му  брату  -  то,  что  он  был
стрелком?
     Стрелок ничего не ответил.
     - Я тебя знаю, - сказал Эдди. -  Я  таких,  как  ты,  видал  вагон  и
маленькую тележку. Ты просто очередной псих, который  распевает  "Христово
Воинство, Вперед", сжимая в одной руке знамя, а  в  другой  револьвер.  Не
нужна мне никакая честь. А нужна мне только курочка-гриль  и  дознячок.  В
указанном порядке. Так что я тебе говорю: иди туда. Можешь. Но как  только
ты уйдешь, в ту же самую минуту, я убью остальную часть тебя.
     Стрелок молчал.
     Эдди криво улыбнулся и тыльной стороной рук смахнул слезы со щек.
     - Хочешь знать, как у нас называют такие ситуации?
     - Как?
     - Мексиканская ничья.
     Секунду они смотрели только друг  на  друга,  а  потом  Роланд  резко
перевел взгляд на дверь. Они оба частично сознавали  -  Роланд  в  большей
степени, чем Эдди - что картина опять сдвинулась, на этот раз влево. Здесь
были разложены сверкающие драгоценности. Некоторые лежали под стеклом,  но
большая часть - нет, и стрелок предположил, что это дешевые  побрякушки...
то, что Эдди назвал  бы  бижутерией.  Темно-коричневые  руки  перебрали  -
казалось, бегло и небрежно - несколько безделушек, и в это  время  подошла
продавщица, уже другая. После короткого разговора, на который  ни  Роланд,
ни Эдди не обратили  особого  внимания,  Владычица  (тоже  мне  Владычица,
подумал Эдди) попросила  показать  что-то  еще.  Продавщица  отошла,  и  в
этот-то момент Роланд посмотрел туда снова.
     Вновь показались коричневые руки, только теперь они держали  сумочку.
Она открылась. И вдруг руки начали сгребать в сумочку - по-видимому,  даже
наверное, наугад - вещи с прилавка.
     - Ну, Роланд, набрал ты себе команду, -  с  горьким  весельем  сказал
Эдди. - Сперва тебе достался  типичный  торчок,  а  потом  тебе  досталась
типичная чернокожая магазинная воров...
     Но Роланд уже шел к двери между мирами, быстро, даже не  взглянув  на
Эдди.
     - Я серьезно! - завопил Эдди. - Только уйди - я  тебе  тут  же  горло
перережу, перережу твое гадское горло...
     Он еще не договорил - а стрелок уже  исчез.  От  него  осталось  лишь
обмякшее, дышащее тело, лежащее на берегу.
     Секунду Эдди просто стоял, не в силах поверить, что  Роланд  все-таки
сделал это, в самом деле взял и сделал эту глупость, несмотря на  то,  что
Эдди ему обещал - если на то пошло, гарантировал, искренне,  мать  его  за
ногу, гарантировал - какие будут последствия.
     Секунду он стоял, и глаза  у  него  закатывались,  как  у  испуганной
лошади, когда начинается гроза... только грозы, конечно, не было, если  не
считать той, что бушевала у него в голове.
     Ну, ладно. Ладно, зараза.
     Может, у него только и  есть  одна  секунда.  Может,  больше  времени
стрелок ему не даст - Эдди прекрасно понимал это. Он взглянул  в  дверь  и
увидел, что черные руки замерли, наполовину  опустив  золотое  ожерелье  в
сумочку, в которой все уже сверкало,  как  в  сокровищнице  пиратов.  Эдди
понял (хотя и не мог услышать), что  Роланд  заговорил  с  обладательницей
черных рук.
     Он вытащил из кошеля стрелка нож и повернул на спину обмякшее дышащее
тело, лежавшее перед дверью. Глаза были открыты, но  ничего  не  выражали,
закатились так, что виднелись одни белки.
     - Смотри, Роланд! - пронзительно крикнул Эдди. В его  ушах  выл  этот
монотонный, идиотский, непрекращающийся ветер. Господи, от этого хошь  кто
шизанется.  -  Смотри  повнимательнее!  Я  хочу  завершить   твое   сраное
образование! Я хочу показать  тебе,  что  бывает  с  теми,  кто  наебывает
братьев Дийн!
     Он поднес нож к горлу стрелка.



                        2. СТРЕМИТЕЛЬНЫЕ ПРЕОБРАЖЕНИЯ

     Август, 1959
     Когда  полчаса  спустя  врач-стажер  вышел  из  здания  больницы,  он
наткнулся на Хулио, привалившегося спиной к машине скорой помощи,  которая
все еще стояла на отведенной для "скорых"  площадке  при  Больнице  Сестер
Милосердия на Двадцать третьей улице. Каблук остроносого сапожка Хулио был
зацеплен за переднее крыло машины. Хулио успел переодеться в  форму  своей
спортивной лиги (он играл в кегли) - ослепительно-розовые  штаны  и  синюю
рубаху, на левом кармашке которой золотыми стежками было написано его имя.
Джордж   сверился   с   часами    и    увидел,    что    команда    Хулио,
"Латиносы-авторитеты", уже должна бы катать.
     - Я думал, ты ушел, - сказал Джордж Шэйверс. Он проходил  в  "Сестрах
Милосердия"  интернатуру.  -  Как  твои  ребята  собираются  выиграть  без
Чудо-Крюка? [крюк - один из ударов, когда мяч (шар) идет не прямо]
     - А Мигель Басале у них на что? Поставят  на  мое  место.  Играет  он
неровно, но, бывает, раззадорится - ух!.. Так что  не  пропадут.  -  Хулио
помолчал. - Мне стало любопытно, как все обернется. - Он работал  шофером,
этот кубинец с таким чувством юмора, что Джорджа порой посещали сомнения -
а знает ли Хулио, чем обладает? Джордж огляделся. Никого из фельдшеров,  с
которыми они ездили, в поле зрения не было.
     - А эти где? - спросил Джордж.
     - Кто? Блядские близняшки Боббси? Шарят  по  Вилледж  -  миннесотских
давалок ищут. Как думаешь, она вытянет?
     -  Не  знаю.  -  Джордж  постарался,  чтобы  его   слова   прозвучали
глубокомысленно,  так,   будто   ему   было   ведомо   неведомое,   но   в
действительности сначала дежурный врач, а затем пара  хирургов  забрали  у
него негритянку  чуть  ли  не  быстрее,  чем  можно  проговорить  "Упокой,
Господи, душу..." (что, собственно, и вертелось уже у Джорджа на  языке  -
судя по виду чернокожей дамы, жить ей оставалось недолго). - Она  потеряла
чертовски много крови.
     - М-да, это вам не хвост собачий.
     Джордж - один из шестнадцати интернов Больницы  Сестер  Милосердия  -
входил  в  восьмерку  назначенных  в  программу  "Дорога  скорой  помощи".
Предполагалось, что интерн, выезжающий на вызовы с парой фельдшеров, порой
в чрезвычайной ситуации способен отличить жизнь от  смерти.  Джордж  знал:
большинство фельдшеров считает, что салага-интерн с равным успехом может и
спасти,  и  угробить.  Впрочем,  сам  он  думал,   что   идея,   возможно,
срабатывает.
     Иногда.
     Так или иначе, программа делала  больнице  колоссальную  рекламу,  и,
хотя назначенные в нее интерны любили поворчать из-за лишних восьми  часов
без  оплаты,  в  которые  это  еженедельно  выливалось,  Джорджу  Шэйверсу
казалось,  что,  как  и  он  сам,  почти  все  эти  ребята  ощущают   себя
великолепными, крутыми и способными выдержать все, что бы ни подбросила им
на пути судьба.
     Потом  настала  ночь,  когда  в   Айдлуайлде   разбился   "Трай-Стар"
Трансмировых Авиалиний. На борту - шестьдесят пять человек, шестьдесят  из
них - в том состоянии, какое Хулио Эстевес  называл  "КНМ",  "Кончился  На
Месте". Трое из пяти оставшихся по виду напоминали нечто, счищенное с пода
угольной топки... вот только то, что выскребают с пода топки,  не  стонет,
не заходится в крике и не умоляет дать морфия или убить,  верно?  "Сумеешь
принять такое, - думал позднее Джордж, вспоминая  чудовищно  изуродованные
конечности среди  останков  алюминиевых  закрылков  и  мягких  сидений,  и
зазубренный огромный обломок хвоста с цифрами 1  и  7,  большущей  красной
буквой "Т" и частью "М",  вспоминая  глазное  яблоко,  которое  увидел  на
крышке  обугленного   чемодана,   и   плюшевого   мишку   с   бессмысленно
вытаращенными  глазами-пуговицами,  лежавшего  возле   маленькой   красной
кроссовки, внутри которой  осталась  ступня  ребенка,  -  сумеешь  принять
такое, малыш, - сумеешь принять что угодно".  И  он  отлично  принял  это,
просто великолепно. И  просто  великолепно  выдержал  до  самого  дома.  И
продолжал  отлично  чувствовать  себя  за   поздним   ужином,   разогретой
свонсоновской индейкой-полуфабрикатом. И уснул без  малейших  затруднений,
что не оставляло и тени  сомнения:  Джордж  просто  великолепно  переносит
увиденное. А в глухой  предутренний  час  он  очнулся  от  отвратительного
кошмара, в котором на крышке обугленного чемодана лежала голова, только не
плюшевого мишки, а матери Джорджа; голова открыла глаза, и оказалось,  что
они  превратились  в  угольки,  в  вытаращенные,  ничего   не   выражающие
пуговичные гляделки игрушечного медвежонка; рот раскрылся, показав  пеньки
сломанных зубов (до того, как на последнем подходе в  "Трай-Стар"  угодила
молния, на их месте красовались коронки), и мать прошептала: "Ты  не  смог
спасти меня, Джордж, мы на всем экономили ради тебя, откладывали для  тебя
деньги, во всем себе отказывали, отец уладил передрягу с той девицей, А ТЫ
ВСЕ РАВНО НЕ  СМОГ  МЕНЯ  СПАСТИ,  БУДЬ  ТЫ  ПРОКЛЯТ";  Джордж  проснулся,
пронзительно крича, и смутно осознал, что кто-то колотит  в  стену,  но  к
тому времени он уже спешно мчался в туалет  и  едва  успел  принять  перед
фаянсовым алтарем коленопреклоненную позу  кающегося  грешника,  как  обед
скоростным лифтом прибыл  наверх.  Он  приехал  спецдоставкой  -  горячий,
дымящийся, еще хранящий запах  переработанной  индейки.  Джордж  стоял  на
коленях, глядя в унитаз на куски полупереваренной индюшатины, на  морковь,
нисколько не утратившую свою первоначальную флюоресцентную  яркость,  и  в
голове у него большими красными буквами полыхало:
     ХВАТИТ.
     Именно так:
     ХВАТИТ.
     Он намеревался выйти из костоправного дела, ведь
     ХВАТИТ - ЗНАЧИТ, ХВАТИТ.
     Джордж  собирался  бросить  свое  занятие,  ибо   девизом   Лупоглаза
[Лупоглаз  -  герой  американского  мультсериала,   известен   примитивной
философией] было: "Вот все, что мне под силу стерпеть, но  больше  терпежу
моего нету", а Лупоглаз - в полном порядочке, как в танке.
     Джордж спустил воду, вернулся в постель и почти  мгновенно  уснул;  а
проснувшись, обнаружил, что  по-прежнему  хочет  быть  врачом;  знать  это
наверняка было чертовски здорово и, может быть, стоило всей программы, как
ее ни называй - "Дорога скорой помощи", "Ведро крови" или "Волшебная  сила
искусства".
     Он по-прежнему хотел быть врачом.
     У Джорджа была знакомая вышивальщица. Заплатив этой даме  десятку  (с
огромным трудом  выкроенную  из  бюджета),  он  вскоре  получил  небольшую
вышивку в  духе  моды  минувших  лет.  Аккуратные  стежки  складывались  в
надпись:
     "КТО СПОСОБЕН ВЫНЕСТИ ТАКОЕ, СПОСОБЕН ВЫНЕСТИ ЧТО УГОДНО".
     Да. Верно.
     Четыре недели спустя случилась заварушка в метро.


     - А знаешь, дамочка-то была офигенно странная, - сказал Хулио.
     Джордж  внутренне  испустил  вздох  облегчения.  Он  подозревал,  что
лишился бы покоя и сна,  не  затронь  Хулио  этой  темы.  Джордж  проходил
интернатуру  и  в  один  прекрасный   день   собирался   стать   настоящим
практикующим врачом - теперь-то он действительно в это поверил - но  Хулио
был стариком, а кому хочется ляпнуть глупость в присутствии старика? Хулио
бы только рассмеялся и сказал: "Черт возьми, пацан, такое  говно  я  видел
тыщу раз. Возьми-ка полотенце да вытри что там у тебя на губах, а  то  оно
еще не обсохло, по физиономии течет".
     Но, по-видимому, такого Хулио тыщу раз не видел - и хорошо, поскольку
Джорджу хотелось поговорить об этом.
     - Верно, странная. Будто в ней сидело сразу два человека.
     К своему изумлению Джордж заметил, что теперь полегчало уже Хулио,  и
внезапно устыдился. Хулио Эстевес, который собирался остаток  своей  жизни
провести скромно, за баранкой лимузина с парой красных мигалок  на  крыше,
только что проявил больше мужества, чем оказалось по силам Джорджу.
     - В точку,  док.  Стопроцентное  попадание.  -  Хулио  вытащил  пачку
"Честерфильда" и сунул в уголок рта сигарету.
     - Эта дрянь тебя угробит, чувак, - сказал Джордж.
     Хулио кивнул и протянул ему пачку.
     Некоторое  время  они  молча  курили.  Не  исключено,  что  фельдшеры
гонялись за юбками, как сказал Хулио...  а  может,  просто  были  сыты  по
горло. Да, верно, Джордж испугался не на шутку. Но он знал и кое-что еще -
эту женщину спас он, не фельдшеры, - и понимал, что Хулио тоже это  знает.
Может быть, на самом деле Хулио  остался  ждать  именно  поэтому.  Помогли
двое: негритянка в годах да белый мальчишка,  который  позвонил  фараонам,
пока все прочие (за исключением черной старушенции),  столпившись  вокруг,
только глазели на происходящее, точно это было какое-нибудь  вонючее  кино
или телевизионка - быть может, часть эпизода из  "Питера  Ганна"  -  но  в
итоге все свелось к  бояке  Джорджу  Шэйверсу,  который  как  можно  лучше
исполнил свой долг.
     Женщина ждала  поезд,  о  котором  был  такого  высокого  мнения  Дюк
Эллингтон, тот самый легендарный поезд "А" ["Take The A Train", "Поезд  А"
или "Маршрут  А"  -  джазовая  мелодия,  написанная  Билли  Стрейхорном  и
исполнявшаяся "Дюком" Эллингтоном. Поезд "А" -  поезд,  идущий  из  центра
Нью-Йорка в Гарлем]. Хорошенькая молодая негритянка в  джинсах  и  рубашке
защитного цвета ждала идущий по  маршруту  "А"  легендарный  поезд,  чтобы
поехать на окраину, в жилую часть города, вот и все.
     Ее кто-то столкнул.
     Джордж Шэйверс не имел ни малейшего представления о том,  поймала  ли
полиция эту мразь - его это не касалось. Его касалось другое:  женщина,  с
пронзительным криком кувырнувшаяся  в  трубу  тоннеля,  прямо  под  колеса
легендарному поезду "А", и  чудом  не  угодившая  на  третью  рельсу;  эта
легендарная третья рельса сделала бы с ней то же, что штат Нью-Йорк делает
в  Синг-Синге  с  бандитами,  заработавшими  дармовую   поездку   на   том
легендарном поезде "А", который заключенные прозвали "Старой Жаровней".
     Чудеса электричества, прости Господи.
     Она попыталась уползти с дороги, но времени чуть-чуть не  хватило,  и
легендарный поезд "А" подкатил к станции, пронзительно скрежеща и  изрыгая
искры - машинист заметил женщину; впрочем, слишком поздно; слишком  поздно
для них обоих. Стальные колеса легендарного поезда "А" по живому отхватили
женщине ноги над самыми коленями. И  покуда  все  (только  какой-то  белый
мальчишка вызвал фараонов) просто-напросто стояли, почесывая яйца (или, по
предположению Джорджа,  ковыряя  в  пизде),  одна  пожилая  черная  квочка
спрыгнула вниз, вывихнув при этом бедро (позднее мэр вручит ей медаль  "За
храбрость"), и шарфом, которым  были  подхвачены  ее  волосы,  как  жгутом
перетянула ляжку молодой женщины, откуда струей била кровь. Белый парнишка
в дальнем конце платформы надрывался,  требуя  "скорую";  надсаживалась  и
черная старушенция - помогите кто-нибудь, Христа ради, дайте  галстук  или
еще что, да что угодно, - и наконец  какой-то  немолодой  белый,  по  виду
бизнесмен, нехотя уступил и расстался со  своим  ремнем.  Темнокожая  цыпа
преклонных лет  взглянула  на  него  и  сказала  то,  что  назавтра  стало
заголовком передовицы  нью-йоркской  "Дэйли  Ньюз",  слова,  сделавшие  ее
подлинной чисто американской героиней: "Спасибо, брат". И  стянула  ремнем
левую ногу молодой женщины на  полпути  от  паха  к  тому  месту,  где  до
появления легендарного поезда "А" было колено.
     Джордж услышал, как кто-то сказал кому-то, будто  последними  словами
молодой негритянки перед тем, как  она  потеряла  сознание,  было:  "КАКОЙ
КОЗЕЛ ЭТО СДЕЛАЛ? ОТСЛЕЖУ СУКУ И НА ХУЙ ПРИБЬЮ!"
     Пробить в ремне новые дырочки, чтобы пожилая  негритянка  сумела  его
застегнуть,  не  было  никакой  возможности,   и   старуха   попросту   не
отступалась: она до  последнего,  до  самого  прибытия  Хулио,  Джорджа  и
фельдшеров, не отпускала ремень.
     Джордж помнил желтую линию  (и  как  мать  наказывала  ему:  поджидая
поезд, легендарный или нет,  никогда,  никогда,  никогда  не  заступай  за
желтую линию), резкую вонь бензина и электричества, ударившую в нос, когда
он спрыгнул вниз, на пути; помнил,  как  там  было  жарко.  Словно  и  он,
Джордж, и пожилая негритянка, и молодая темнокожая  женщина,  и  поезд,  и
тоннель, и невидимое небо вверху, и преисподняя внизу источали обжигающий,
палящий жар. Джордж помнил, что совершенно безотносительно к происходящему
подумал: "Если  бы  мне  сейчас  надели  манжетку  тонометра,  стрелку  бы
зашкалило", после чего успокоился,  гаркнул,  чтобы  принесли  саквояж,  а
когда фельдшер с саквояжем попытался соскочить вниз, велел ему  отваливать
к едрене-фене, и фельдшер, изумившийся так, будто видел  Джорджа  Шэйверса
впервые, отвалил.
     Джордж перевязал столько вен и артерий, сколько смог, а когда  сердце
негритянки пустилось выбивать би-боп, взял шприц и под завязку накачал  ее
дигиталином. Прибыла  цельная  кровь.  Ее  привезли  полицейские.  "Хотите
поднять ее наверх, док?" - спросил один из них, и Джордж ответил, еще нет,
вытащил  иглу  капельницы  и  вонзил  в  тело  своей   пациентки,   вливая
живительную жидкость, точно молодая женщина была наркоманкой,  которой  до
зарезу требовалось "поправиться".
     Потом он позволил им поднять ее наверх.
     Потом они повезли ее в больницу.
     По дороге она очнулась.
     Тогда-то и начались странности.


     Когда фельдшеры загрузили молодую негритянку  в  скорую,  она  начала
шевелиться и слабо вскрикивать, и Джордж сделал ей укол демерола.  Он  дал
довольно порядочную дозу, а потому самонадеянно решил, что всю  дорогу  до
"Сестер Милосердия" женщина спокойно  проспит.  Джордж  был  на  девяносто
процентов уверен, что по приезде она все еще будет с ними  -  один-ноль  в
пользу ребят знающих и умелых.
     Однако веки молодой женщины затрепетали, когда до больницы оставалось
еще шесть кварталов. Она издала хриплый стон.
     - Можно сделать еще укольчик, док, - сказал один из фельдшеров.
     Джордж с трудом осознал, что фельдшер впервые соизволил  назвать  его
не Джорджем или, хуже того, Джорджи.
     - Рехнулся? Тебе, может, все равно, а я предпочту не путать "умер  по
прибытии" с "превышением дозы".
     Фельдшер отпрянул.
     Джордж опять посмотрел на молодую негритянку и  увидел,  что  на  его
взгляд отвечают все понимающие и отнюдь не сонные глаза.
     - Что со мной было? - спросила она.
     Джордж вспомнил мужчину, повторившего кому-то слова, якобы  сказанные
этой женщиной (козел, отслежу, укокошу, и т.д. и т.п.).  Тот  мужчина  был
белым. Теперь Джордж решил, что это  -  чистый  вымысел,  питаемый  то  ли
присущим   человеку   странным   стремлением   делать   ситуации,   полные
естественного драматизма, еще более драматичными, то  ли  просто  расовыми
предрассудками. Перед ним была интеллигентная, образованная женщина.
     - Произошел несчастный случай, - сказал он. - Вас...
     Веки негритянки скользнули вниз, плотно сомкнулись, и Джордж подумал,
что сейчас она снова уснет. Хорошо. Пусть кто-нибудь другой скажет ей, что
она лишилась обеих ног. Кто-нибудь, кто  зарабатывает  больше  семи  тысяч
шестисот долларов в год. Он подвинулся чуть влево, желая еще раз проверить
ее кровяное давление, и тут она снова открыла глаза. Она открыла глаза,  и
взору Джорджа Шэйверса предстала совершенно другая женщина.
     - Эта хуевина отхватила мне ноги. Я почуяла,  как  их  оттяпало.  Это
чего, скорая?
     - Д-д-да, - выговорил Джордж. Ему вдруг очень захотелось  чего-нибудь
глотнуть.  Не  обязательно  спиртного.   Просто   чего-нибудь,   промочить
пересохшее горло. Это было все равно, что смотреть на  Спенсера  Трэйси  в
"Докторе Джекиле и мистере Хайде", только в жизни.
     - А того кобеля беложопого повязали?
     - Нет, - сказал Джордж,  думая:  "Тот  чувак  понял  правильно,  черт
подери, тот чувак, как ни странно, действительно понял правильно".
     Он смутно сознавал, что фельдшеры, дышавшие ему в затылок  (возможно,
в надежде, что он что-нибудь сделает не так), попятились.
     - Хорошо. Белое легавье его все  равно  бы  отпустило.  Ништяк,  сама
достану. Достану и хер отрежу. Сука! Сказать, что я сотворю с этой гнидой?
Щас я тебе скажу, морда белая! Я те скажу... скажу...
     Веки женщины вновь затрепетали, и Джо