аруха проглотила  яд,  чувствуя,
как огнем опалило рот, горло, желудок, словно  она  хлебнула  крепкого
напитка. На мгновение комната закачалась перед глазами,  она  услышала
голоса, бормочущие в спертом воздухе  лачуги,  голоса  тех,  кого  она
называла  "невидимыми  друзьями".  Из  глаз  потекли  слезы,  заполняя
борозды, проложенные временем на ее щеках. Потом она выдохнула, и  все
встало на свои места. Пропали и голоса.
     Она поцеловала Эрмота меж лишенных век  глаз  ({время  Целующейся
Луны, все так,} подумала старуха),  а  потом  положила  на  пол.  Змея
уползла под кровать, откуда,  свернувшись  в  клубок,  наблюдала,  как
хозяйка водит ладонями над крышкой ящика из железного дерева.  Старуха
чувствовала, как вибрируют бицепсы, а жар между ног  усиливается.  Уже
много лет она не слышала голоса  пола,  но  теперь  он  прорезался,  и
причину следовало искать не в Целующейся Луне.
     Джонас запер ящик и не оставил ей ключа, но  с  такими  пустяками
она справлялась без труда. Жила она долго, многое узнала и имела  дело
с существами,  при  виде  которых  большинство  мужчин,  при  всей  их
браваде,  удрало  бы  со  всех  ног.  Она  протянула  руку  к   замку,
выполненному в форме глаза. Поверх замка тянулась надпись  на  Высоком
Слоге (Я ВИЖУ, КТО ОТКРЫВАЕТ МЕНЯ). Убрала руку. Внезапно она  ощутила
все те запахи, которые при обычных обстоятельствах  ее  нос  более  не
улавливал: плесени и грязи, засаленного матраца и крошек  еды,  годами
копившихся на кровати, золы и древних благовоний,  старой  женщины  со
слезящимися глазами и сухой (обычно)  "киской".  Здесь  она  не  могла
открыть этот ящик и взглянуть на хранящееся внутри чудо. И решила, что
должна вынести его наружу, на свежий воздух, где пахло только  шалфеем
и мескитовым деревом.
     Она должна посмотреть на это чудо при свете Целующейся Луны.
     Риа с холма Коос, охнув, вытащила ящик из ямы в земле,  с  трудом
поднялась, сунула ящик под мышку и вышла из спальни.



                                  2


     Хижина находилась достаточно далеко от вершины  холма,  чтобы  до
нее не  долетали  порывы  холодного  ветра,  который  дул  практически
постоянно от Первой Жатвы до  Широкой  Земли.  К  вершине  вела  узкая
тропа. Под  лунным  светом  она  превратилась  в  серебряную  дорожку.
Старуха, тяжело дыша, поднималась по ней, седые космы торчали  во  все
стороны, старые бедра ходили из стороны в сторону под черным  платьем.
Кот держался в ее тени, изредка хрипло мурлыкая.
     На вершине ветер подхватил волосы Риа и отбросил к затылку. Он же
донес до ее слуха  ноющий  шепот  червоточины,  которая  добралась  до
дальнего края каньона Молнии. Этот звук многие старались не  замечать,
а вот ей он нравился.  Риа  с  Кооса  он  напоминал  колыбельную.  Над
головой плыла луна, тени на ее сверкающей поверхности  складывались  в
лица целующихся влюбленных... если верить  дуракам,  что  жили  внизу.
Обычные люди видели разные лица или лицо каждое полнолуние, но  старая
карга знала, что лицо на луне только одно - лицо демона, лицо  смерти.
Она же давно не чувствовала себя такой живой.
     - О,  мой  красавчик,  -  прошептала  она   и   коснулась   замка
скрюченными пальцами. Красный  отсвет  появился  под  ладонью,  что-то
щелкнуло. Тяжело дыша, словно ей пришлось долго  бежать  в  гору.  Риа
поставила ящик на землю и открыла его.
     Розовый свет,  слабее,  чем  от  Целующейся  Луны,  но  куда  как
прекраснее,   вырвался   из   ящика.   Коснулся   старческого    лица,
склонившегося над ним, и на мгновение превратил его в лицо юной девы.
     Масти принюхался, вытянул шею, прижал уши к голове, старые  глаза
заблестели розовым светом. Риа мгновенно заревновала:
     - Отвали, дурашка, таким, как ты, делать тут нечего.
     И отпихнула кота. Масти подался назад,  зашипел,  как  закипающий
чайник, отошел к скале, торчащей к небу на самой вершине, и  уселся  в
ее тени.
     В ящике лежал хрустальный шар. Именно его наполнял розовый  свет.
И пульсировал, словно биение умиротворенного сердца.
     - О, моя  прелесть,  -  прошептала  она,  поднимая  шар.  Розовое
сияние, как капли дождя, оросило ее лицо. - Как ты прекрасен.
     Внезапно  розовый   цвет   внутри   шара   сменился   алым.   Она
почувствовала, как шар завибрировал в ее руках, словно  мощный  мотор,
ощутила влагу между бедер, ее охватили желания, о которых она и думать
забыла.
     Вибрация стихла, цвет поблек. И тут из  розовой  дымки  появились
три всадника. Поначалу она  подумала,  что  это  те  самые  люди,  что
привезли ей кристалл, - Джонас и два его спутника. Но  нет,  эти  были
моложе, моложе даже Дипейпа, которому не исполнилось и двадцати  пяти.
У того, что скакал слева на  луке  седла  она  видела  череп  какой-то
птицы... как он туда попал? Зачем?
     Потом этот всадник и тот, что скакал справа, ушли в тень, так  уж
распорядился магический кристалл, оставив только одного, центрального.
Джинсы и сапоги, широкополая шляпа, скрывающая верхнюю половину  лица,
уверенность и легкость, с которыми он сидел на лошади, подсказали ей -
{стрелок! Скачущий на восток из Внутренних феодов, возможно, из самого
Гилеада!} Но, даже не видя верхней половины лица, старуха знала -  это
же совсем ребенок. Не увидела она и револьверов на его бедрах.  Однако
предположила, что едва ли он отправился в путь без оружия. Если б  она
могла все получше рассмотреть...
     Она поднесла хрустальный шар к лицу, прошептала:
     - Подъезжай поближе, красавчик! Еще ближе!
     Она не знала, что за этим  последует,  скорее  всего  ничего,  но
внутри темного круга, образовавшегося в кристалле, фигура  надвинулась
на  нее,  очень  медленно,  словно  лошадь  и   всадник   преодолевали
сопротивление воды, а не воздуха.  Она  увидела  трепыхание  стрел  за
спиной всадника. А на луке седла место черепа занимал боевой  лук.  По
правую сторону седла, где стрелок вез бы ружье в  чехле,  она  увидела
копье. Он не из Древних, она поняла это по  его  лицу...  но  и  не  с
Внешней Дуги.
     - Так кто же ты, лапочка? - прошептала Риа.  -  И  как  мне  тебя
узнать? Ты так низко надвинул шляпу, что я не вижу твоих  божественных
глазок. Ну чего ты так низко ее  надвинул?  Может,  по  лошади...  или
по... брысь. Масти! Не мешай мне! Брысь!
     Коту надоело сидеть под скалой, и он,  мяукая,  кружил  между  ее
раздутых  артритом  лодыжек.  Когда  старуха  дала  ему  пинка.  Масти
отступил на шаг... чтобы тут же двинуться  к  ней,  глядя  на  старуху
залитыми лунным светом глазами и все так же протяжно мяукая.
     Риа пнула его вновь, без особо результата, как и  в  первый  раз,
вновь всмотрелась в хрустальный  шар.  Лошадь  и  заинтересовавший  ее
всадник исчезли. Вместе с розовым светом. Она держала в руках  обычную
стекляшку, отражающую лишь свет Целующейся Луны.
     Налетел ветер, обтянул платьем старушечье тело. Масти, пинки  его
нисколько  не  устрашили,  вновь   отирал   лодыжки   своей   хозяйки,
беспрестанно мяукая.
     - Видишь, что ты наделал, блошиный мешок? Свет ушел, ушел  в  тот
самый момент, когда я...
     И  тут  она  услышала  какие-то  звуки,  доносящиеся  со  стороны
проселка, ведущего к ее хижине, и поняла, почему  встрепенулся  Масти.
Она  слышала  пение.  Она  слышала   {девушку.}   Та   пришла   раньше
назначенного срока.
     Скорчив злобную гримасу (старуха не любила,  когда  ее  заставали
врасплох,  и  этой  крошке  предстояло   заплатить   за   доставленные
неудобства), она  наклонилась  и  положила  хрустальный  шар  в  ящик,
выложенный внутри  набивным  шелком.  Шар  лег  в  выемку,  как  яйцо,
поданное на завтрак его светлости, ложится в подставку для яиц.  А  со
склона холма, пусть и от самого подножия (чертов ветер дует не  с  той
стороны, а не то она засекла бы девушку раньше), доносилось пение. И с
каждой секундой оно становилось все громче:

                {О любовь, о любовь, беззаботная любовь,
                Что ж мне делать теперь, беззаботная любовь?}

     - Я покажу тебе  беззаботную  любовь,  паршивая  девственница,  -
пробормотала старуха. Она чувствовала резкий запах пота  под  мышками,
хотя в другом месте влага уже высохла. - Придется  тебе  заплатить  за
то, что являешься к старой Риа раньше времени. Я об этом позабочусь.
     Она провела пальцами над замком, но тот  не  защелкнулся.  Должно
быть, она слишком торопилась, открывая  замок,  вот  что-то  внутри  и
сломалось. Глаз и девиз, казалось,  смеялись  над  ней:  Я  ВИЖУ,  КТО
ОТКРЫВАЕТ МЕНЯ. Она все могла поправить в мгновение ока, но  сейчас  у
нее не было даже этого мгновения.
     - Назойливая сучка! - вырвалось у  старухи.  Она  повернулась  на
приближающийся голос (уже почти пришла, на сорок пять минут раньше).
     Она с силой прижала крышку к ящику. С душевной болью, потому  что
шар вновь стал оживать, наполняясь розовым светом. Но времени у нее не
осталось. Потом, возможно, после того, как уйдет  эта  девушка,  из-за
которой совсем потерял голову Торин, этот старый козел.
     {Но помни, что  ты  должна  сдержаться  и  не  причинить  девушке
вреда,} предупредила она себя. {Помни,  что  та  пришла  сюда  по  его
требованию, во всяком случае, она не из тех девиц, что слишком  широко
раздвигали ноги, а теперь удивляются, что парни не выказывают  желания
жениться. Эту Торин присмотрел для себя, о ней он  думает,  когда  его
старая корова-жена засыпает и он  может  вдоволь  плодоить  себя.  Это
девица Торина, а на его стороне и закон, и сила. Более того,  то,  что
лежит в ящике из железного дерева, принадлежит человеку Торина, а если
Джонас узнает, что она заглянула в  ящик...  что  она  воспользовалась
ма...}
     Нет, пока опасаться ей нечего. Тем более  что  ящик  находится  у
нее, не так ли?
     Она зажала ящик под мышкой,  свободной  рукой  подобрала  юбки  и
побежала по тропе к хижине. Она еще могла бегать, если возникала такая
необходимость, хотя мало кто в это верил.
     Масти не отставал он нее ни на шаг, подняв хвост трубой. А лишние
лапы болтались из стороны в сторону.



                             Глава вторая
                        ПРОВЕРКА НА ЦЕЛОМУДРИЕ


                                  1


     Риа,  влетев  в  хижину,  сразу  направилась  в  чулан-спальню  и
остановилась на пороге,  приглаживая  растрепавшиеся  волосы.  Снаружи
сучка видеть ее не могла: она перестала бы петь или хотя бы запнулась.
Это, конечно, хорошо, но проклятый тайник закрылся, а вот  это  плохо.
Открыть его вновь времени у нее не было.  Риа  подскочила  к  кровати,
опустилась на колени, затолкала ящик в подкроватную темноту.
     Да, сойдет и так. До ухода Сюзи вполне  сойдет.  Улыбаясь  правой
стороной рта (левую  давно  парализовало),  Риа  вернулась  в  большую
комнату, чтобы встретить новую гостью.



                                  2


     За ее спиной крышка ящика приподнялась. На дюйм, не больше, но  и
этого хватило, чтобы под кроватью запульсировало розовое сияние.
     Сюзан Дельгадо остановилась в сорока ярдах от  ведьминой  хижины,
пот холодил ей подмышки и шею. Видела ли она старуху  (несомненно,  ту
самую, к которой пришла), бегущую к хижине с  вершины  холма?  Похоже,
что видела.
     {Не прекращай петь. Если старая дама так торопится,  значит,  она
не хочет, чтобы ее видели. Если  ты  замолчишь,  она  поймет,  что  ты
увидела лишнее.}
     На мгновение Сюзан подумала, что все  равно  придется  замолчать:
память не желала подсказывать ей следующий куплет песни,  которую  она
пела с самого детства. Но потом сжалилась, и  девушка  продолжила  (не
только песню, но и путь):

                {Все тревоги позабыты,
                Да, тревоги скрылись вдаль.
                И любовь моя пропала,
                И на сердце лишь печаль.}

     Возможно, неудачная песня для  такой  ночи,  но  ее  сердце  жило
своей, отдельной жизнью, не обращая особого  внимания  на  то,  о  чем
думала или чего хотела ее голова. Как всегда. Ее пугала  лунная  ночь,
когда, говорят, вервольфы  выходят  на  охоту,  ее  пугала  миссия,  с
которой ее послали, ее пугало то,  к  чему  все  это  могло  привести.
Однако, когда она миновала Хэмбри и вышла на Великий Тракт, сердце  ее
захотело пробежаться, и она побежала под Целующейся Луной, задрав юбки
выше колен. Поскакала, как пони, а ее тень мчалась следом. Бежала  она
с милю, а то и больше, пока не заболели все мышцы, а  воздух  не  стал
вливаться в легкие как горячая жидкость. И добравшись до  уходящего  в
гору проселка, что вел к хижине, она запела. Потому что того  захотело
ее сердце. Сюзан решила, что идея не так уж плоха. Уж по меньшей  мере
пение отгоняло ее страхи. Пусть маленькая, но польза.
     И теперь Сюзан  подходила  к  хижине  с  песней  про  беззаботную
любовь.  Когда  же  ступила  в  полосу  света,  отбрасываемого   через
приоткрытую дверь огнем очага  и  поднялась  на  крыльцо,  из  комнаты
донесся сварливый голос:
     - Перестань  голосить,  мисси  [мисси   -   шутливо-презрительное
обращение к молоденькой девушке.], от твоего воя у меня сводит скулы.
     Сюзан, которой всю жизнь говорили, что у  нее  прекрасный  голос,
доставшийся, несомненно, в наследство от бабушки,  тут  же  замолчала,
обиделась. Она стояла на крыльце, сложив руки на фартуке.  Под  фартук
она надела не самое лучшее из своих платьев (всего их было два). А под
платьем гулко билось ее сердечко.
     Кот, отвратительное создание с двумя лишними лапами, торчащими из
боков, словно вилки, первым появился в дверном  проеме.  Посмотрел  на
нее, словно оценивая,  а  потом  мордочка  его  скривилась,  отобразив
вполне человеческое чувство: презрение. Кот зашипел, ретировался.
     {Что ж, и тебе желаю доброго вечера,} подумала Сюзан.
     Тут к двери  подошла  старуха,  к  которой  ее  послали.  Смерила
девушку взглядом, в котором читалось то же презрение, затем  отступила
назад.
     - Заходи. И поплотнее затвори дверь. Как видишь, ветер  может  ее
открыть.
     Сюзан переступила порог. Она не хотела запираться  в  этой  дурно
пахнущей комнате с  этой  старухой,  но,  когда  у  тебя  нет  выбора,
промедление - всегда ошибка. Так полагал ее отец, независимо от  того,
шла ли речь о математических исчислениях или об общении с  мальчишками
на танцах, когда их  руки  становились  очень  уж  шаловливыми.  Сюзан
плотно закрыла дверь и услышала, как что-то щелкнуло.
     - А вот и ты. -  Старуха  изобразила  некое  подобие  приветливой
улыбки. Такая улыбка гарантировала, что даже смелая  девушка  вспомнит
об историях, которые слышала  в  детстве.  Долгих  зимних  историях  о
старухах с торчащими изо рта клыками и булькающих  котлах,  в  которых
кипело зеленое варево. В этой комнате над огнем котел не стоял,  да  и
сам  огонь  еле  тлел,  но  девушка  догадывалась,  что  случалось   и
по-другому, и ей не хотелось  даже  думать  о  том,  что  тогда  могло
вариться в котле. В  то,  что  эта  женщина  настоящая  ведьма,  а  не
старуха, ее изображающая, Сюзан уверовала в тот  самый  момент,  когда
увидела, как Риа вбегала в свою хижину, а шестилапый кот наседал ей на
пятки.
     И дух от нее шел ведьмин.
     - Да, - улыбнулась Сюзан. Во весь рот, открыто  и  бесстрашно.  -
Вот и я.
     - И ты пришла рано, моя маленькая конфетка. Рано пришла! Рано!
     - Я пробежала часть пути. Наверное, луна взбудоражила мне  кровь.
Так говорил мой отец.
     Отвратительная улыбка старухи стала  шире.  Сюзан  подумала,  что
так, должно быть, улыбаются угри после смерти и перед тем как  попасть
в кастрюлю.
     - Да, но он мертв, мертв уже пять лет.  Пат  Дельгадо,  с  рыжими
волосами и рыжей бородой, лишенный жизни его же  собственной  лошадью,
шагнувший в пустошь с конца тропы, слыша  хруст  своих  же  ломающихся
костей. Так он ушел!
     Нервная улыбка слетела с лица Сюзан, словно ей отвесили  оплеуху.
На глаза навернулись слезы, ей всегда хотелось плакать при  упоминании
имени отца. Но на этот раз она не дала им пролиться. Не  дождется  эта
бессердечная старуха ее слез, не дождется!
     - Давайте перейдем к делу и побыстрее закончим его, -  произнесла
она сухо, не так, как обычно.  Обычно  в  ее  голосе  звенели  веселые
колокольчики.   Но   она   была   дочерью   Пата   Дельгадо,   лучшего
конюха-объездчика на Западном Спуске, и  хорошо  помнила  лицо  своего
отца. Если требовалось, могла проявить характер, а сейчас ничего иного
просто не оставалось. Старуха-то стремилась поглубже залезть ей в душу
и царапнуть там побольнее, но  Сюзан  твердо  решила,  что  такому  не
бывать.
     Карга тем временем внимательно наблюдала за  девушкой,  уперев  в
бока распухшие руки, а кот кружил у ее  лодыжек.  Глядя  в  слезящиеся
глаза старухи, Сюзан отметила, что они у нее серо-зеленые,  такого  же
цвета, как и у кота, подумала, что  такое  возможно  только  благодаря
магии. Очень ей хотелось отвести взгляд, но  она  не  поддалась  этому
желанию. Испытывать страх - это нормально, но иной раз выказывать  его
- не самый лучший выход.
     - Очень  уж  нагло  смотришь  ты  на  меня,  мисси,  -   нарушила
затянувшуюся паузу Риа. Улыбка таки сползла с ее лица, брови сошлись у
переносицы.
     - Нет, старая мать, - ровным голосом ответила Сюзан. - Я  смотрю,
как человек, желающий по возможности скорее покончить  с  делом,  ради
которого пришел. Я пришла сюда по воле моего господина мэра  Хэмбри  и
тети Корделии, сестры моего отца. Моего дорогого отца, о котором я  не
хочу слышать ничего дурного.
     - Я говорю то, что мне хочется. - Слова прозвучали жестко,  но  в
голосе старухи улавливались интонации  рабской  покорности.  Сюзан  не
обратила на них особого внимания. Да и могла ли она  улавливать  столь
тонкие оттенки, впервые столкнувшись с этой ведьмой? -  Я  давно  живу
одна, сама себе  хозяйка,  и  если  уж  мой  язык  начинает  говорить,
неизвестно, чем он закончит.
     - Тогда, может, и не давать ему начинать?
     Глаза старухи недобро блеснули:
     - Придержи язык, девчонка, если не хочешь, чтобы он отсох у  тебя
во рту Он будет там гнить, и тогда мэр  дважды  подумает,  прежде  чем
поцеловать тебя, даже под Целующейся Луной. Такой вони он может  и  не
вытерпеть.
     Сердце Сюзан наполнилось тоской и недоумением.  Она  пришла  сюда
только с одной целью: как можно быстрее совершить необходимый  ритуал,
не столько болезненный, сколько позорный. А теперь эта старуха с такой
ненавистью смотрит на нее. Откуда такая резкая перемена? Или для ведьм
это обычное дело?
     - Мы плохо начали наш разговор, госпожа... можем мы  вернуться  к
исходной точке? - неожиданно спросила Сюзан и протянула руку.
     Карга  явно  удивилась,  хотя  и  протянула   свою.   Морщинистые
подушечки   ее   пальцев   на   мгновение   прикоснулись   к   пальцам
шестнадцатилетней девушки, с подстриженными  ногтями,  которая  стояла
перед ней. Лицо со светящейся изнутри,  без  единого  прыщика,  кожей,
длинные, заплетенные в косы волосы. Сюзан пришлось поднапрячься, чтобы
не скривиться при прикосновений, хоть и очень коротком. Холодные,  как
у трупа, пальцы старухи Сюзан не удивили. Ей уже приходилось  касаться
холодных пальцев ("Руки холодные - сердце горячее", - не  раз  слышала
она от тети Корд). Неприятно поразили сами пальцы, холодная,  губчатая
плоть, никак не связанная  с  костями,  словно  женщина,  которой  они
принадлежали, утонула и долго пролежала в каком-то пруду.
     - Нет, нет, другого начала не  будет,  но,  может,  продолжим  мы
лучше, чем начали. У тебя могущественный друг - мэр, и мне совсем ни к
чему такой враг.
     {По крайней мере она честна,} подумала Сюзан и тут же  посмеялась
над собой. Эта женщина могла быть честной, только когда ее припирали к
стенке. В остальных случаях она лгала всегда и обо всем  -  о  погоде,
видах на урожай, птичьих налетах на поля перед жатвой.
     - Ты появилась раньше, чем я тебя ожидала, вот я и вышла