ороших торговых марок - под кожу не углублялась).
     Разумеется, его все равно ранило. Когда в вас  угодит  пуля  крупного
калибра, нечего и думать выйти сухим из воды. Зажигалку  вдавило  Морту  в
грудь так сильно, что образовалась вмятина. Серебряная вещица  сплющилась,
а  затем  разлетелась  на  кусочки,  оставляя  на  коже  Морта  неглубокие
бороздки; один тонкий острый осколок  разрезал  левый  сосок  Морта  почти
пополам. Вдобавок горячая  пуля  подожгла  пропитанную  бензином  фетровую
прокладку зажигалки. Тем не менее, пока  блюстители  закона  приближались,
стрелок  лежал  неподвижно.  Тот  полицейский,  который  не  стал  в  него
стрелять,  твердил  окружающим:  не  подходить,  не  подходить,  держаться
подальше, черт подери.
     "Горю! - пронзительно взвизгнул  Морт.  -  Я  горю,  потушите  огонь!
Потушите! ПОТУШИИИИИТЕ!"
     Стрелок лежал без движения,  слушая,  как  поскрипывают  по  мостовой
башмаки приближающихся стрелков, не обращая внимания  на  визгливые  крики
Морта и стараясь не обращать внимания ни на внезапно  запылавшие  у  груди
уголья, ни на запах поджаривающейся плоти.
     - Боже, - пробормотал кто-то, - ты что, стрелял  трассирующей  пулей,
мужик?
     Из дыры в лацкане пиджака Морта тонкой аккуратной струйкой поднимался
дымок. По  краям  он  просачивался  более  неряшливыми  кляксами.  Ноздрей
полицейских коснулся запах  горелого  мяса  -  пропитанные  жидкостью  для
зажигалок кусочки фетра,  которыми  был  набит  разорванный  пулей  корпус
"Ронсона", и в самом деле загорелись.
     И тут Энди Стонтон, который до  сих  пор  действовал  безукоризненно,
совершил свою единственную ошибку - такую, за которую  Корт,  несмотря  на
прежние, достойные всяческого восхищения деяния Энди, отослал бы его домой
со вспухшим ухом, растолковав, что одной ошибки почти  всегда  оказывается
довольно, чтобы проститься с жизнью. Пристрелить субъекта в синем  костюме
Стонтон смог (чего на самом деле ни один полицейский о себе не знает, пока
обстоятельства не вынудят его выяснить это), но мысль о том, что его  пуля
непонятным образом подожгла парня,  наполнила  его  безрассудным  страхом.
Поэтому он, не задумываясь, нагнулся, чтобы потушить огонь, и только успел
заметить блеск сознания в мертвых  (Энди  присягнул  бы,  что  в  мертвых)
глазах, как стрелок с размаху ударил его ногой в живот.
     Замахав руками, Стонтон отлетел назад, на напарника. Пистолет вылетел
у него из руки. Уивер своего оружия не выпустил, но к тому времени, как он
освободился от Стонтона, прогремел  выстрел,  и  пистолет  Норриса  Уивера
волшебным образом исчез, а рука, в которой он был, онемела, словно по  ней
ударили очень большим молотком.
     Тип в синем костюме поднялся, на секунду задержал  на  них  взгляд  и
сказал:
     - Вы молодцы. Лучше тех, других. Посему позвольте дать вам совет.  Не
ходите за мной. Все уже почти закончилось. Я не хочу, чтобы  пришлось  вас
убить.
     Потом он круто повернулся и побежал к лестнице в метро.


     Лестница была забита теми, кто спускался в метро, но с началом криков
и стрельбы, одержимый присущим жителям Нью-Йорка  нездоровым  и  отчего-то
нигде  больше  не  встречающимся  любопытством,  повернул  обратно,  чтобы
посмотреть, насколько скверно обстоят  дела,  сколько  действующих  лиц  и
много ли крови пролито на грязный бетон. Несмотря  на  это,  они  все-таки
исхитрились отпрянуть от одетого в синий костюм человека,  который  очертя
голову ринулся вниз по ступеням. И немудрено. Один пистолет  он  сжимал  в
руке, второй висел на охватывающем талию ремне.
     К тому же человек этот, кажется, горел.


     Пиджак, рубашка и майка Морта горели все веселее,  серебро  зажигалки
начало плавиться и обжигающими ручейками потекло вниз,  на  живот,  однако
Роланд не обращал ни малейшего внимания на Морта, все громче визжавшего от
боли.
     Роланд  чуял  запах  нечистого  движущегося   воздуха,   слышал   рев
приближающегося поезда.
     Время почти пришло; еще немного - и настанет  тот  миг,  тот  момент,
когда он либо вытащит из этого мира всех троих, либо все потеряет. Роланду
во второй раз почудилось, будто он чувствует, как  над  головой  дрожат  и
шатаются миры.
     Он  очутился  внизу,  на  платформе,  и  отшвырнул  .38  в   сторону.
Расстегнув штаны Джека Морта, он небрежным рывком спустил  их,  явив  миру
белое исподнее, смахивавшее на панталоны  шлюхи.  Времени  размышлять  над
такой странностью у Роланда не было.  Если  он  будет  мешкать,  то  может
перестать тревожиться о том, что сгорит заживо; когда купленные им патроны
нагреются достаточно  для  того,  чтобы  сдетонировать,  его  тело  просто
разнесет взрывом.
     Стрелок  затолкал  коробки  с  патронами  в  исподнее,  вынул  флакон
кефлекса и проделал с ним то же самое. Теперь  исподнее  нелепо  разбухло.
Роланд содрал пылающий пиджак, но даже не попытался снять горящую рубашку.
     Он слышал рев несущегося к платформе поезда, видел его огни. Он никак
не мог знать, что этот поезд ходит по  тому  же  маршруту,  что  и  поезд,
переехавший Одетту, и все равно знал это. Там, где  дело  касалось  Башни,
судьба  становилась  столь  же  милосердной,  сколь  спасшая   ему   жизнь
зажигалка, и причиняла столько же боли, сколько  чудом  возжженное  пламя.
Подобно колесам  надвигающегося  поезда,  она  следовала  курсом  сразу  и
последовательным,  и  сокрушительно   жестоким;   и   этому   ходу   могли
противостоять лишь твердость да любовь.
     Рывком подтянув штаны Морта, Роланд опять  пустился  бегом,  едва  ли
понимая, что люди бросаются  врассыпную,  освобождая  ему  дорогу.  Приток
воздуха, питающего огонь,  увеличился,  и  пламя  объяло  сперва  воротник
рубашки, а потом и волосы. Засунутые  в  исподнее  Морта  тяжелые  коробки
снова  и  снова  били  по  яичкам,  раздавливая  их;  в  животе   возникла
мучительная боль. Роланд - человек, превращающийся в метеор  -  перемахнул
через турникет. "Потуши меня! - вопил Морт. - Потуши, пока я не сгорел!"
     "Ты должен сгореть, - сурово подумал  стрелок.  -  То,  что  с  тобой
сейчас произойдет, более милосердно, чем ты заслуживаешь".
     "Что ты этим хочешь сказать? ЧТО ТЫ ИМЕЕШЬ В ВИДУ?"
     Стрелок не ответил; по правде говоря, ринувшись к краю платформы,  он
полностью отключился. Он почувствовал, что одна  из  коробок  с  патронами
пытается выскользнуть из смешных штанишек  Морта,  и  придержал  ее  одной
рукой.
     Всю до капли силу своего сознания Роланд направил  на  Владычицу.  Он
понятия не имел, можно ли  услышать  подобный  телепатический  приказ  или
заставить того, кто его слышит, подчиниться, и  все-таки  послал  быструю,
острую стрелу мысли:
     "ДВЕРЬ! СМОТРИ В ДВЕРЬ! СЕЙЧАС! СЕЙЧАС ЖЕ!"
     Мир  наполнился  грохотом  поезда.  Какая-то   женщина   пронзительно
закричала: "О Боже  он  хочет  прыгнуть!"  Чья-то  рука,  силясь  оттащить
Роланда, шлепнула его по плечу. Потом Роланд вытолкнул тело Джека Морта за
желтую предупредительную линию и нырнул  через  край  платформы  вниз,  на
рельсы. Прикрывая руками низ живота, придерживая кладь, с  которой  должен
был вернуться (то есть, если бы проявил достаточное проворство и  выбрался
из  тела  Морта  в  единственно  правильный  миг),  он  упал  на  пути   у
приближающегося поезда и, падая, вновь воззвал к ней - к ним:
     "ОДЕТТА ХОЛМС! ДЕТТА УОКЕР! СМОТРИТЕ ЖЕ!"
     И в тот  миг,  когда  он  воззвал  к  ним,  в  миг,  когда  поезд,  с
беспощадной сребристой быстротой вращая колесами, налетел на него, стрелок
наконец повернул голову и посмотрел в дверной проем.
     Прямо ей в лицо.
     В лица!
     Их два, я вижу сразу оба ее лица...
     "НЕЕ!.." - тонко взвизгнул Морт, и в последнюю ничтожную долю секунды
перед тем, как поезд переехал его, разрезав надвое - не над коленями, а  в
талии - Роланд метнулся к двери... и сквозь нее.
     Джек Морт умер один.
     Возле материальной оболочки Роланда появились коробки с  патронами  и
флакон с  таблетками.  Руки  стрелка  судорожно  вцепились  в  них,  потом
расслабились. Он заставил себя подняться, сознавая, что  вновь  облачен  в
свое хворое, пульсирующее острой  болью  тело;  сознавая,  что  Эдди  Дийн
пронзительно кричит; сознавая, что Одетта визжит  на  два  голоса.  Роланд
поглядел - всего на секунду - и увидел именно то, что услышал: не одну,  а
двух женщин. Обе были безногие, обе темнокожие, обе -  дивной  красоты,  и
все-таки одна была ведьмой, сущей каргой. Внешняя красота не  скрывала  ее
внутреннее уродство, а лишь усиливала его.
     Эти двойняшки, которые в действительности были вовсе не близнецами, а
положительным и отрицательным образами одной и той же женщины, приковали к
себе взгляд Роланда. Он напряженно уставился на них, и в  этом  напряжении
было что-то лихорадочное, гипнотическое.
     Потом Эдди  опять  испустил  пронзительный  крик,  и  стрелок  увидел
омарообразных  чудовищ:  кувыркаясь,  они  выбирались  из  волн  и   важно
шествовали к тому месту, где  Детта  оставила  связанного  и  беспомощного
юношу.
     Солнце село. Пришла тьма.


     Детта увидела себя в дверном проеме, увидела своими глазами,  увидела
глазами стрелка, и возникшее у  нее  чувство  перемещения  было  таким  же
внезапным, как у Эдди, но куда более бурным.
     Она была здесь.
     Она была там, за глазами стрелка.
     Она услышала приближающийся поезд.
     "Одетта!" - взвизгнула она, вдруг поняв все: и что она такое, и когда
это произошло.
     "Детта!" - взвизгнула она, вдруг поняв все: и что она  такое,  и  кто
сделал ее такой.
     Мимолетное ощущение, что ее выворачивают наизнанку...  а  затем  куда
более мучительное ощущение.
     Ее раздирали на части.


     Роланд, волоча ноги, неуклюже спустился с короткого склона туда,  где
лежал  Эдди.  Он  двигался,  как  человек,  лишившийся  скелета.  Одна  из
омарообразных тварей щелкнула клешней у лица Эдди. Эдди закричал.  Стрелок
пинком отшвырнул чудовище. Он с грехом пополам  нагнулся,  крепко  схватил
Эдди за руки и потащил его от воды, но слишком поздно; слишком  мало  сил,
сейчас эти твари доберутся до Эдди, черт, до них обоих...
     Эдди снова закричал - один из чудовищных  омаров,  поинтересовавшись:
"дид-э-чик?", вырвал клок из его штанов, а заодно прихватил и кусок  мяса.
Эдди попробовал крикнуть еще  раз,  но  с  губ  сорвался  лишь  задушенный
клекот. Молодой человек задыхался в Деттиных узлах.
     Вокруг  повсюду  были  хищные  твари,  они  наступали,  энергично   и
нетерпеливо щелкая  клешнями.  Стрелок  вложил  остатки  сил  в  последний
рывок... и повалился на спину. Он слышал их приближение  -  отвратительные
вопросы, щелкающие клешни. Может быть, это не так уж плохо, подумал он. Он
ставил на кон все, что у него было - все и потерял.
     Гром собственных револьверов наполнил Роланда тупым недоумением.


     Две женщины лежали  на  песке  лицом  к  лицу,  приподнявшись,  точно
готовые напасть змеи, сомкнув пальцы с идентичными  отпечатками  на  шеях,
прорезанных одинаковыми морщинками.
     Женщина пыталась убить ее, но  не  настоящая  женщина,  такая  же  не
настоящая, какой была та девушка;  она  была  сном,  сотворенным  падающим
кирпичом... но теперь этот сон стал явью, этот  сон  скрюченными  пальцами
вцепился ей в горло и силился убить ее, пока стрелок пытался спасти своего
друга. Ставший реальным сон хрипло визжал непристойности, орошая  ее  лицо
дождем горячей слюны.  "Я  взяла  синюю  тарелочку  потому  что  та  тетка
закатала меня в больницу а потом мне никогда не дарили  никаких  тарелочек
напамять и я кокнула ее  потому  как  ее  надо  было  кокнуть  и  когда  я
повстречала белого юнца которого могла треснуть по рылу я треснула а  чего
ж я обижала белых сопляков потому как сами  напрашивались  и  воровала  из
магазинов которые продают только  всякие  штуки  напамять  белым  покамест
черные братья и сестры в Гарлеме загибаются с голодухи  и  крысы  жрут  их
детишек, я настоящая, ты, сука, я настоящая, Я... Я... Я!"
     "Убей ее", - подумала Одетта и поняла, что не может.
     Она не могла убить эту ведьму и выжить - так  же,  как  та  не  могла
убить ее и удалиться. Покуда Эдди и
     (Роланда) (Настоящего Гада)
     того, кто воззвал к ним, съедали заживо  у  кромки  воды,  они  здесь
могли бы удавить друг друга. Это покончило бы со всеми. Или же  она  могла
бы
     (любовь)/(ненависть)
     разжать руки.
     Одетта отпустила шею Детты, не обращая внимания на сильные,  свирепые
и жестокие руки, душившие ее, сминавшие дыхательное  горло.  Вместо  того,
чтобы делать из своих рук удавку, она нашла им иное применение. Она обняла
ту, другую.
     - Нет, сволочь! - истошно завопила Детта, но крик этот был бесконечно
сложным, полным и ненависти, и  благодарности.  -  Нет,  отвали  от  меня,
отвали и все тут...
     У Одетты не было голоса, чтобы ответить.  В  тот  миг,  когда  Роланд
пинком отшвырнул первого атаковавшего их чудовищного  омара;  в  тот  миг,
когда второй омар выдвинулся вперед, чтобы пообедать  щедрым  ломтем  руки
Эдди, Одетта сумела только шепнуть на ухо этой бабе-яге: "Я люблю тебя".
     На мгновение руки сжались, превратившись в орудие убийства,  петлю...
а затем ослабли.
     Исчезли.
     Ее опять выворачивало наизнанку... а потом вдруг - о,  блаженство!  -
оказалось, что она - одно целое. Впервые с тех пор, как человек  по  имени
Джек Морт сбросил кирпич на голову девочки, подвернувшейся, чтобы  принять
на себя этот удар потому только, что белый таксист, раз  взглянув,  укатил
(а ее отец в своей гордыне отказался от новой попытки из боязни во  второй
раз получить отказ), она была одним целым. Она была Одеттой Холмс,  а  та,
другая?..
     "Поторапливайся, сучка! - проорала Детта...  но  голос  оставался  ее
собственным;  они  с  Деттой  слились  воедино.  Ей  довелось  быть  одним
человеком, была она и двумя людьми, теперь стрелок извлек из нее третьего.
- Торопись, не то ими пообедают!"
     Одетта посмотрела на патроны.  На  это  не  было  времени;  пока  она
перезарядит  револьверы,  все  уже  будет   кончено.   Оставалось   только
надеяться.
     "Но, может быть, есть что-то еще?" - спросила  она  себя  и  спустила
курки.
     И вдруг ее коричневые руки наполнились громом.


     Эдди увидел, что на него  угрожающе  надвинулся  один  из  чудовищных
омаров; сморщенные глаза были пустыми, мертвыми и  все-таки  отвратительно
искрились  отвратительной  жизнью.  Клешни  чудовища  опустились  к   лицу
молодого человека.
     - Дод-э... - начала тварь, а потом что-то  разнесло  ее  в  клочья  и
брызги, отшвырнув от Эдди.
     Роланд увидел, что один из монстров, проворно перебирая ногами, бежит
к его левой руке, которой он размахивал, силясь отогнать хищных тварей,  и
подумал: "Сейчас и вторую руку..." - а потом тварь  разлетелась  в  темном
воздухе  облачком  мелко  раздробленной  скорлупы   и   ошметков   зеленых
внутренностей.
     Он  обернулся  и  увидел  женщину,  чья  красота  заставляла   сердце
замирать, а бешеная ярость обращала его в кусок льда.  "ДАВАЙТЕ,  ГАДЫ!  -
визжала она. - НУ, ДАВАЙТЕ, ДАВАЙТЕ! ДАВАЙТЕ, СУНЬТЕСЬ К НИМ! Я ВАМ  ЗЕНКИ
ЧЕРЕЗ ВАШИ БЛЯДСКИЕ ЖОПЫ ВЫШИБУ!"
     Выстрел взорвал третьего омара,  который  быстро  полз  между  широко
расставленными ногами Эдди, намереваясь подкормиться, а заодно  превратить
юношу в бесполое существо. Тварь разлетелась, как при игре в "блошки".
     Роланд  и  раньше  подозревал,  что  эти  существа  обладают   некими
зачатками интеллекта. Теперь он получил тому доказательство.
     Омары отступали.
     Боек револьвера ударил по непригодному патрону, а следующим выстрелом
Одетта разнесла одного из отступавших монстров в куски.
     Остальные побежали к воде еще быстрее. Похоже, аппетит у них пропал.
     Между тем Эдди задыхался.
     Роланд принялся ощупывать веревку, глубоко впившуюся в шею Эдди, так,
что осталась борозда. Он видел, что лицо юноши  постепенно  становится  из
лилового черным.
     Потом его руки оттолкнули руки более сильные.
     - Я сама этим займусь. - В ее руке был нож... его нож.
     "Чем же  ты  займешься?  -  подумал  Роланд.  Его  сознание  медленно
помрачалось. - Чем же ты займешься теперь, когда мы оба в твоей власти?"
     - Кто ты? - прохрипел он,  когда  его  потянула  к  земле  тьма  гуще
ночной.
     - Я - три женщины, - услышал стрелок  голос  Одетты,  звучавший  так,
словно она обращалась к Роланду  с  верхнего  края  глубокого  колодца,  в
который он падал. - Та я, что была; та я, что не  имела  никаких  прав  на
существование, но существовала; и я - та женщина,  которую  вы  спасли.  Я
благодарю тебя, стрелок.
     Она поцеловала его, стрелок это  знал,  однако  после  Роланд  долгое
время знал только тьму.



                          ОКОНЧАТЕЛЬНАЯ ПЕРЕТАСОВКА

     Впервые, как ему казалось, за тысячу лет, стрелок не думал  о  Темной
Башне. Его мысли занимал только олень, спустившийся  к  озерцу  на  лесной
поляне.
     Держа револьвер  в  левой  руке,  он  прицелился  поверх  поваленного
бревна.
     "Мясо", - подумал он. В рот брызнула теплая слюна; Роланд выстрелил.
     "Промазал, - подумал он в следующую миллисекунду. - Утратил.  Утратил
всю свою сноровку..."
     Олень у края воды упал замертво.
     Вскоре Башне предстояло вновь заполнить стрелка, но  сейчас  он  лишь
возблагодарил  неизвестных  ему  здешних  богов  за  то,  что   его   глаз
по-прежнему был верным, и стал думать о мясе, о мясе и  еще  раз  о  мясе.
Убрав револьвер (тот единственный, что теперь носил при  себе)  обратно  в
кобуру, Роланд перелез через  бревно,  за  которым,  покуда  ранний  вечер
мало-помалу угасал, превращаясь в сумерки,  терпеливо  лежал  и  ждал,  не
придет ли к озерцу что-нибудь достаточно крупное для ужина.
     "Я выздоравливаю, - с некоторым изумлением подумал он, доставая  нож.
- Я в самом деле выздоравливаю".
     Он не  видел  женщины,  стоявшей  позади  него  и  следившей  за  ним
оценивающими карими глазами.


     В  течение  шести  дней  после  произошедшего  у  оконечности   пляжа
противоборства  они  ели  только  мясо  омаров  и  пили  только  противную
солоноватую воду из ручья. Роланд сохранил об этом времени весьма  скудные
воспоминания - он тогда метался и бредил в  горячке,  называя  Эдди  порой
Аланом, порой - Катбертом, а женщину - неизменно Сюзанной.
     Мало-помалу лихорадка  отступила,  и  они  пустились  в  многотрудное
путешествие вглубь холмов. Эдди толкал инвалидное кресло, в котором сидела
женщина, но бывало и так, что в кресле катил Роланд, а  женщина  ехала  на
закорках у Эдди, некрепко обхватив его за шею. Дорога была такой, что чаще
всего передвижение  на  колесах  становилось  невозможным,  и  продвижение
вперед шло медленно.  Роланд  понимал,  насколько  Эдди  выбился  из  сил.
Понимала это и женщина; впрочем, Эдди ни разу не пожаловался.
     Пища у них была; в те дни, когда, дымясь от жара, ворочаясь и  горько
сетуя на давно минувшие времена и давно умерших людей, Роланд лежал  между
жизнью и смертью, Эдди и женщина стреляли  омаров  -  снова,  и  снова,  и
снова. Вскоре омароподобные чудовища перестали  приближаться  к  их  части
пляжа, но к тому времени мяса у них уже было вдоволь, и когда они  наконец
попали туда, где рос бурьян с сучьей травой, то уже принуждали  себя  есть
его. Все трое изголодались по зелени - какой  угодно,  лишь  бы  это  была
зелень. И разъедавшие кожу болячки понемногу  начали  исчезать.  Некоторые
травы  горчили,  попадались  и  сладкие,  но,  каков  бы  ни   был   вкус,
путешественники съедали их... за исключением одного случая.
     Усталый стрелок вздремнул, а когда проснулся, то увидел, что  женщина
дергает из земли пучок травы, которую он узнал даже слишком хорошо.
     - Нет! Только не эту! - прохрипел он. - Эту - никогда!  Заметь  ее  и
запомни! Никогда не ешь эту траву!
     Она ответила д