и  не
хватало.
     В  салуне  Диаборна  не  было,  это  точно.  Джонас   повернулся,
оглядывая Южную Главную улицу в обеих направлениях. Целующаяся Луна (с
полнолуния прошло только два дня) освещала ее как днем. Никого  ни  на
мостовой, ни на дальней стороне, рядом с  магазином  продовольственных
товаров. А на крыльце магазина только тотемы, изображающие  хранителей
Луча: медведя, черепаху, рыбу, орла, льва, летучую мышь и волка.  Семь
из двенадцати, в лунном свете яркие,  как  мраморные,  и,  несомненно,
дети от  них  в  восторге.  Только  тотемы,  никаких  мужчин.  Хорошо.
Отлично.
     Джонас  всмотрелся  в  темный  проулок  между   продовольственным
магазином и лавкой мясника, заметил движущуюся среди каких-то  коробок
тень, напрягся, тут же  расслабился,  увидев  зеленые  кошачьи  глаза.
Кивнул и вновь повернулся к дверям салуна, открыл левую и,  переступив
порог,  вошел  в  "Приют  путников".  Ален  услышал  скрип  петли,  но
револьвер  Джонаса  уперся  ему  в  висок,   прежде   чем   он   начал
поворачиваться.
     - Сынок, если ты только не брадобрей, я думаю, что  тебе  следует
опустить этот ножичек. Второго предупреждения не будет.
     - Нет. - ответил Ален.
     Джонас,  который  ожидал,  что  ему  тут  же  подчинятся,  и   не
рассматривал никаких других вариантов, остолбенел.
     - {Что?}
     - Вы меня слышали. - ответил Ален. - Я сказал нет.



                                  5


     После    того    как    трое    юношей    поблагодарили    хозяев
Дома-на-Набережной и, попрощавшись,  отбыли.  Роланд  предложил  своим
друзьям поразвлечься самостоятельно (он резонно рассудил, что в  итоге
они забредут в "Приют путников", но надолго там  не  задержатся  и  не
попадут ни в какую передрягу: денег на карточные игры у них не было, а
с холодного чая не разбушуешься). Сам же он въехал в город  по  другой
дороге, привязал коня у общественной коновязи на нижнем из двух рынков
города (Быстрый только раз ткнулся  в  него  мордой,  более  ничем  не
выразив обиду) и отправился бродить по пустым  спящим  улочкам,  низко
надвинув на глаза шляпу и заложив руки за спину.
     В голове его роились вопросы... по всему выходило,  что  ситуация
ужасная. Поначалу он думал, что у него разыгралось воображение:  детям
везде  чудятся  опасности  и  заговоры,   благо   этому   способствуют
прочитанные книги. Но после разговора с "Ренни" Ренфрю он  понял,  что
воображение тут ни при чем. Концы с концами явно не сходились, вопросы
оставались,  а  более  всего  Роланда  бесило  другое:   он   не   мог
сосредоточиться  на  этих  вопросах,  не  говоря  уже  о  том,   чтобы
попытаться найти ответы. Потому  что  при  каждой  попытке  перед  его
мысленным  взором  возникало  лицо  Сюзан  Дельгадо...  ее  лицо,   ее
ниспадающие на плечи волосы... даже бесстрашное движение  ее  туфелек,
синхронно следующих за его сапогами. Вновь и вновь в  ушах  отдавались
его последние фразы, произнесенные высокомерным,  самодовольным  тоном
проповедника. Он отдал бы все, что угодно, чтобы эти слова и этот  тон
остались при нем. После праздника Жатвы она ляжет на подушку Торина  и
еще до первого снега будет носить  под  сердцем  его  ребенка,  может,
наследника, но  что  тут  такого?  Богачи,  знаменитости,  аристократы
заводили наложниц с незапамятных времен. У самого Артура из  Эльда  их
было не меньше сорока, если верить легендам.  Так  какое,  собственно,
ему до этого дело?
     Я {думаю, что влюбился в нее. Вот почему это и мое дело.}
     Неприятная мысль, но не из тех, от которых можно отмахнуться:  он
хорошо знал свое сердце. Он любил ее, это точно, но какая-то его часть
ее ненавидела и напомнила о той чудовищной мысли, что пришла к нему за
столом: он  прострелил  бы  Сюзан  Дельгадо  сердце,  если  бы  пришел
вооруженным. Олив Торин... с какой грустной улыбкой сидела она в конце
стола... напрямую ассоциировалась у него с матерью.  Разве  не  те  же
грусть и печаль увидел он в глазах матери в тот день,  когда  советник
отца зазвал его в ее комнату. Мартен в  рубашке  с  открытым  воротом.
Габриэль в просторном домашнем платье, воздух, пропахший тем, чем  они
занимались все жаркое утро.
     Он в ужасе отогнал от себя возникший образ. И его тут  же  сменил
другой: Сюзан Дельгадо, серые глаза и золотистые волосы. Он увидел  ее
смеющейся, с откинутой головой, с руками, сцепленными  под  сапфирами,
подаренными ей Торином.
     Роланд решил, что может простить ей согласие пойти  в  наложницы.
Чего он не мог простить, несмотря на тягу к  Сюзан,  так  это  ужасную
улыбку на лице Олив, когда та смотрела на девушку, сидевшую на  месте,
принадлежащем ей. Сидевшую на ее месте и смеющуюся.
     Такие вот мысли не выходили у него из головы, пока  он  отмеривал
ярд за ярдом по пустынным  улицам.  Вроде  бы  они  не  имели  к  нему
никакого отношения, он приехал сюда не из-за Сюзан Дельгадо,  что  ему
мэр с хрустящими суставами и его  несчастная  жена...  но  он  не  мог
отделаться от них и заняться  порученным  ему  делом.  Он  забыл  лицо
своего отца и, шагая в лунном свете, надеялся вновь увидеть его.
     В конце концов он добрался до Равной улицы, по которой и побрел с
севера на юг, думая о том, что, может, стоит пропустить с Катбертом  и
Аденом по стаканчику и бросить пару раз кости на Аллее Сатаны,  прежде
чем вернуться к Быстрому  и  отправиться  спать.  И  тут,  взглянув  в
сторону "Приюта", он заметил Джонаса: высокий рост и длинные, падающие
на плечи волосы не позволяли спутать его  ни  с  кем  другим,  который
стоял у дверей салуна, вглядываясь в происходящее  внутри.  Рука  его,
лежащая на рукоятке револьвера, и напрягшееся тело  тут  же  заставили
Роланда забыть обо всем другом. В салуне что-то происходило: если Берт
и Ален там, вдруг им не удалось  остаться  в  стороне.  В  городе  они
посторонние, вполне возможно, даже вероятно, что не все в Хэмбри любят
Альянс, хотя за обеденным столом утверждалось  обратное.  А  может,  в
сложном положении оказались друзья Джонаса. Во всяком случае, в салуне
заварилась каша.
     Инстинктивно, еще не зная, почему он  это  делает,  Роланд  мягко
взбежал на крыльцо  продовольственного  магазина,  где  в  ряд  стояли
вырезанные из дерева животные (возможно, приколоченные к  полу,  чтобы
разгулявшиеся клиенты салуна не утащили их, распевая детские песенки).
Роланд шагнул за последнего в ряду, медведя, присел,  чтобы  шляпа  не
торчала над головой зверя, и сам застыл как изваяние. Он  увидел,  как
Джонас повернулся, оглядел улицу, затем всмотрелся во что-то по  левую
руку от него... Роланд с большим трудом уловил: "Мяу! мяу!"
     {Кот. В проулке между домами.}
     Джонас постоял еще мгновение, а потом шагнул  в  "Приют".  Роланд
тут же покинул свое укрытие, слетел по ступеням и пересек улицу. Он не
обладал чутьем Алена, умеющего появиться в нужном  месте  и  в  нужное
время, но тут интуиция подсказала ему, что надо спешить.
     А над его головой Целующаяся Луна прикрылась облаком.



                                  6


     Красотуля все еще стояла на скамье,  но  уже  совсем  не  пьяная,
желание петь исчезло без следа. Она едва верила своим  глазам:  Джонас
приставил  револьвер  к  виску  мальчика,  тот  прижал  нож  к   горлу
Рейнолдса, а тот  целился  в  голову  {другого}  мальчика  (с  птичьим
черепом на шее, висящим на цепи, продетой в глазницы), который  держал
на прицеле Роя Дипейпа. И, кстати, успел пролить кровь Роя Дипейпа.  А
когда Джонас предложил мальчику-здоровяку  опустить  нож,  прижатый  к
горлу Рейнолдса, {мальчик-здоровяк отказался.}
     {Теперь меня можно бить по голове и отсылать в пустошь  на  конце
тропы,} подумала Красотуля, {потому что я увидела все, что мне суждено
увидеть.} Она решила, что со скамьи ей стоило  бы  слезть...  стрельба
могла  начаться  в  любую  секунду,  и  одним  выстрелом  дело  бы  не
закончилось, но иногда, мысленно сказала она себе, можно и рискнуть.
     Потому что такого зрелища второй раз уже не увидеть.



                                  7


     - Мы в городе по поручению Альянса, - продолжил Ален. Одной рукой
он зарылся в мокрые от пота волосы Рейнолдса, вторая с  той  же  силой
прижимала нож к  его  горлу:  кожа  под  лезвием  промялась,  но  пока
оставалась невредимой. - Если вы причините нам вред, Альянс этого  так
не оставит. И  наши  отцы  тоже.  За  вами  будут  охотиться,  как  за
собаками, а когда поймают - повесят головой вниз.
     - Сынок, до ближайшего патруля Альянса двести колес, может, и все
триста, - ответил Джонас, - а я бы плевать на него хотел, даже если бы
он притаился за ближайшим холмом. И ваши отцы меня не  пугают.  Опусти
нож, а не то я вышибу твои гребаные мозги.
     - Нет.
     - Дальнейшее   развитие   событий,    несомненно,    заинтересует
присутствующих,  -  весело  воскликнул  Катберт...  хотя  в  голосе  и
зазвучали нервные нотки. Не страх, просто  {волнение.}  А  ведь  парни
хоть  куда,  мрачно  подумал  Джонас.  Недооценил  он  их,  принял  за
молокососов, это точно. - Вы стреляете в  Ричарда.  Ричард  перерезает
горло мистеру Плащу аккурат в тот момент, когда мистер  Плащ  вышибает
мне мозги, а мои  бедные  умирающие  пальцы  высвобождают  резинку,  и
стальной шарик пробивает голову мистеру Очки. Вы, правда, уйдете живым
и невредимым, но едва ли сие утешит ваших мертвых друзей.
     - Предлагаю ничью, - обратился Ален  к  мужчине,  который  держал
револьвер у его виска. - Мы все опускаем оружие и расходимся.
     - Нет, сынок, - голос Джонаса звучал спокойно, он  надеялся,  что
злости в нем не слышалось, хотя сам уже начал заводиться. Боги,  чтобы
над ним взяли верх, пусть и временно! - Никому не  дозволено  угрожать
Большим охотникам за гробами. Это твой последний шанс. Или...
     Что-то твердое  и  острое,  ну  очень  похожее  на  острие  ножа,
уперлось в рубашку Джонаса, точно промеж лопаток. Он понял, что это  и
кто стоит за его спиной, понял, что игра проиграна, но  никак  не  мог
взять в толк, каким  образом  события  могли  принять  столь  безумный
оборот.
     - Револьвер в  кобуру,  -  приказал  голос  человека,  вдавившего
острие ножа ему в  спину.  Не  просто  спокойный,  а  лишенный  всяких
эмоций. - Быстро, не то нож дойдет до сердца. И  довольно  разговоров.
Наговорились. Или револьвер в кобуру, или смерть.
     В голосе Джонас уловил два  момента:  юность  и  искренность.  Он
убрал револьвер.
     - Теперь ты, с черными волосами.  Вынь  револьвер  их  уха  моего
друга и убери в кобуру. Быстро.
     Клей Рейнолдс не заставил просить себя дважды и  шумно  выдохнул,
когда Ален убрал нож и отступил на шаг. Катберт не оглянулся, все  так
же стоял, растянув резинку.
     - Теперь ты, у бара, - продолжил Роланд. - Револьвер в кобуру.
     Револьвер  нашли,  отдали  Дипейпу,  тот  сунул  его  в   кобуру,
скривившись от боли: задел раненым пальцем ремень. Только после  того,
как  его  рука  оторвалась  от  рукоятки,  Катберт  ослабил  натяжение
резинки, и металлический шарик перекочевал к нему в ладонь.
     О  том,  кто  послужил  причиной  переполоха,  напрочь  забыли  в
круговерти последующих событий. Теперь же Шими вскочил  и  через  весь
зал бросился к Катберту, с мокрыми от  слез  щеками.  Схватил  его  за
руку, несколько раз поцеловал (смачно, с чмоканьем, в другой  ситуации
кто-то мог бы и засмеяться), на мгновение  прижал  его  руку  к  щеке.
Потом проскочил мимо Рейнолдса, толкнул правую  дверку  и  оказался  в
объятиях сонного, еще не протрезвевшего шерифа.  Эвери  притащил  Шеб.
Шерифа феода он нашел в одной из тюремных камер, где тот сладко  спал,
плотно   закусив   и   крепко   выпив   на   торжественном   обеде   в
Доме-на-Набережной.



                                  8


     - Веселенькая история, не так ли?
     Вопрос задал Эвери. Никто не ответил. Впрочем, он  и  не  ожидал,
что они ответят: кто-кто, а эти молодцы понимали, что в данный  момент
молчание - золото.
     Маленький кабинет шерифа, примыкающий к тюрьме, не  мог  вместить
столько народу: троих мужчин, троих юношей, еще не ставших  мужчинами,
и одного толстяка шерифа, поэтому Эвери повел всю компанию в городской
Зал собраний, в котором  в  столь  поздний  час  слышалось  воркование
голубей, гнездящихся под крышей, да тиканье старинных  часов,  стоящих
на сцене.
     В этот простой, без изысков, зал горожане и землевладельцы  феода
приходили уже сотни лет, чтобы принять важные решения,  утвердить  или
отклонить законы, иной раз выслать особо несносного человека на запад.
И зал, чуть подсвеченный луной, настраивал на  серьезный  лад.  Роланд
подумал, что даже Джонас это почувствовал. И, пожалуй, только  в  этом
зале шериф Херк Эвери мог  если  не  употребить  власть,  то  хотя  бы
показать, что он ею облечен.
     Зал заполняли дубовые скамьи, без обивки на сиденьях или спинках.
Всего шестьдесят, по тридцать с каждой стороны  широкого  центрального
прохода. Джонас, Дипейп и Рейнолдс сидели на первой  скамье  слева  от
прохода. Роланд, Катберт и Ален - справа. Рейнолдс и Дипейп  надулись,
чувствовалось, что им не по себе. Джонас ушел в  себя.  Команда  Уилла
Диаборна излучала спокойствие. Роланд одарил Катберта одним взглядом и
надеялся, что тот истолкует его правильно: {Одна острота,  и  я  прямо
сейчас отрежу тебе  язык.}  Роланд  подумал,  что  послание  дошло  до
адресата. Берт убрал своего идиотского "дозорного" - добрый знак.
     - Веселенькая история, - повторил Эвери, шумно выдохнув и  окатив
всех волной винного перегара. Сидел  он  на  краю  сцены,  коротенькие
ножки болтались в воздухе, в его взгляде  читалось  как  недовольство,
так и изумление.
     Боковая дверь открылась, вошел помощник  шерифа  Дейв,  сменивший
белый наряд лакея на более привычные рубашку и штаны цвета  хаки.  Его
монокль торчал из нагрудного кармана. В одной руке он держал кружку, в
другой, как показалось Роланду, кусочки березовой коры.
     - Ты все прокипятил, Дэвид? - спросил Эвери. Теперь на  его  лице
читалась тоска.
     - Да. - Дважды довел до кипения?
     - Да.
     - Как она говорила?
     - Да, - смиренно ответил Дейв. Протянул шерифу  кружку,  а  когда
тот взял ее, бросил в нее кусочки коры.
     Эвери поболтал жидкость, посмотрел на нее, оттягивая  неизбежное,
потом выпил. Скривился.
     - Ну и гадость! Что она туда намешала?
     - А что это? - спросил Джонас.
     - Лекарство от головной боли. Вернее, от  {похмелья.}  От  старой
ведьмы.  Той,  что  живет  на  Коосе.  Знаешь,  о  ком  я?   -   Эвери
многозначительно посмотрел на Джонаса. Хромоногий прикинулся,  что  не
заметил этого взгляда, но Роланд решил, что  заметил.  И  что  означал
этот взгляд? Еще одна загадка.
     Дипейп вскинул голову при упоминании Кооса, потом вновь  принялся
сосать палец. Рейнолдс, завернувшись в плащ, мрачно  смотрел  на  свои
колени.
     - Помогает? - осведомился Роланд. - Да, юноша,  но  за  лекарство
ведьмы приходится платить. Запомни: всегда приходится платить. Вот это
снимает головную боль, которая обязательно появляется, если  перепьешь
чертова пунша мэра Торина,  но  зато  весь  день  будешь  дристать.  И
пердеть!.. - Он помахал рукой перед  лицом,  показывая,  каково  будет
окружающим, глотнул еще ведьминого  зелья,  поставил  кружку  рядом  с
собой. Лицо его вновь стало важным и суровым, но атмосфера в зале чуть
разрядилась, они все это почувствовали. - Так что нам теперь делать со
всей этой историей?
     Херк Эвери медленно обвел взглядом всю  компанию,  от  Рейнолдса,
сидевшего правым с краю, до  Алена...  "Ричарда  Стокуорта",  крайнего
слева.
     - А, парни?  С  одной  стороны  у  нас  люди  мэра,  с  другой...
Альянса... шесть человек едва не перебили друг друга, а? И  по  какому
поводу? Из-за придурка и расплескавшейся "верблюжьей мочи". - Он ткнул
пальцем сначала в Больших охотников за гробами, потом -  в  счетоводов
Альянса. - Две пороховые бочки и один толстый шериф посередине. -  Так
кто что думает? Высказывайтесь, не стесняйтесь, вы же не стеснялись  к
борделе Корал, нечего стесняться и здесь!
     Все молчали. Эвери  отпил  еще  глоток,  вновь  поставил  кружку,
решительно оглядел  всех.  И  прозвучавшие  следом  слова  не  удивили
Роланда (что еще мог сказать такой человек, как Эвери?), равно  как  и
тон, каким он произнес  эти  слова:  говорил  муж,  умеющий  принимать
важные решения, если по воле богов возникала такая необходимость.
     - Я вам скажу, что мы с этим сделаем: мы обо всем забудем.
     Он  ожидал  ликования  и  уже  приготовился  удержать  эмоции   в
приемлемых рамках. Когда же  никто  не  произнес  ни  слова,  даже  не
шевельнулся, на его лице  отразилась  растерянность.  Однако  от  него
требовалось разрешить конфликт, а ночь грозила смениться  новым  днем.
Шериф расправил плечи и ринулся в атаку:
     - Я не могу провести следующие три или четыре месяца в  ожидании,
что кто-то кого-то убьет.
     Нет! И не хочу оказаться  в  таком  положении,  что  из-за  вашей
глупой ссоры все шишки посыплются на меня.
     Я взываю к вашему здравому смыслу, парни, когда  говорю,  что  во
время вашего пребывания здесь  могу  быть  и  вашим  другом,  и  вашим
врагом... но будет неправильно, если я не скажу, что взываю также и  к
вашему благородству, которого, я уверен, у вас с избытком.
     Шериф попытался говорить высокопарно, но, по  мнению  Роланда,  в
этом не преуспел. Теперь Эвери сосредоточился на Джонасе.
     - Сэй, я не могу поверить, что вы и дальше будете жить на ножах с
этими тремя молодыми людьми, присланными Альянсом... Альянсом, который
для нас уже пятьдесят поколений молоко матери и защита отца. Не можете
же вы проявить такое неуважение, не так ли?
     Джонас покачал головой, сухо улыбнувшись. Эвери  кивнул,  как  бы
говоря, что движутся они в правильном направлении.
     - У каждого из вас есть важные дела, и вы не  хотите,  чтобы  это
недоразумение помешало их выполнению, не так ли?
     На этот раз кивнули все.
     - Вот я и хочу, чтобы вы встали, повернулись лицом друг к  другу,
пожали руки и извинились. Если вы этого не сделаете, лучше вам всем до
рассвета уехать из города на запад.
     Он поднял кружку и отхлебнул  варева.  Роланд  увидел,  что  рука
Эвери подрагивает, но нисколько не удивился. Шериф, конечно, блефовал.
Он понял, что Джонас, Рейнолдс и Дипейп ему не по  зубам,  как  только
увидел синие гробы на их руках. А после этой ночи он испытывал  те  же
чувства и  в  отношении  Диаборна,  Стокуорта  и  Хита.  Он  мог  лишь
надеяться, что его предложение соответствует интересам  обеих  сторон.
Роланд рассудил, что так оно и есть.  Вероятно,  к  такому  же  выводу
пришел и Джонас, поднявшийся со скамьи одновременно с Роландом.
     Эвери чуть подался назад, словно ожидая, что Джонас схватится  за
револьвер, а Диаборн -  за  нож,  тот  самый,  что  упирался  в  спину
Джонаса, когда запыхавшийся Эвери добрался до салуна.
     Но ни револьвера, ни  ножа  не  появилось.  Джонас  повернулся  к
Роланду и протянул руку.
     - Он прав, юноша. - Голос Джонаса, как обычно, дрожал.
     - Да.
     - Вы подадите руку старику и согласитесь начать все сначала?
     - Да. - Роланд протянул руку. Джонас ее пожал.
     - Приношу свои извинения.
     - Приношу свои извинения, мистер  Джонас.  -  И  Роланд  похлопал
левой рукой по шее, как требовал обычай при обращении к старшему.
     Когда они сели, поднялись Ален и Рейнолдс, церемония повторилась.
Последними встали Катберт и Дипейп. Роланд почти  не  сомневался,  что
вот тут дурашливость Катберта вновь проявится, выскочит, как джинн  из
бутылки, этот идиот просто не мог себя контролировать, хотя и понимал,
что в эту ночь не стоит выставлять Дипейпана посмешище.
     - Приношу свои извинения. - Берту все-таки удалось  изгнать  смех
из голоса.
     - Приношу свои, - пробубнил Дипейп, протягивая запачканную кровью
руку. Ролан