среди трех десятков мексиканцев, незаконных иммигрантов, в кузове нет недостатка в мескале, текиле, травки и вине, все пьяны, а Каллагэн, возможно, пьянее остальных. Фамилии сидящих в кузове еще вспомнятся ему, выплывут из пьяного угара: Эскобар... Эстрада... Хавьер... Эстебан... Росарио... Эчевериа... Каверра. Это фамилии. С которыми он позднее столкнется в Калье или галлюцинации, вызванные спиртным? И как объяснить, что его фамилия оказалась столь близкой по написанию к тому месту, где в итоге закончились его странствия? Calla, Callahan. Калья, Каллагэн. Иногда, когда он долго не может уснуть в удобной кровати в своей спальни, эти имена бегают друг за другом у него в голове, словно тигры в каком-то мультфильме.
     Иногда у него в голове мелькая строка из стихотворения (он так думает) Арчибальда Маклиша "Апостольское послание, оставшееся в земле": "Это не голос Бога, а всего лишь гром". Строка на самом деле другая, но так он ее помнит. Не Бог, но гром. Или именно в это ему хочется верить? Сколько раз люди сознательно отказывались признавать, что с ними говорит Бог?
     Но тогда ему не до Бога и грома. В Сакраменто он въезжает пьяным и счастливым. В голове нет вопросов, требующих поиска ответа. Счастлив он и на следующий день, несмотря на похмелье. Работу он находит легко, рабочие руки требуется всем, вакансий навалом, совсем как яблок на земле после бури в яблоневом саду. Если, конечно, ты не боишься запачкать руки, обжечь их в горячей воде или заполучить мозоль-другой, махая киркой или лопатой. За годы странствий еще никто не предлагал ему поработать биржевым брокером.
     В Сакраменто его берут разгружать грузовики в огромном магазине кроватей и матрасов, который называется "Спящий Джон". В "Спящем Джоне" готовятся в ежегодной распродаже, поэтому все утро Каллагэн и пятеро других грузчиков таскают всякие и разные кровати, одно-, полутора-, двух-, а то и трехспальные. В сравнении с некоторыми другими работами, за которые ему доводилось браться, эта - просто подарок.
     Во время перерыва на ленч Каллагэн и остальные сидят в тени навеса разгрузочной платформы. Вроде бы никого из этих людей он не видел в кузове "Интернейшнл-харвестер", но полной уверенности у него нет: вчера он слишком много выпил. Одно знает наверняка: как зачастую и бывало, он - единственный белый. Все они едят enchiladas , купленные в "Безумной Мэри", забегаловке на другой стороне улицы. Из старого, запыленного транзисторного приемника, который стоит на груде ящиков, звучит танго. Двое молодых парней танцуют, остальные, и Каллагэн в их числе, перестали есть и хлопают.
     Молодая женщина в юбке и блузке выходит из магазина, неодобрительно смотрит на танцующих молодых парней, потом на Каллагэна.
     - Ты - англи, так?
     - Англи, - подтверждает Каллагэн.
     - Тогда, возможно, тебя это заинтересует. Остальных - точно нет, - она протягивает ему газету, "Сакраменто би", вновь смотрит на танцующих мексиканцев. - Стручки фасолевые, - подтекст ясен: лучше б их тут не было.
     У Каллагэна возникает мысль подняться и пнуть ее в тощий, не танцующий зад, но уже полдень, слишком поздно искать новую работу, если он потеряет эту. И даже если он не угодит в каталажку за этот пинок, заплатить-то ему точно не заплатят. Он ограничивается тем, что показывает ее удаляющейся спине палец, под смех и аплодисменты грузчиков. Молодая женщина поворачивается, подозрительно оглядывает их, скрывается за дверью. Все еще улыбаясь, Каллагэн раскрывает газету. Улыбка остается на его лице, пока он не добирается до раздела "НОВОСТИ СТРАНЫ". Между сходом с рельс поезда в Вермонте и ограблением банка в Миссисипи он находит следующее:

     "ЗНАМЕНИТЫЙ "УЛИЧНЫЙ АНГЕЛ"
     В КРИТИЧЕСКОМ СОСТОЯНИИ
     Нью-Йорк (АП). Роуэн Р. Магрудер, владелец и главный супервайзер едва ли не самой известной ночлежки Америки для бездомных, алкоголиков и наркоманов, находится в критическом состоянии после того, как на него напали Братья Гитлеры. Братья Гитлеры терроризируют пять районов Нью-Йорка на протяжении последних восьми лет. Согласно сведениям, полученным от полиции, они несут ответственность на избиение как минимум тридцати человек, двое из которых умерли. В отличие от их прежних жертв, Магрудер не черный и не еврей, но его нашли в подворотне, неподалеку от "Дома", ночлежки, которую он основал в 1968 году, с фирменным знаком, свастикой, который Братья Гитлеры вырезают на лбу своих жертв. На теле Магрудера также обнаружены многочисленные ножевые ранения.
     "Дом" получил национальную известность в 1977 г., когда мать Тереза приехала туда, помогла приготовить и раздать обед и помолилась с обитателями ночлежки. Магрудер стал героем передовицы журнала "Ньюсуик" в 1980 г., когда мэр Нью-Йорка Эд Кох объявил ист-сайдовского "Уличного ангела" Человеком года Манхэттена.
     Врач, хорошо знакомый с состоянием дел, полагает, что у Магрудера шансов остаться в живых "не больше трех из десяти". Он сказал, что нападавшие не только вырезали
     Магрудеру свастику на лбу, но и ослепили его. "Я считаю себя милосердным человеком, - добавил врач, - но, по моему мнению, тех, кто это сделал, следует обезглавить".

     Каллагэн перечитывает заметку вновь, задается вопросом, идет ли речь о "его" Роуэне Магрудере или о другом, из того мира, где на некоторых банкнотах красуется профиль Шедбурна. Почему-то он уверен, что Магрудер тот самый, его знакомец, вот почему ему и дали прочитать эту газету. И вообще, сейчас он находится в "реальном мире", о чем ему говорят не только-то профили на банкнотах в его бумажнике. Он это чувствует. Всеми фибрами души. А если это так (это так, он точно знает), получается, что он многое упустил, бродя по тайным хайвеям. Мать Тереза приезжала в ночлежку! Помогала с раздачей ужина! Черт, может и приготовила жаркое из жаб с клецками! Почему нет? Рецепт же остался на стене, приклеенный скотчем. И признание Человеком года! Передовица в "Ньюсуик"! Он жалеет, что ничего этого не знал, но трудно следить за новостями, разъезжая с бродящим цирком и выгребая бычье дерьмо из стойл за площадкой для родео в Энид, штат Оклахома.
     Ему страшно стыдно, от стыда по щекам катятся слезы, но он их не замечает, пока Хуан Кастильо не спрашивает у него: "Почему ты плачешь, Донни?"
     - Я? - спрашивает он, потом вытирает щеки и понимает, что да, он плачет. Но и тогда не знает, что причина слез - стыд, еще не знает. Думает, что плачет от шока, который испытал, и отчасти так оно и есть. - Да, похоже, плачу.
     - Куда ты идешь? - спрашивает Хуан. - Перерыв на ленч уже заканчивается.
     - Мне надо идти, - отвечает Каллагэн. - Мне надо возвращаться на Восток.
     - Если ты сейчас уйдешь, тебе не заплатят.
     - Знаю, - отвечает Каллагэн. - Все в порядке.
     Но это как раз ложь. Потому что ничего не в порядке...
     Ничего.

6

     - В дно рюкзака я давно уже зашил пару сотен долларов, - продолжает Каллагэн. Они сидят на ступеньках, ведущих к двери церкви, под ярким солнечным светом. - Я купил билет на самолет до Нью-Йорка. Скорость, конечно, играла роль, но не главную. Я хотел порвать с этими тайными хайвеями, - он кивнул Эдди. - Прыжковыми автострадами. Они - притягивают так же сильно, как и алкоголь.
     - Сильнее, - вставляет Роланд. Он видит, что к ним приближаются три человека: Розалита ведет близнецов Тавери, Френка и Френсину. Девочка держит в руках лист бумаги и несет его с таким благоговением, что хочется смеяться. - Дороги - самый сильный наркотик, какой только есть на земле, а каждая из них ведет к десятку других.
     - Ты говоришь правильно, спасибо тебе, - кивает Каллагэн. Мрачный, грустный, и, как думает Роланд, где - то и растерянный.
     - Отец, мы выслушаем окончание твоей истории, но только вечером. Или завтрашним вечером, если сегодня мы успеем вернуться. Наш юный друг Джейк скоро подъедет...
     - Вы это знаете, не так ли? - в вопросе Каллагэна слышится любопытство, но не удивление.
     - Ага, - ответила Сюзанна.
     - Я бы посмотрел на то, что у тебя лежит, до его прихода, - заметил Роланд. - Рассказ о том, как он к тебе попал, часть твоей истории, и я думаю...
     - Да, - кивнул Каллагэн. - Полагаю, кульминация моей истории.
     - ...может подождать. Потому что сейчас у нас слишком много более важных дел.
     - Так всегда и бывает, - вздохнул Каллагэн. - Месяцы... иногда годы, я пытался это вам объяснить, время вроде бы и не существует. А потом вдруг резко ускоряется, и ты уже ничего не успеваешь.
     - Ты говоришь правильно, - согласился Роланд. - Эдди, я хочу, чтобы ты составил мне компанию при разговоре с близнецами. Мне представляется, юная леди положила на тебя глаз.
     - Пусть смотрит, сколько хочет, - добродушно усмехнулась Сюзанна. - За это денег не берут. А я посижу на ступеньках, если ты не возражаешь, Роланд, погреюсь на солнышке. Давно уже я не ездила на лошади, и скажу тебе честно, седло натерло мне кожу. В стремена упираться нечем, вот и с остальным проблемы.
     - Можешь посидеть, а можешь пойти с нами, - ответил Роланд, но думал-то иначе, и Эдди это почувствовал.
     Стрелок хотел, чтобы Сюзанна осталась на ступеньках, по крайней мере, на какое-то время. И Эдди мог только надеяться, что Сюзанна этого желания стрелка не уловила.
     Когда они направились к близнецам и Розалите, Роланд быстро шепнул Эдди: "В церковь я пойду с ним один. Пойми, дело не в том, что я не хочу, чтобы вы оба приближались к тому, что там хранится. Если это Черный Тринадцатый, а я верю, что это так... будет лучше, если она будет держаться от него подальше.
     - Учитывая ее деликатное состояние, не так ли? Роланд, я-то думал, что выкидыш Сюзанны тебя только порадует.
     - Меня волнует не выкидыш, - ответил Роланд. - Я боюсь, что Черный Тринадцатый придаст силы тому, что сидит в ней, - он помолчал. - Им обоим. Младенцу и его хранительнице.
     - Миа.
     - Да, ей, - и тут же он улыбнулся близнецам Тавери. Френсина ответила ему мимолетной улыбкой, которая превратилась в ослепительную, стоило ей перевести взгляд на Эдди.
     - Давайте посмотрим, что вы сделали, если карта готова, - Роланд протянул руку к листу бумаги.
     - Мы надеемся, что все правильно, - ответил Френк Тавери. - А вдруг нет. Мы боялись, будь уверен. Миссас дала нам такой прекрасный лист бумаги, вот мы и боялись.
     - Сначала мы все нарисовали на земле, - добавила Френсина. - Потом нанесли контуры тонким углем. И, наконец, Френк их обвел. Потому что у меня дрожали руки.
     - Боялись вы напрасно, - успокоил их Роланд. Эдди подошел ближе, взглянул через плечо стрелка. Карта получилась отменная, с городским Залом собраний, площадью в центре, Большой рекой (Девар-Тете), бегущей у левого края листа обычной писчей бумаги, которая в его Америке продавалась в любом магазине канцелярских принадлежностей.
     - Ребята, это просто потрясающая карта, - прокомментировал Эдди, и на мгновение подумал, что Френсина Тавери грохнется в обморок.
     - Ага, - кивнул Роланд. - Вы очень нам помогли. А теперь я сделаю то, что вам может показаться богохульством. Вы знаете это слово?
     - Да, - кивнул Френк. - Мы - христиане. "Не упоминай всуе имя Господа, твоего Бога, или Его Сына, Человека - Иисуса". Но богохульством является также надругательство над чем-то прекрасным.
     Тон его оставался серьезным, но по глазам чувствовалось: ему хочется увидеть, какое же богохульство намерен совершить пришелец из мира древних. Того же хотелось и сестре.
     Роланд сложил лист бумаги, к которому они боялись прикоснуться, пополам. Подростки ахнули. Как и Розалита Мунос, пусть и не так громко.
     - Мой поступок - не богохульство, потому что теперь это не бумага, - пояснил Роланд. - Это инструмент, а инструменты следует беречь. Понимаете?
     - Да, - в их голосах слышалось сомнение. Которое, правда, ушло, когда они увидели, с какой осторожностью Роланд убрал сложенную карту в кошель.
     - Большое вам спасибо, - Роланд левой рукой взялся за руку Френсины, правой, без двух пальцев - Френка. - Своими руками и глазами вы, возможно, спасли много жизней.
     Из глаз Френсины брызнули слезы. Френк какое-то время держался, но вскоре слезы потекли и по его веснушчатым щекам.

7

     - Хорошие дети, - сказал Эдди, когда они возвращались к церкви. - Талантливые дети.
     Роланд кивнул.
     - Можешь ты представить себе, что один из них возвращается из Тандерклепа пускающим слюни идиотом?
     Роланд, который очень даже хорошо мог это себе представить, промолчал.

8

     Сюзанна, не споря, согласилась с решением Роланда оставить ее и Эдди на ступеньках церкви, и стрелку вдруг вспомнилось, что она не захотела идти и на пустырь, где росла роза. Задался вопросом, а не боится ли какая-то ее часть того же, что и он. Если так, то битва, битва за ее тело, уже началась.
     - Сколько должно пройти времени, прежде чем мне входить в церковь и вытаскивать вас оттуда?
     - Прежде чем нам входить в церковь и вытаскивать вас оттуда, - поправила его Сюзанна.
     Роланд задумался. Эдди задал хороший вопрос. Посмотрел на Каллагэна, который стоял на верхней ступеньке, в синих джинсах и клетчатой рубашке с закатанными рукавами, сцепив пальцы перед собой. Роланд видел, какие крепкие у него мышцы рук.
     Старик пожал плечами.
     - Он спит. Проблем быть не должно. Но... - он расцепил руки, указал на револьвер на бедре Роланда. - Я бы оставил это здесь. Вдруг он спит с одним открытым глазом.
     Роланд расстегнул пояс с револьвером и передал Эдди. Кошель с картой отдал Сюзанне.
     - Через пять минут. Если с нами что-то случится, я, возможно, смогу крикнуть, - добавлять: "Или не смогу", - не стал.
     - Джейк к этому времени уже подъедет, - заметил Эдди.
     - Если они приедут, пусть ждут снаружи, - распорядился Роланд.
     - Эйзенхарт и Слайтманы в церковь входить не будут, - подал голос Каллагэн. - Они поклоняются Орисе. Госпоже риса, - он скорчил гримаску, показывая свое отношение к Госпоже риса и остальным второсортным богам Кальи.
     - Тогда, пошли, - подвел черту Роланд.

9

     Прошло немало времени с тех пор, когда Роланд Дискейн испытывал суеверный страх, свойственный иной раз верующим людям. Наверное, такого не случалось с ним с детства. Но страх тяжелой ношей лег ему на плечи, едва отец Каллагэн отворил дверь скромной деревянной церкви и придержал ее, пропуская Роланда вперед.
     Они очутились в холле с истертым ковром на полу. Из холла две открытые двери вели в помещение побольше, с рядами скамей. В дальнем конце, на возвышении стоял, как показалось Роланду, аналой, в окружении горшков с белыми цветами. Их аромат пропитывал воздух. Свет попадал в церковь через узкие окна в стенах. За аналоем на дальнем стене, висело распятие из железного дерева.
     Он слышал таинственное сокровище Старика, не ушами, но костями. Ровное, низкое гудение. Как и в случае с розой, от него веяло силой, но более ничего общего с розой не было. Это гудение говорило о бездонной пустоте.
     Той самой пустоте, которую они почувствовали в Нью - Йорке-декорации, куда их перенес Прыжок. Пустоте, которая могла стать голосом.
     "Да, это то самое, что перенесло нас, - подумал он. - Перенесло нас в Нью-Йорк... один из многих Нью-Йорков, если исходить из истории Каллагэна... но оно может перенести нас куда угодно и когда угодно. Может перенести... а может и зашвырнуть".
     Он вспомнил окончание длинного разговора с Уолтером. Тогда он тоже отправился в Прыжок, но понял это только теперь. Почувствовал, как растет, раздумается, пока не стал больше земли, больше звезд, больше вселенной. И сила, которая все это проделывала, была здесь, в этой церкви, и он ее боялся.
     "Спасибо богам, он спит", - подумал стрелок, но тут же в голову пришла куда более неприятная мысль: рано или поздно придется его разбудить. Рано или поздно придется использовать его, чтобы вернуться в нужные им Нью-Йорки.
     Рядом с дверью на подставке стояла чаша с водой. Каллагэн опустил в нее руку и перекрестился.
     - Теперь ты это можешь? - тихим, чуть громче шепота, спросил Роланд.
     - Ага, - ответил Каллагэн. - Бог принял меня к себе, стрелок. Хотя я думаю, пока это "испытательный срок". Ты понимаешь?
     Роланд кивнул. Последовал за Каллагэном в церковь, не смочив пальцы святой водой.
     Каллагэн повел его по центральному проходу и, хотя шагал Старик решительно и уверенно, Роланд чувствовал, что тот боится, возможно, даже больше, чем он сам. Каллагэн хотел избавиться от этого страшного магического кристалла, сомнений в этом не было, но Роланд не мог не отметить храбрость и мужество Старика.
     По правую сторону от прохода короткая лесенка из трех ступенек вела на возвышение. Каллагэн поднялся по ним.
     - Тебе нет нужды подниматься, Роланд. Ты все увидишь с того места, где сейчас стоишь. Ты ведь не будешь забирать его сегодня?
     - Нет, - ответил Роланд. Теперь они уже перешептывались.
     - Хорошо, - Каллагэн опустился на одно колено. Сустав хрустнул и оба вздрогнули от этого звука.
     - Я даже не прикасаюсь к ящику, в котором он лежит, если в этом нет необходимости. Не прикасался с того момента, как положил его сюда. Тайник сделал сам, испросив прощения Господа за использование пилы в Его доме.
     - Открывай, - бросил Роланд. Он весь подобрался, напряг органы чувств, чтобы сразу же уловить малейшее изменение в гудении бесконечной пустоты. Ему недоставало тяжести револьвера, давящей на бедро. Неужто люди, которые приходили сюда молиться, не чувствовали присутствия этого ужасного шара, спрятанного здесь Стариком? Роланд решил, что нет, иначе они давно перестали бы приходить сюда. И пришел к выводу, что лучшего места для тайника Каллагэн найти не мог: искренняя вера прихожан в какой-то степени нейтрализовала Черный Тринадцатый. Может, даже успокаивала, углубляла сон.
     "Но он может проснуться, - думал Роланд. - Проснуться и в мгновение ока отправить нас в любой уголок Девятнадцатиландии". Но он тут же отогнал от себя эту гнетущую мысль. Да уж, идея использовать его для защиты розы представлялась все более абсурдной. За свою долгую жизнь ему приходилось сталкиваться и с людьми, и с чудовищами, но никто из них не шел ни в какое сравнение с Черным Тринадцатым. От него исходило невероятное, нечеловеческое зло. И зло это до краев заполняло бездонную пустоту.
     Каллагэн надавил большим пальцем на желобок между двумя досками. Раздался легкий щелчок, квадрат пола, примерно пятнадцать на пятнадцать дюймов приподнялся. Каллагэн откинул крышку люка. Гудение заметно усилилось. Роланд вдруг подумал о громадных пчелах, которые ползают под половицами. Наклонился вперед, заглянул в тайник Старика.
     Увидел что-то, прикрытое белой материей, очень хорошей материей.
     - Стихарь алтарного служки, - пояснил Каллагэн. Поняв, что Роланд этого слова не знает, добавил. - Предмет одежды, - пожал плечами. - Сердце подсказало завернуть в него ящик, вот я и завернул.
     - Сердце подсказало тебе правильно, - прошептал Роланд. Он думал о мешке, который Джейк нашел на пустыре, мешке с надписью "ТОЛЬКО СТРАЙКИ НА ДОРОЖКАХ СРЕДИННОГО МИРА". Этот мешок им понадобится, определенно понадобится, но не хотелось думать о том моменте, когда придется перекладывать шар из ящика в мешок.
     Он отогнал и это мысль, а вместе с ней и страх, откинул материю, увидел деревянный ящик.
     Несмотря на страх, коснулся темного, тяжелого дерева. "На ощупь все равно, что чуть смазанный металл", - подумал он. Почувствовал, как по телу пробежала эротическая дрожь. Поцеловала страх, как давнего любовника, и исчезла.
     - Это черное железное дерево, - прошептал Роланд. - Я слышал о нем, но никогда не видел.
     - В моих "Сказаниях об Артуре" оно названо деревом призраков, - также шепотом ответил Каллагэн.
     - Да? Правда?
     Конечно, ящик вызывал страх, мысли о том, что кто-то очень решил отдохнуть в нем, пусть и временно, от долгих странствий. Стрелку очень хотелось вновь прикоснуться к ящику, тем