сь почти полная тишина -  лишь  равнодушный  ко  всему  тапер,  не
обращая внимания на вновь прибывшего, легко касался клавиш. Потом  женщина
вытерла стойку, и все вернулось на круги своя.
     - Глянь-ка, - сказал в углу один из картежников, подкладывая в пару к
червонной тройке четверку пик. Больше карт у него на руках не  было.  Тот,
кто положил червонную тройку, выругался и передал ему свою  ставку,  после
чего настала очередь следующего игрока.
     Стрелок приблизился к стойке.
     - Тут можно разжиться мясцом? - спросил он.
     - А как же. - Женщина взглянула ему в глаза.  Должно  быть,  когда-то
она была хороша,  но  теперь  лицо  стало  бугристым,  а  по  лбу  змеился
сине-багровый шрам. Она густо запудривала его, но это скорее привлекало  к
шраму внимание, нежели маскировало его. - Правда, задорого.
     - Представляю. Дай-ка три порции да пива.
     Снова неуловимая перемена в общей атмосфере.  Три  порции  мяса.  Рты
наполнились слюной, языки заворочались, медленно и сладострастно  подбирая
ее. Три порции.
     - Это обойдется тебе в пять зелененьких. Вместе с пивом.
     Стрелок выложил на стойку золотой.
     Все взгляды обратились к монете. За стойкой, слева от зеркала, стояла
жаровня  с  медленно  тлеющими  углями.  Женщина  скрылась   в   небольшой
комнатушке позади нее и вернулась с листом бумаги, на котором лежало мясо.
Не слишком щедрой рукой она отрезала три ломтя  и  бросила  на  огонь.  От
жаровни  поднялся  умопомрачительный  запах.   Стрелок   стоял,   сохраняя
бесстрастное равнодушие и лишь  краешком  сознания  отмечая,  что  пианино
запинается, картежники сбавили темп, а завсегдатаи  заведения  бросают  на
него косые взгляды.
     Заходящего со спины мужчину стрелок заметил на  полпути,  в  зеркале.
Тот был почти абсолютно лыс и сжимал рукоять громадного охотничьего  ножа,
на манер кобуры прикрепленного петлей к поясу.
     - Иди сядь, - спокойно сказал стрелок.
     Мужчина остановился. Верхняя губа непроизвольно  вздернулась,  как  у
пса, и на миг стало тихо. Потом он  двинулся  обратно  к  своему  столику.
Восстановилась прежняя атмосфера.
     Пиво подали в высоком стеклянном бокале с трещиной.
     - Сдачи нету, - задиристо объявила женщина.
     - Я и не жду.
     Она  сердито  кивнула,  словно  такая,  пусть   даже   выгодная   ей,
демонстрация толстого кошелька разгневала  ее.  Однако  золотой  взяла,  и
минутой позже на мутной, плохо вымытой  тарелке  появились  еще  сырые  по
краям ломти мяса.
     - Соль у вас водится?
     Пошарив под стойкой, женщина выдала ему соль.
     - Хлеб?
     - Нету.
     Стрелок знал, что это неправда, но  не  стал  развивать  тему.  Лысый
пялил  на  него  синюшные  глаза.  Лежавшие  на  треснувшей,  выщербленной
столешнице руки сжимались и разжимались. Ноздри мерно раздувались.
     Стрелок степенно, почти ласково принялся за  еду.  Он  кромсал  мясо,
отправляя куски в рот, и старался не думать о том,  что  говядину  удобнее
резать, добавив к вилке кое-что еще.
     Он почти все съел и уже созрел для  того,  чтобы  взять  еще  пива  и
свернуть папиросу, когда на плечо ему легла рука.
     Стрелок вдруг осознал, что в комнате снова  стало  тихо,  и  различил
вкус сгущавшегося в воздухе напряжения. Обернувшись, он уперся взглядом  в
лицо того человека, который спал у двери, когда он заходил. Лицо это  было
ужасно.  От  него  исходили  отвратительные  прогорклые  миазмы  -   запах
бес-травы. Глаза были глазами проклятого  -  остекленелые,  неподвижные  и
сверкающие глаза человека,  который  смотрит  и  не  видит;  глаза,  вечно
обращенные внутрь, в бесплодный ад неуправляемых грез, грез,  спущенных  с
привязи, поднимающихся из зловонных трясин подсознания.
     Женщина за стойкой издала негромкий стон.
     Потрескавшиеся губы покривились, раздвинулись, обнажили  позеленевшие
замшелые зубы, и стрелок подумал: "Да он не курит. Он  ее  жует.  Ей-богу,
жует". И тут же, следом: "Это мертвец. Он, должно быть, мертв уже год".  И
сразу: "Человек в черном".
     Они не сводили друг с друга глаз - стрелок и  человек,  шагнувший  за
грань безумия.
     Старик  заговорил,  и  ошарашенный  стрелок  услышал,  что   к   нему
обращаются Высоким Слогом:
     - Сделай милость, дай золотой. Один-единственный. Потешиться.
     Высокий Слог. На миг рассудок стрелка отказался  постичь  услышанное.
Прошло столько лет - века, Боже  правый,  тысячелетия!  Никакого  Высокого
Слога больше не было, он остался один - последний стрелок. Остальные...
     Он потрясенно полез в  нагрудный  карман  и  извлек  золотую  монету.
Растрескавшаяся исцарапанная рука потянулась за  ней,  обласкала,  подняла
кверху, чтобы в золоте отразилось яркое коптящее пламя  керосиновых  ламп.
Посланница цивилизации, монета, гордо заблестела -  золотисто-красноватый,
кровавый отблеск.
     - Ахххххх... - Невнятный удовлетворенный  звук.  Покачиваясь,  старик
развернулся и двинулся назад к своему  столику,  держа  монету  на  уровне
глаз, поворачивая то так, то эдак, пуская зайчики.
     Заведение быстро пустело. Створки  дверей  бешено  ходили  туда-сюда.
Тапер громко захлопнул крышку инструмента и,  словно  персонаж  комической
оперы, широченным шагом вышел следом за остальными.
     - Шеб! - пронзительно крикнула ему вслед женщина. В ее тоне смешались
страх и сварливость. - Шеб, вернись! Да будь оно все проклято!
     Тем временем старик вернулся за свой столик и волчком закрутил монету
на выщербленных досках, не  спуская  с  нее  бессмысленного  завороженного
взгляда безжизненных глаз. Он запустил ее второй раз, третий, и  его  веки
отяжелели. Четвертый - и голова старика пристроилась на стол  раньше,  чем
монета остановилась.
     - Вот так вот, - тихо и яростно проговорила женщина. - Ты  выжил  мне
всех клиентов. Доволен?
     - Они вернутся, - сказал стрелок.
     - Нет, нынче вечером их уж не жди.
     - Кто он?.. - Стрелок указал на травоеда.
     - Поди и... - Она завершила команду  описанием  невероятного  способа
мастурбации.
     - Я должен знать, - терпеливо проговорил стрелок. - Он...
     - Занятно он с тобой толковал, - перебила она. - Норт отродясь так не
говорил.
     - Я ищу одного человека. Ты должна бы его знать.
     Женщина  уставилась  на  него.  Гнев  утихал,  уступая  место  сперва
догадкам, потом - сильному влажному блеску,  который  стрелок  уже  видел.
Шаткое строение задумчиво потрескивало. Вдалеке  истошно  залаяла  собака.
Женщина поняла, что он знает,  и  блеск  сменился  безнадежностью,  тупым,
безгласным желанием.
     - Мою цену ты знаешь, - сказала она.
     Стрелок не сводил с нее глаз. Темнота скрыла бы  шрам.  Женщина  была
довольно худа, и сделать дряблым все ее тело  не  сумела  ни  пустыня,  ни
песок, ни тяжелая однообразная работа. А когда-то  она  была  хорошенькой,
может быть, даже красивой. Не то, чтобы это было важно. Все  равно,  пусть
даже  в  сухой  черноте   утробы   этой   женщины   устроили   бы   гнездо
жуки-могильщики. Все было предначертано.
     Женщина вскинула руки к лицу и оказалось,  что  в  ней  еще  довольно
жизненных соков - на слезы хватило.
     - Да не пялься ты на меня! Нечего так подло смотреть!
     - Прости, - сказал стрелок. - Я не нарочно.
     - Все вы не нарочно! - крикнула женщина ему в лицо.
     - Погаси лампы.
     Она всхлипнула, пряча лицо в ладонях. Не из-за шрама  -  из-за  того,
что это возвращало ей если не девственность, то пору девичества.  Булавка,
удерживавшая бретельку, поблескивала в свете коптящих ламп.
     - Погаси лампы и запри дверь. Он ничего не украдет?
     - Нет, - едва слышно выговорила она.
     - Тогда гаси свет.
     Женщина не отнимала рук от лица, покуда не  оказалась  у  стрелка  за
спиной. Она гасила лампы одну за другой, прикручивая  фитили  и  вслед  за
этим дыханием задувая пламя. Потом в темноте она взяла его за руку, и рука
эта оказалась теплой. Женщина отвела его наверх. Там не было света,  чтобы
укрывать от него соитие.



                                    6

     Стрелок свернул в темноте  две  папиросы,  раскурил  и  одну  передал
женщине. Комната хранила  аромат  хозяйки  -  трогательный  свежий  аромат
сирени. Запах пустыни забивал его, уродовал, калечил. Он был словно  запах
моря. Стрелок понял, что боится пустыни, которая ждала его впереди.
     - Его звать Норт, - сказала женщина. Ее голос  не  утратил  ни  капли
прежней резкости. - Просто Норт. Он умер.
     Стрелок ждал.
     - Его коснулась рука Господа.
     Стрелок сказал:
     - Я еще ни разу Его не видел.
     - Сколько себя помню, все он здесь обретался... Норт, я хочу сказать,
а не Господь. - Она пьяно  расхохоталась  в  темноте.  -  Одно  время  был
тутошним золотарем. Стал пить. Траву  нюхать.  Потом  курить  ее.  Ребятня
начала таскаться за ним повсюду, науськивать собак. И ходил  он  в  старых
зеленых штанах, от которых воняло. Понимаешь?
     - Да.
     - Он начал жевать траву. Под конец уж просто сидел тут у нас и ничего
не ел. В мыслях-то он, может, королем себя видел.  Может,  мальчишки  были
его шутами, а их собаки - принцессами.
     - Да.
     - Он помер прямо перед нашим заведением, - продолжала она. -  Явился,
топоча по тротуару как слон - ходил-то он в саперных башмаках, таким сносу
нет, - а за ним хвостом ребятня да  собаки.  И  похож  он  был  на  клубок
проволочных одежных вешалок, коли их перекрутить да завернуть все  вместе.
В глазах адские огни горели, а он знай себе скалился -  точь-в-точь  такие
ухмылки детишки вырезают тыквам в канун Дня всех святых. Разило  от  Норта
грязью, гнилью и травой: она стекала из углов рта, как  зеленая  кровь.  Я
думаю, он хотел зайти послушать, как Шеб играет на  пианино.  Прямо  перед
дверью Норт остановился  и  вскинул  голову.  Мне  было  его  видно,  и  я
подумала, что он услышал дилижанс, хоть никакого дилижанса  мы  не  ждали.
Тут его вывернуло таким черным, там было полно  крови,  и  все  это  лезло
прямо сквозь его ухмылку, точно сточные воды сквозь решетку.  Воняло  так,
что рехнуться можно было. Норт поднял руки и просто повалился. И все. Умер
с этой своей ухмылкой на губах, в собственной блевотине.
     Женщина подле него дрожала. Снаружи без умолку тонко скулил  ветер  и
где-то вдалеке хлопала дверь - звук был таким, будто его слышишь  во  сне.
За стенами бегали мыши. В дальнем  уголке  сознания  стрелка  промелькнула
мысль, что это, вероятно, единственное заведение  в  городе,  процветающее
настолько, чтобы прокормить мышей. Он положил руку женщине на  живот.  Она
сильно вздрогнула, потом расслабилась.
     - Человек в черном, - напомнил он.
     - Обязательно надо все выспросить, да?
     - Да.
     - Ладно. Расскажу. -  Она  обеими  руками  вцепилась  ему  в  руку  и
рассказала.



                                    7

     Он появился на склоне того дня, когда умер Норт. Буянил ветер: сдувая
верхний рыхлый слой почвы, он гнал по улицам  завесу  песка  и  крутящиеся
ветряками кукурузные стебли. Кеннерли  повесил  на  двери  конюшни  замок,
прочие же немногочисленные лавочники закрыли витрины  ставнями  и  заперли
ставни доской. Небо было желтым, как лежалый сыр, и тучи  летели  по  нему
столь стремительно, будто в бесплодных просторах пустыни, где побывали так
недавно, увидели нечто ужасающее.
     Он приехал на шаткой повозке, обвязанной мелко  рябившей  под  ветром
парусиной. За его появлением следили, и старик Кеннерли, лежавший у окна с
бутылкой в одной руке и горячей, рыхлой грудью своей второй по старшинству
дочки в другой, решил: если этот человек постучится, его нет дома.
     Но человек в  черном  проехал  мимо,  не  крикнув  тянувшему  повозку
гнедому "Тпрру!". Колеса крутились, взбивая пыль, и  ветер  с  готовностью
подхватывал ее цепкими пальцами. Возможно, человек этот  был  монахом  или
священником: он был в припорошенной светлой пылью черной  рясе,  а  голову
покрывал просторный, затенявший лицо капюшон, который рябил  и  хлопал  на
ветру.  Из-под  облачения  выглядывали  тяжелые  башмаки  с   пряжками   и
квадратными носами.
     Остановившись  перед  заведением  Шеба,  человек  в  черном  привязал
лошадь. Гнедой опустил голову к земле и шумно фыркнул.  Человек  в  черном
обошел повозку, отвязал сзади один клапан, нашел выцветшую под  солнцем  и
ветрами седельную сумку, забросил за плечо и вошел в трактир.
     Алиса с любопытством следила за ним, но больше его прибытия никто  не
заметил. Все прочие были пьяны, как сапожники. Шеб играл на манер рэгтайма
методистские гимны, а седые бездельники, явившиеся рано, чтобы укрыться от
бури и попасть на поминки по Норту, уже успели допеться до хрипоты. Пальцы
упившегося почти до бесчувствия  Шеба,  который  испытывал  сладострастное
упоение от того, что его существование еще длится, порхали над клавишами с
горячечной быстротой перелетающего от игрока  к  игроку  волана,  сновали,
точно челнок ткацкого станка.
     Хриплые, визгливые голоса и зычные вопли не  могли  заглушить  ветра,
хоть иной раз как будто были готовы потягаться  с  ним.  В  углу  Захария,
забросив юбки Эйми Фелдон ей на голову, малевал на коленках  девицы  знаки
зодиака. По комнате крутилось еще несколько женщин. Их щеки горели  жарким
румянцем. Сочившееся в  двери  заведения  предгрозовое  зарево  словно  бы
передразнивало их.
     Норта положили на два стола в центре комнаты. Его башмаки сложились в
мистическое V. Ослабшая челюсть отвисла в ухмылке, однако глаза ему кто-то
закрыл, положив на веки по пуле. Руки  Норта  с  веточкой  бес-травы  были
сложены на груди. От него шла несусветная вонь.
     Человек в черном откинул капюшон и подошел к стойке. Алиса глядела на
него, ощущая трепет, смешанный с таившимся у нее внутри знакомым желанием.
Никаких религиозных символов на человеке не было, хотя само  по  себе  это
ничего не значило.
     - Виски, - сказал он. Голос был  негромким  и  приятным.  -  Хорошего
виски.
     Она полезла под стойку и выставила бутылку "Звезды". Алиса  могла  бы
всучить ему местную самогонку, как лучшее, что у нее есть, но  не  сделала
этого. Она наливала, а человек в черном  наблюдал  за  ней.  У  него  были
большие, светлые, блестящие глаза, но слишком густой полумрак не  позволял
точно определить, какого они  цвета.  Желание  Алисы  усилилось.  Крики  и
гиканье позади не утихали. Шеб, никудышный мерин, заиграл  "Рождественских
солдат",  и  кто-то  уговорил  тетушку  Миль  спеть.  Ее   искаженный   до
неузнаваемости голос прорезал стоявший в комнате гомон, точно тупой  топор
- мозг теленка.
     - Эй, Элли!
     Обиженная молчанием незнакомца, возмущенная бесцветностью его глаз  и
ненасытностью  своего  лона,  она  отошла,  чтобы  отпустить  пива.  Алиса
страшилась  своих   желаний.   Они   были   непостоянны,   переменчивы   и
неуправляемы. Что, если они означали климакс,  который,  в  свою  очередь,
предвещал подступающую  старость  -  в  Талле,  как  правило,  недолгую  и
горькую, точно зимний закат.
     Алиса цедила пиво, покуда бочонок не опустел, и сама  почала  другой,
хорошо зная, что звать Шеба бессмысленно. Он прибежал  бы  весьма  охотно,
как пес - да он и был псом, - и, если бы не отрубил себе пальцы, то  залил
бы  пеной  все  вокруг.  Пока  она  двигалась  подле  бочонка,  незнакомец
неотступно наблюдал за ней - Алиса чувствовала на себе его взгляд.
     - Оживленно у вас, - сказал он, когда она вернулась. К виски  он  еще
не притронулся и просто перекатывал стакан в ладонях, чтобы согреть.
     - Поминки, - откликнулась Алиса.
     - Я заметил покойного.
     - Все они бездельники и  любители  поживиться  на  чужой  счет,  -  с
неожиданной ненавистью сказала она. - Все любят дармовщинку.
     - Их это возбуждает. Он мертв. Они - нет.
     -  Когда  он  был  жив,  над  ним  насмехались  все,  кому  не  лень.
Несправедливо, если и сейчас он будет посмешищем. Это... -  Она  осеклась,
не в состоянии выразить, каково это или насколько оно непристойно.
     - Травоед?
     - Да! Что ему оставалось?
     Тон был обвиняющим, но незнакомец не опустил глаз, и она ощутила, как
кровь бросилась ей в лицо.
     - Прошу прощенья. Вы священник? Должно быть, вас  от  такого  с  души
воротит.
     - Я не священник, и с души меня не воротит. - Он аккуратно  опрокинул
виски в рот, даже не поморщившись. - Будьте любезны еще.
     - Извиняюсь, сперва надо поглядеть, какого цвета ваша монета.
     - Что же извиняться?
     Он положил на стойку грубо сделанную  серебряную  монету,  толстую  с
одного края и тонкую - с другого, и Алиса сказала, как потом скажет снова:
     - Сдачи у меня нету.
     Он отмахнулся,  покачав  головой,  и  рассеянно  посмотрел,  как  она
наливает ему вторую порцию спиртного.
     - Вы только проездом? - спросила она.
     Человек в черном долгое время  не  отвечал,  и  Алиса  уже  собралась
повторить свой вопрос, но он нетерпеливо тряхнул головой.
     - Не говорите банальностей. У вас тут смерть.
     Обиженная и изумленная, Алиса отшатнулась, и ее первой  мыслью  было,
что этот человек солгал относительно своей праведности, дабы испытать ее.
     - Он был вам небезразличен, -  решительно  сказал  ее  собеседник.  -
Разве я грешу против истины?
     - Кто? Норт? - Она рассмеялась, скрывая замешательство  за  напускной
досадой. - Думаю, вам лучше...
     - Вы мягкосердечны и немного напуганы, - продолжал незнакомец,  -  он
же, пристрастившись к траве, выглядывал из пекла с черного хода. Теперь он
там, и за ним тут же захлопнули дверь, и вы не  думаете,  что  ее  откроют
раньше, чем придет время и вам переступить этот порог. Правильно?
     - Никак, вам в голову ударило?
     - Мистер Нортон помер, - с угрюмой насмешкой  передразнил  человек  в
черном. - Мертвый он, как каждый-всякий. Как вы или любой другой.
     - Катись из моего заведения, -  женщина  почувствовала  внутри  дрожь
пробудившегося отвращения, но ее лоно все еще лучилось теплом.
     - Ничего, - тихо сказал он. - Ничего. Погодите. Только погодите.
     Глаза были голубыми. Она  вдруг  ощутила  пустоту  в  мыслях,  словно
приняла наркотик.
     - Видите? - спросил он ее. - Видите, да?
     Она тупо кивнула, и он рассмеялся - то  был  красивый,  звучный  смех
неиспорченного  человека,  на  который   все   повернули   головы.   Круто
обернувшись, пришелец смело встретил взгляды, словно  каким-то  непонятным
чудом сделался центром всеобщего внимания. Голос тетушки  Миль  дрогнул  и
замер, в воздухе повисла высокая, надтреснутая, невыразимо тоскливая нота.
Шеб сфальшивил и оборвал мелодию. Они с беспокойством смотрели на  чужака.
По стенам дома дробно постукивали песчинки.
     Молчание длилось, тишина разматывала  свои  нити.  У  Алисы  в  горле
застряло загустевшее дыхание, она опустила глаза и  увидела,  что  обе  ее
ладони прижались под стойкой к животу. Все смотрели на человека в  черном,
а он смотрел на них. Потом снова  разразился  смехом  -  сочным,  громким,
явственным. Однако никто не спешил подхватить.
     - Я явлю вам чудо! -  выкрикнул  человек  в  черном.  Но  они  только
молчали и смотрели, словно послушные  дети,  которых  взяли  поглядеть  на
волшебника, а они уже слишком выросли, чтобы верить в него.
     Человек в черном бросился вперед, и  тетушка  Миль  отпрянула.  Он  с
неприятной улыбкой  похлопал  ее  по  обширному  животу.  У  тетушки  Миль
невольно вырвалось короткое клохтанье, и человек в черном откинул голову:
     - Так лучше, не правда ли?
     Тетушка Миль снова закудахтала, неожиданно разразилась  всхлипами  и,
как слепая, выбежала за дверь. Остальные молча смотрели, как она  исчезает
за порогом. Начиналась буря: по белой круговой панораме неба, вздымаясь  и
опадая, чередой пробегали тени. У пианино  какой-то  мужчина  с  позабытой
кружкой пива в руке издал тяжелый вздох, в котором слышалась усмешка.
     Человек в черном встал над Нортом. Он глядел вниз,  на  покойн