ать Одетта крикнула:
     - Стоп, Эдди! Стоп!
     Он остановился так  резко,  что  ей  пришлось  крепко  схватиться  за
подлокотники кресла, не то она вылетела бы из него. В мгновение  ока  Эдди
обогнул кресло и оказался перед ней.
     - Прости, - сказал он. - Ты в порядке?
     - Все отлично. - Он увидел, что спутал волнение с сигналом  бедствия.
Одетта показала:
     - Вон там! Видишь?
     Эдди загородился от солнца, но ничего не увидел. Он прищурился. Всего
лишь на миг ему показалось... нет, конечно же,  это  был  попросту  трепет
разогретого зноем воздуха, поднимавшегося от утоптанной земли.
     - Вряд ли, - сказал он и улыбнулся. - Разве что очень захотеть.
     - А  по-моему,  я  вижу!  -  Она  повернула  к  Эдди  взбудораженное,
улыбающееся лицо. - Стоит, сама, одна! Там, где кончается песок.
     Эдди опять посмотрел в ту сторону, на сей раз щурясь так сильно,  что
на глаза навернулись слезы. И опять на долю секунды ему почудилось,  будто
он что-то увидел. "Увидел-увидел, - подумал он и улыбнулся. - Разглядел ее
желание".
     - Может быть, - сказал он - не потому, что верил. Потому, что  верила
Одетта.
     - Поехали!
     Эдди вернулся за кресло и, улучив момент, помассировал себе  местечко
пониже спины, где поселилась ровная ноющая боль. Одетта оглянулась.
     - Интересно, чего ты ждешь?
     - Ты действительно думаешь, что засекла ее, да?
     - Да!
     - Ну ладно, тогда поехали!
     Эдди снова принялся толкать кресло.


     Получасом позже он тоже увидел дверь. "Господи Иисусе, - подумал  он.
- А она видит не хуже Роланда. Может, даже лучше".
     Им  обоим  не  хотелось  останавливаться  на  обед,  но  поесть  было
необходимо. Наскоро перекусив, они покатили дальше. Возвращался прилив,  и
Эдди со все возрастающим беспокойством поглядывал  вправо,  на  закат.  Их
путь по-прежнему  пролегал  значительно  выше  линии  прилива,  отмеченной
спутанной морской травой и бурыми водорослями, но Эдди не оставляла мысль,
что к тому времени, как они доберутся до двери,  они  окажутся  в  неуютно
тесном углу, ограниченном с одной стороны морем, а  с  другой  -  склонами
холмов, которые он теперь очень четко различал. Ничего  приятного  в  этом
пейзаже не  было.  Холмы  оказались  каменистыми,  усеянными  низкорослыми
деревьями (их впившиеся в  землю  корявые  корни  походили  на  скрюченные
артритом пальцы, навсегда сведенные в беспощадном захвате) и  колючими  на
вид кустами. Не слишком-то крутые склоны были, однако, чересчур круты  для
инвалидного кресла. Возможно, Эдди хватило бы сил занести Одетту повыше  -
собственно, его вполне могли принудить к этому обстоятельства -  но  он  и
помыслить не мог о том, чтобы оставить ее там.
     Его ушей впервые коснулось жужжание насекомых. Звук немного напоминал
стрекот маленьких сверчков, но был выше, тоньше и полностью лишен ритма  -
просто монотонное  рииииииииии,  вроде  того,  что  издают  высоковольтные
провода. Он в первый  раз  увидел  не  чаек,  а  других  птиц.  Среди  них
попадались крупные, важные - они кружили над сушей, распластав неподвижные
крылья. "Ястребы, - подумал Эдди. Время от времени птицы складывали крылья
и камнем падали вниз. -  Охотятся.  Охотятся  за  кем?  Ну...  за  мелкими
зверюшками". Это не внушало опасений.
     И все же кошачий вопль, услышанный ночью, не шел у Эдди из головы.
     Ближе к вечеру они уже ясно различали третью дверь. Ее, как и  первых
двух, быть не могло - и тем не менее она стояла, как вкопанная.
     - Потрясающе, - услышал Эдди негромкий  голос  Одетты.  -  Совершенно
потрясающе.
     Дверь  была  именно  там,  где  он  и  подозревал  -   внутри   угла,
знаменовавшего, что  хоть  сколько-нибудь  легкому  продвижению  на  север
пришел конец. Она стояла чуть повыше границы полной  воды,  меньше  чем  в
девяти ярдах от того места, где из земли, точно исполинская рука, покрытая
вместо волосков серо-зеленой щетиной, нежданно-негаданно выбивались холмы.
     Солнце обморочно клонилось к воде, прилив закончился; было, вероятно,
четыре часа (так сказала Одетта, и Эдди поверил  -  ведь  раньше  она  уже
говорила, что хорошо определяет время  по  солнцу,  а  еще  она  была  его
возлюбленной), когда они достигли двери.


     Они просто смотрели на нее: Одетта - из кресла, руки на коленях, Эдди
- от края моря. Отношение  к  двери  у  них  было  двойственным:  с  одной
стороны, они смотрели на нее так, как минувшей ночью смотрели на  вечернюю
звезду, то есть по-детски; с другой стороны - совершенно иначе. Желание на
звезду загадывали дети радости. Теперь же и Эдди, и Одетта были  мрачны  и
полны недоверчивого удивления -  так  малыши  разглядывают  действительное
воплощение того, что бывает только в сказках.
     На двери было что-то написано.
     - Что это значит? - наконец спросила Одетта.
     -  Не  знаю,  -  откликнулся  Эдди,   но   слова   принесли   холодок
безнадежности; юноша чувствовал: на сердце крадучись находит тень.
     - Разве? - спросила она, глядя на него более внимательно.
     - Да. Я... - Он сглотнул. - Не знаю.
     Одетта еще секунду смотрела на него.
     - Пожалуйста, отвези меня за нее. Мне бы хотелось взглянуть. Я  знаю,
что ты хочешь вернуться к нему, но, может быть, ты сделаешь это для меня?
     Эдди был согласен.
     Они поехали вокруг двери, к тому  ее  краю,  который  находился  чуть
повыше.
     - Подожди! - вскрикнула Одетта. - Ты видел?
     - Что?
     - Поехали обратно! Смотри! Смотри внимательно!
     На  этот  раз  Эдди  вместо  того,  чтобы   следить   за   возможными
препятствиями, внимательно наблюдал за дверью. Когда кресло  проезжало  по
склону над ней, Эдди увидел, как  дверь  сужается  в  перспективе,  увидел
петли - петли, погруженные словно бы в ничто, увидел боковое ребро...
     И тут оно исчезло.
     Боковое ребро исчезло.
     Воду от Эдди должны были бы  заслонять  три,  возможно,  даже  четыре
дюйма плотной древесины (дверь выглядела необычайно крепкой), но ничто  не
мешало ему видеть море.
     Дверь исчезла.
     Тень Эдди была, а вот дверь пропала.
     Он откатил кресло на два фута назад, чтобы занять позицию чуть  южнее
того места, где стояла дверь, и оказалось, что  боковое  ребро  никуда  не
делось.
     - Ты видишь? - прерывающимся голосом спросил он.
     - Да! Оно опять здесь!
     Он провез кресло на фут вперед. Дверь не исчезала. Еще шесть  дюймов.
Здесь. Еще два. Здесь. Еще дюйм... и никакой двери. Точно и не бывало.
     - Иисусе, - прошептал он, - Господи Иисусе.
     - Она откроется перед тобой? - спросила Одетта. - А передо мной?
     Эдди медленно шагнул вперед  и  крепко  взялся  за  ручку  двери,  на
которой было написано одно-единственное слово.
     Он попробовал повернуть ручку по часовой стрелке; потом против.
     Ручка не сдвинулась ни на йоту.
     - Ладно. - Тон Одетты был спокойным, смиренным. -  Дверь  открывается
ему. Думаю, это понятно и тебе, и мне. Иди за ним, Эдди. Сейчас же.
     - Сперва я должен позаботиться о тебе.
     - Со мной все будет отлично.
     - Ничего подобного. Линия прилива слишком близко. Если я  брошу  тебя
здесь, то, когда стемнеет, омары вылезут и пообедают тобо...
     Речь Эдди внезапно пресек послышавшийся наверху, в холмах, клокочущий
кошачий рык - так нож обрубает тонкую бечевку. Ворчание зверя донеслось  с
приличного расстояния - но меньшего, чем в прошлый раз.
     Взгляд Одетты  на  миг,  не  более,  порхнул  к  револьверу  стрелка,
засунутому за пояс штанов Эдди,  потом  так  же  быстро  вернулся  к  лицу
молодого человека. Эдди почувствовал, что у него горят щеки.
     - Он не велел отдавать мне револьвер, правда? - мягко сказала она.  -
Он не хочет, чтобы оружие попало ко мне в руки. По какой-то причине он  не
хочет, чтобы оно оказалось у меня.
     - Патроны отсырели, - с трудом ответил он, - ими, наверное, все равно
не выстрелишь.
     - Я понимаю. Завези меня чуть повыше, на склон, ладно? Я  знаю,  как,
должно быть, устала  у  тебя  спина  -  Эндрю  называет  это  "санитарской
ломотой" - но, если ты завезешь меня  чуть  повыше,  омары  мне  будут  не
страшны. А там, откуда рукой подать до этих страшилищ,  вряд  ли  появится
что-нибудь еще.
     Эдди подумал:  "Во  время  прилива,  пожалуй,  да...  но  если  снова
начнется отлив, тогда как?"
     - Дашь мне какой-нибудь еды и камней, - сказала Одетта, не ведая, что
эхом вторит стрелку, и Эдди снова залился румянцем. Его лоб и щеки пылали,
как бока кирпичной печки.
     Одетта  посмотрела  на  него,  едва  заметно  улыбнулась  и  покачала
головой, будто Эдди говорил вслух.
     - Не будем спорить. Я же видела, что с ним и как. Ему отпущено  очень
и очень мало времени. Препираться некогда. Отвези меня чуть повыше, оставь
еды и камней, потом забирай кресло и отправляйся.


     Как можно быстрее устроив Одетту, Эдди вытащил  револьвер  стрелка  и
рукояткой вперед протянул ей. Но Одетта покачала головой.
     - Он рассердится на нас обоих. На тебя - за то, что отдал, а на  меня
еще сильнее - за то, что взяла.
     - Чепуха! - выкрикнул Эдди. - Почем ты знаешь?
     - Знаю, - ответила Одетта тоном, не терпящим возражений.
     - Хорошо, предположим, это правда. Только предположим. Но если ты  не
возьмешь револьвер, рассержусь я.
     - Убери. Не  люблю  я  всякие  пистолеты.  Я  не  знаю,  как  с  ними
обращаться. Если из темноты на меня что-нибудь выскочит,  я  первым  делом
напущу в штаны. После чего наставлю револьвер не в ту сторону и всажу пулю
в себя. - Она умолкла, мрачно  глядя  на  Эдди.  -  Есть  и  еще  кое-что.
Возможно, для тебя это тоже не секрет. Я не хочу прикасаться  ни  к  чему,
принадлежащему этому человеку. Ни к чему. Я думаю, что на  меня  его  вещи
способны "навести порчу", как это всегда называла моя мама.  Мне  нравится
думать о себе, как о современной женщине... но  я  не  испытываю  никакого
желания остаться у подножия погруженных во тьму земель без  тебя,  зато  с
привязавшимся ко мне злосчастьем
     Эдди  посмотрел  на  револьвер,  потом  на  Одетту.  В   его   глазах
по-прежнему был вопрос.
     - Убери, - велела она сурово, как школьная  учительница.  Эдди  вдруг
захохотал и подчинился.
     - Что ты смеешься?
     - Ты говоришь, как мисс Хатэвэй. Моя училка из третьего класса.
     Чуть улыбаясь,  не  отрывая  блестящих  глаз  от  глаз  Эдди,  Одетта
негромко, приятным голосом пропела: "Тени божественной ночи  спускаются...
сумерек время пришло..." - Ее голос замер, и оба посмотрели на запад,  но,
хотя тени уже  удлинились,  звезда,  на  которую  они  загадывали  желание
прошлой ночью, еще не появлялась.
     - Что-нибудь еще, Одетта? - Эдди испытывал острое нежелание  уходить.
Хотелось медлить и медлить. Он подумал, что стоит действительно  тронуться
в обратный путь, и это пройдет, но пока  стремление  ухватиться  за  любой
предлог и остаться казалось очень сильным.
     - Поцелуй. Если ты не против, я удовольствовалась бы этим.
     Он приник к ее губам  долгим  поцелуем.  Уже  когда  он  отстранился,
Одетта, поймав его за запястье, пристально и напряженно всмотрелась в  его
лицо.
     - До прошлой ночи я ни разу не занималась любовью с белым, -  сказала
она. - Не знаю, важно ли это для тебя. Я даже не знаю, важно  ли  это  для
меня. Но я подумала, что ты должен знать.
     Эдди подумал.
     - Для меня - нет, - сказал он. - Ночью все кошки серы. Я люблю  тебя,
Одетта.
     Она накрыла его ладонь своей.
     - Ты милый молодой  человек  и  не  исключено,  что  я  отвечаю  тебе
взаимностью, хотя обоим нам слишком рано...
     В этот миг, будто по сигналу, в "зарослях", как их именовал  стрелок,
заворчала дикая кошка. Судя по звуку, она по-прежнему находилась в четырех
или пяти милях от них - и все же почти вдвое ближе, чем в прошлый  раз.  К
тому же голос как будто бы принадлежал крупному зверю.
     Путники повернули головы на звук. Эдди почувствовал, что  волоски  на
шее сзади силятся  встать  дыбом.  Им  это  удалось  не  вполне.  "Пардон,
волосики, - тупо  подумал  он.  -  Наверное,  причесон  у  меня  несколько
длинней, чем надо".
     Рычание перешло в  пронзительный  страдальческий  вопль,  точно  там,
откуда оно неслось, погибало  страшной  смертью  какое-то  живое  существо
(возможно, на самом деле это означало всего-навсего  удачную  случку).  На
мгновение этот почти непереносимый вой завис в воздухе, а затем  пошел  на
убыль, соскальзывая во все более низкие регистры, и в конце концов  не  то
смолк, не то утонул в непрекращающемся плаче ветра. Они подождали, но крик
не повторился. Для Эдди, однако, это было неважно. Вытащив револьвер из-за
пояса, он протянул его Одетте.
     - Бери и не выступай. Если тебе позарез приспичит им воспользоваться,
ты ни хрена не добьешься - с этой дрянью всегда так - но все равно, бери.
     - Хочешь поспорить?
     - Да спорь, ради Бога. Спорь сколько хочешь.
     Задумчиво поглядев  в  почти  что  светло-карие  глаза  Эдди,  Одетта
улыбнулась, но улыбка вышла несколько усталой.
     - Кажется, спорить я не стану. - Она взяла револьвер.  -  Пожалуйста,
поспеши.
     - Есть! - Он опять поцеловал ее, на сей раз торопливо, и чуть было не
сказал "береги себя"... но серьезно, братва, как она могла  "беречь  себя"
при таком раскладе?
     Пробираясь в сгущающихся сумерках вниз по склону  (исполинские  омары
еще не выползали, но их еженощное появление было не за горами), Эдди опять
посмотрел на слово, написанное  на  двери,  и  каждую  клеточку  его  тела
пронизал  знобящий  холод.  Слово  было  подходящее.  Боже  правый,  такое
подходящее! Он опять посмотрел туда, откуда спускался. Мгновение он не мог
разглядеть Одетту, потом заметил какое-то движение. Более светлое пятнышко
коричневой ладони. Одетта махала ему.
     Помахав в  ответ,  Эдди  развернул  кресло,  наклонил  его  так,  что
передние, более хрупкие и маленькие колеса оторвались от земли, и побежал.
Он бежал на юг той же дорогой, которой они пришли. Примерно первые полчаса
рядом быстро скользила его тень  -  пригвожденная  к  подметкам  кроссовок
невероятная тень тощего великана, вытянувшаяся на ярды и ярды  к  востоку.
Потом солнце село,  тень  исчезла,  а  в  волнах  закувыркались  уродливые
клешнястые твари.
     Минут через десять после того,  как  Эдди  услышал  первые  звуки  их
бормотания, он поднял голову и увидел вечернюю звезду, равнодушно горевшую
на густо-синем бархате небес.
     Тени божественной ночи спускаются... сумерек время пришло... Спаси ее
и сохрани. Ноги уже ныли, затрудненное  дыхание  было  слишком  жарким,  в
груди горело, в перспективе ждал третий переход, теперь уже со стрелком  в
качестве пассажира, но хотя Эдди догадывался, что  Роланд  на  добрых  сто
фунтов тяжелее Одетты и надо бы поберечь  силы,  он  все  равно  продолжал
бежать. Спаси и сохрани, вот мое желание, спаси и сохрани мою любимую.
     И, словно предвещая  беду,  где-то  в  страдальческих  изгибах  лощин
взвизгнула дикая кошка... только эта кошка, судя по голосу,  была  большой
аки лев, рыкающий в африканских джунглях.
     Эдди прибавил ходу, толкая перед  собой  порожнее  кресло,  и  вскоре
ветер принялся омерзительно-тонко подвывать в свободно вращающихся  спицах
приподнятых передних колес.


     Ушей стрелка коснулся тонкий заунывный вой. Звук этот приближался,  и
Роланд напрягся, но, расслышав тяжелое дыхание, расслабился. Эдди. Он  мог
сказать это даже с закрытыми глазами.
     Стонущий звук мало-помалу затих, стремительные  шаги  замедлились,  и
Роланд открыл глаза. Перед ним, пыхтя и отдуваясь, стоял  Эдди.  По  щекам
юноши  струился  пот.  Рубашка  прилипла  к  груди  одним  темным  пятном.
Последние остатки образа "мальчика из колледжа", на котором настаивал Джек
Андолини, исчезли. Волосы  свисали  на  лоб.  Штаны  разъехались  в  шагу.
Картину дополняли  синевато-лиловые  круги  под  глазами.  Эдди  Дийн  был
воплощением неряшества.
     - Справился, - выговорил он. - Я здесь. - Молодой человек  огляделся,
потом опять посмотрел на стрелка, словно никак не мог поверить. -  Господи
Иисусе, я в самом деле здесь.
     - Ты отдал ей револьвер.
     Эдди подумал, что стрелок выглядит плохо - не лучше, чем до  первого,
сокращенного, курса кефлекса, быть может, чуть хуже. Казалось, жар горячки
так и пышет от него волнами. Эдди понимал, что должен бы  жалеть  Роланда,
но, похоже, в эту минуту был способен испытывать только адскую злость.
     - Я из кожи вон лезу, чтоб попасть сюда в рекордное время, и все, что
ты можешь мне сказать, это "Ты отдал ей револьвер". Ну, спасибо, приятель.
То есть особых изъявлений благодарности я и не ждал, но это уж ни в  какие
ворота не лезет, едрена мать.
     - По-моему, я сказал единственно важную вещь.
     - Ну, раз уж ты завел об этом речь - да,  я  отдал  ей  револьвер,  -
сказал Эдди, подбоченясь и язвительно глядя на стрелка сверху  вниз.  -  А
теперь выбирай: либо ты садишься в кресло, либо я его складываю  и  пробую
запихнуть тебе в жопу. Чего изволите, барин?
     - Ничего. - Роланд едва заметно  улыбался,  словно  и  не  хотел,  но
ничего не мог с собой поделать. - Сперва ты вздремнешь, Эдди. Когда придет
время смотреть, мы посмотрим, что к чему, но сейчас тебе нужно  выспаться.
Ты вымотан.
     - Я хочу вернуться к ней.
     - Я тоже. Но если ты не отдохнешь, то  свалишься  по  дороге.  Просто
свалишься. Скверно для тебя, еще хуже для меня и хуже всего для нее.
     Эдди секунду постоял в нерешительности.
     - Ты уложился в недурное время, - признал стрелок. Он  прищурился  на
солнце. - Сейчас четыре, быть может, четверть пятого. Ты проспишь  пять  -
возможно, семь - часов, и будет уже совсем темно...
     - Четыре. Четыре часа.
     - Хорошо. Будешь спать, пока не стемнеет - я считаю, это не  пустяки.
Потом поешь. Потом мы тронемся в путь.
     - Ты тоже поешь.
     Снова - слабая улыбка.
     - Попробую. - Стрелок невозмутимо посмотрел на Эдди.  -  Теперь  твоя
жизнь в моих руках; полагаю, ты это понимаешь.
     - Да.
     - Я тебя похитил.
     - Да.
     - Хочешь убить меня? Если так, лучше сделай это сейчас  и  больше  не
ставь никого из нас... - Когда стрелок дышал,  в  груди  у  него  негромко
свистело. Эдди слышал эти хрипы, но они очень мало волновали его,  -  ...в
затруднительное положение.
     - Я не хочу убивать тебя.
     - Тогда... - Речь Роланда прервал внезапный резкий приступ  кашля.  -
...Укладывайся, - закончил стрелок.
     Эдди улегся. Бывало, сон медленно наплывал  на  него,  но  сейчас  он
схватил юношу грубыми руками неловкого  в  своем  рвении  любовника.  Эдди
услышал (или  это  ему  только  пригрезилось),  как  Роланд  говорит:  "Но
отдавать ей  револьвер  не  следовало",  и  неведомо  на  сколько  времени
погрузился в тьму и неведение, а потом Роланд затряс его, чтобы разбудить.
Когда Эдди наконец сел, ему показалось, что в его теле не осталось ничего,
кроме боли: боли и тяжести. Мышцы словно бы  превратились  в  заржавленные
блоки, шкивы и лебедки заброшенного цеха. Из первой попытки встать  ничего
не вышло. Он тяжело плюхнулся обратно на песок.  Со  второй  попытки  Эдди
удалось подняться,  однако  он  чувствовал,  что  даже  на  такое  простое
действие, как поворот кругом, у него уйдет порядка двадцати минут.  Причем
поворачиваться будет больно.
     Роланд вопросительно смотрел на него.
     - Ты готов?
     Эдди кивнул.
     - Да. А ты?
     - Да.
     - Сможешь?
     - Да.
     И они принялись за еду... а после  Эдди  пустился  в  свой  третий  и
последний поход по окаянному взморью.


     За вечер они проехали приличное расстояние, и все же,  когда  стрелок
объявил привал, Эдди испытал смутное разочарование. Он  ничем  не  проявил
своего несогласия, поскольку попросту чересчур устал,  чтобы  идти  дальше
без отдыха, однако, отправляясь в путь, надеялся пройти  больше.  Тяжесть.
Вот что было нешуточной проблемой.