ры.
     - Естественно, счетоводу без цифр никуда, - согласился  Ренфрю  и
расхохотался. По левую руку Роланда Корал  Торин  поклевала  салат  (к
мясу она даже не притронулась), снова чуть улыбнулась и окунула  ложку
в тарелку с супом. Роланд догадывался, что  со  слухом  у  нее  все  в
порядке,  а  потому  ее  братец  получит  полный  отчет  о  застольном
разговоре.  Или,  возможно,  Раймер.  Потому  что  у  Роланда   начало
складываться ощущение, хотя наверняка  знать  этого  он  не  мог,  что
реальная сила в феоде - Раймер. Возможно, в компании с сэй Джонасом.
     - К примеру, о каком количестве  верховых  лошадей,  имеющихся  в
наличии, мы можем сообщить Альянсу?
     - Общем количестве или том, что мы может отправить Альянсу?
     - Общем.
     Ренфрю поставил  кружку,  вроде  бы  начал  что-то  подсчитывать.
Роланд тем  временем  посмотрел  через  стол  и  заметил,  как  быстро
переглянулись Ленджилл и Генри Уэртнер, конезаводчик  феода.  Они  все
слышали. Когда же он вновь повернулся к  соседу,  не  укрылся  от  его
внимания и еще один нюанс: Хэш Ренфрю, конечно, выпил, но не  перебрал
меры, в чем ему очень хотелось убедить юного Уилла Диаборна.
     - Общем, говоришь... не тех лошадях, которые мы задолжали Альянсу
и можем отправить хоть сейчас.
     - Да.
     - Давай поглядим, молодой сэй. У Френа сто сорок голов.  У  Джона
Кройдона около сотни.  У  Генри  Уэртнера  сорок  своих  и  шестьдесят
принадлежащих феоду. Государственные лошади, мистер Диаборн.
     Роланд улыбнулся:
     - Это я понимаю. Разбитые копыта, короткие шеи, низкая  скорость,
бездонные животы.
     Ренфрю  загоготал,  согласно  кивая...  но  у  Роланда   остались
сомнения, а так ли тому весело.  В  Хэмбри  движение  поверхностных  и
глубинных слоев воды не совпадало.
     - Меня же последние десять или двенадцать лет преследуют напасти:
песочные глаза, мозговая лихорадка,  копытная  гниль.  Одно  время  по
Спуску  скакали  двести  лошадей  с  тавром  "Ленивой  Сюзан".  Сейчас
наберется не больше восьмидесяти.
     Роланд кивнул.
     - Значит, мы говорим о четырехстах двадцати головах.
     - Нет, это еще не все, - хохотнул Ренфрю. Потянулся  к  кружке  с
элем, но вместо того чтобы поднять, неловко задел рукой и  перевернул.
Выругался. все-таки поднял, потом обругал слугу, который замешкался  и
не сразу наполнил ее.
     - Не все? - Роланд вернулся к прерванному разговору, когда Ренфрю
успокоил себя, ополовинив кружку.
     - Вы должны помнить, мистер Диаборн, что мы  не  только  разводим
лошадей, но и ловим рыбу. Мы, конечно, подтруниваем друг  над  другом,
мы и рыбаки, но многие из них  держат  лошадку-другую  у  дома  или  в
конюшне феода, если у их лошадей нет крыши над головой. Как держал там
своих лошадей ее бедный отец.
     Ренфрю кивнул на Сюзан, которая сидела по другую сторону стола на
три стула ближе к голове, чем Роланд... первой по свою сторону,  рядом
с мэром, который, естественно, занимал  место  в  торце.  Роланда  это
удивляло, потому что жена мэра сидела чуть ли  не  у  дальнего  конца,
между Катбертом и ранчером, с которым его еще не познакомили.
     Вроде бы Роланд понимал, что такому старикану, как Торин, приятно
видеть рядом с собой юное лицо родственницы, радующее глаз, но не  мог
его одобрить. Ведь мэр публично оскорблял собственную жену.  Если  ему
надоела ее болтовня, почему не посадить ее во главе другого стола?
     У {них свои обычаи, вот и все, а  обычаи  чужой  страны  тебя  не
касаются. Что тебя касается, так это количество лошадей,  пасущихся  в
этой стране.}
     - Так сколько, вы говорите, у них лошадей? - спросил он Ренфрю. -
В общем?
     Ренфрю пристально посмотрел на Роланда.
     - Честный ответ мне не повредит, не так  ли,  сынок?  Я  стою  за
Альянс... всей душой...  на  моем  могильном  камне  выбьют  Эскалибур
[Эскалибур - меч легендарного короля Артура (не из Эльда, а из  старой
доброй Англии).]... но я не хочу, чтобы Хэмбри и  Меджис  лишили  всех
богатств.
     - Этого не случится, сэй. Разве  мы  можем  силой  заставить  вас
отдать то, с чем вы не захотите расстаться? Такие силы, конечно, у нас
есть, но они направлены на север и запад, против Благодетеля.
     Ренфрю обдумал его слова, кивнул.
     - И не могли бы вы называть меня Уилл?
     Ренфрю просиял, опять кивнул, второй раз предложил Роланду руку и
расплылся в улыбке, когда Роланд сжал ее двумя руками, снизу и сверху,
и потряс, как принято у конюхов и ковбоев.
     - Мы живем в плохие времена, Уилл, а они порождают дурные манеры.
Думаю, в Меджисе есть еще не меньше  ста  пятидесяти  лошадей.  Я  про
хороших.
     - На которых не стыдно показаться на людях.
     Ренфрю кивнул, хлопнул Роланда по спине, отхлебнул эля.
     - Именно так.
     А от головы стола  донесся  взрыв  хохота.  Должно  быть,  Джонас
рассказал что-то забавное. Сюзан смеялась, откинув голову, сцепив руки
под  сапфировым  ожерельем.  Корделия,  сидевшая  между   девушкой   и
Джонасом, тоже смеялась, но более сдержанно. А Торина  просто  трясло,
он качался взад-вперед, вытирая глаза салфеткой.
     - Красивая она девочка. -  В  голосе  Ренфрю  слышался  отеческий
восторг. А вот с другой стороны вроде бы  донеслось  пренебрежительное
фырканье. Роланд покосился на Корал, но та по-прежнему возила ложкой в
супе. Он вновь посмотрел на мэра и его юную родственницу.
     - Мэр - ее дядя или, может, кузен? - спросил Роланд.
     Случившееся  потом  отпечаталось  в  его  памяти   с   предельной
ясностью, словно кто-то отключил все звуки  и  обесцветил  все  краски
окружающего мира. Корал Торин захохотала так громко, что не  могла  не
привлечь внимание всего стола. Роланду показалось, что  все  разговоры
оборвались, все взгляды сосредоточились на ней...  на  самом  деле  на
Корал посмотрели только Ренфрю да два ранчера, сидевшие напротив.
     - Ее дядя! - Первые слова, произнесенные Корал за  столом.  -  Ее
дядя. Это хорошо. Что скажешь, Ренни?
     Ренфрю ничего не сказал, отодвинул кружку из-под эля и наконец-то
начал есть суп.
     - Вы меня удивили, молодой человек, очень удивили. Вы,  возможно,
приехали из Привходящего мира, но, о боги, тот, кто учил вас  реальной
жизни, той, что существует вне книг и карт, дал маху. Она -  его...  -
Последнее слово Роланд не понял, наверное, существовало оно  только  в
местном диалекте. То ли {суррогатка,} то ли {суррогавка.}
     - Простите? - Он еще улыбался,  но  улыбка  эта  и  ему  казалась
фальшивой. Желудок у него скрутило, словно суп и  один  кусочек  мяса,
который он съел скорее из вежливости, кто-то щедро сдобрил ядом.  {Ты}
служишь, спрашивал он ее, имея в виду, прислуживает ли она за  столом.
Может, она таки {служила,} но не в обеденном зале, а в  другом,  более
уединенном. Внезапно он понял, что больше не хочет слышать ни слова. И
значение слова, которое произнесла сестра  мэра  последним,  нисколько
его не интересует.
     А во главе стола вновь рассмеялись. Сюзан откинула голову щеки ее
горели, глаза сверкали. Одна бретелька платья сползла, обнажив  нежную
ямочку у плеча. Под его взглядом, а сердце Роланда переполняли страх и
желание, она ладонью небрежно вернула бретельку на место.
     - Это означает,  тихая,  спокойная  женщина,  -  пояснил  Ренфрю.
Чувствовалось, что ему  не  по  себе.  -  Старый  термин,  сейчас  его
практически не употребляют...
     - Прекрати, Ренни. - оборвала его Корал и обратилась к Роланду. -
Он - старый ковбой и разгребает конский навоз, даже когда его отрывают
от его любимых  лошадей.  {Суррогатка}  -  это  суррогатная  жена  [По
аналогии   с   суррогатной   матерью    -    женщиной,    вынашивающей
оплодотворенную  яйцеклетку  другой   женщины.].   Во   времена   моей
прабабушки  так  называли  шлюх...  но  шлюх  особого  рода.   -   Она
посмотрела, на Сюзан, которая пила эль, вновь повернулась к Роланду. И
злобный блеск ее глаз очень ему не понравился. - Шлюх, услуги  которых
не оплачиваются на месте деньгами, шлюх, которые слишком хороши, чтобы
обслуживать простой люд.
     - Она - его наложница?  -  спросил  Роланд  разом  одеревеневшими
губами.
     - Да, - кивнула Корал. - Он еще не накачал  ее,  не  накачает  до
праздника Жатвы, о чем мой дорогой брат очень скорбит, но все  куплено
и оплачено, как в добрые старые времена. Так что она -  наложница.  Ее
отец умер бы еще раз, теперь от стыда, если б увидел ее.
     - Не думаю, что мы должны так строго судить нашего мэра. - Ренфрю
попытался разрядить накалившуюся атмосферу.
     Корал его проигнорировала. Она не отрывала глаз  от  лица  Сюзан,
полукружий грудей над платьем, рассыпанных по плечам  волос.  Губы  ее
уже не кривились ироничной  улыбкой.  В  глазах  читалось  откровенное
презрение.
     Перед мысленным взором Роланда внезапно  возникло  видение:  руки
мэра,  с  торчащими  из  костяшек  пальцев  островками  седых   волос,
стягивают  бретельки  платья  Сюзан,  ползают  по  обнаженным  плечам,
забираются под волосы, как белые  крабы  в  пещеру.  Он  отвернулся  к
дальнему концу стола, но и там не увидел ничего радостного. Потому что
взгляд его упал на Олив Торин... Олив.  сосланную  подальше  от  мужа.
Олив, не отрывающей глаз от смеющихся во главе стола, от своего  мужа,
поменявшего ее на юную красотку и подарившего этой красотке  ожерелье,
в сравнении с которым ее рубиновые серьги смотрелись дешевой поделкой.
Но на ее лице он не увидел  ни  ненависти,  ни  злобы,  ни  презрения,
прописанных на лице Корал. Только в глазах стояли  надежда  и  печаль.
Теперь Роланд понимал, почему Олив показалась ему грустной. Для того у
нее имелись все основания.
     Компания мэра все смеялась. Раймер наклонился со своего места  во
главе другого стола, чтобы внести в  поток  остроумия  и  свою  лепту.
Должно быть, ему это удалось. На  этот  раз  рассмеялся  даже  Джонас.
Сюзан прижала руку к груди, потом взяла  салфетку,  поднесла  к  лицу,
чтобы вытереть слезу,  покатившуюся  из  уголка  глаза.  Торин  накрыл
вторую ее руку своей.  Она  посмотрела  на  Роланда  и  встретила  его
взгляд, все еще смеясь. Он подумал об Олив Торин,  сидящей  в  дальнем
конце над нетронутой тарелкой супа,  с  несчастной  улыбкой  на  лице.
Сидящей там, где ее могла видеть и эта девица. И подумал о  том,  что,
будь при нем револьверы, он бы поднял один и пустил бы пулю в холодное
и блудливое маленькое сердце Сюзан Дельгадо.
     Но тут же пришла другая мысль: {Кому ты дуришь голову?}
     Подошел  слуга,  поставил  перед  ним  тарелку  с  рыбой.  Роланд
подумал, что никогда еще он не испытывал такого отвращения  к  пище...
но понял, что будет есть, будет, хотя бы ради того, чтобы вернуться  к
тем вопросам,  что  возникли  у  него  в  разговоре  с  Хэшем  Ренфрю,
владельцем ранчо "Ленивая Сюзан". Он не собирался забывать лица своего
отца.
     {Да, я буду хорошо его помнить,} думал Роланд. {Если бы только  я
мог забыть другое лицо, над сапфировым ожерельем.}



                                  10


     Обед тянулся бесконечно, но на нем прием не  закончился.  Стол  в
зале приемов убрали, и гости, выплеснувшись из обеденного зала, встали
в два соприкасающихся в  одном  месте  хоровода,  мужской  и  женский,
следуя указаниям очень подвижного, невысокого  росточка,  рыжеволосого
мужчины, как потом выяснилось со слов Катберта,  министра  развлечений
при дворе мэра Торина. В хороводы народ собрался со смехом  и  не  без
труда (Роланд догадался, что две трети гостей уже крепко набрались), и
тут же гитаристы заиграли какую-то  незамысловатую  мелодию.  Хороводы
двинулись в противоположных направлениях. И не  останавливались,  пока
музыка не оборвалась. Та пара, что оказалась в  точке  соприкосновения
хороводов, прошла в женский круг и начала танцевать под аплодисменты и
радостные крики остальных.
     Руководитель оркестра прекрасно  знал  местные  нравы,  а  потому
музыка смолкала в тот самый  момент,  когда  в  точке  соприкосновения
оказывалась самая нелепая пара: высокая женщина  -  коротышка-мужчина,
толстая женщина - худой мужчина,  старая  женщина  -  молодой  мужчина
(Катберту досталась дама, по возрасту годящаяся ему в бабушки,  с  ней
он и станцевал под хихиканье и одобрительные вопли).
     И вот, когда Роланд  думал,  что  эти  глупые  танцы  никогда  не
закончатся, музыка смолкла,  и  он  оказался  лицом  к  лицу  с  Сюзан
Дельгадо.
     Какое-то мгновение он лишь смотрел  на  нее,  чувствуя,  что  его
глаза вылезают из орбит, не в силах шевельнуть  ни  рукой,  ни  ногой.
Потом она подняла руки, зазвучала музыка, хоровод (в котором стояли  и
мэр Торин, и сухо улыбающийся Джонас) зааплодировал,  и  Роланд  повел
Сюзан в танце.
     Поначалу,  в  первом  пируэте  (ноги  его,  онемевшие  или   нет,
двигались как положено), ему казалось, что тело его стало  стеклянным.
А потом, когда их тела соприкоснулись, когда он  услышал  шуршание  ее
платья, все человеческие чувства и эмоции вновь вернулись к нему.
     На мгновение она прижалась к Роланду, и когда заговорила,  от  ее
дыхания у него защекотало в ухе. Могла ли  женщина  свести  мужчину  с
ума, так просто взять и свести? До этого  вечера  он  бы  в  такое  не
поверил, но этот вечер все перевернул.
     - Спасибо тебе за твои благоразумие и порядочность, -  прошептала
она.
     Он чуть отстранился, кружа ее в танце,  его  рука  лежала  на  ее
пояснице - ладонь на прохладном шелке платья, пальцы  касались  теплой
кожи. Ее ноги синхронно повторяли все его движения. Она  нисколько  не
опасалась, что его тяжелые сапоги отдавят изящные туфельки.
     - Я могу быть благоразумным,  сэй,  -  ответил  он.  -  А  насчет
порядочности... Я изумлен, что вы знаете это слово.
     Она вскинула глаза на его закаменевшее лицо, улыбка поблекла.  Он
увидел, как глаза заливает злость, но прежде в них промелькнула  боль,
словно он ударил ее. И он одновременно почувствовал радость и печаль.
     - Почему ты так говоришь со мной? - прошептала она.
     Музыка смолкла, прежде чем он успел ответить... хотя и понятия не
имел, что мог сказать в ответ. Она сделала  реверанс,  он  поклонился,
под аплодисменты и  свист  [В  Америке  свистом  выражают  одобрение.]
гостей. Они вернулись  на  прежние  места  в  своих  хороводах,  вновь
заиграли гитары. Роланд почувствовал, как его схватили за руки с обеих
сторон: хоровод двинулся дальше.
     Смех.  Крики.  Хлопки  в  такт   музыке.   Чувствуя   спиной   ее
присутствие, он ничем не выделялся среди остальных. И гадал, ужели ей,
так же, как и ему, хочется вырваться отсюда в темноту, где бы  он  мог
скинуть перед ней маску, чтобы она увидела его истинное лицо, пылающее
любовью.



                             Глава шестая
                                 ШИМИ


                                  1


     Около десяти вечера  трое  молодых  людей  из  Внутренних  феодов
поблагодарили хозяйку  и  хозяина  за  гостеприимство  и  откланялись,
выскользнув в теплую, напоенную ароматами цветов летнюю ночь. Корделия
Дельгадо, которая в  этот  момент  стояла  рядом  с  Генри  Уэртнером,
конезаводчиком феода, заметила, что они, должно быть, устали.  Уэртнер
расхохотался и не преминул возразить:
     - Нет, мэм, в этом возрасте  они  понятия  не  имеют,  что  такое
усталость. И пройдет не один час, прежде чем койки в "Полосе К" увидят
их.
     Олив Торин покинула гостей вскоре  после  юношей,  сославшись  на
головную боль. Бледность лица как бы подтверждала правоту ее слов.
     К одиннадцати мэр, его канцлер и начальник  вновь  организованной
службы безопасности переместились в кабинет мэра в компании нескольких
оставшихся   гостей   (исключительно   ранчеров,   членов   Ассоциации
конезаводчиков). Последовал короткий, но интенсивный  обмен  мнениями.
Некоторые  ранчеры  порадовались  тому,  что  эмиссары  Альянса  столь
молоды.  Элдред  Джонас  ничего  на  это  не  сказал,  лишь  улыбался,
разглядывая длинные пальцы своих рук.
     К полуночи Сюзан добралась до дома и уже разделась. О сохранности
сапфирового ожерелья ей  тревожиться  не  пришлось:  оно  принадлежало
феоду и отправилось в сейф до того, как Сюзан  покинула  дворец  мэра,
что бы там ни думал мистер Вы-нам-не-пара Уилл Диаборн. Мэр Торин  (не
могла она называть его Харт, хотя он настоятельно просил об этом... не
могла даже в мыслях) самолично снял  с  нее  ожерелье.  В  коридорчике
рядом с залом приемов, под гобеленом, на котором король Артур доставал
из  пирамиды  захороненный  в  ней  меч.  И  он  (Торин,   не   Артур)
воспользовался моментом, чтобы поцеловать ее в губы и облапать  грудь,
ту часть, что  оставалась  наиболее  обнаженной  на  протяжении  этого
бесконечного вечера.
     - Я сгораю в ожидании Жатвы, - страстно прошептал он ей  на  ухо.
От него разило бренди. - Каждый летний день тянется, как год.
     Теперь, в своей комнате, расчесав волосы и глядя на  плывущую  по
небу луну, Сюзан думала, что  никогда  в  жизни  не  испытывала  такой
злости, как в это самое мгновение: она злилась на Торина,  злилась  на
тетю Корд, а уж  этого  самодовольного  ханжу  Уилла  Диаборна  просто
разорвала бы на куски. Но больше всего, однако, она злилась на себя.
     "Из любой ситуации есть три выхода, - как-то сказал ей отец. - Ты
можешь принять решение что-то сделать, можешь принять  решение  ничего
не делать... а  можешь  решить  не  принимать  никакого  решения".  От
последнего, указывал отец, ничего хорошего не жди, это выбор слабого и
дурака. Она пообещала себе, что с ней такого никогда не случится...  и
в итоге оказалась именно в таком положении. Выбирать было не из  чего,
она сама себя загнала в тупик...
     В своей комнате во дворце мэра (она не делила  спальню  с  Хартом
уже лет десять, а постель, пусть и не часто, - пять),  Олив  сидела  в
ночной рубашке из простой, нерасшитой белой хлопчатобумажной  ткани  и
тоже смотрела на луну. Уединившись в своем убежище,  она  поплакала...
но слезы быстро  иссякли.  И  теперь  она  сидела  с  сухими  глазами,
опустошенная, без эмоций, не женщина - сухое дерево.
     А самое ужасное состояло в том, что Харт ничего  не  понимал.  Не
понимал, что унижает не только ее.  Весь  вечер  он  раздувал  щеки  и
хорохорился (не забывая при каждом удобном случае заглянуть в вырез на
груди сэй Дельгадо), не замечая, что люди,  включая  его  собственного
канцлера, смеются за его спиной. Они,  конечно,  перестанут  смеяться,
если девушка вернется к тетке с большим животом, но произойдет это  не
скоро. Ведьма об этом позаботилась. А  если  девушка  забеременеет  не
сразу? Но больше всего  унижало  ее  другое.  Она,  Олив,  дочь  Джона
Хаверти, все еще любила  своего  мужа.  Тщеславного,  самовлюбленного,
надменного. Любила, и все.
     Однако тревожила Олив не только юношеская  влюбленность  Харта  в
эту красотку. Она чувствовала, что за  его  спиной  плетется  какая-то
интрига, опасная и бесчестная. Она догадывалась, что Харт знал об этом
совсем ничего, ровно столько,  сколько  {позволяли}  ему  знать  Кимба
Раймер и этот отвратительный хромоногий мужчина.
     А ведь было время, и не так давно,  когда  Харт  не  позволил  бы
Кимбе Раймеру водить себя за нос, когда ему хватило бы одного  взгляда
на Элдреда Джонаса и его друзей, чтобы выслать их на запад. Но все это
было до того. как Харт потерял голову от серых глаз, высокой  груди  и
плоского живота сэй Дельгадо.
     Олив притушила лампу, задула фитиль и залезла в  кровать,  где  и
пролежала без сна чуть ли не до рассвета.
     К часу ночи в зале приемов  и,  обеденном  зале  дворца  мэра  не
осталось ни души, за исключением квартета уборщиц,  которые  молчаливо
(и  нервно)  занимались  своим  делом  под  недремлющим  оком  Элдреда
Джонаса.  Когда  одна  подняла  голову  и  увидела,  что  он   покинул
подоконник, где сидел и курил, то тут же известила об этом  остальных,
и те чуть расслабились. Но они не  смели  ни  петь,  ни  смеятьс