р один считает, все с той же скоростью: "Одиндватриче..."
     Джордж/Норт и Ленни/Билл в нерешительности переглядываются, совсем как незадачливые герои в мультфильме, а потом, в подштанниках, бросаются к двери.
     - Иди за ними, - приказывает голос номер один своему напарнику. - Если у них возникнет идея вернуться...
     - Понял тебя, - отвечает голос номер два и уходит.
     Яркий свет гаснет.
     - Перевернитесь на живот, - обращается голос номер один к Каллагэну.
     Каллагэн пытается сказать, что едва ли у него получится, что яйца у него раздулись до размеров чайных чашек, но челюсть-то сломана, так что он издает лишь какие-то нечленораздельные звуки. С большим трудом ему удается повернуться на левый бок.
     - Замрите, - продолжает голос номер один. - Не хочу вас порезать, - по голосу ясно, что резать людей - не его профессия. Даже в нынешнем полубессознательном состоянии Каллагэн это понимает. У его спасителя тяжелое, учащенное дыхание, иногда оно прерывается, к счастью, ненадолго. Каллагэну хочется его поблагодарить. Одно дело, спасать людей, если ты - коп, пожарный или телохранитель, полагает он. Совсем другое - если ты обычный законопослушный гражданин. "А ведь именно таков его спаситель, - думает он, - оба его спасителя". Но при этом они пришли сюда хорошо подготовленными. И откуда узнали имена Братьев Гитлеров? И где ждали все это время? Вошли с улицы или все это время прятались в бывшей прачечной? Каллагэн этого не знает. Да ему и без разницы. Потому что кто-то спас, кто-то спас, кто-то сегодня спас его жизнь, и это главное, это все, что имеет хоть какое-то значение. Джордж и Ленни практически прикончили его, не так ли, но кавалерия прибыла в самую последнюю минуту, совсем как в фильме с Джоном Уэйном.
     Что Каллагэн хочет, так это поблагодарить своего спасителя. А еще хочет оказаться в машине "скорой помощи" на пути в больницу до того, как Братья Гитлеры оглушат на улице обладателя голоса номер два или у обладателя голоса номер один от волнения случится инфаркт. Он предпринимает еще одну попытку, но опять ему не удается произнести хоть слово. Лишь набор звуков.
     Ему освобождают руки, потом ноги. Спаситель не падает, сраженный инфарктом. Каллагэн ложится на спину и видит пухлую белую руку, которая держит скальпель. На третьем пальце перстень-печатка. С раскрытой книгой и надписью под ней: "Ex Libris" . Потом прожектор включается вновь, и Каллагэн прикрывает глаза рукой. "Господи, почему вы это делаете?" - пытается спросить он. Получается что-то вроде: "Го-ч-мы-е", - но обладатель голоса номер один, похоже, его понимает.
     - Я думаю, это очевидно, мой раненый друг. Если мы встретимся вновь, это будет нашей первой встречей. Если столкнемся на улице, вы меня не узнаете. Так безопаснее.
     Скрип шагов. Прожектор удаляется.
     - Мы вызовем "скорую" по телефону-автомату на углу...
     - Нет! Не делайте этого! А если они вернутся! - он объят ужасом, поэтому, совершенно неожиданно для себя, четко произносит эти слова.
     - Мы посторожим вас, - отвечает голос номер один. Дыхание выровнялось. Его спаситель заметно успокоился. - Я думаю, вполне возможно, что они вернутся. Этот здоровяк очень расстроился из-за того, что им помешали, но, если китайцы правы, я теперь несу ответственность за вашу жизнь. А я человек ответственный. Поэтому, если они таки вернутся, то нарвутся на пулю. И я уже не буду стрелять поверх голов, - силуэт останавливается. Вроде бы этот мужчина тоже немалого роста. И характер, похоже, у него крепкий. - Они - Братья Гитлеры, друг мой. Вы знаете, о ком я говорю?
     - Да, - шепчет Каллагэн. - И вы не собираетесь сказать мне, кто вы.
     - Лучше вам не знать, - отвечает мистер Экслибрис.
     - Вы знаете, кто я?
     Пауза. Вновь шаги. Мистер Экслибрис уже стоит в дверях бывшей прачечной.
     - Нет, - говорит он. Потом добавляет. - Священник. Это неважно.
     - Как вы узнали, что я здесь?
     - Дожидайтесь "скорой помощи", - голос номер один вопрос игнорирует. - Не пытайтесь выбраться отсюда самостоятельно. Вы потеряли много крови и, возможно, у вас повреждены внутренние органы.
     С тем он и уходит. Каллагэн лежит на полу, вдыхая запахи отбеливателя, мыла, умягчителя ткани. "Вы стираете или мы, - думает он, - белье все равно будет чистым". Его яйца болят и опухают. Сломанная челюсть болит и опухает. Он чувствует, как опухает все лицо. Он лежит и ждет, то ли приезда машины "скорой помощи", то ли возвращения Братьев Гитлеров. То ли спасения, то ли смерти. И проходит, наверное, вечность, прежде чем он видит свет. И понимает, что на этот раз ему выпал счастливый билет. Он дождался спасения - не смерти.
     И жизнь продолжается.

11

     - Вот так я оказался в палате 577 той же больницы и в тот же день.
     Глаза Сюзанны широко раскрылись.
     - Ты серьезно?
     - Абсолютно, - кивнул он. - Роуэн Макгрудер умер, мне крепко досталось от Братьев Гитлеров, вот они и определили меня в освободившуюся палату интенсивной терапии. Должно быть, едва успели перестелить постель, и пока медицинская сестра не сделала мне укол морфия, я лежал и гадал, а не войдет ли сейчас в палату миссис Роулингс, чтобы докончить начатое Братьями Гитлерами. Но почему вас это должно удивлять? В наших историях десятки таких вот странных совпадений, не так ли? Вы не задумывались над схожестью написания моей фамилии и Кальи Брин Стерджис?
     - Конечно, задумывались, - ответил Эдди.
     - Что произошло потом? - спросил Роланд.
     Каллахэн улыбнулся, и вот только тут стрелок обратил внимания, что половинки лица священника несимметричны. "Любимый вопрос сказителя, Роланд, но я думаю, мне пора увеличить скорость повествования, иначе мы просидим здесь всю ночь. Тем более, что главная часть, та, что вы действительно хотите услышать, последняя".
     "Тебе, возможно, так и кажется", - подумал Роланд, и не удивился бы, узнав, что та же мысль мелькнула у троих его друзей.
     - В больнице я провел неделю. Оттуда меня перевезли в центр для выздоравливающих в Куинс. Сначала предложили такой же на Манхэттене, но он ассоциировался у меня с "Домом", мы иногда отправляли туда наших клиентов. Я боялся, что Братья Гитлеры могут меня там найти.
     - Нашли? - спросила Сюзанна.
     - Нет. Я навестил Роуэна в палате 577 больницы "Риверсайд" и сам оказался в той же палате 19 мая 1981 года. Меня отвезли в Куинс вместе с тремя другими выздоравливающими 25 мая. А еще через шесть дней, когда я уже собирался выписаться и уехать из города, мне на глаза попалась заметка в "Пост". Не на первой полосе, но в первой тетрадке. "ДВОЕ МУЖЧИН ЗАСТРЕЛЕНЫ НА КОНИ - АЙЛЕНДЕ, - гласил заголовок. - КОПЫ ГОВОРЯТ: ПОХОЖЕ, МАФИОЗНАЯ РАЗБОРКА". А все потому, что лица и руки сожгли кислотой. Однако, копы смогли идентифицировать покойников: Нортон Рэндолф и Уильям Гартон, оба из Бруклина. Напечатали в газете и из фотографии. Из полицейского архива. Обоих не раз арестовывали. Именно они схватили меня. Джордж и Ленни.
     - Ты думаешь, с ними разобрались слуги закона, не так ли? - Да. Заказ-то они не выполнили.
     - В статье имелся намек на то, что они - Братья Гитлеры? - спросил Эдди. - Потому что мы еще долго пугали друг друга этими парнями.
     - В этой - нет, но таблоиды выдвигали такие версии, и я думаю, что криминальные репортеры, которые разрабатывали эту тему, знали, что Рэндолф и Гартон и есть Братья Гитлеры, потому что потом предпринимались лишь жалкие попытки их имитировать, но ни один из таблоидов не станет убивать пугало, потому что пугало поднимает тираж.
     - Да, тебе крепко досталось, - сказал Эдди.
     - Вы еще не дослушали до конца. Самое вкусное впереди.
     Роланд опять крутанул пальцами, но на этот раз его жест вроде бы не призывал Каллагэна поторопиться с продолжением. Он свернул самокрутку и выглядел на удивление спокойным и всем довольным. Только Ыш, который спал у ног Джейка, мог потягаться с ним в удовлетворенностью жизнью.
     - Я искал глазами переходный мост, когда уезжал из Нью-Йорка во второй раз, пересекая Гудзон по МДВ, с книгой на коленях и бутылкой в бумажном пакете, - продолжил Каллагэн, - но пешеходный мост исчез. За несколько последующих месяцев я только изредка видел тайные хайвеи, и лишь пару раз мне в руки попали купюры с Шедбурном. Все они куда-то подевались. Зато мне встречалось множество вампиров третьего типа, помнится, я еще подумал, что они расползаются по стране. Но я их не убивал. Такое желание у меня пропало, так же, как у Томаса Харди пропало желание писать романы, а у Томаса Харта Бентона - расписывать стены. "Эти же москиты, - думал я. - Пусть живут". Обычно я приезжал к какой-то город, находил отделение "Броуни мен", "Менпауэр", "Джоб гай" и определялся с баром, в котором чувствовал себя, как дома. Отдавал предпочтение заведениям, которые напоминали мне "Американо" или "Бларни стоун" в Нью - Йорке.
     - Другими словами, тебе нравилось не только выпить, но и закусить чем-нибудь горячим, - вставил Эдди.
     - Совершенно верно, - во взгляду Каллагэна ясно читалось, что он видит в Эдди родственную душу. - И я вел себя пристойно до самого отъезда из города. То есть напивался в моем любимом баре, а заканчивал вечер, орал, ползал по земле, блевал, в другом месте. Обычно, al fresco.
     - Что... - начал Джейк.
     - Это значит, на свежем воздухе, сладенький, - пояснила Сюзанна. Взъерошила ему волосы, потом скривилась и прижала руку к животу.
     - Ты в порядке, сэй? - спросила Розалита.
     - Да, но иногда пучит живот. Ничего страшного, пара глотков воды все исправит.
     Розалита поднялась, похлопала Каллагэна по плечу.
     - Продолжай, отец, а не то мы просидим здесь до двух ночи и горные кошки придут из пустоши до того, как ты закончишь.
     - Хорошо, - кивнул Каллигэн. - Я пил, пил каждый вечер, и всем, кто хотел слушать, рассказывал о Льюпе, Роуэне, его сестре, чернокожем, который подвозил меня в округе Иссакуена и Руте, возможно, очень веселой, но определенно не сиамской кошке.
     Так продолжалось, пока я не оказался в Топике. В конце зимы 1982 года. Вот там я и достиг дна. Вы знаете, что это такое, достигнуть дна?
     После долгой паузы все кивнули. Джейк думал об уроке мисс Эйвери и экзаменационном сочинении, Сюзанна вспомнила "Оксфорд Миссисипи", Эдди - берег Западного моря, где он наклонился над человеком, который стал его дином, старшим, с намерением перерезать ему горло, потому что Роланд не разрешал пройти через одну из волшебных дверей за дозой героина.
     - Для меня дном стала тюремная камера, - уточнил Каллагэн. - Осознал я это ранним утром, относительно трезвым. Я находился не в обезьяннике для пьяниц, а именно в камере, с одеялом на койке и даже сиденьем на унитазе. В сравнении с местами, где мне довелось побывать, я попал в номер роскошного отеля. Единственно, что мешало, какой-то кретин, выкрикивающий фамилии... и эта песня.

12

     Свет, падающий через маленькое, забранное решеткой окно, серый, вот и кожа у него в таком свете серая. А руки грязные и в царапинах. Под некоторыми ногтями черное (грязь), под другими - бурое (засохшая кровь). Он смутно помнит, что дрался с кем-то, называвшем его сэр, и понимает, что в камеру, возможно, попал по очень популярной статье 48 уголовного законодательства: нападение на сотрудника полиции, находящегося при исполнении. В голове постепенно проясняется, он вспоминает, что коп был совсем ребенок (должно быть, в Топике берут в полицию и детей, стоит им научиться пользоваться горшком). Он еще пытался объяснить ему, что всегда ищет новых приключений и всегда носит шапку, потому что у него на лбу отметина Каина. "Выглядит, как крест, - он вспоминает, что произносил эти слова (или пытался произнести), - но это Ошмешина Хаина". Со скобами в местах переломов, удерживающими вместе куски челюсти, произнести лучше "отметина Каина" у него не получалось.
     Вчера он, конечно, крепко набрался, но сегодня чувствует себя не так уж и плохо, сидя на койке, приглаживая рукой взлохмаченные волосы. Во рту вкус не очень, такое ощущение, что Рута, сиамская кошка, воспользовалась им вместо туалета, если уж хотите знать правду, зато голова не болит, как обычно бывает после пьянки. Если бы только смолкли эти крики. Но в конце коридора кто-то выкликает фамилии из бесконечного списка, строго по алфавиту. А чуть ближе другой человек поет его наименее любимую песню: "Кто-то спас, кто-то спас, кто-то сегодня спас мне жизнь..."
     - Нейлор!.. Ноутон!.. О'Коннор!.. Ословски!.. Осмер!.. О'Шоннесси!..
     И только до него доходит, что песню поет он сам, как в голенях начинается дрожь. Поднимается к коленям, усиливается. Он видит, как мышцы ног сжимаются и растягиваются. Что с ним происходит?
     - Палмгрен!.. Палмер!..
     Дрожь захватывает пах, нижнюю часть живота. Его трусы темнеют в том месте, куда он выплеснул струю мочи. Одновременно ноги начинают взлетать в воздух, опускаться и снова взлетать, словно он пытается обеими ногами отбивать невидимые мячи. "У меня припадок, - думает он. - Вот в чем дело. Я сейчас отключусь". Пытается позвать на помощь, но из горла вырывается тихое хрипение. Руки начинают подниматься и опускаться. Ногами он по-прежнему отбивает невидимые мячи, руки не отстают от ног, а дальше по коридору этот урод все выкрикивает и выкрикивает фамилии.
     - Петерс!.. Пешнер!.. Пийк!.. Полович!.. Ранкор!.. Ранс!..
     Верхняя половина туловища Каллагэна начинает дергаться. С каждым разом, когда ее бросает вперед, ему все труднее удерживать равновесие, он все ближе к тому, чтобы повалиться на пол. Его руки взлетают вверх и опускаются вниз. Он выбрасывает ноги вперед, ставит на пол. Потом в заднице внезапно возникает теплый блин, и он понимает, что только что справил в трусы большую нужду.
     - Рикуперо!.. Робиллард!.. Росси!..
     Его отбрасывает назад, до самой выбеленной бетонной стены, на которой кто-то написал "БАНГО СКЭНК" и "У меня только что случился 19-ый нервный припадок". Потом бросает вперед, он падает на колени, сгибается пополам, как мусульманин во время утренней молитвы. С мгновение смотрит на бетонный пол между голыми коленями, теряет равновесие, прикладывается к полу лицом, в трех местах челюсть ломается повторно. Но четыре, должно быть, магическое число, поэтому на этот раз он ломает еще и нос. Лежит на полу, дергаясь, словно выброшенная на берег рыба, марая тело кровью, говном, мочой. "Да, я умираю", - думает он.
     - Рульян!.. Санелли!.. Сеар!..
     Но постепенно амплитуда судорог уменьшается, они переходят в крупную дрожь, потом в мелкую. Он думает, что кто-то должен подойти, помочь ему, но никто не приходит, поначалу. Наконец, его перестает трясти, и он, Доналд Френк Каллагэн, оставшись в сознании, не отключившийся, лежит на полу камеры в полицейском участке города Топика, штат Канзас, а дальше по коридору какой-то человек, все выкрикивает фамилии, строго в алфавитном порядке.
     - Сейви!.. Серроу!.. Сетцер!..
     Внезапно, впервые за эти месяцы, он думает о том, как кавалерия прибыла на подмогу в тот самый момент, когда Братья Гитлеры готовились изрезать его на куски в бывшей прачечной на Восточной Сорок седьмой улице. И точно изрезали бы, а днем или двумя позже кто-нибудь случайно обнаружил бы Доналда Френка Каллагэна, покойником и с яйцами, подвешенными к ушам вместо сережек. Но кавалерия прибыла и...
     "Не кавалерия, - думает он, лежа на полу, его лицо вновь опушает, новое лицо становится прежним лицом. - Голос номер один и голос номер два". Только и это не совсем верно. Двое мужчин, среднего возраста, причем ближе к пожилому. Мистер Экслибрис и мистер Гей Кокниф Ен Йом, что бы сие не означало. Оба перепуганные до смерти. И они имели право на испуг. Братья Гитлеры, возможно, не порезали тысячу людей, как хвастался Ленни, но порезали многих, а нескольких и убили, они были абсолютными отморозками, так что мистер Экслибрис и мистер Гей Кокниф имели полное право на испуг. Все для них обернулось хорошо, но могло и не обернуться. Что бы произошло, если бы Джордж и Ленни развернули ситуацию с точностью до наоборот? Тогда в бывшей прачечной "Бухта Черепахи" тот, кто заглянул бы туда первым, нашел не один труп, а три. И уж об этот "Пост" точно написала бы на первой полосе! Эти парни рисковали своей жизнью, а теперь, по прошествии шести или восьми месяцев, посмотрите, ради кого они шли на такой риск: грязный, изможденный, никчемный пьяница, обоссавшийся и обосравшийся. Не отрывающийся от бутылки ни днем, ни ночью.
     В тот самый момент все и проиходит. Дальше по коридору голос все бубнит фамилии: Спрэнг, Стивард, Судли. В этой камере мужчина, лежащий на грязном полу в сером свети зари, наконец-то достигает дна, то есть, по определению, того уровня, ниже которого спуск невозможен, если, конечно, не брать лопату и не начинать копать.
     Он лежит, смотрит прямо перед собой, параллельно полу, видит пылинки и комья грязи, которые кажутся ему холмами. Он думает: "Что у нас сейчас? Февраль? Февраль 1982 года? Что-то в этом роде. Ладно, вот что я тогда говорю. Даю себе год на исправление. Год, чтобы доказать, что эти двое не зря пошли на риск. Если у меня получится, живу дальше. Если буду пить и в феврале 1983 года, покончу с собой".
     Крикун тем временем добрался до фамилии Таргенфилд.

13

     Каллагэн замолчал. Пригубил кофе, скорчил гримасу и налил себе сладкого сидра.
     - Я знал, с чего начинается подъем. Видит Бог, достаточно часто водил опустившихся на дно пьяниц на собрания "АА" в Ист-Сайде. Поэтому, когда меня выпустили, я нашел отделение "АА" в Топике и начал каждый день ходить на собрания. Вперед не смотрел, назад не оглядывался. "Прошлое - история, будущее - тайна", - говорят они. Только на этот раз, вместо того, чтобы сидеть в задних рядах и молчать, я заставлял себя выходить вперед и, когда все представлялись, говорить: Я
     - Дон К. и я не хочу больше пить". Я хотел, каждый день хотел, но у "АА" есть изречения на все случаи жизни. По этому поводу они говорят: "Притворяйся, пока не добьешься своего". И мало помалу, я добился. Одним утром осенью 1982 года проснулся и понял, что выпить мне не хочется. Отделался, можно сказать, от вредной привычки.
     Я переехал. В первый год трезвости не рекомендуется что-то резко менять в жизни, но однажды в парке Гейджа, точнее, в Рейнском розарии... - он замолчал, глядя на них. - Что? Вы знаете, о чем я? Только не говорите мне, что знаете Рейнский розарий!
     - Мы там были, - ответила Сюзанна. - Видели детский поезд.
     - Это потрясающе, - выдохнул Каллагэн.
     - Это девятнадцать часов и поют птички, - сказал Эдди. Без тени улыбки.
     - Короче, в розарии я увидел первый постер. "НЕ ВИДЕЛИ ЛИ ВЫ КАЛЛАГЭНА, НАШЕГО ИРЛАНДСКОГО СЕТТЕРА. ШРАМ НА ЛАПЕ, ШРАМ НА ЛБУ. ЩЕДРОЕ ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ". И так далее, и так далее. Наконец-то они правильно написали мою фамилию. Вот я и решил, что пора сматываться. Поехал в Детройт, там нашел ночлежку, которая называлась "Лайтхауз". Для алкоголиков. Тот же "Дом", только без Роуэна Мадругера. Они делали много хорошего, но едва сводили концы с концами. Я стал им помогать. Работал там и в декабре 1983 года, когда это случилось.
     - Что случилось? - спросила Сюзанна.
     Ответил ей Джейк Чеймберз. Он знал, единственный из них всех, кто мог знать. В конце концов, то же самое случилось и с ним.
     - Именно тогда ты и умер.
     - Да, совершенно верно, - удивления Каллагэн не выказал. Словно они обсуждали урожайность риса или возможность работы Энди на ан-томной энергии. - Именно тогда я и умер. Роланд, тебя не затруднит скрутить для меня самокрутку? Мне нужно что-то покрепче сидра.

14

     В "Лайтхаузе" есть давняя традиция, которая выдерживается все четыре года существования ночлежки. Речь идет об обеде в День благодарения, который устраивается в спортивном зале средней школы "Святое имя", расположенной на западной части улицы Конгресса.
     Алкоголики украшают зал гирляндами из оранжевой и коричневой бумаги, картонными индейками, пластмассовыми овощами и фруктами. Другими словами,