - Я так не...
     - Эдди, - мягко проговорил Балазар.  -  Мне  не  говорят  "нет".  Это
единственное, чего мне не говорили никогда.


     Ничего, - сказал стрелок. - Пусть идет.
     Но... но...
     Эдди едва сдерживался,  чтобы  не  сорваться,  не  начать  требовать,
просить, скандалить. Дело было не только в этом неожиданном крученом мяче,
который  подал  ему  Балазар;  дело  было  в  тревоге  за  Генри,  которая
непрерывно грызла его, и в потребности вмазаться, постепенно бравшей  верх
над всем остальным.
     Пусть идет. Все будет в порядке. Слушай:
     И Эдди стал слушать.


     Балазар смотрел, как стоит Эдди - стройный голый  парень,  еще  почти
без свойственной наркоманам сутулости, голова чуть наклонена на  бок  -  и
уверенности  в  себе  у  него  поубавилось.  Казалось,  мальчишка  слушает
какой-то голос, слышный только ему одному.
     О том же подумал и Андолини, только по-другому: "Что это? Он похож на
собачонку со старых патефонных пластинок!" [эмблема фирмы  грамзаписи,  на
которой изображен пес, сидящий у граммофона]


     Коль тогда хотел сказать ему что-то насчет глаз Эдди. Вдруг  Андолини
пожалел, что не стал слушать.
     "Поздно теперь жалеть", - подумал он.
     Если Эдди и слушал голоса  у  себя  в  голове,  то  сейчас  либо  они
перестали говорить, либо он перестал обращать внимание.
     - Лады, - сказал он. - Пошли со мной, Джек.  Я  тебе  покажу  Восьмое
Чудо Света. - Он коротко, ослепительно улыбнулся, и эта улыбка  нимало  не
понравилась ни Джеку Андолини, ни Энрико Балазару.
     - Ну  да?  -  Андолини  вытащил  пистолет  из  двустворчатой  кобуры,
висевшей у него на поясе сзади. - Удивить меня, стал-быть, стараешься?
     Улыбка Эдди стала еще шире.
     - Ага. Я так полагаю, что ты, в натуре, офигеешь.


     Андолини вслед за Эдди вошел в туалет. Он держал  пистолет  наготове,
потому что трусил.
     - Закрой дверь, - сказал Эдди.
     - Хуй тебе, - ответил Андолини.
     - Либо закрой дверь, либо не получишь товара, - сказал Эдди.
     - Хуй тебе, - повторил Андолини. Сейчас, когда ему было  страшновато,
когда он чувствовал, что происходит нечто ему непонятное, вид у  него  был
более сообразительный, чем в грузовике.
     - Он не хочет закрывать дверь, - крикнул Эдди Балазару. - Я, пожалуй,
плюну на это дело, мистер Балазар.  У  вас  же  здесь,  небось,  полдюжины
чуваков напихано, да у каждого не меньше, как по четыре пушки,  а  вы  оба
обсераетесь из-за пацана в сортире. Да еще торчка.
     - Закрой эту блядскую дверь, Джек! - крикнул Балазар.
     - Вот так-то, - сказал Эдди, когда Джек Андолини пинком захлопнул  за
собой дверь. - Мужик ты или м...
     - Ох, и надоел мне этот говнюк, - сказал Андолини в пространство.  Он
поднял пистолет рукояткой вперед, чтобы ударить Эдди по зубам.
     И замер с занесенным пистолетом; злобный оскал исчез,  губы  обмякли,
челюсть отвисла; он увидел то, что в фургоне видел Коль Винесент.
     Глаза Эдди из карих стали голубыми.
     - Хватай его! - сказал тихий, повелительный голос, и, хотя этот голос
исходил изо рта Эдди, он не принадлежал Эдди.
     "Шизанулся, - подумал Джек Андолини. - Шизанулся  к  едрене  бабушке,
шиза..."
     Но эта мысль оборвалась, когда Эдди схватил его за плечи, потому  что
когда он это сделал, Джек увидел, что примерно в трех футах позади Эдди  в
реальности вдруг появилась дыра.
     Нет, не дыра. Для дыры у нее были слишком правильные пропорции.
     Это была дверь.
     "Радуйся, Мария, благодати полная", - тихо  не  то  выдохнул,  не  то
простонал Джек. Через этот дверной проем, повисший в  пространстве  позади
персонального душа Балазара, примерно в футе  над  полом,  ему  был  виден
темный песчаный берег, косо уходивший вниз,  к  разбивавшимся  с  грохотом
волнам. На этом берегу копошились какие-то твари. Твари.
     Он все-таки ударил Эдди рукояткой пистолета, но удар, который  должен
был обломать Эдди все передние зубы на  уровне  десен,  лишь  расплющил  и
чуть-чуть  раскровянил  ему  губы.  Из  Джека  вытекла  вся   сила.   Джек
чувствовал, как она вытекает.
     - Я же тебе говорил, что ты, в натуре,  офигеешь,  -  сказал  Эдди  и
дернул его. В последний момент Джек понял, что Эдди собирается сделать,  и
начал отбиваться, как дикая кошка, но было поздно - они уже падали  сквозь
эту дверь назад, и гул ночного Нью-Йорка, такой  знакомый  и  непрерывный,
что человек замечал его  только  тогда,  когда  он  прекращался,  сменился
скрежетом волн и скрипучими, вопросительными голосами  чудовищ,  ползавших
по берегу взад-вперед.


     "Нам придется двигаться очень быстро, а то окажется, что нас поливают
подливкой в горячей духовке", - предупредил Роланд, и Эдди не  сомневался:
стрелок имел в виду, что, если они не будут все делать со скоростью  света
или около того, то спекутся. И  он  ему  верил.  Если  говорить  о  крутых
мужиках,  то  Джек  Андолини  -  как  Дуайт  Гуден:  его  можно  заставить
пошатнуться; может быть, его можно и вогнать  в  шок;  но  если  дать  ему
увернуться в первых раундах, то позже он тебя растопчет.
     - Левая рука! - завопил на  себя  Роланд,  когда  они  прошли  на  ту
сторону, и он отделился от Эдди. - Помни! Левая рука! Левая рука!
     Он увидел, как Эдди и Джек  пятятся,  спотыкаются,  падают,  а  потом
катятся вниз по  каменистой  осыпи,  окаймляющей  берег,  и  Эдди  силится
отобрать у Андолини пистолет, который тот держит в руке.
     Роланд едва успел подумать, какая будет колоссальная шуточка, если он
вернется в свой мир только для того, чтобы обнаружить, что,  пока  его  не
было, его тело умерло... а потом  стало  слишком  поздно.  Поздно  гадать,
поздно возвращаться.


     Андолини не понял, что произошло. Часть  его  была  уверена,  что  он
сошел с ума, часть была уверена, что Эдди подсунул ему  какой-то  наркотик
или пшикнул в него газом или сделал еще что-то такое, часть полагала,  что
мстительному Богу его детства наконец надоели его грехи, и Он выдернул его
из знакомого мира и посадил сюда, в это унылое чистилище.
     Потом он увидел дверь, она была открыта, из нее на  каменистую  землю
падал веер белого света - света из Балазарова сортира - и понял, что  есть
возможность  вернуться  назад.  Андолини  был  прежде   всего   практичным
человеком. Ломать себе голову над  тем,  что  все  это  означает,  он  был
намерен потом. А вот сейчас он собирался прикончить этого гада и вернуться
через эту дверь назад.
     Силы,  ушедшие  из  него  от  этого  испуганного  изумления,   теперь
прихлынули обратно. Он понял, что Эдди старается вырвать у  него  из  руки
его маленький, но очень эффективный кольт-"Кобру", и  ему  это  уже  почти
удалось.   Джек,   выругавшись,   рванул   пистолет   обратно,   попытался
прицелиться, и Эдди тут же снова схватил его за руку.
     Андолини уперся коленом в самую большую мышцу на  правом  бедре  Эдди
(дорогой  габардин  брюк  Андолини  теперь  был  заляпан   грязным   серым
приморским песком), и Эдди пронзительно вскрикнул.
     - Роланд! - закричал он. - Помоги мне! Ради Бога, помоги же!
     Андолини обернулся, и от того, что он увидел, опять потерял  душевное
равновесие. Там стоял мужик... только он был больше похож  на  привидение,
чем на мужика. И не то, чтобы  на  Каспера,  Дружелюбное  Привидение.  Его
шатало, его бледное, осунувшееся лицо заросло щетиной. Рубаха у него  была
изодрана,  и  ветер  отдувал  лохмотья  назад,  обнажая  торчащие,  как  у
умирающего от голода, ребра. Правая кисть у  него  была  обмотана  грязной
тряпкой. Он казался больным, даже умирающим, но все же достаточно  крутым,
чтобы Андолини почувствовал себя яйцом всмятку.
     И на поясе у этого мужика была пара револьверов.
     Они выглядели старыми, как мир, такими старыми,  будто  их  сперли  в
одном из музеев Дикого Запада... но тем не менее, это были револьверы,  и,
может, они даже и работали, и  Андолини  вдруг  понял,  что  ему  придется
сейчас же разделаться с этим  бледным...  если  только  он  и  вправду  не
привидение, а если привидение, тогда тут уж вообще ни хера  не  поделаешь,
так что нечего и беспокоиться.
     Андолини выпустил Эдди и резким движением откатился направо, почти не
почувствовав, что острый  камень  разорвал  его  пятисотдолларовый  пиджак
спортивного покроя. В тот же миг стрелок левой рукой выхватил револьвер, и
сделал это, как всегда - здоровый или больной, проснувшись или в полусне -
с быстротой голубой летней зарницы.
     "Хана мне, - подумал Андолини с ужасом и изумлением. - Господи, да  я
ж таких проворных в жизни не видал! Мне амбец, Святая Мария, Матерь Божия,
он же меня щас расстреляет, он ме..."
     Человек в драной рубахе нажал спуск револьвера в левой руке,  и  Джек
Андолини подумал - взаправду подумал - что уже умер, а  потом  понял,  что
вместо выстрела раздался только глухой щелчок.
     Осечка.
     Андолини с улыбкой поднялся на колени и поднял свой пистолет.
     - Не знаю, кто ты такой, привидение ты  ебаное,  но  с  белым  светом
можешь проститься, - сказал он.


     Эдди сел, дрожа от холода, весь в гусиной коже. Он увидел, как Роланд
выхватил револьвер, услышал  сухой  щелчок  вместо  грохота,  увидел,  как
Андолини поднимается с песка, услышал, как он что-то говорит;  и,  прежде,
чем Эдди сообразил, что он делает,  его  рука  сама  нащупала  зазубренный
обломок камня. Он вырвал его из шершавой земли и изо всех сил швырнул.
     Камень ударил Андолини  по  голове  сзади,  чуть  пониже  макушки,  и
отскочил. Из  рваной  раны  с  болтающимся  куском  кожи  брызнула  кровь.
Андолини выстрелил, но пуля, которая иначе непременно  убила  бы  стрелка,
прошла мимо.


     "Не совсем мимо, - мог бы сказать Эдди стрелок.  -  Когда  чувствуешь
ветерок от пули, нельзя сказать, что так уж мимо".
     Отшатнувшись от выстрела Андолини, Роланд