румянцем и мгновенно вылетела на  трап,  а
за ней по пятам умчалась Сьюзи.
     "Вид-то у тебя не застенчивый, подумал капитан Макдоналд. - Вид-то  у
тебя, как у кошки, которая только что добралась до  сливок,  вот  какой  у
тебя вид".
     Когда стюардессы скрылись из вида,  3-А  встал  и  подтянул  трусы  и
джинсы. Потом он потянулся в кнопке спуска воды, а капитан Макдоналд сразу
же оттолкнул его руку, схватил его за плечи и резко  повернул  к  проходу.
Дийр сзади запустил руку за пояс его штанов.
     - Не надо переходить на личности, -  сказал  Эдди.  Тон  у  него  был
легкий и точно соответствовал ситуации - во всяком случае, он так думал  -
но внутри у него все было, словно в свободном  падении.  Он  ощущал  того,
другого,  отчетливо  чувствовал  его.  Другой  был  внутри  его  сознания,
внимательно следил за  ним,  был  наготове,  чтобы  вмешаться,  если  Эдди
фраернется. Боже милостивый, это все должно ему сниться, ведь правда? Ведь
правда?
     - Стоять тихо, - сказал Дийр.
     Капитан Макдоналд заглянул в унитаз.
     - Говна не видать, - сказал он и, когда штурман непроизвольно заржал,
бросил на него свирепый взгляд.
     - Ну, знаете, как бывает, - сказал Эдди. - Иногда примчишься, сядешь,
а окажется ложная тревога. Но я  дал  парочку  таких  залпов  -  куда  там
болотному газу. Если бы вы здесь три минуты назад зажгли спичку, тут можно
было бы рождественскую индейку зажарить. Должно быть, я что-то съел  перед
посадкой, так я ду...
     - Уберите его, - сказал Макдоналд, и Дийр, все еще держа  Эдди  сзади
за штаны, вытолкал его из самолета на трап, где таможенники взяли его  под
руки, один - с одной стороны, другой - с другой.
     - Але! - воскликнул Эдди. - А где моя сумка? И куртка?
     - О, мы как раз хотим, чтобы все ваши вещи были  при  вас,  -  сказал
один из таможенников. Его дыхание било Эдди в лицо. Изо рта у  него  пахло
маалоксом и повышенной кислотностью. - Ваши  вещи  нас  очень  интересуют.
Пошли, дружочек, пошли.
     Эдди все время говорил им, чтобы они не волновались, успокоились, что
он прекрасно может идти сам, но, как он подумал позже, носки  его  ботинок
коснулись трапа всего раза два-три на всем расстоянии от люка до выхода  в
аэровокзал, где стояли  еще  три  таможенника  и  с  полдюжины  ментов  из
аэропортовской  охраны;  таможенники  ждали  Эдди,  а   менты   сдерживали
небольшую толпу, которая, пока его уводили, пялила на него глаза с испугом
и жадным любопытством.



                                   4. БАШНЯ

     Эдди Дийн сидел на стуле. Стул стоял в маленькой белой комнатке.  Это
был единственный стул  в  маленькой  белой  комнатке.  В  маленькой  белой
комнатке было полно народу. В маленькой белой комнатке было накурено. Эдди
был в одних трусах. Эдди хотелось курить. Остальные шесть -  нет,  семь  -
человек в маленькой белой комнатке были  одеты.  Эти  люди  стояли  вокруг
него, окружая его плотным кольцом. Трое - нет, четверо  -  из  них  курили
сигареты.
     Эдди хотелось дергаться и извиваться. Эдди хотелось поводить  плечами
и притопывать ногами.
     Эдди сидел спокойно, расслабившись, и смотрел на окружавших его людей
с веселым интересом, будто его не сводило с ума желание  вмазаться,  будто
он не сходил с ума от клаустрофобии.
     Причиной этому был другой в его сознании. Сперва он панически  боялся
этого другого. Теперь он благодарил Бога, что другой - здесь, с ним.
     Может, другой и болен, и даже умирает, но стали  в  нем  еще  хватит,
чтобы одолжить немного этому перепуганному двадцатилетнему торчку.
     - До чего же интересная красная полоса  у  тебя  на  груди,  Эдди,  -
сказал один из таможенников. В углу рта у него торчала сигарета. В кармане
его рубашки лежала пачка сигарет. У Эдди было такое чувство, что  если  бы
он взял из этой пачки штук пять сигарет, набил бы ими рот от угла до угла,
зажег бы их все и глубоко затянулся, может, на душе у него стало бы легче.
- Она похожа на  след  от  пластыря.  Сдается,  у  тебя  тут  что-то  было
приклеено пластырем, а потом ты вдруг  решил,  что  хорошо  бы  эту  штуку
отодрать и избавиться от нее.
     - У меня на Багамах сделалась аллергия, - сказал  Эдди.  -  Я  ж  вам
говорил. В смысле, мы уже несколько раз все это проговаривали.  Я  пытаюсь
не терять чувства юмора, но мне это дается все труднее.
     - Заебись ты  со  своим  чувством  юмора,  -  яростно  сказал  другой
таможенник; этот тон был знаком Эдди. Такой тон  делался  у  него  самого,
когда ему случалось полночи на холоду прождать сбытчика, а тот  так  и  не
появлялся. Потому что эти мужики тоже были наркашами. Единственная разница
заключалась в том, что для них наркотой были такие, как он и Генри.
     - А как насчет дырки у тебя в пузе? Она-то у тебя откуда, Эдди? А?  -
третий таможенник показывал на то  место,  куда  Эдди  ткнул  себя  ножом.
Кровь, наконец, унялась, но там еще был темно-красный  застывший  пузырек,
который, казалось, лопнет сразу же - только тронь.
     Эдди показал на красный след от клейкой ленты.
     - Чешется, - сказал он. Это была правда. - Я в самолете заснул - если
не верите мне, спросите стюардессу...
     - Чего бы это мы тебе не верили, Эдди?
     - Не знаю, - сказал Эдди. - Много вы видели контрабандистов,  которые
дрыхнут, когда везут  товар?  -  Он  секунду  помолчал,  чтобы  они  могли
задуматься об этом,  потом  вытянул  вперед  руки.  Некоторые  ногти  были
обгрызаны, другие - обломаны. Он когда-то сделал  открытие:  в  подходняке
любимым лакомством вдруг становятся  собственные  ногти.  -  Я  все  время
старался сдерживаться, не чесаться, но,  как  видно,  пока  спал,  здорово
разодрался.
     - Или пока торчал. Это может быть след укола. - Эдди было  ясно,  что
ни один из них так не думает.  Если  ширнуться  так  близко  к  солнечному
сплетению (а оно для нервной системы - что панель управления),  то  больше
тебе уже никогда не придется ширяться.
     -  Дайте  передохнуть,  -  сказал  Эдди.  -  Вы  ко  мне  так  близко
придвинулись, что я уж думал - взасос целовать меня собрались.  Не  торчал
я, и вы это знаете.
     На лице третьего таможенника выразилось отвращение.
     - Для невинного ягненочка, Эдди, ты что-то уж очень много знаешь  про
наркоту.
     - Чего я не набрался из "Майами Вайс", то прочел в "Ридерз Дайджест".
А теперь скажите мне правду - сколько раз мы еще будем в этом копаться?
     Четвертый таможенник показал ему маленький пластиковый пакетик. В нем
было несколько волоконец.
     - Это - волокна. Мы их отправим в лабораторию, они нам подтвердят, но
мы и так знаем, от чего они. Это волокна лейкопластыря.
     - Я перед уходом из отеля не успел принять душ,  -  в  четвертый  раз
сказал Эдди. - Я лежал у бассейна, загорал.  Пытался  избавиться  от  этой
сыпи. От аллергической сыпи. И заснул. Мне еще чертовски  повезло,  что  я
вообще успел на самолет. Пришлось бежать, как угорелому. А  был  ветер.  И
откуда я знаю, что у меня прилипло к коже, а что - нет.
     Еще один таможенник протянул к Эдди руку и  провел  пальцем  по  коже
левой руки, на три дюйма вверх от локтевого сгиба.
     - И это - не следы уколов.
     Эдди оттолкнул его руку.
     - Москиты покусали, говорил же я вам. Почти что зажили.  Да  что  вы,
елки-палки, сами не видите, что ли?
     Они видели. Это дело было задумано далеко не вдруг. Эдди  уже  месяц,
как перестал ширяться в руку. Генри был на  это  не  способен,  и  в  этом
заключалась одна из причин, почему послали Эдди, почему  пришлось  послать
Эдди. Когда он уже никак не мог терпеть,  он  задвигался  высоко-высоко  в
левое бедро, где к коже ноги прилегало левое яичко... так, как он сделал в
ту ночь, когда смугловатый гаденыш наконец принес ему  приличную  наркоту.
Большей же частью Эдди только нюхал, а Генри этого теперь было  мало.  Это
вызывало чувства, которым Эдди не мог дать  точного  определения...  смесь
гордости и стыда. Если они посмотрят там, если они отодвинут яички, у него
могут возникнуть серьезные проблемы. Анализ крови мог  бы  стать  причиной
еще более серьезных проблем, но этого они не могут  потребовать,  не  имея
хоть каких-нибудь доказательств - а доказательств-то у них как раз и  нет.
Никаких. Они все знают, но ничего не могут доказать. Хотеть не вредно, как
сказала бы его любимая старушка-мать.
     - Москиты покусали.
     - Да.
     - А красная полоса - аллергия.
     - Да. Она у меня уже была, когда я летал на Багамы, только  не  такая
сильная.
     - Она у него уже  была,  когда  он  летал  туда,  -  сказал  один  из
таможенников другому.
     - Ага, - ответил тот. - Ты в это веришь?
     - А как же!
     - Ты и в Санта-Клауса веришь?
     - А  как  же!  Я,  когда  еще  пацаном  был,  с  ним  один  раз  даже
сфотографировался. - Он посмотрел на Эдди. - Эдди, а  у  тебя  есть  фотка
этой знаменитой красной полосочки до того, как ты съездил на Багамы?
     Эдди ничего не ответил.
     - Если ты в порядке, почему бы тебе не согласиться на анализ крови? -
Это сказал первый таможенник, с сигаретой в углу рта.  Она  скурилась  уже
почти до самого фильтра.
     Эдди вдруг разозлился - до белого каления. Он прислушался к тому, что
было внутри.
     "Валяй", - сразу же ответил голос, и Эдди почувствовал нечто большее,
чем согласие, он ощутил что-то вроде окончательного одобрения. От этого он
почувствовал себя  так  же,  как  в  детстве,  когда  Генри  обнимал  его,
взъерошивал ему волосы, хлопал  его  по  плечу  и  говорил:  "Ты  молоток,
парень, ты только не задавайся, но ты молоток".
     - Вы же знаете, что я в порядке. - Он резко встал -  так  резко,  что
они попятились. Он взглянул на курильщика, стоявшего к нему ближе всех.  -
И вот что я тебе скажу, детка, если не уберешь от моего лица  этот  гвоздь
от гроба, я его щас у тебя вышибу.
     Таможенник отшатнулся.
     - Вы уже вычерпали до дна бак  под  унитазом  в  самолетном  сортире.
Едрена вошь, вы за это время могли  в  нем  три  раза  все  перебрать.  Вы
перерыли все мои вещи. Я нагнулся и позволил одному из вас засунуть мне  в
задницу самый длинный в мире  палец.  Да  если  проверка  простаты  -  это
медосмотр, так это было ебаное  сафари.  Я  вниз  глянуть  боялся,  думал,
увижу, как ноготь этого мужика у меня из хера торчит.
     Он обвел их злым взглядом.
     - В жопе у меня вы побывали, в вещах моих покопались, я  тут  сижу  в
одних трусах, а вы себе покуриваете да дым мне в морду  пускаете.  Анализа
крови вам захотелось? Ладушки. Давайте сюда кого-нибудь, кто  будет  брать
анализ.
     Они зашушукались. Начали переглядываться. Удивились. Забеспокоились.
     - Но если вы хотите взять у меня анализы без  постановления  суда,  -
продолжал Эдди, - то  пускай  тот,  кто  будет  брать,  захватит  побольше
шприцов и флакончиков, потому что будь я проклят,  если  стану  отдуваться
один. Я требую, чтобы сюда пришел представитель федеральной полиции,  и  я
требую, чтобы каждый из вас сдал те же гадские анализы, что и я,  и  чтобы
на каждом флакончике были написаны ваши  фамилии  и  номера  удостоверений
личности, и я требую, чтобы  они  были  переданы  этому  представителю  на
хранение. И на что бы вы ни делали анализ мне - на кокаин, героин,  беньки
[бензедрин], да на что хотите - я требую, чтобы те же самые анализы делали
и с вашими образцами. А потом чтобы результаты передали моему адвокату.
     - Это ж надо, ТВОЕМУ АДВОКАТУ, - воскликнул один из них. -  Со  всеми
вами, засранцами, всегда этим кончается, правда,  Эдди?  Вы  будете  иметь
дело с моим АДВОКАТОМ. Я  на  вас  моего  АДВОКАТА  напущу.  Мне  от  этой
хреновни блевать хочется.
     - Собственно говоря, в данный момент адвоката у меня  нет,  -  сказал
Эдди, и это была правда. - Я не думал, что мне понадобится адвокат. Но  вы
меня заставили передумать. Вы ничего не нашли, потому что  у  меня  и  нет
ничего, но ведь рок-н-ролл никогда  не  кончается,  так?  Хотите,  значит,
чтобы я плясал под вашу дудку? Отлично. Буду плясать. Только не один. Вам,
мужики, тоже придется плясать.
     Наступило тяжелое, напряженное молчание.
     - Мистер Дийн, я хочу вас попросить, снимите, пожалуйста,  трусы  еще
раз, - сказал один из них. Этот был старше остальных. Этот, судя по  виду,
был их начальником. Эдди подумал, что, может быть -  не  точно,  но  может
быть - этот, наконец, догадался, где могут быть свежие следы. До  сих  пор
они там не смотрели. Руки, плечи, ноги... но  не  там.  Слишком  они  были
уверены, что дело в шляпе.
     - Мне надоело снимать трусы, спускать трусы, жрать дерьмо,  -  сказал
Эдди. - Хватит. Позовите сюда, кого следует, и будем  делать  всем  анализ
крови - или я ухожу. Ну? Что вы предпочитаете?
     Опять такое же молчание. И, когда они  начали  переглядываться,  Эдди
понял, что победил.
     Мы победили, - поправился он. - Как тебя зовут, парень?
     Роланд. А тебя - Эдди. Эдди Дийн.
     Ты хорошо умеешь слушать.
     Слушать и наблюдать.
     - Отдайте ему его одежду, - очень недовольным тоном  сказал  старший.
Он взглянул на Эдди. - Я не знаю, что у вас было и куда вы его дели, но  я
вас предупреждаю: мы это выясним.
     Старый хрен оглядел его с ног до головы.
     - Вот вы здесь сидите. Сидите и чуть ли не ухмыляетесь. От того,  что
вы говорите, меня не тошнит. А тошнит меня от того, что вы такое.
     - Так это вас тошнит от меня?
     - Именно так.
     - Вот это да, - сказал Эдди. - Вот это мне нравится. Я здесь сижу,  в
этой комнатенке, в одном исподнем, а вокруг  меня  -  семеро  мужиков  при
пушках, и вас от меня тошнит? Ну, мил-человек, проблема у вас серьезная.
     Эдди шагнул к нему. Секунду таможенник держался, но  потом  что-то  в
глазах Эдди -  какой-то  сумасшедший  цвет,  казалось,  наполовину  карий,
наполовину голубой - заставил его против воли отступить.
     - ДА ПУСТОЙ Я! ПУСТОЙ, ЯСНО?! - заорал Эдди. - И  ОТВАЛИТЕ  ОТ  МЕНЯ,
НУ! ОТВАЛИТЕ НА ХРЕН! ОТВЯЖИТЕСЬ!
     Опять - молчание. Потом старший повернулся к Эдди спиной  и  закричал
на кого-то: "Вы что, не слышали, что я сказал? Принесите его одежду!"
     Тем дело и кончилось.


     - Вы думаете, что за нами хвост? - спросил таксист. Похоже, ему  было
смешно.
     Эдди повернулся вперед.
     - Почему вы так решили?
     - Вы все смотрите в заднее окно.
     - Я не думаю, что за нами хвост, -  ответил  Эдди.  Это  была  чистая
правда. Он этого  не  думал,  он  увидел  хвосты  в  первый  же  раз,  как
обернулся. Хвосты, а не хвост. Ему незачем было оборачиваться, чтобы вновь
и вновь убеждаться в их присутствии. В этот  поздний  послеполуденный  час
майского дня потерять такси, в котором ехал Эдди, было  бы  затруднительно
даже амбулаторным пациентам лечебницы для  умственно  отсталых:  машин  на
Лонг-Айлендской Эстакаде  почти  не  было.  -  Я  просто  изучаю  дорожное
движение, только и всего.
     - Ах, вон что, - сказал таксист. В некоторых  кругах  столь  странное
заявление вызвало бы расспросы,  но  нью-йоркские  таксисты  редко  задают
вопросы; вместо этого  они  высказываются  сами  -  категорически  и,  как
правило, величественным тоном. Большая часть этих высказываний  начинается
фразой:  "Уж  этот  город!",  точно  эти  слова  -  религиозная   формула,
произносимая перед началом проповеди... и обычно так и  оказывается.  Этот
таксист тоже ни о чем не спросил, а сказал:
     - Потому что если вы и подумали, что  за  нами  -  хвост,  то  ничего
подобного. Я бы заметил. Уж этот город! Господи! Я в свое время  много  за
кем следил. Вы себе не представляете, сколько людей впрыгивают в мое такси
и говорят: поезжайте вон за той машиной. Я знаю, это звучит, как  в  кино,
правильно? Правильно. Но, как  говорится,  искусство  имитирует  жизнь,  а
жизнь имитирует искусство. Так бывает на самом деле! А что касается  того,
как оторваться от хвоста, так  нет  ничего  проще,  если  знать,  как  это
делается. Надо...
     Эдди отключился от тирады таксиста, так что она стала лишь  фоном,  и
прислушивался  лишь  настолько,  чтобы  в  нужных  местах   кивать.   Если
вдуматься, то трепотня таксиста была очень забавна. Одним из  хвостов  был
темно-синий лимузин. Эдди догадался, что он - с таможни. Вторым был фургон
с надписью на боках "Пицца Джинелли". Там была  нарисована  пицца  в  виде
улыбающейся мальчишеской мордашки, и улыбающийся  мальчик  облизывался,  а
под картинкой была подпись: "МММММ! Какая ВКУУУСНАЯ  пицца!"  Но  какой-то
юный  дизайнер-любитель,   обладатель   баллончика-спрэя   с   краской   и
рудиментарного чувства юмора, зачеркнул в слове "пицца" обе  буквы  "ц"  и
написал сверху "з" и "д".
     Джинелли. Эдди знал одного Джинелли; он держал ресторан под названием
"Четыре Предка". Но торговля пиццей была чисто побочным  делом,  так,  для
отвода  глаз,  на  радость  ревизорам.  Джинелли  и  Балазар.   Они   были
неразлучны, как сосиски и горчица.
     Согласно первоначальному плану, перед аэровокзалом должен  был  ждать
лимузин с водителем, готовый умчать его в один салун в центре города - там
была штаб-квартира Балазара. Но,  разумеется,  в  первоначальный  план  не
входили два  часа  в  маленькой  белой  комнатке,  два  часа  непрерывного
допроса, который вела одна группа таможенников, а  вторая  группа  сначала
слила содержимое сантехнических баков борта 901, а потом перерыла его, ища
большую партию наркотиков, существование  которой  они  тоже  подозревали,
такую  большую,  что  ее  невозможно  было  ни  смыть,  спустив  воду,  ни
растворить.
     Когда он вышел, никакого лимузина, естественно,  не  было.  Водителю,
конечно, были даны инструкции: если челнок не выйдет из аэровокзала  минут
так через  пятнадцать  после  всех  пассажиров,  сваливай  по-быстрому.  У
водителя, конечно, хватило ума не звонить из машины  по  телефону,  потому
что в ней  стоит  радиотелефон,  и  перехватить  разговор  по  нему  можно
запросто. Балазар, надо думать, связался кое с  кем,  узнал,  что  у  Эдди
неприятности, и сам подготовился к неприятностям.  Балазар,  может,  и  не
сомневается, что в Эдди есть стальной стержень, но при всем том  Эдди  как
был наркашом, так и остался. А надеяться, что наркаш  будет  держаться  до
бесконечности, не приходится.
     Значит,  не  исключена  возможность,  что  фургон  с   пиццей   вдруг
притормозит в соседнем с такси ряду, кто-нибудь  высунет  из  окна  кабины
автомат, и задняя стенка такси вдруг станет похожа на залитую кровью терку
для сыра. Эдди беспокоился бы сильнее, если бы его продержали не два часа,
а четыре, а если бы его продержали не четыре, а шесть  часов,  он  был  бы
очень встревожен. Но всего два... Эдди подумал, что Балазар не  усомнится,
что уж два-то часа он молчал. И захочет узнать насчет товара.
     А настоящей причиной того, что Эдди оглядывался  назад,  была  дверь.
Она его завораживала.
     Когда таможенники наполовину снесли, наполовину сволокли его вниз  по
трапу в административный сектор  аэропорта  Кеннеди,  он  оглянулся  через
плечо и увидел, что дверь - там, несомненно, неоспоримо реальная, хоть это
и было невероятно; она плыла за ним на расстоянии примерно трех футов.  Он
видел, как волна за волной накатывается и разбивается на песке; видел, что
там, за дверью, начинает смеркаться.
     Эта дверь напоминала "загадочную картинку", в  которой  замаскировано
какое-то изображение; сначала ты никак, хоть умри, не можешь его  увидеть,
но потом, когда ты его уже углядел,  то  никак  не  можешь  перестать  его
видеть, как ни старайся.
     Дверь исчезала дважды - оба раза, когда стрелок  возвращался  в  свой
мир без него, и это было страшновато: Эдди чувствовал себя, как ребенок, у
которого перегорел ночник. Первый раз это случилось во  время  допроса  на
таможне.
     Мне придется  уйти.  -  Голос  Роланда  отчетливо  прорезался  сквозь
очередной вопрос, который ему задавали. - Всего  на  несколько  минут.  Не
бойся.
     Почему? - спросил Эдди. - Почему тебе